Неисчерпаемый Шульгин. С московским историком Александром Репниковым мы познакомились уже в далеком 2007 году в Армавире, на международной конференции «Творчество В. В. Кожинова в контексте научной мысли рубежа XX—XXI века». И он, и я оказались на этой конференции благодаря замечательному человеку — Юрию Михайловичу Павлову, которой в то время возглавлял кафедру литературы в Армавирском педуниверситете и был первым, кто организовал  в России на достойном уровне научное изучение кожиновского наследия. Помню обаяние небольшого южнорусского городка, отрадную любознательность тамошних студентов, непринужденные и широкие застолья, так располагающие к вольной русской беседе. Помню и обратный путь в Москву в компании с Александром, писательницей Верой Галактионовой и еще одним историком — Валерием Степановым, который смущал Веру Григорьевну своими неистощимыми рассказами о некоторых пикантных сторонах жизни Древнего Рима…

         С той памятной поездки и началось мое — не прекращающееся до сих пор — общение с Александром Репниковым. Мне чрезвычайно импонирует в нем спокойная невозмутимость и академическая систематичность, с которыми он шаг за шагом выстраивает прекрасное здание русской консервативной мысли. Эта невозмутимость и систематичность как бы символизируют неуклонность и неумолимость нынешнего духовного процесса, призванного устранить давний и роковой перекос в общественной мысли последних двух столетий. После абсолютного господства либеральной, прогрессивной идеологии, перевернувшей планету вверх дном, наконец настает долгожданная пора отрезвления и благоразумия, которая весьма к лицу стареющему человечеству. Консерватизм, как важнейшая составляющая общественного самосознания, вновь вступает в свои законные права, устанавливая тем самым необходимое равновесие с зашедшим в тупик прогрессизмом.

         Сегодня можно услышать много упреков в адрес современных российских историков. Их обвиняют в конъюнктурности, в зависимости от западных идеологических догм, в незрелости и эклектичности мышления. Соглашаясь отчасти с этими обвинениями, тем не менее, я полагаю, что вот эта планомерная, без идеологического надрыва реабилитация дореволюционных консерваторов, совершаемая новой генерацией историков (кроме Репникова, можно упомянуть Андрея Иванова, Александра Котова, Аркадия Минакова, Михаила Смолина, Дмитрия Стогова), обнаруживает зрелое и вполне самостоятельное положение отечественной исторической науки.

Приятно признаться, что благодаря беседам с Александром и чтению его работ я по-новому взглянул на многих дореволюционных консерваторов: П. Н. Милюкова, В. В. Шульгина, Л. А. Тихомирова, С. Ф. Шарапова. Особенное впечатление произвели на меня расшифрованные и откомментированные Репниковым дневники Льва Тихомирова, передающие трагический аромат предреволюционных лет и являющиеся своеобразным прологом к «Апокалипсису нашего времени» Розанова.

С большим удовлетворением я встретил выход энциклопедии «Русский консерватизм середины XVIII — начала XX века» («РОССПЭН», 2010), в которой Александр выступил ответственным секретарем. В ней была предпринята (цитирую свою рецензию) «первая попытка представить в полном объёме и в объективном освещении дореволюционную консервативную мысль».

Во время последней встречи Александр по установившейся традиции подарил мне новую книгу — «Шульгин В. В. Россия, Украина, Европа: избранные работы» (издательство «Посев», 2015), полностью им подготовленную (составление, вступительная статья, комментарий).  В этом сборнике представлены малоизвестные работы Шульгина. Некоторые из них не переиздавались больше ста лет. Например, стенограммы выступлений в Государственной думе. Читая их, понимаешь, почему так боялись попасть ему на язык его оппоненты. Слова, полные тонкого, ядовитого сарказма, сказанные тихим, совершенно бесстрастным голосом, били наотмашь. Вот у кого стоило бы поучиться некоторым нынешним думским ораторам, полагающимся не на силу ума и убеждений, а на силу голосовых связок.

         Пожалуй, самыми злободневными для нашего времени являются работы Шульгина, посвященные Украине и «украинскому вопросу». Если бы Василий Витальевич был сегодня жив, его за эти статьи, несомненно, обложили бы санкциями и запретили въезд на Украину. Впрочем, думаю, что Шульгина этот запрет ничуть бы не расстроил, доказательством чему служит опубликованная в сборнике «Записка об отказе В. В. Шульгина от украинского подданства», а также «Открытое письмо г-ну Петлюре», которое можно смело переадресовать почти без изменений Петру Порошенко. Цитирую отрывок: «Вы отлично знаете, что по переписи 1917 г. 62 процента населения города Киева считают родным своим языком русский язык, и только 9 процентов — украинский. И вот Вы, называющий себя демократом, в угоду этим 9 процентам запретили все русские газеты, сняли и варварским образом уничтожали все вывески и надписи на русском языке, заменивши их безграмотным жаргоном галицийского происхождения. Под страхом смертной казни Вы запретили в русском городе Киеве, который считается колыбелью Руси, всякое проявление национальных стремлений, называя это государственной изменой».

