Не всё то правда…

265 лет назад разыгрался крупный скандал, вошедший в историю как борьба с засильем немцев в Академии наук.

Книжный червь

Как это ни парадоксально, Библиотека Академии наук возникла на десять лет раньше самой Академии — в сентябре 1714 года, когда в новой русской столице появился Иоганн Даниель Шумахер.

Почему Лефорт, племянник царева любимца, пригласил именно этого двадцатичетырёхлетнего выпускника Страсбургского университета, сказать трудно. В точных науках, которые так высоко ценил Петр, Шумахер не смыслил ни аза. Натура возвышенная, он ощущал свое призвание в литературе, прежде всего в поэзии. Но и тут ничего мало-мальски стоящего не создал, если, конечно, не считать диссертацию «De Deo, mundo et anima» («О Боге, мире и душе») да какие-то чересчур вольные стишки, из-за которых вынужден был покинуть Страсбург.

Тем не менее из начинающего поэта вышел прилежный секретарь по иностранной переписке, а библиотекарь и того лучше. В огромной груде книг и разных редкостей, привезенных русским царем из заграничных походов и путешествий, Шумахер навел отменный порядок. В общем, спустя всего пять лет Пётр отдал под начало молодого человека всю свою библиотеку, а также кунсткамеру. И не прогадал. Энергичный директор собрал одну из крупнейших и наиболее полных научных библиотек Европы. Если в 1716 году она насчитывала всего 4763 тома, на порядок меньше, чем аналогичные собрания в Берлине и Париже, то к 1719 — уже около 10 тысяч, а к началу 1740-х — свыше 20. К тому же во многом стараниями Шумахера при Академии и ее библиотеке вскоре открылись типография, гравировальная палата, переплетная мастерская и книжная лавка.

Главный врач Санкт-Петербургского сухопутного госпиталя Ван дер Бех в письме своему зарубежному корреспонденту с восторгом отмечал: «…порядком, расстановкою, красотою, оборудованием, приростом <библиотеки> мы обязаны настойчивости и заботливости Шумахера, опытнейшего человека в книжном деле… Именно он собрал по всем разделам науки богатейший запас замечательнейших и редчайших книг…». Хвалебных отзывов о библиотеке и её руководителе сохранилось немало, даже профессор Бюльфингер, считавший, что строгий Шумахер его сильно и незаслуженно обидел, признавал, что директор — «искусный и старательный смотритель» этого прекрасного хранилища.

Что за ревизия, Создатель?

И вдруг в 1742 году, словно разверзлась земная твердь: высочайшее повеление императрицы Елизаветы — советника Шумахера от дел отстранить и самого его, а также все принадлежащее ему имущество, включая письма, подвергнуть аресту. Что же такого мог совершить библиотекарь, чтобы спустя почти 30 лет беспорочной службы оказаться без пяти минут преступником? Бедный Иоганн Даниель, давно уже ставший Иваном Даниловичем, чувствовал, что находится на грани помешательства.

А было так. Советник Академии наук Андрей Нартов написал в Сенат «доношение» о злоупотреблениях своего коллеги. В обвинении, состоявшем из девяти пунктов, утверждалось, что Шумахер самовольно «сочиняет» штаты профессоров и сотрудников; в академики продвигает исключительно иностранцев, в результате чего «никто из российских людей в науках никаких в профессоры с начала Академии и поныне не произведен»; отчеты об академических заседаниях публикует только на иностранном языке; к хранению книг и других вверенных ему ценностей относится из рук вон плохо; а главное — «приходы и расходы денежные держит под единою своею дирекциею и делает, что хочет, таяся прочих, а счетов правильных и обстоятельных и доныне в ревизию не дает». Следом еще один донос: теперь уже сразу четверо сотрудников Академии обвиняли Шумахера в растрате казенных денег.

