Язык судебных отчетов тесно связан с областью риторики как искусства эффективного воздействия на аудиторию, скрытого в конкретных указаниях и директивах, искусства находить убедительные выражения [Jaroszyński P., Jaroszyński C., 2007]. Таким образом, риторика является процессом публичной коммуникации, обобщением указаний на то, что следует сделать, чтобы стать заметным, понятым и одобренным адресатом [Wilczek P., Barłowska M., Budzyńska-Daca A., 2015].

          Коммуникация осуществляется благодаря знакам. Обычно в процессе коммуникации словесные и несловесные знаки взаимоподдерживаются. В зависимости от источника передачи правильно подобранные слова сообщения могут быть усилены паралингвистическими средствами — интонацией, положением рук, выражением лица, способом поведения. Тем не менее если по какой-либо причине субъекты общения прибегают к преднамеренному или непреднамеренному приему организации диссонанса между ними, смысл коммуникативного акта определяют более простые средства, например, иронический тон превращает позитивную оценку в негативную, в свою очередь его могут нейтрализовать мимика, жесты [Pisarek W., 1996].

Серьезным осложнением  работы журналиста, пишущего материал о судебном процессе, является так называемый юридический язык. Журналист не ограничивается кругом читателей юридической сферы, а скорее наоборот, пишет для всех (юристы не являются главными адресатами). Таким образом, журналист вынужден по возможности избегать юридической терминологии [Pisarek W., 1996].

         Лексику из этой сферы следует приблизить к жизни, но её нельзя вульгаризировать с целью не упустить существенной части понятия. То есть там, где это возможно, избегая витиеватых выражений, одновременно нужно как-то передавать это содержание, внедрить читателям некоторый квантум этих юридических понятий [Krajniak O., 2004; Pisarek W., 1964; Spark D., 2007].

Статья журналиста, написанная языком обвинительного заключения или просьбы о пересмотре судебного решения, не была бы хорошим материалом для выступления в рамках юридического дискурса. В то же время, пытаясь избежать канцелярский стиль, легко впасть в определенную крайность, то есть поддаться влиянию лексики и фразеологии жаргона двух сред: полицейской и преступной [Wolny-Zmorzyński K., Kaliszewski A., Furman W., 2009]. Представленная в этом стиле публицистика на самом деле может выиграть благодаря другим факторам, прежде всего — в динамике. Вся сложность заключается в том, чтобы защититься от натиска как официальной фразеологии, так и ненормативной лексики [Buczyński K., Pisarek W., 1968].

          Одним из самых характерных проявлений влияния лексики официального языка на язык судебных отчетов является злоупотребление растянутыми фразами, использование множества слов для выражения того, что можно выразить одним предложением [Buczyński K., Pisarek W., 1968].

С помощью верно представленных фактов, дающих основание соответствующим оценкам, а не путем описания фигуры обвиняемого лучше или хуже подобранными эпитетами, публицист, пишущий на темы права, должен достичь осуждения действий преступника и его личности в общественном мнении. Например, прохожий может быть назван «индивидом» (если он хотя бы подозревается): «полицейский набросился на индивида»; в лексиконе разговорного языка «субъект» имеет определенное значение: «нетрезвый субъект», или компаньон, сотоварищ – вместо подельник; употребление алкоголя называется возлиянием, попойкой или фразеологически ошибочно – алкогольное возлияние; участники водку не пьют, а угощаются; «индивиды» задержаны по распоряжению прокуратуры, а затем, на основании заключения судейского состава, осуждены на абсолютное лишение свободы; приятелей ожидает тюремный срок.

Часто в публицистическом тексте используют эвфемизмы: убийство называется ликвидацией – «Предлагая браткам по 20 тыс. злотых за ликвидацию старушки»,жертву «отшлепали» (её избили). Характерен полицейско-канцелярский диалект, например, уведомить по случаю, украсть что-то в ущерб кому-то, совершить убийство человека («Жители были потрясены ужасным преступлением, совершенным против таксиста»). Есть также варианты использования иронии, которая может превратиться в досадную манерность, например, «заботливое семейство» (каждое второе предложение), «сыночки».

