Все архитекторы мира, все градостроители играют со своими городами в крестики-нолики. В каждом случае незамысловатая эта игра создает уникальную картину, на которой магистральные перекрестки и другие скрещения прямых линий перемежаются «баранками» площадей и скверов, фрейдистски-эротическими округлостями арочных пролетов, всевозможных ротонд и бельведеров.

В Петербурге тоже предостаточно ласкающих взор овальных, эллиптических и прочих параболических скругленностей. И всё же в строгой геометрии северной российской столицы эти женственные и отчасти — сентиментальные плавности пребывают в явном меньшинстве. Подавляет прямая линия. Прямая — как директива партии большевиков. Как николаевский шпицрутен. Как строгий ряд пуговиц на вицмундире у начальника Третьего отделения графа Александра Христофоровича Бенкендорфа. Как воля Петра Великого — не признающая компромиссов и отклонений, пролагающая к любой цели кратчайший путь — напролом.

Рассечение Васильевского острова на прямоугольники, заточение его за казематную решетку, сваренную из дважды пронумерованных «линий» и трех проспектов. Каналы, прорезавшие каменную плоть Северной Пальмиры беспощадно прямыми руслами. И все заостренные ввысь купола и многочисленные шпили — словно клинки Преображенского лейб-гвардии полка, вонзённые в ненастное балтийское небо.

И даже там, где Нева плавными своими изгибами пытается вернуть мегаполису естественные очертания, их поминутно перечеркивает, будто ошибку в школьном диктанте, какая-нибудь мстительная прямая. То Адмиралтейская игла, то шлагбаум на въезде в главную крепость города, а то — вылезающий из-за крыш стальной шампур телебашни. А для пущей убедительности, демонстрирующей безоговорочную викторию петербургских «крестиков» над безнадежными капитулянтами «ноликами», тут и там пространство над Невой исчёркано мачтами, реями и стеньгами гордых парусников. (И ничего, что кораблям этим ныне отведена роль вполне прозаическая — стоять, приткнувшись к постылому берегу, и насыщать утробы чревоугодников ресторанными яствами, либо служить постоялым двором для заезжего люда).

А ведь еще три столетия назад тут не водилось ни единой прямой! Посреди комариных чухонских болот текли привольно река Нева и река Охта, и десяток других, еще неназванных речек, топорщились буреломом дикие чащобы, и не ведали они, что такое — кратчайшее расстояние между двумя точками. Но потом пришел молодой царь с бешеным нравом, исхлестал их вдоль и поперек кнутом улиц и каналов, изрезал, перекроил по собственному своему разумению гармонии.

В этой мистической геометрии Града Петрова заключен его диагноз и его приговор. Каменная тайнопись города неизбежно предопределяет всю его дальнейшую судьбу: может сделаться охранной грамотой, а может — всё подавляющим проклятием.

Здесь, на вечно плачущих влагой невских берегах, такая зашифрованность линий уже не первое столетие творит темные питерские мистерии, от которых — озноб по спине, а то и вовсе —  дух вон. И вот уже, подчиняясь таинственным мутациям, подтачиваемая исподволь пагубным петербургском антигеном, невинная прямота Крюкова канала фатально перерождается в разрушающую прямизну главного калибра «Авроры», в вытянутую штыком руку вождя ревтрибуналов, вознесенного на главный свой идейно-политический фундамент — броневик.

Может быть, и впрямь, трагическая предопределенность истории, бесовская роль «колыбели трех революций» не в последнюю очередь выросли из такой неестественной, жёсткой прямизны, из тюремно-решетчатой перечёркнутости Петербурга-Петрограда-Ленинграда? Ведь геометрия этого прекрасного, обреченного на высокие трагедии города чрезвычайно способствует убойной прямолинейности человеческих характеров, взращивает в сердцах непримиримость, пестует ортодоксальность идей, неодолимое желание строить на костях, метать бомбы в государей, судить по беспощадным законам революции. И ставить к стенке — тупику и логичному завершению диктатуры прямых линий.

Но ведь случается в теплый июньский вечер: дождик еще не кончился, а в небе уже развиднелось, и в неярких солнечных лучах вдруг вспыхнуло, засияло вознесенное над строгой колоннадой золотое яблоко Исаакия. И ответил ему веселыми отсверками ангел над Петропавловкой, победно развернув непозволительно закругленные крылья. И надо всем стольным городом Санкт-Петербургом — от Лахты и до Сосновой поляны — воздвиглась небесная округлость радуги. Сглаживающая острые углы и нанесенные обиды, отменяющая всяческую прямолинейность, соединяющая, а не творящая межу, — она словно бы гладит разноцветными пальцами питерские купола и кровли, словно бы одаривает этот северный город небесным своим благословением. И венчает на долгое, счастливое царствие, на мир и милосердие в сердцах.