– Где тут моя Джулия? – раздался радостный вопль в небольшом американском аэропорту. Остальные пассажиры, явно не осознавая своего счастья по случаю получения багажа и определенности судьбы, отбыли на фермерских траках в зарубежную даль. Крик этот раскатисто накрыл скучающий персонал. По-южному душный мичиганский день приближался к благословенному часу отдохновения от офисных и житейских забот, и пора было освежиться парой-тройкой бутылочек пенного и пивного яблочного сидра.

Я, было, приподняла утомлённую суточным перелётом и явно больную голову, но тут же пришлось её приспустить. Передо мной стояло существо, очевидно – человеческое. Трудно было сразу определить, какого оно пола, возраста и не бонжует ли где-нибудь под мостом. Да, нет же – дама, причём пожилая, в неизменных шортах-трусах и драной футболке (на протяжении трёх месяцев нашей совместной жизни первые не покидали округлого тела, футболки же менялись, но всегда на эквивалентный, дырочно-красочный, вариант). Мода, что ли, такая? То есть факт того, что одежка переходит в руки, тоже не сразу осознался, поскольку руки были испещрены тату, наподобие рукавов-крыльев сказочной Ярославны. Здесь, надо сказать, проскальзывала определённая эстетика, ибо чёрно-красные тату оттеняли короткие седые волосы, выкрашенные в пепельные тона. Это и была моя квартирная хозяйка S.

– Знаешь, почему я опоздала, – продолжала выкрикивать она, задрав голову и смерив меня оценивающе-одобрительным взглядом, – они написали, что рейс задерживается. Ничему нельзя верить! Ну, пошли!

Энергия била из неё неиссякающим, фонтанирующим, сметающим потоком. Впечатляюще для восьмого десятка.

– Потеряли они мой багаж, – начала я изъясняться на языке, который довольно трудно было принять за американский английский. Уже через полгода, перед отъездом, в магазине мне сказали, что у меня британский акцент. Спасибо, заметили, оценили, хотя это вовсе не был комплимент.

Но S. мчалась, припадая на одно колено, к стойке «Дельты».

– Здесь твои родные места? – завела она светский разговор со стоящим за стойкой парнем. Есть ли у тебя пара? Смущённо улыбаясь, парень в мгновение ока заполнил необходимые бумаги. Можете звонить по этому телефону, – опрометчиво добавил он, – протягивая мой экземпляр документов в красочные руки S. «О, Дельта, колыбель моя!» S. мгновенно уставилась в бумаги, а точнее – на ксерокс паспорта. На её решительном лице выразилось отчаянное изумление. Подобная сцена затем повторялась многократно, на разных площадках и действующими лицами, поскольку без паспорта (или любого местного ID) даже пива в Штатах не купить.  Американцы свято верят, что принятые у них правила жизни – единственно верные, а потому универсальные. Включая стандарт написания даты: сначала месяц, потом день, а потом, как положено, год. Конечно, 16-ый месяц инверсирует неокрепшее сознание абсолютно. Хотя в России всё бывает. Кстати, в пространных письмах, предваряющих приезд, S. подробно описывала выставочную историю своей бурной жизни, вплоть до биографии житомирского дедушки, бежавшего от гонений (так ей казалось) ещё из царской России. При этом мне давались весьма чёткие рекомендации: 1) выведать через спецслужбы (я же русская) истинную фамилию дедушки-эмигранта (сама она звалась Хассман-Зассман), 2) доставить багаж заранее, как делают регулярные гости. Всё это ставило меня в тупик. Чёрт возьми, как же мне доставить багаж заранее, на другой край света, не говоря про поиски мифического дедушки?! Всего через пару дней после потери багаж нашли и вернули, ещё бы – им названивали почти каждый час, с перерывом на крепкий, ничем не отменяемый восьмичасовой сон.