Публицисты, пишущие на юридические темы, часто подвергаются магии разных модных слов и используют их не для того, чтобы обогатить содержание, а скорей всего как средство стилистического орнамента, например, киллер (sic!), скандал, коррупция, бойня, экономическая афера, дилер; фразы: найти на кого-то зацепку, т. е. компрометирующие документы; а также заимствований или цитат из других языков – by night, кто-то в ауте (в том числе полонизированные заимствования из английского языка; например, лукать – искать, быть на топе – иметь доминирующее положение) [Majkowska G., 1996].

Возникают проблемы понимания вследствие нечеткой семантики фразы. Например: «В результате нападения двое полицейских были жестоко избиты, а третий получил очень серьезные травмы». Другие примеры: «действовал по наущению», «защита просит», «принял показания свидетеля» (что означает: принял к сведению или скорее поверил?); уведомить о факте; забрать, присвоить, украсть в ущерб, совершить убийство человека, любовный аффект.

Множество недоразумений может быть вызвано влиянием окружающей терминологии на использование слов, принадлежащих к словарю общего языка, например, в польском языке слово doraźny означает нерегулярный, безотлагательный, удовлетворяющий на время, используемый иногда, по случаю (Словарь польского языка, ПАН). В юридическом же языке это – «заключающийся в упрощении процедуры и немедленном исполнении строгого приговора». Тем самым слово «суд» – немедленный,  безотлагательная процедура суда так широко известна, что большая часть аудитории придает им, сталкиваясь с ними в тексте судебных отчетов, юридическое значение (sic!), не обиходное. Поэтому странно звучит фраза, например, «борьба с хулиганством не будет иметь временного характера». По мнению автора, это должно было означать, что борьба против хулиганства будет проводиться постоянно, а не от случая к случаю; однако адресат может понять эти высказывания как предупреждение о менее строгом обращении с хулиганами [Buczyński K., Pisarek W., 1968]. Особенно сильный страх ошибочного понимания сообщения появляется в момент изменения уголовного законодательства, когда общество убеждено в постоянной либерализации наказаний и мер к правонарушителям (началом внезапной дискуссии послужила отмена смертной казни).

К любимым метаформам относятся: «записать что-то на свой счет», например, рецидивист имеет на счету столько-то приговоров. Зачастую в одном предложении перемешиваются времена, последовательность событий, например, «вынул молоток, нанося удар водителю» (нанесение удара могло произойти только после извлечения молотка). Следует помнить, что обвиняемый объясняет, а свидетели и эксперты дают показания. Целесообразным кажется избегание некоторого рода понятий. В доктрине и судебной практике, например, слово хулиган зарезервировано для людей, у которых мотив, цель действия исчерпывают кодексные признаки преступления, совершенного из хулиганских побуждений. В каждой записи о ДТП появляется эпитет «лихач».

Слова «подельник», «организованная группа» имеют для аудитории собственное звучание, поэтому «когда прокуратура после детального расследования решила вдвинуть предметное обвинительное заключение только против одного из подельников» (вместо одного из подозреваемых), для адресатов этот факт может быть непонятен или, скорее всего, понят неверно [Buczyński K., Pisarek W., 1968].

