Блистательный Эрмитаж, рожденный августейшей волей Екатерины Великой, – не только жемчужина мировой архитектуры. И не только сокровищница искусства, пантеон бессмертных полотен и скульптур. Это еще и Кошкин дом.

Да-да, не изумляйтесь! Вот уже на протяжении столетий сменяющие друг друга отряды мелкотравчатых мяукающих хищников несут здесь трудовую вахту – нелегкую и ответственную донельзя. Можно сказать – вахту государственного значения.

Эти четырехлапые блюстители эрмитажных подвалов – неустанные и неподкупные – бдят, чтобы ни один крысиный лазутчик не пробрался в Святая святых, не полакомился холстом Тинторетто, не отгрыз чего у трехтысячелетней мумии жреца Па-ди-иста в зале Древнего Египта.

Коты на государевой службе в родовом гнезде российских императоров – это целая история, давняя – немногим моложе, чем сама Северная Пальмира.

Ибо самого первого кота еще до рождения Эрмитажа в тогдашний Зимний дворец (неказистый: деревянный и всего-то в два этажа, прапрадед нынешнего, Растреллиевского), запустил еще венценосный основатель новой российской столицы. И был тот кот-первопроходец стопроцентным европейцем: император Петр притаранил этот пушистый «сувенирчик» из своей ненаглядной Голландии.

Вот так! Оказывается, Петр Алексеич импортировал к нам из просвещенной Европы не только лекарей и корабелов, полководцев и овеянных славой академиков. Даже кота-нидерландца поставил он на службу Российской короне – изничтожать грызунов в монарших покоях!

Правда, наряду с этой канонической историей существует и более «патриотичная» версия: якобы, император привез своего крысолова с Вологодчины, но – всё ж таки! – из дома проживавшего там голландского купца. Так что в любом варианте национальная принадлежность Петровского любимца сомнению не подлежит.

Впрочем, хвостатого европейца его высокий покровитель нарёк вполне по-русски: Василием, а в обиходе – попросту Васькой. И этим, кстати, заложил еще одну традицию – перелопачивать имена занесенных в Россию иноземцев на «язык родных осин». Вспомним: ведь и легендарного Бартоломео Франческо Растрелли (того самого – создателя «елизаветинского барокко», автора Зимнего дворца в окончательном его варианте!) под сумрачными балтийскими небесами именовали вполне почвенно – Варфоломеем Варфоломеевичем.

Но вернемся к голландцу Ваське, вписавшему себя в летопись Северной столицы. Директор Музея кошки (имеется на невских берегах и такой!) Анна Кондратьева аттестует Василия «первым царским котом в Зимнем дворце и, следовательно, родоначальником эрмитажных котов» (которых, кстати сказать, она уже не первый год пестует в качестве ветеринарного врача).

Так вот: дошедшее до наших дней предание гласит, что «царь-плотник» боготворил своего любимца. Ни один из придворных, ни один из членов императорской фамилии не мог позволить себе такое амикошонство, как шугануть надменного фаворита уничижительным «Кыш!» или «Брысь!». Василий Петрович пользовался полнейшим респектом и воистину безбрежной вседозволенностью.

Но вскоре после кончины Петра Первого императорский двор перекочевал в Москву, а Зимний дворец – как, собственно, и весь Петербург – пришел в запустение.

Затем Град Святого Петра вновь обрел статус государственной столицы, но подлинными хозяевами бывшей резиденции государя-реформатора к тому времени сделались обильно расплодившиеся мыши и крысы. Дело дошло до полнейшего безобразия: стены Палат № 1 Всея Руси зияли прогрызенными насквозь брешами. Война Крысиного Короля с российскими императорами разворачивалась не на шутку!

Будучи не в силах справиться с этаким бедствием, восшедшая на престол Елизавета Петровна издала специальный «Указ о высылке ко двору котов». Да не просто котов! Именной Указ гласил: «Сыскать в Казани самых лучших и больших котов, удобных к ловлению мышей, прислать в С.-Петербург ко двору Ея Императорского Величества».

Что же касается Екатерины Великой, то, согласно просочившимся сквозь напластования веков сведениям, кошек она – чего уж скрывать? – недолюбливала. Но, не любя, государственным своим умом постигала всю их стратегическую значимость. И потому, основав Эрмитаж, населила его целой сворой котов, которые тут же получили прозвище «зимнедворских»: чай, охраняли не какой-нибудь вам лабаз задрипанный, а сам Зимний дворец! А населив, присвоила им должность «охранников картинных галерей». Да еще ввела иерархию, разделив означенных охранников на два социальных класса – «комнатных» и «надворных». Если «комнатные» (белая кость!) обитали в дворцовых покоях, имели доступ к монаршей персоне, то «надворным» (второсортица, этакие разночинцы) отводилась вотчина куда менее почетная: внутренние дворики да подвалы.

С легкой руки государыни Екатерины повелось – выписывать эрмитажным котам специальные паспорта. Эра «беспачпортных» зимнедворских крысоловов канула в Лету.

Так Эрмитаж с самого своего рождения сделался пристанищем не только для шедевров Рафаэля, Тициана, Рубенса, но и для всевозможных котов и кошек – рыжих и серых, пятнистых и полосатых.