         Как русский националист, Шульгин отстаивал точку зрения, согласно которой украинского народа в природе не существует, утверждая при этом, что «Украина, украинцы, украинский язык, Украинская держава имеют одно назначение — вытравить в умах местного населения, что этот край русский, что жители его — самые русские из русских». С этой односторонней точкой зрения мне как человеку, имеющему украинскую фамилию, согласиться трудно, однако надо понимать, что русский национализм (столь мало свойственный русскому человеку) в лице Шульгина был вызван радикальным украинским национализмом, желавшим непременно иметь свою «державу» и непременно за счет державы «москалей». Отсюда полемический перехлест, категоричность шульгинского вывода.

         Но даже внутренне споря с Шульгиным, не перестаешь изумляться современности и неисчерпаемости его публицистики: почти по любому жгучему вопросу нашего дня можно найти проницательный и остроумный шульгинский ответ. И этот сборник ещё раз утвердил меня в мысли, что из всех политических деятелей (вчерашних и сегодняшних), исповедовавших русский национализм, самым умным и оригинальным был Шульгин.

         Рачинский и царская школа. Прошлым летом мне довелось побывать в Институте этнологии и антропологии РАН на мероприятии, посвященном обсуждению проекта «Сельская школа будущего — от школы Рачинского к школе Мартышина». На мероприятие меня пригласил директор школы Ивановской на Лехте (Ярославская обл.) Владимир Сергеевич Мартышин. Никогда не забуду первую встречу (в августе 2014 года) с этим удивительным человеком. Он забрал меня на своей машине из Ростова Великого (по дороге заехав в Борисоглебский монастырь и проведя по нему обстоятельную экскурсию), привез в свою знаменитую школу, а потом одарил семичасовой (!) беседой о своем любимом детище. Впрочем, эта встреча заслуживает отдельного рассказа…

         Так вот, на обсуждении проекта сельской школы будущего я познакомился с Ириной Ушаковой, автором книги «Народная школа Рачинского» (издательство НП «Изографъ», 2016). Журналист по образованию, Ирина уже много лет популяризирует просветительскую деятельность педагога Сергея Александровича Рачинского (1833—1902), издав, в частности, сборник его статей и писем «Из доброго сокровища сердца своего…» (2013). Эта благородная увлеченность наследием создателя народной церковно-приходской школы не случайна — Ирина родилась в посёлке Оленино Тверской области, рядом с Татево, где, как известно, жил и работал Рачинский; кроме того, прадед Ирины был его учеником.

         К слову сказать, Ирина Ушакова не ограничивается изучением педагогической практики Рачинского, она активно пропагандирует современных продолжателей дела выдающегося русского педагога. В 2014 году она опубликовала замечательный очерк «Закрытие или возрождение сельской школы? Опыт преподавания в сельских школах Ивановской и Ярославской областей», благодаря которому (как явствует из одного отзыва на эту публикацию) одна семья переехала в Ярославскую область, чтобы отдать ребенка в школу, возглавляемую В. С. Мартышиным.

         В своем биографическом труде «Народная школа Рачинского» Ирина Ушакова представила всесторонний образ своего героя, закрыв тем самым досадный пробел в истории отечественной педагогики. Особенно интересными для меня были главы, в которых рассказывается о взаимоотношениях Рачинского с П. И. Чайковским, В. В. Розановым, К. П. Победоносцевым и Л. Н. Толстым. Оказывается, именно Рачинскому лучше всего удавалось побуждать Чайковского к сочинению духовной музыки (композитор в благодарность посвятил своему другу Первый струнный квартет). Одним из первых оценив по достоинству литературный талант Розанова, Рачинский, тем не менее, на правах старшего друга мог написать ему следующее: «Вы губите свой талант в погоне за эксцентричностью мысли и выражения, преувеличением манеры Достоевского, который слишком сильно повлиял на Вас, именно своими недостатками. Освежите себя чтением Пушкина». В свою очередь, Розанов признавался, что хотя Рачинский «написал гораздо меньше, чем Н. Н. Страхов и К. Н. Леонтьев, но гораздо профессиональнее, как писатель-специалист, он их обоих выше. Рачинский говорит только своё и от себя, языком не страстным и даже не волнующимся. Ни кипения, ни брызг нет, но в высшей степени свежая вода, зачерпнутая из хрустального горного источника, никакой мути, ничего стороннего». А Победоносцев настолько был увлечен личностью Рачинского (с которым он находился в многолетней дружбе и переписке), что считал необходимым знакомить с письмами татевского учителя Александра III, «в виде утешения, чтобы показать, какие есть люди, работающие в темных углах, с бодростью духа и с верою в успех делающие великие дела в малом круге своем».