Сложности также вызывают такие широко используемые обороты, как: «суд отклонил приговор» – вместо суд отменил приговор; «суд одобрил приговор» –вместо суд оставил приговор в силе. Использованием оборота «якобы» авторы заранее ставят под сомнение, например, разъяснения подсудимого. Это, дескать, мнимый ход событий…

Изобретательность журналистов не знает границ, и её каталогизация является проектом, невозможным для выполнения. Глядя на язык прессы с прагматической точки зрения как на более или менее функциональный инструмент, можно описывать и оценивать его, принимая во внимание то, как и в какой степени способствует формированию позиций, мыслей и чувств позиция адресата в соответствии с его намерением. В этом отношении можно принять во внимание, например, четыре аспекта: каким является этот язык на фоне общего языка, в какой степени и для кого он понятен, в какой степени возбуждает интерес адресата и какие вызывает в нем чувства. Отношение читателя зависит не только от того, понятна ли и интересна форма текста, но также от того, какие ассоциации и реакции пробуждает сам текст, его фрагменты или использованные в тексте слова, выражения и обороты [Pisarek W., 1964].

В настоящее время пресса пробует подчас уподобиться визуальным медиа посредством увеличения так называемой экспозиционности, равно как на обложке, так и на развороте (обращение в сторону так называемых таблоидов) [Fiut I. S., 1995]. Бульварная пресса, которая с достаточной эффективностью противостоит сетевой прессе [Ferenc-Szydełko E., 2013], отчасти ориентирована на то, что читатели являются «телевизионными» и  приоритетом для них служит изображение. Телевидение, само собой разумеется,  не является главным средством массовой информации, но определяет в значительной степени общественное восприятие значимости информации – если что-то удостоилось внимания телевидения, значит было важным.

Усиливается тенденция к расширению области «нечтения», что заставляет редакционные коллективы отказываться от стандартных форм передачи. По мнению И. С. Фьюта, данные изменения можно назвать отказом от форм передачи типа научной фантастики в пользу того же вымысла. В связи с этим важно и другое мнение: «Эмоционально окрашенные и насыщенные фикцией сообщения относятся к ценностям, признаваемым адресатом, и таким образом стремятся передать ему мистифицированный образ действительности» [Lindenberg G.,1996]. Сотрудники части редакций предполагают, что читатель – человек без высшего образования. Это означает, что запас понятий, восприятие слов иностранного происхождения и более сложных стилистических фигур у него меньше, чем могли бы ожидать журналисты. Рецепт успеха – особенно будоражащие темы должны быть с продолжением.

Размышления, возникающие в связи с приведенными примерами, позволяют утверждать, что конкуренция на рынке прессы обусловила тот тренд, который диктует, чтобы название статьи любой ценой удерживало взгляд читателя. Языковые, этические, эстетические правила зачастую отдалены – во внимание принимается только эффект. Появление текста на страницах любого издания или в передаче должно, мол, получить дополнительное обоснование, даже ценой вводящего в заблуждение заголовка. Нормой становятся соответственно «кричащие» сообщения – как в  визуальном, так и в языковом плане. Продолжается гонка с целью повышения восприимчивости получателя к информации, которая должна усилить «легкость», «удовольствие», «сенсационность». Другим способом является также манипулирование адресатом текста с помощью втягивания в игру о смысле языка общения (намеки, двусмысленность, модификация идиом, каламбуры, словесные шутки). Побеждает, дескать, тот, кто «избавляется от любых угрызений совести».

Ergo СМИ выполняют важную функцию в области предотвращения социальной патологии и преступности, а также девиантного поведения. Пропагандируют хорошие манеры и устанавливают принципы социального общежития. Этому служат и публикации на темы преступлений, отчеты с процессов, материалы о проблемах криминализации и общественной виктимизации, а также о методах их профилактики.

Отношение отправителя информации является субъективной категорией. Ибо речь идет о вызове определенной эмоции у получателя. В соответствии с принципами психологии большей убедительности достигает тот автор информации, который настроен  нейтрально в отличие от того, кто настроен позитивно или негативно. С другой стороны, информация с сильной эмоциональной окраской имеет большую силу в  изменении позиции получателя. Случается, что отправитель может ошибаться в передаче оценок, следовательно это не должно быть положительным изменением. Практика показывает, что доминируют эмоциональные адресанты [Wójcik J. W., 1990]. По мнению представителей судов, добросовестность авторов публикаций является одним из основополагающих принципов деятельности прессы, а её нарушение может повлечь правовую ответственность вещательного органа.