Жизнь рядового американца происходит плавно и по расписанию. Вот бранч (пускай англичане ланчем балуются), вот стирка, а в пятницу и субботу следует куда-нибудь выбраться – выпить, посидеть. Обычное дневное занятие S. составлял вынос мозга по стационарному телефону (сотового у неё не было из экономии). «Я сегодня проезжала по улице Аурелиус и видела на углу несанкционированный мусор, – сообщала она муниципальной службе. – Мои соседи также очень неаккуратно выкидывают мусор». «В вашей рекламе говорится, что… а на самом деле…», – жаловалась она продавцу только что купленной газонокосилки. И когда в ближайшие выходные эту самую газонокосилку у неё увели (что само по себе случается крайне редко), то сразу стало ясно – это месть, может быть, даже кровная. Хотя вызванная по 911 полиция ничего такого не предполагала; всех допросили, протокол оперативно составили. Однажды в начале зимы, в морозно-звездную ночь, вдохновившись доступностью полицейских, я догадалась примчаться к ним в участок за помощью. Надо было ехать в аэропорт, а, как выяснилось, ночью такси вызвать нельзя – не ходят они по ночам, даже «Убер» сладко спит. Отдаю должное полицейским – заулыбались и, как видно, без задней мысли. Рекомендовали позвонить по другим таксомоторным номерам, оказавшимися, впрочем, также безответными. Напрасно я размахивала руками и орала с оттенком скандала, что здесь не деревня, между прочим, – увещевала я, – это столица штата. В конце концов, у граждан есть права, причём неотъемлемые. Услышав про сакральную тему – права человека – полицейские насторожились. Преисполненная гражданского пафоса, я догадалась завершить сбивчивую речь призывом, обращённым к служителям правопорядка, доставить меня в аэропорт лично. Однако решение таких уж куриных проблем, как оказалось, не входило в сферу полицейской компетентности, что мне доходчиво и разъяснили, в отличие, кстати, от пропажи копеечной газонокосилки, что могло нарушить покой жителей отдельно взятой улицы. В общем, на рейс в пять утра я чудом успела. Вывалившись в отчаянии из участка, вдруг увидела на совершенно пустынной улице, обычно пребывающей без признаков жизни уже после восьми вечера, припаркованный кабриолет, внутри которого теплился тусклый свет. Похоже, сидящий там афроамериканский парень не на шутку испугался, когда на его деликатное авто со стенаниями обрушились моё безутешное тело. Рефлекторно повторяя, что проблем, дескать, нет и вжавшись в сидение, парень мигом домчал до того самого укромненького аэропортика, куда я в свое время и прибыла, правда за двойную плату. Что, по существу, было актом милосердия. Те же самые соседи S., на которых так сладко бывает настучать, куда следует, как грянула беда и стрижка газона оказалась под угрозой, наперебой стали предлагать свои газонокосилки во временное пользование. Пожалуйста, коси, жужжи ими на выходных, как и вся одноэтажная Америка. Короче, и чувство локтя и самоорганизация. Человек не живёт один, он живёт, прости Господи, в коллективе – так-то, дорогие мои товарищи.

В тот первый день, когда мы садились в её купленную, как и всё остальное, – в кредит, машину, S. взгромоздилась на пару поролоновых подкладок, несколько напоминавших больничные утки. Подкладывались они с целью дотянуться до педалей, при этом живот упирался (конечно, для устойчивости всей конструкции) в руль, но всё скрашивали чисто мафиозные солнечные очки и неиссякаемый оптимизм.

– S. хороший водитель, – громогласно заверила она меня. Без подобных заявлений ни одна поездка в дальнейшем не обходилась. Американцы – со свойственной им прямотой, честностью и открытостью, иногда, впрочем, кажущимися чрезмерными, – склонны недвусмысленно утверждать, в чём именно они лучше. «Сегодня я стригла траву, и сделала это очень хорошо», «вчера я чинил мою лодку – и у меня получилась отличная работа!». Попробуй, скажи такое у нас.

За окнами проносился типичный для среднего Запада и среднего Мичигана пейзаж. Для наглядности вам и впрямь покажут ладонь-варежку, означающую полуостров, окружённый великими озёрами, и ткнут в центр её нижней части. Однотипные симпатичные домики, с подвалом, основной жилой зоной и мансардного типа вторым этажом. Вокруг зелёного газона – стадо машин (по одной на каждого члена семьи, не младенца или полного инвалида). Никаких непроницаемых заборов, никакой Рублёвки. Открылся пустырь с какими-то сараями. Оказалось, люди держат в этих сараюшках инструменты для поиска кладов. Воистину, мир един: дураки и дороги – как выяснилось – не только российская беда.

Любопытство снедало S.

– Что в России делают с девочкой, если она забеременеет в 14 лет? – задала она первый вопрос, который явно был домашней заготовкой.