И пошло-поехало. Войска Наполеона входили в Москву – а кошки стерегли эрмитажные коллекции. Империю застилало дымом сражений Крымской войны, громыхавшей от Петербурга до Камчатки, – а кошки стерегли эрмитажные коллекции. Петроград полыхал кострами октябрьского мятежа, Аврора наводила орудия главного калибра прямиком на Зимний, – а кошки стерегли эрмитажные коллекции…

И только в Великую Отечественную Эрмитаж остался без маленьких своих охранителей. Осиротел. Разумеется, тут же его заполонили крысы. Но когда Ленинград сбросил с горла удавку блокады, одним из первых дел здешние власти завезли из Сибири пять тысяч (!!!) котов и кошек. Перед одной из истребительных рот этого сибирского десанта была поставлена боевая задача: освободить всемирно прославленный музей от крысиных оккупантов.

Так и поныне мяукающая гвардия несёт бессменную вахту на переднем крае культуры – от варваров-грызунов стережёт творения мастеров Венецианской школы, полотна старых фламандцев и всяких там прочих импрессионистов.

Главная линия фронта пролегла через «большой кошачий подвал» – обширнейшую сеть подземелий (в блокаду тут размещалось ни много ни мало 12 бомбоубежищ!).

Не так давно отзывчивые сердцем петербуржцы основали Клуб друзей котов Эрмитажа. И создали соответствующий денежный фонд: надо же чем-то кормить и лечить верных стражей, коих насчитывается около полусотни! А каждую весну в стенах, возведенных гениальным Бартоломео Растрелли (да-да: тем самым, который – Варфоломей Варфоломеевич!) вполне искромётно празднуется День эрмитажного кота.

Прознав о трепетном отношении работников музея к «братьям нашим меньшим», некоторые несознательные петербуржцы стали под шумок подбрасывать сюда своих котят. Что создало для Эрмитажа ощутимые «финансово-демографические» проблемы. Но здешнее начальство с честью вышло из ситуации: учредило торжественный ритуал «Раздача котят в хорошие руки».

Коты – дело серьезное. Эрмитажные коты – стократно! В официальных бумагах они именуются «квалифицированными специалистами по очистке музейных подвалов от крыс».

А недавно эрмитажные кошки удостоились признания уже на международном уровне: авторитетное британское издание «The Telegraph» внесло их в список самых необычных мировых достопримечательностей. И впрямь: ну где еще на нашем голубом шарике вы сыщете кошек, располагающих, помимо лечащего доктора, еще и собственными Главным хранителем и даже… пресс-секретарём? В штате музея создана специальная служба для ухода за этими «мировыми достопримечательностями».

К услугам каждой кошачьей единицы тут – персональные мисочка, лоток и корзинка для сладкого сна. По указанию администрации, в подвальных стенах специально для четвероногих сотрудников проделаны проходы, через которые те по мере желания отправляются в увольнительную: совершают променад по внутренним дворам Эрмитажа, принимают воздушные ванны на газонной травке. А водители, заезжая в эти дворы, дисциплинированно снижают скорость, повинуясь установленным знакам: «Осторожно, кошки!».

Что и говорить, хорошо живется эрмитажным котам! Не жизнь – малина! Одно вот худо: вход в залы для них настрого заказан.

Хотя случается, конечно: заявляются утром смотрители, а злостная нарушительница Мурка возлежит на диване для посетителей, обозревая пресыщенным взором «Похищение сабинянок» или, там, «Возвращение блудного сына».

Один совсем уже возомнивший о себе котяра как-то во мраке ночи занял императорский трон! Что ж, это – тоже вполне в национальных традициях: сколько уж поползновений узурпировать престол насчитывает история государства Российского?

На сей раз всё обошлось без глубоких социальных потрясений. Сработала сигнализация, нагрянули двуногие стражи – и самозванец был решительно низвергнут.

Приходится признать: при всем вышесказанном взаимоотношения между администрацией музея и «квалифицированными специалистами по очистке музейных подвалов от крыс», всё же, не вполне безоблачны. Виной тому – знаменитое своеволие последних, анархические их замашки (это ведь не только у Киплинга в сказке кошка «гуляет сама по себе»!).

Ходит предание – якобы как-то одна такая диверсантка и вредительница пробралась в директорский кабинет и там цинично испакостила некий важный документ.

Затрудняюсь сказать, в бытность какого из директоров случился этот акт вандализма, но теперешний руководитель музея Михаил Пиотровский, несмотря ни на что к кошкам очень даже расположен:  «Коты – легенда эрмитажной жизни и её неотъемлемая часть»!

Многоуважаемый Михаил Пиотровский даже признал, что в возглавляемом им учреждении «интервью и съёмки по поводу котов не реже, чем про Рембрандта».

Так и живут они в сиятельных эрмитажных стенах – картины, кошки и люди: каждый – на своем месте.

А поскольку кот, как известно, – существо мистическое, то нетрудно представить себе подобную сцену. На недальней отсюда колокольне Петропавловского собора куранты бьют полночь – и на лунной дорожке посреди спящего зала дух великого Рембрандта ван Рейна сталкивается с призраком кота-охранителя, почившего в царствование Екатерины Второй.

Сталкивается – и, политесно снимая шляпу, восклицает:

– Счастлив лицезреть вас, достопочтенный господин Мурзик! Позвольте, сударь, заверить в совершеннейшем моем пиетете и в восхищении вашей истинно рыцарской неустрашимостью! Намедни мне довелось стать свидетелем того, сколь бестрепетно отразили вы поползновения презренного крысиного привидения, кое позволило себе наглость предерзко облизываться на мою многострадальную «Данаю».

А господин Мурзик, благосклонно взирая на земляка легендарного Петровского Васьки и жмуря разбойные желтые очи, отвечает со всей возможной куртуазностью:

– Мяу!