Важно, чтобы публицистика о правосудии избегала «сенсаций для сенсации». Это не означает, что авторам нельзя показывать будоражащие или захватывающие общественное мнение проблемы. Ибо в противном случае сообщения с процессов стали бы рекламой для преступности и преступника. Это расходилось бы с целью таких публикаций, задачей которых является повышение правовой культуры общества и служение законности. Тем не менее окончательным выводом должен быть тезис о том, что „crime does not pay”  (преступление не окупается).

В ходе сообщения о судебных отчетах следует задать вопрос, имеют ли «органы» общественного мнения право критиковать судопроизводство процессуальных органов, а также их постановления, не подрывает ли такая критика авторитет правосудия.

Отказ автору, пишущему на юридические темы, в праве публикации каких-либо комментариев представляется слишком уж далеко идущим запретом. Это противоречило бы положению о том, что создание собственных оценок составляет  имманентную привилегию прессы. Основная трудность заключается в определении того, где проходят границы, в пределах которых может формироваться мнение автора. Кроме того, нельзя со всей уверенностью предопределить вину подсудимого, этого не разрешает закон о прессе и принцип презумпции невиновности. Автору также нельзя предопределять наказание. Правда, принципы уголовного процесса (во главе с принципом прозрачности) не применяются к журналисту в смысле «процессуальном, но моральном, наверное, да». Однако преувеличением является страх того, что все комментарии, содержащиеся в судебных докладах, создают опасное для надлежащего правосудия суеверие, посягающее на судейскую независимость. Ведь судьи выносят приговор на основании своего суждения, полученного с помощью доказательств и опирающегося на их свободную оценку [Wójcicka B., 1988].

Практически каждый отчет о ходе процесса в каком-то смысле непреднамеренно содержит элементы комментария.Неоспоримое право прессы доступа к судебной информации, а также критики (в том числе законных и незаконных судебных решений) должно быть реализовано в установленных законом пределах. Оно обязывает журналиста к особенной старательности и добросовестности в сборе и использовании пресс-релизов, а также правдивого изложения обсуждаемых явлений[Nowicki K., 2012].

Как отметил Я. Броль, это является следствием общих предположений. Значительно расширенные полномочия прессы увеличивают ответственность. Широкий доступ к информации одновременно порождает обязательство сохранения особой тщательности и надежности их использования. Это гарантирует получателю прессы достоверную и полную информацию [Brol J. ,1984], а также мотивирует широкий отклик судов на публикации, описывающие функционирование этих судов.

         Нельзя не учитывать той роли, какую играет журналистское опровержение[Zaremba M., 2009], а также обязанность суда отвечать на полученную критику прессы (от этой обязанности не были освобождены никакие субъекты, даже те, которые освобождены от обязанности доставки главному редактору письменного отказа в информации – а следовательно, органы государственной власти и правосудия).

Критика должна также умещаться  в обозначенных законом границах и более того – в пределах, установленных правилами социального сосуществования. Они являются правилами поведения, вытекающими из норм морали и нравственности, касающихся взаимоотношений между людьми.

Критика чьего-то поведения, суждений или деятельности не должна превышать границ, необходимых для достижения социальной цели критики.  Нормативные решения рассматривают разные вопросы. С одной стороны, устанавливают гарантию свободы критики прессы, поддерживаемой уголовными санкциями. С другой стороны, стремятся к укреплению защиты личных благ [Szczechowicz J., 2009] граждан от деятельности средств массовой информации [Szczurek Z. 1990].