Я, было, разинула рот (впоследствии туда неоднократно попадали москиты, в несколько раз превышающие по размеру обычных комаров). Ну, ясно, нечего удивляться: ведь и «Американский пирог» частями снимался в Мичигане. Хотя здесь в ходу тыквенные пироги.

– Я всю жизнь боролась за права женщин, – сочла нужным пояснить S. Теперь я живу для себя, у меня нет сил и возможностей, чтобы вести прежнюю активную жизнь. Но некоторые вещи просто возмущают. Например, в Африке женщины вынуждены выходить замуж девственницами. Это нарушает их права. Ведь в России это не так?

Да, конечно, нет, у нас сразу расстреливают, чтобы не мучились в семейных застенках. К счастью, ехать по изрытому выбоинами асфальту было недалеко, но характер разговора и впредь оставался почти неизменным, хотя на сексуальной проблематике её интерес к экзотической стране, откуда приехала её «слишком академичная», как она стала выражаться, гостья, ощутимо иссяк. Сама же тема академизма устойчиво присутствавала в наших разговорах, причём, скорее, в негативном ключе. Вот, скажем, говорю ей, что хочу на несколько дней съездить в Лас-Вегас. «Зачем это?» – вопрошает S. Ну, как же, отвечаю, это ведь город греха – грех и есть туда не смотаться. «Хочешь там подработать?» – лукаво щурит глаз S. «А что, – говорю, – где русский профессор не пропадал?!». Смотрит скептически: «Тебя не возьмут». «Что, – интересуюсь, – всё так плохо?». «Но почему же, – делает вывод S. – если хорошенько поработать над тобой, то можно сделать приличным человеком. Но ты слишком академичная, и потом у тебя лицензии нет, а там все проститутки только по лицензии трудятся».

Вот и табличка: «Иствик – 100 000 жителей». Не считая домовых собак и жирнющих разноцветных белок.

Посреди откровенно искареженной проезжей части почти незаметная на этом фоне чёрная белочка, похожая на средней величины кошку, утоляла жажду прямо из лужи. Ну а мне попить хотя бы водички по приезде не дали. Надо было спешить – сразу идти осматривать приусадебное хозяйство. И правда – вот прекрасная раскидистая мичиганская сосна, вот пара пожухлых помидор, а вот и главное – «девочки-курочки». По вечерам, как оказалось, мне надлежало укладывать их в постельки. Однако эта фишка не прошла. «Я боюсь кур», – безапелляционно заявила я. «Джулия плохо ладит с моими курами», – рассказывалось впоследствии. Да, подтекст здесь не считывается. Сразу же были продемонстрированы и джангл-мячи. «Я училась жонглировать ими почти полгода», – гордилась собой S. Украшением заднего двора служил мемориальный садик, с какими-то декоративными железяками, с претензией на артистизм, в честь погибшего от руки наркомана чёрного друга. По центру красовалась надпись: «Я целую лучше, чем готовлю». В отношении первого – Бог миловал, не осведомлена, хотя поползновения предпринимались, а вот вторая часть утверждения, безусловно, справедлива: основная кухонная техника рядового американца – холодильник с полуфабрикатами и микроволновка.

Между тем пора было идти в дом: съезжались подруги, начинались еженедельные посиделки, предмет особой гордости S. Заглянув на арендованный второй этаж, я обнаружила весьма незатейливую обстановку, на фоне которой выделялись пёстрые картинки. Вот наш предок – горилла. Вот симметрично расположенные расщелина и утёс, что однозначно считалось как женский и мужской атрибут. Внизу радостно зашумели. Прибывшие подруги были милы. Одна – слепая Дана; другая, Нэнси, – с аппаратом искусственной вентиляции лёгких, имевшая большую семью, с усыновлёнными афроамериканцами; третья – Бэкка, без внешних дефектов. Все они приехали на машинах. Издавая бурные вскрики, дамы бросились меня приветствовать, а то как же – прибыло нечто необычное.

– В моём роду, – рассказывала в другой связи почвенная юсовская дама, – не было ничего экзотического: ни итальянцев, ни русских, нормальные ирландские корни. Какие у кого в образовавшейся компании были корни – мне тут же и пояснили. Две коренные американки, потомки истребленных индейцев, и две иудейки. И, значит, присовукупилась пришибленная цивилизационными различиями русская.

