(К одному исполинскому оку… // Наконец-то сведён человек. В. Набоков, «Око». 1939)

А. Ф: — Есть все основания считать Владимира Набокова предтечей вневизма,  провозвестником литературно-философского направления, родившегося в начале нового столетия в Санкт-Петербурге. На это указывает даже аббревиатура его инициалов: ВВН. Мне могут возразить, что сам Набоков ни к какому течению никогда бы не примкнул и вообще был «кустарём-одиночкой» («Дар»). Литературу он считал феноменом языка, а не идей, и к Платону относился крайне снисходительно. Но не всё так просто, как представляется на первый взгляд – о том, что набоковская метафизика насыщена пытливым вопрошанием потустороннего мира и лучших умов человечества, свидетельствует книга Владимира Александрова «Набоков и потусторонность».

В. З: — В романе «Дар» Набоков устами вымышленного философа Делаланда произносит слова, которые вполне могли бы стать девизом вне-направления: «Наиболее доступный для наших домоседных чувств образ будущего постижения окрестности долженствующей раскрыться нам по распаде тела, это — освобождение духа из глазниц плоти и превращение наше в одно свободное сплошное око, зараз видящее все стороны света, или, иначе говоря: сверхчувственное прозрение мира при нашем внутреннем участии».

А. Ф: — «Шестое чувство», о трудном рождении которого возвестил Н. Гумилёв, произрастает через вневистианство – сплав литературы, философии и духовного пиршества со всем миром, с предшественниками и современниками. Но не потом – здесь и сейчас, о чём писал Владимир Набоков!

В. З: — Вместе с «будущим читателем» о нём мечтал Сирин – который будет чувствовать «сквозняк из прошлого» и безошибочно определит качество материи произведения «эпохи фрачной и сюртучной». Набоков писал о «лазейках для души, просветах в тончайшей ткани мировой». Один сплошной Дух, единое Слово, Око вовне совсем не умаляет наших собственных прозрений и открытий. Он восставал против слишком общего, слишком доступного обещаемого дистиллированного пакибытия.

А. Ф. — Снова из бессмертного «Дара»: «Вот бы и преподавал то таинственнейшее и изысканнейшее, что он, один из десяти тысяч, ста тысяч, быть может даже миллиона людей, мог преподавать: например — многопланность мышления: смотришь на человека и видишь его так хрустально ясно, словно сам только-что выдул его, а вместе с тем нисколько ясности не мешая, замечаешь побочную мелочь — как похожа тень телефонной трубки на огромного, слегка подмятого муравья и (все это одновременно) загибается третья мысль — воспоминание о каком-нибудь солнечном вечере на русском полустанке, т. е. о чем-то неимеющем никакого разумного отношения к разговору, который ведёшь, обегая снаружи каждое своё слово, а снутри — каждое слово собеседника. Или: пронзительную жалость — к жестянке на пустыре, к затоптанной в грязь папиросной картинке из серии „национальные костюмы“, к случайному бедному слову, которое повторяет добрый, слабый, любящий человек, получивший зря нагоняй, — ко всему сору жизни, который путём мгновенной алхимической перегонки, королевского опыта, становится чем-то драгоценным и вечным». Под «многопланностью мышления» или «космической синхронизацией» писатель подразумевал умение художника видеть предмет и в текущие мгновения, и в большом времени, в связи со всеми предметами и образами.

В. З. — Иначе как Любовью к миру нельзя объяснить эту жертву отречения от собственного эго, которая происходит тихо и ежеминутно в сознании художника. «У тех ворот — кривая тень Багдада, а та звезда над Пулковом висит». Ясновидение, яснослышание близких и далёких миров облагораживает сердце, сострадающее человеку и Вселенной.

А. Ф: — Как писал Набоков в эссе о Руперте Бруке, «ни один поэт так часто, с такой мучительной и творческой зоркостью не вглядывался в сумрак потусторонности». «Потусторонность» Набокова символизируют не тьма, не провал немоты, а пушкинский магический кристалл. Сквозь подобие кристалла, линзу фотообъектива, фотограф запечатлевает на пляже семейную пару, а за ней случайно — счастливого соглядатая, разглядевшего в этой сцене намного больше, чем бытовую сцену:

                         Снимок

     На пляже в полдень лиловатый,

     в морском каникульном раю

     снимал купальщик полосатый

     свою счастливую семью.

     И замирает мальчик голый,

     и улыбается жена,

     в горячий свет, в песок весёлый,

     как в серебро, погружена.

     И полосатым человеком

     направлен в солнечный песок,

     мигнул и щёлкнул черным веком

     фотографический глазок.

     Запечатлела эта плёнка

     всё, что могла она поймать:

     оцепеневшего ребёнка,

     его сияющую мать,

     и ведерцо, и две лопаты,

     и в стороне песчаный скат.

     И я, случайный соглядатай,

     на заднем плане тоже снят.

     Зимой в неведомом мне доме

     покажут бабушке альбом,

     и будет снимок в том альбоме,

     и буду я на снимке том:

     мой облик меж людьми чужими,

     один мой августовский день,

     моя не знаемая ими,

     вотще украденная тень.

В. З. – Так «сор жизни… путём мгновенной алхимической перегонки, королевского опыта, становится чем-то драгоценным и вечным».

А. Ф. – Вневизм – алхимический процесс вечного обновления, происходящий через диалог. Это мне кажется близким миропониманию Владимира Набокова-Сирина.

Набоков — вневестник

Набоков — синий провозвестник

Вневистианским зеркалам,

Сим витражам, сиявшим в бездне,

И вдруг являющихся нам,

Той линзой мы приблизим встречи,

И сквозь прозрачность амальгам

Нам путь подробно человечий

Предстанет сразу здесь и там.

Как совместить узоры неба

И распадающийся сон

С кристаллом млечного Денеба?

Напрасно ль Сирин вознесён?

В лазейках для души, просветах

В тончайшей ткани мировой*

Он сочиняет до рассвета

Роман о вечности живой.

* Из стихотворения Набокова «Как я люблю тебя».