Дело «библиотекаря Ея Императорского Величества» длилось целых два года. Однако «по следствию явилось», что на самом деле Шумахер ни в чем не виновен: не воровал, не самовольничал, ущерба русским в пользу иноземцев не причинял и обязанности свои исполнял всегда, как положено. Честное имя Ивана Даниловича было, наконец, восстановлено, и он смог вернуться к работе. Однако Елизавета, по государевой своей доброте, сняла опалу и с доносителей. Они за клевету не понесли никакого наказания. За исключением разве что Ломоносова.

Один из самых уважаемых академиков Якоб Штелин, отмечая в первом русском ученом «жадность к знанию» и «стремление к открытию нового», характеризовал его как человека «неотесанного», со «стремлением к превосходству» и «пренебрежением к равным». Для столь жесткого отзыва имелись веские основания. Молодой адъюнкт Михайло Васильевич, едва появившись в 1741 году в Академии, тут же умудрился перессориться чуть не со всеми коллегами. Он, «…часто пьянствуя, делал многие непорядки и драки, за что… под караул в полицию приведен был. Сверх того он… показал профессорам многие несносные обиды и бесчестие. …Поносил… всех профессоров, …называл их плутами и другими скверными словами бесчестия, чего де и писать стыдно». В частности, «грозил он профессору Винцгейму, …что де он ему зубы поправит, а советника Шумахера называл вором». В результате Сенат повелел возмутителю спокойствия публично просить у профессоров прощения, а за то, что «он такие непристойные поступки учинил, …давать ему жалованья год по нынешнему ево окладу половинное».

Судя по всему, эта кара показалась Ломоносову не слишком страшной, а прощение доносчиков и вовсе вселило в некоторых сотрудников чувство безнаказанности. Не прошло и двух лет, как в Сенат вновь поступила жалоба на Шумахера. Теперь авторов было уже девять, причем сплошь профессора-академики, в том числе Ломоносов. На сей раз директор библиотеки обвинялся в том, что не борется с воровством, не выписывает книги, «потребные академии», не выказывает рачения о сбережении фондов, ибо «оне почти всегда наполнены пылью и много молем поедено», и, вообще, тома «расставлены весьма худым и неслыханным порядком», так что «ежели какая книга понадобится, то оную и сыскать трудно».

И вновь была создана комиссия, которая подвергла библиотеку обстоятельной ревизии. И вновь не удалось найти никаких нарушений.

Суть дела

Сегодня суть того конфликта в Академии наук, растянувшегося на целое десятилетие, знают все: Ломоносов и Нартов боролись против засилья немцев в русской науке.

Действительно, из 111 членов Академии немцев было 67, и это не считая приехавших из других стран Европы. Преобладание иностранцев объяснялось тем, что Россия XVIII века своих ученых попросту почти не имела. Страна была тотально безграмотна. Не случайно книги первой половины столетия дошли до нас в единичных экземплярах: большая часть даже тех скромных тиражей уничтожалась, ибо все это некому было читать. Но именно благодаря иностранцам появилась у нас своя наука, и никто иной, как они вырастили в университете, открытом при Академии, первые плеяды русских ученых. В общем, засилье и вправду было. А вот патриотизм тут не при чем, ведь из девяти академиков, подписавших в 1745 году жалобу на Шумахера, русских было всего двое — Ломоносов и Тредиаковский, остальные – немцы и французы. Реальная борьба шла за пост директора библиотеки. Эта должность являлась, по сути, ключевой в управлении Академией. Во-первых, директор ведал академической канцелярией, в том числе и выплатой жалованья всем сотрудникам. Во-вторых, от комплектования библиотечных фондов во многом зависели в Академии направления научной деятельности. Наконец, в-третьих, директор библиотеки, в отличие от профессоров-академиков, находился на государственной службе и оклад имел повыше.

Уж кто-кто, а Шумахер все это прекрасно видел. «Им не я… отвратителен, — писал он о своих гонителях Григорию Теплову, одному из руководителей Академии, с которым у него сложились добрые отношения. — Они хотят быть господами, в знатных чинах, с огромным жалованьем без всякой заботы обо всем остальном!..». После смерти Шумахера так оно и вышло: библиотекой стала управлять комиссия академиков, каждый со своими научными интересами да к тому же без всякого опыта в библиотечном деле.