Было уже довольно поздно по местным меркам, около семи, но духота не спадала. Леди уселись в гостиной, вокруг журнального столика. Нэнси занимала два посадочных места, рядом на полу взгромоздился подающий и дающий признаки жизни аппарат. Трое подруг были ровесницами, из печально известной у нас категории «возраста дожития», белокурая Бэкка лет на двадцать моложе. К пенсионным годкам готовятся всю предшествующую жизнь. Даже на фастфуде люди стали жить дольше, а на пенсии можно, наконец, заняться собственной персоной, если грамотно накопить бенефиты. Одета компания была просто, затейливость в одежде не приветствуется. На концерт уместно пойти в галошках, а утюг – определённо лишнее приспособление. Футболочно-водолазкины селебрити Марк и Стив меряются не внешними атрибутами. Вообще – не надо выделяться и выделываться, хотя Америка – страна фриков. В совке-то они не жили, но странным образом нечто унаследовали. Послевоенное поколение усвоило: дескать, может случиться так, что придут русские и начнут всех убивать. Теперь же эти последние стали нагло хакать. А вот это – серьезно. Отродясь такого не было, и вдруг случилась – прямая угроза государственности и демократии. Никогда я так специфически не гордились своей страной, как после выборов зоокеанского президента. Ещё бы – только о России и разговоров, да о преступных связях с нею «врага всего живого». Собственно, описываемые события и происходили в преддверии ноября 16-го.

О, любезный читатель, ты, который утруждал себя познанием! К чему всё это?! «Когда я училась в школе, – жаловалась жена моего американского коллеги, университетского профессора, – нам прподавали латынь». «Ну и правильно делали», – буркнула я. «Но, Джулия, заметила собеседница, зачем же изучать то, что не пригодится?» – резонно возражала она. В чём американцам никак не откажешь – так это в здравом смысле, правда иногда он, по слову поэта, «страшней увечья». Дорогая Мэри, ты же понимаешь, это всё безотносительно, совершенно ничего личного.

На журнальный столик было накрыто типовое угощение: кому пиво, кому бокал вина, по центру – чипсы, виноград, конфеты и внеэстетичные ноги S., задранные натурально на стол. Если S. казалось, что кто-то мало ест, соответствующие фрагменты пищи просто перебрасывались через стол в направлении малоежки. Помнится, в застойные времена люди с трудом доставили импортные сервизы, и это был лучший подарок по торжественному случаю, из них кормили особо ценных гостей. Местные гости ни о чем таком не ведали, закусывали и радовались жизни совсем по-простому. И правильно: «нечего заморачиваться по всякой ерунде», – гласит один из базовых негласных принципов американской жизни.

На правах хозяйки салона S. с нескрываемой радостью руководила тем, для чего дамы и собирались уже не первый год. Имя сим журфиксам – «Курс чудес». Нет, нет, на швабрах они не летали и Гарри Поттера, к слову, не читали; предметом молитвенного поклонения выступала «Книга чудес». Много лет назад вместе с тогда ещё зрячей Даной S. начинала религиозные практики с простеньких культов. Шли годы, рождались дети и внуки, любовники и любовницы менялись по дням недели (в отличие от нас, американцы склонны действительно делать то, о чём говорят), но внеконфессиональное религиозное чувство требовало исхода. Мало им культовых сооружений шаговой доступности, в глубинке – различных протестантских конфессий, а в Нью-Йорке – костёлов, своды которых венчают новые храмы – небоскребы. Как будто рудименты протестантской этики и дух первых колонистов запечатлились в благословенных фенимор-куперовских местах. Итак, в XXI веке люди читают и обсуждают главную книгу, книгу книг, но не Библию. Определённо, Библия была взята здесь за основу, а затем вольно адаптирована – в направлении практической психологии и психоанализа – для нужд житейской пользы. Какой-то апокриф постхристианской эпохи. Плюс маркетинг-батюшка. S. распространяла, т.е. загоняла всяким неотесанным знакомым знакомых сию книгу как новейший источник знаний о мире и человеке.

– С тех пор, как я стала читать эту лучшую из книг, то совсем перестала расстраиваться и чувствую себя все время счастливой, – таков был устойчивый пояснительной текст в исполнении S. И в самом деле: расстроившийся человек малопригоден для дела, он плохой семьянин и скверный работник.