         Интересно также было узнать о Рачинском как об инициаторе создания в России обществ трезвости (с 1882 года), и как о враче, предложившем оригинальный и эффективный метод лечения заикания при помощи чтения на церковнославянском языке (в книге помещена статья Рачинского «Заикание и церковнославянское чтение»).

         После прочтения этой книги у меня невольно (и, наверное, не только у меня) возник вопрос: а насколько применима педагогическая система Рачинского в нынешних условиях? Ведь очевидно, что мировоззрение и образ жизни крестьян XIX века, на которые была ориентирована педагогическая практика Рачинского, сегодня утрачены. По-видимому, этот непростой вопрос может быть разрешен не столько в умозрительной сфере, сколько в напряженном практическом опыте…

         Еще одна книга, посвященная российскому образованию, называется «Царская школа. Государь Николай II и Имперское русское образование» (2014). С ее автором — Борисом Глебовичем Галениным — я познакомился с подачи Ирины Ушаковой. К слову сказать, этот подтянутый, с военной выправкой человек оказал большую честь исторической науке, написав фундаментальное двухтомное расследование «Цусима — знамение конца русской истории», где снял многие несправедливые обвинения в адрес адмирала З. П. Рожественского.

         В «Царской школе» убедительно доказывается, что благодаря усилиям Николая II в России «в период с 1900 по 1916 год сложилась „непрерывная“ система образования, впервые в мире осуществившая полную координацию общего и профессионального образования, в частности, возможность переходов между общеобразовательными и профессиональными учебными заведениями одного уровня». Можно не разделять пиетет автора к фигуре Николая II, однако приведенные Галениным из разных источников цифры и факты, касающиеся динамики развития образования в царствование последнего императора, не могут не впечатлять. Судите сами. В предреволюционное десятилетие была успешно реализована программа строительства «школьных сетей», в результате чего в 1916 году в Российской империи насчитывалось около 140 тысяч школ разных типов, тогда как сегодня в России – 65 тысяч. То есть вопреки устоявшемуся мнению, старт всеобщему доступному образованию был дан не в советской, а в царской России.

Некоторым современным реформаторам, желающим ликвидировать такой «пережиток советского прошлого», как Академию наук, Галенин напоминает, что хотя в России «преобладала немецкая модель „научных университетов“, одновременно существовала и самостоятельная и очень сильная Академия наук, формально находившаяся в ведении Министерства народного просвещения, но находившаяся под личным покровительством Императора».

         Беря в авторитетные союзники С. А. Рачинского, И. А. Киреевского и Г. А. Соколова, автор последовательно отстаивает тезис о церковнославянском языке как языке народной православной культуры в царской России. В книге представлено немало свидетельств того, что многие крестьяне в XIX веке умели писать и читать на церковнославянском (в то время как образованная часть общества начинала обучение грамоте с русского литературного языка). Этот факт не учитывался при переписи 1897 года, что дало основание в советское время объявить население дореволюционной России безграмотным.

         Попутно автор высказывает интересные наблюдения. Например, размышляя о закономерностях развития научно-технического прогресса, он справедливо замечает, что «с 1960-х годов, если и можно говорить о техническом или технологическом прогрессе, то только о прогрессе цифровых, компьютерных микропроцессорных технологий». Это наступающее господство цифровой цивилизации, цивилизации «Числа», которая сменила цивилизацию «Слова», Галенин склонен увязывать с приходом апокалиптических времен, описанных в Библии.

         Ну и на посошок не могу не привести вслед за Галениным «антиалкогольную» задачку для устного счета из учебника С. А. Рачинского «1001 задача для умственного счета»: «Некто выпивает в каждый будний день по рюмке водки, а по воскресеньям выпивает 6 рюмок. Рюмка стоит 4 коп. Сколько он пропивает в год?»