Любая критика социально оправдана, если она не переходит установленные законом границы. Однако следовало бы предвидеть уголовное наказание для преступлений, которые не раз под предлогом критики в действительности злоупотребляли законом с целью достижения преступных целей. Среди этого рода преступлений следует в первую очередь назвать шантаж, как социально особенно опасный поступок, причем не всегда должным образом оцененный со стороны законодательного органа в определении уголовной санкции [Sadokierski H., 1958]. Польское уголовное законодательство не содержит положения, которое называло бы уголовным преступлением оказание давления на правосудие со стороны прессы, хотя постулаты внедрения этого решения были в Польше выдвинуты [Wójcicka B., 1988].

Не требуется особой проницательности, чтобы заметить, что мы находимся на пороге времен, в которых деятельность средств массовой информации будет нести с собой конфликты «нового поколения» [Kordasiewicz B.,1991], так как особенностью массмедиа  является то,  что в них проводится публичный суд над событиями и людьми. Даже при подаче сухого сообщения, «без комментариев», адресат СМИ составляет свое мнение, судит о нем и оценивает его более или менее верно. Таким образом, проявляется главный недостаток этого публичного суда, так как он проходит по принципу односторонней информации с перечеркиванием принципа „audiatur et altera pars”. Принятие решений, касающихся судебной отчетности, было мотивировано сложившимися изменениями в польской прессе.  По мнению С. Валтося, история сталинизма в Польше учит, что при тоталитарном строе информационная отчетность прессы становится одним из инструментов, служащих порабощению субъектов и формированию их политического сознания. В свою очередь либерализация политических отношений находит свое отражение в обычаях и правовых нормах, управляющих отчетностью. Каждое приближение к свободному рынку прессы  вызывает отношение пресс-релиза о процессе (особенно уголовном) как к товару, который отлично продается. Продажи его тем лучше, чем больше его редакция выдвигает на первый план элемент сенсации  [Waltoś S., 1997].

Также причинами этого являются быстрый темп жизни, все более сложные социальные процессы, требующие более точных, сложных правил. Законодательные органы в своей законотворческой деятельности настолько неэффективны, что, как правило, с момента проведения законодательной работы над более серьезными актами до их завершения проходит, по крайней мере, несколько лет. Ergo на данном этапе, несовместимом с реальностью, есть выводы, которые принимает Верховный суд в своих приговорах и которые звучат следующим образом: дела, вырастающие на фоне действий массовой передачи информации, должны быть решены таким способом, который бы укреплял свободу прессы и защищал личное добро индивида. Реализация обоих этих требований в предусмотренной форме с помощью закона одновременно невозможна. Если мы выскажемся за сторону укрепления позиции индивидов, то это будет означать ограничение свободы публичного выражения. Таким образом, демаркация границы конфликта между индивидом и СМИ связана с произведением выбора. Кажется, что проблема, какой стороны придерживаться, не должна быть поставлена таким радикальным, крайним образом.

Отчеты по процессам и сообщения о преступлениях должны быть транслированы на основе достоверной информации на тему происхождения, последствий преступности и возможных путей её ограничения. Это дало бы толчок к появлению тезиса, что ограничение преступности принадлежит не только полиции и органам правосудия, но и обществу.

Норберт Гилл – доктор юридических наук и доктор политических наук, юрисконсульт, преподаватель Факультета политических наук и журналистики Университета имени Адама Мицкевича в Познани (департамент медийных систем и права СМИ), член Дисциплинарного Суда Польского научного общества права СМИ.

Автор двух монографий и многочисленных статей в области права СМИ, защиты личных прав, профессиональной ответственности журналиста, конфликта интересов в средствах массовой информации, касающихся защиты, с одной стороны, бизнеса и сферы частной жизни, а с другой стороны, права на информацию и гласности общественной жизни.

Автор более 150 публицистических статей, пользующихся большим спросом и имеющих влияние на формирование юридической практики.

Имеет более чем двадцатилетний опыт научно-дидактической работы в высшем учебном заведении, а также большой опыт по чтению лекций и проведению занятий таких дисциплин, как право и медийные системы, наука о государстве и праве.