Ритуал курса состоял в следующем. Сначала каждый должен был поделиться событиями прошедшей недели. Если таковых не случилось – делились размышлениями. В социальных сетях собравшиеся дамы не сидели (хотя во всякие компьютерные игры очень даже играли), вот и напитывались реальными посиделками, как в старые добрые колониальные времена. Итак, открыли собрание два прямых потомка гордых индейцев, а ныне, извиняюсь, инвалида (как будто на их жизни буквально отразилась непростая американская история), Нэнси и Дана.

– Вы знаете, какой прекрасный человек мой муж и что мы с ним прожили уже полвека, – начала Нэнси. Но после вторго инсульта с ним стало совсем плохо – он почти не ориентируется в пространстве, путает, где право, где лево. Кочечно, в таком состоянии водить машину он не может. Я была уверена, что врачи и не разрешат ему приближаться к транспортным средствам с целью вождения, но они почему-то разрешили. Если он сядет за руль, могут случиться ужасные вещи. Теперь моя задача отговорить его от вождения, это единственная возможность.

Разумеется, через неделю Нэнси рапортовала о полном успехе своего предприятия. А между тем то действительно ужасное, что может случиться с рядовым американцем, – это и есть невозможность водить машину. Без машины в этой стране – никак, точнее – никуда. Пешеход – зрелище невиданое, почти непотребное, радостно облаиваемое не знающими жизни собаками, про него можно даже написать в местную газету. Если же вдруг приличный человек переквалифицируется в пешехода, это может значить только одно: он готовится стать бегуном, точнее – хочет бежать марафон (вот это дельце в чести). Будучи изгоем-пешеходном, я несколько раз в полном изнеможении рушилась на скамейки. В первый раз ко мне очень быстро подбежал афроамериканец и разъяснил, что на скамейках не сидят, они для бездомных. А если я тоже бездомная, как и они, то милости просим к их незатейливому очагу. К тому моменту мне почти хотелось к ним присоединиться, учитывая социалистическую тягу к люмпинизированной публике, проще сказать – маргиналам, которая особенно проявляется при попадании в благополучные страны. Наверно, из чувства протеста. Во второй раз дело происходило в другом местном парке и на другой пустынной скамейке, вокруг которой здоровенный афроамериканец описал большой круг, видимо, убоявшись моей одиноко восседающей в сумерках фигуры. Ну, разумеется, на скамейках не сидят, на них спят, прикрывшись газетами. Это в тёплое время года, а с наступлением, кстати сказать, довольно суровой зимы – самое время податься на Голливудский бульвар или, на худой конец, во Флориду. У бездомных тоже права имеются.

А что же курсистки? Второй держала речь слепая Дана. Она поведала о том, как нередко неакктуратно приезжает её медицински-общественный транспорт, развозивший по всем надобностям, включая встречу боевых подруг. Дана проработала почти всю сознательную жизнь социальным работником, и вот теперь сама оказалась полностью на попечении государства. Такая забота государства о бедной Дане воистину может быть только при коммунизме. Построили-таки! Она жила совсем одна, почти полной жизнью, пользуясь репутацией интеллектуалки – без конца читала специальные книги для слепых. Дана оказалась изобретательным виртуозом в непростом вопросе о том, что ещё можно срубить с этого социального государства. Она была в курсе всего и без конца инициировала жалобы. Одновременно государство и лице зрячих граждан побаивалось Дану. Её отличало преимущество явного недуга. Однажды милые дамы, S. и Дана, потянули меня в Старый город (сооруженный, страшно сказать, аж в середине XIX века) пить кофе «Кубано». Весьма кстати, поскольку кофе в Штатах, ну, не вкусный, а этот, кубинский, хорош, заварист. Так вот, официантка поставила перед Даной кофе ровно так, как положено ставить предметы перед слепыми, – по мыслимому циферблату часов, и без труда обнаружив чашку и прихлебнув из неё, Дана чуть не плюнула напиток и разразилась бранью. Кофе, дескать, был не тот. Но какой из них тот самый, она изначально не сказала, поэтому ей принесли то же, что заказали мы. Официантка, проявляя признаки явного испуга, побежала менять кофе. Ещё бы – почти обидела слепую. Если бы она обидела обычного белого человека, без признаков отклонения от нормы, то так бы не струхнула. В этом последнем случае бояться почти нечего. Ну, не даст чаевых – и дело с концом. Тем более что чаевые вписываются рукой дающего в чек, и с них тоже нужно платить налоги. Не дай Бог обидеть афроамериканца, гея, еврея, католика или человека с дезабилите. Нет, таких наглых слепых я отродясь не видывала! Да, в этой стране, как видно, ни жить, ни умирать не так страшно. По крайней мере, может получиться – с известным достоинством.

– А у тебя, Джулия, есть слепые друзья? – продолжала любопытствовать S. – А у тебя кого-нибудь из знакомых убили? – светское любопытство не знало предела.

Неблагополучие здесь – расплата за свободу. В океанариуме в Чикаго перед выступлением дельфинов и касаток показывали дрессированную собачку. Прекрасный пёсик. Однако эта собачка была слепа. Здоровенной кобелиной теперь никого не удивишь, не в тренде.

– Я это потому спрашиваю, что хочу рассказать тебе историю.

Истории всегда имели назидательный оттенок: в смысле преподнесения урока от старшего брата.

– У меня был друг, Билл, – начала S.  Ты видела мемориал в его честь на заднем дворе. Он был действительно замечательный человек, все его любили. Для меня он стал настоящим другом. Он держал меня за руку перед операцией по удалению рака. Тогда он видел мою грудь, и мне было неловко. А он сказал: «Если хочешь, я могу показать тебе мой пенис». Он был моим лучшим другом, поэтому с ним я не вступала в интимные отношения. И вот однажды случилось несчастье. Он сдавал подвал в аренду своему знакомому. Мы этого человека тоже знали и часто с ним разговаривали, он был милым и добрым малым. Но он принимал наркотики, и под их воздействием убил Билла. А потом покончил с собой. Так вот – мы не осуждаем этого несчастного. Он сам не ведал, что творил. А из «Курса чудес» мы усвоили: не судите – не судимы будете. Все мы одинаковые и произошли из Африки (картина с гориллой на втором этаже пошатнулась, а ночью с грохотом обрушилась – к счастью, мимо головы). Нельзя никого судить, все люди хорошие, если смотреть на них без предрассудков. Ты согласна, Джулия?

Неполиткорректная Джулия была не вполне согласна, что очень быстро стало её фирменным стилем, и пыталась что-то промямлить про руссоизм и про индивидуальную ответственность, причем голос выходил каким-то нелепым и   косноязычным писком. Никто ничего не понял, хотя поначалу старались. В другой раз я вступила в бессвязную по моей милости полемику в отношении того, что Иисус, как утверждалось на чудесных собраниях, был просто еврейским мальчиком, а официальное празднование Рождества – дискриминация. «Какая же, – говорю, – дискриминация, а главное – кого?! Это христианская культура большинства американского общества». Как, однако, приятно пребывать с большинством, пусть и умозрительно. Кстати, о страшном. Мне довелось послушать вживую выступление гражданского активиста из прекрасного, солнечного города Сан-Диего, Калифорния. Речь шла о развитии городского гражданского общества. Америка действительно движется в сторону все больших полномочий, закрепленных за местным самоуправлением. Федеральную власть на местах принято ругать – говорят, она только мешает. Так вот активист рассказал историю, как отец убитого (просто так, от нечего делать) подростка простил убийцу, ходил к нему в тюрьму, пока тот сидел, а потом принял на воле как сына. Спасательные установки существуют здесь в виде идеологем, непререкаемых догм, в меньшей степени  как личностный опыт. С детства в сознание каждого американца выбивается круг идей, касающийся прав человека, толерантности, мультикультурализма и пр. Американцы скажут, что им совершенно всё равно, откуда вы приехали; они готовы принять каждого, если он разделяет американские ценности. На разговор об этих ценностях накладывается жёсткая цензура. Скажем, если человек вдруг трампист – ему нечего делать в приличном американском университете. Он по определению расист, ненавидит женщин, считает, что их место в спальне или на кухне, и вообще он – грубый и неотёсанный. Изгонят за милую душу из приличного-то общества. При этом как-то у них получается довольно быстро делать из человека американца. Несмотря на значительную разобщенность, американское общество идеологически и мировоззренчески необычайно едино. Да и коллективистская идея, как видно, прижилась именно на индивидуалистском диком Западе. Завершилось наше занятие из цикла чудес чтением благословенной книги хором. Просветленная Бэкка всплакнула.

Хотя было по американским меркам откровенно поздно, в дверь постучали. Могли бы и позвонить, но закрытой держалась только внешняя москитная дверь, которая со скрипом и отворилась. На пороге стояли два чернокожих юноши. Довольно симпатичные, улыбчивые ребята. Увидав их, S. издала боевой приветственный клич. Дамы оживились.

– Кто приехал! – заорала S. – Милости просим. Такой длинный путь из Нью-Йорка, вы, наверно, устали. Это мои гости, они проживут несколько дней в подвальной части, а Джулия будет жить на втором этаже (дословно – по ступенькам вниз, по ступенькам вверх), – пояснила она.

Ребята оказались разговорчивыми и компанейскими, как и почти все американцы. Сказали, что ехали на машине несколько дней с остановками. А приехали на свадьбу к друзьям.

– Это традиционная или однополая свадьба? –  тут же загорелась S. Ребята заверили, что второе.

– А сами вы – пара? – продолжала допытываться S.         Парни согласно закивали. Дамы подтвердили, что это хорошо. «Гуд», – говорят.

– А вы уже думали, собираетесь ли заводить детей? – не утихомиривалась S.

– Мы ведь только что сами поженились, – хором отвечали испытуемые. –И всего пару лет назад получили магистерские степени, только что начали работать. (Работали они учителями в средней школе, где и познакомились). Сейчас разные есть технологии. Но у нас пока небольшая зарплата (каждый получал около 60 тысяч долларов в год, что для Нью-Йорка и впрямь негусто). Поэтому мы просто договорились с сестрой нашего приятеля Дага – она все придумает и устроит, как надо.

– Что это, Джулия, у тебя такое глупое лицо сделалось? – не преминула сьехидничать S. –  Чему ты так удивляешься? Дельце-то небольшое.

По-видимому, именно неизбывные помыслы о делах небольших, а вовсе не чудесная книга, как ей хотелось бы думать, составляли основу постоянной веселости S. У нас и в 20 лет так глаза не горят, как у этой старушонки. И чего их так прёт? От климата или ещё от чего?

– Вы выбрали правильные апартаменты, – с пафосом произесла S., адресуясь к прибывшим гостям. – Здесь все имеют открытый ум, включая, я уверена, Джулию, – и она ухмыльнулась во весь зубастый рот.

– Вот и прекрасно! – воскликнули парни. А то хозяйка предыдущих апартаментов нам отказала, узнав, что мы чернокожие геи.

Дамы благородно негодавали.

О, Господи, и всё происходит в совершенно пуританской по сути стране, где топлес нельзя на пляж выйти, там же дети. Как видно, всё дело в борьбе, борьбе за права человека. Как говаривал старик Берни, которого сами демократы не пропустили в финальный тур, вместо Хиллари, а мог бы победить: «Борьба за права человека не имеет конца». В самую точку. Только раньше произносили немного на иной лад: «Борьба за права трудящихся всего мира». А в остальном – всё то же самое. С другой стороны, если за права не бороться –  их и не будет.

– В этой стране, – со скорбью изрекла S., – некоторые, наверняка, хотели бы вернуть рабство. В особенности на юге полно расистов.

И верно: американские штаты умудряются жить в разном историческом времени. Оба побережья, несомненно, в XXI веке, средний Запад – по-среднему, а южные штаты раздербанены войной с памятниками конфедератам. Пожалели бы конные статуи, тем более такие монументальные, а то понаставили всякую бронзовеющую мелочь – никакой патетики, понимаешь, мелкота одна.

– Ну а я бы от парочки разнополых рабов, полезных в домашнем хозяйстве, не отказалась бы.

Моя попытка быть остроумной привела к тому, что Бэкка поначалу боязливо отодвинулись, а потом курсистки разом засобирались домой. Гости с нижнего этажа начали спускаться в свой не очень-то, в сущности, комфортабельный подвал.

Не кстати, но вспомнилось: отчего это иностранцы с меньшей охотой едут к нам, чем мы к ним? – Оттого, что они и так живут за границец. И еще: только тот в Америку едет, кто жениться хочет. Да как же это они с таким-то народом построили величайшую, прости Господи, державу?! Воистину, Америка – страна контрастов. Все-таки права была советская пропаганда. Срочно закрыть, почистить и открыть обратно. Или просто они человеческую природу лучше понимают и не строят иллюзий?

Это мы живём как иммигранты в собственном отечестве, как будто нам ничего не принадлежит и ни за что мы не в ответе. Здесь все чётко знают, какая страна на планете самая что ни на есть лучшая, кто чем владеет и кто в доме хозяин. Пятидесятилетний сын S., восседая в «мужской пещере» собственных апартаментов, имеющейся во многих американских домах помеси бара и кинотеатра, объяснял, что поскольку он владеет домом, то и правила домашней жизни устанавливает тоже он. Говорю: «А если бы дом принадлежал твоей жене, тогда как?». – Отвечает: «Тогда она была бы единоличной хозяйкой».  Другой эпизод. S. возлежит на диване, читает книжку (дома книг не держат, берут их в районной библиотеке).

– Мне нравится, как эта писательница описывает психологию героев, –  говорит.

– Литература помогает, – утверждаю невпопад, но со знанием дела, – она готовит к переходу в иной мир.

Насторожилась:

– А что мне готовиться? Я не доставлю хлопот своим детям и внукам. Я живу в этом доме вот уже 40 лет, пока вношу ежемесячную арендную плату. Перестанут платить – и всё. Никаких проблем.

Это была другая цивилизация. Но, странно: где-то это виделись, как-то предполагалось, все сошлось. «Когда ты, наконец, в Америку поедешь?» – спрашивала дорогая мамочка, имея в виду Нью-Йорк, после трех месяцев моей безвылазной, почти сельской, американской жизни. В первый же день я почти почувствовала себя заправской захолустной американской. И мне начинало это нравиться. Приятно чувствовать себя беспричинно счастливой, радостно подтверждать, что дела идут хорошо, от души улыбаться и любить людей. Правда у нас этот облегчающий душу и жизнь ритуал взаимной доброжелательности и житейского гуманизма если и приживается, то наоборот. Вот идёт чиновник по коридору и желает тебе хорошего дня, а ты-то знаешь, что это не так. Или какой-нибудь перебродивший неолиберальный или консервативный (без разницы) фейсбучный деятель так и стоит на страже всего хорошего и против всего плохого. Всё ясно: либо ничего не понимает, либо нечто другое на уме.

Америка не отпускает. Манит, как инобытие. Небесный град Китеж, новый Иерусалим, где мы наконец построим настоящую Россию, а то здесь всё не досуг, знаете ли. И вслед за Свидригайловым, явно или потаенно, стремимся туда, чего в физическом мире и нет вовсе. А всё же – выйдешь из аэропорта Кеннади и вдохнешь полной грудью сам воздух – чувство свободы (той самой, где и ответственность, и золотой телец, и налоги); проезжая по бескрайним возделанным просторам – задерешь голову (лучше трезвую, хотя трезвыми в Америке не все за руль садятся) и увидишь небо. Оно там высокое и русское, метафизическое небо. Только вот одно: в этой другой цивилизации они нас, боюсь, не поймут. Мы можем попытаться, а у них не получается: американцы –  большие мастера формальной логики, а тут всё не укладывается и не улавливается.

Уже после моего отъезда, Джерри, тоже иногда посещавший занятия по курсу чудес и получивший в 60 лет высшее образование онлайн, писал мне: «Джулия, я говорил тебе, что мой дедушка приехал из Польши. Ты могла убедиться, я знаю несколько польских слов. Я показывал тебе шапку, которая досталась мне по наследству, и ты назвала ее ушастой. Теперь я хочу сообщить тебе мою жизненную философию. Я верю, что все люди хотят вместе жить под солнцем, уважать друг друга, дышать чистым воздухом, пить натуральную воду. Всё зло в мире происходит из-за раздутого эго. Я бы хотел встретиться с вашим президентом и обсудить это. Мы могли бы как реальные парни посидеть вместе, посмотреть хоккей, попить пива и отведать крылышек. Я уверен, что мы бы прекрасно поладили и поняли друг друга. Диалог необходим». Конечно, Джерри, всё сбудется: бери жену, дочерей, всех своих одиннадцать неподъёмных откормленных кошек, бросай в трэш книгу чудес – и в путь-дорогу. Тогда и ты сможешь приобщиться к своему инобытию. Так-то, дорогие мои, интернациональные товарищи.