Произведения Бурхана Берберова удивительны: в них, будто в капле родниковой воды, отразился мир людей, среди которых родился и живет автор. Его слово отличается мудростью, глубиной и светом духовного познания. Это – художественная проза, но в то же время это, вне всякого сомнения, и нечто большее: здесь представлены символы народной жизни, образующие уникальный текст, который прочитывается с огромным интересом. И из этого текста мы можем очень многое понять, потому что он отвечает на вопросы самой сокровенной онтологии: что чувствует человек, чему радуется и отчего печалится, как приходит в этот мир и как его покидает.

Несколько слов об авторе. Бурхан Абуюсуфович Берберов родился 8 мая 1961 года в селении Терезе Малокарачаевского района Карачаево-Черкесии. В 1978 году окончил терезинскую среднюю школу. После службы в рядах Советской Армии в 1981 году поступил на режиссерское отделение музыкального училища (город Черкесск), которое успешно окончил. Позднее окончил ГИТИС (1988), Литературный институт имени  А. М. Горького (1992) и специальный факультет Института стран Азии и Африки при МГУ имени М. В. Ломоносова (1993). Участник IX совещания молодых писателей СССР (Москва, 1989). Работал учителем в средней школе, корреспондентом республиканской газеты «Заман», преподавал историю балкарской литературы и фольклора в Кабардино-Балкарском государственном университете.

В настоящее время – заведующий сектором карачаево-балкарского фольклора Института гуманитарных исследований Кабардино-Балкарского национального центра РАН, ведущий научный сотрудник, доктор филологических наук. Член Союза журналистов и член Союза писателей Российской Федерации.

 

ЗАПЕЛЁНУТЫЕ ЯЙЦА

Над городом в глубоком осеннем небе плещется круглолицая луна. От её движений повсюду расходится золотая рябь. Золото влажно мерцает на крышах домов, золотом застеклены окна верхних этажей. Лунный свет, пробившись сквозь густую крону ореха, скользнул в оконный проем и оказался в комнате Айки. Выхватил из темноты очертания стола, кровати и стал подбираться к лицу девушки.

«Правду говорит моя бабушка, – подумала Айка, – в лунную ночь сон бежит прочь». Вздохнула, подошла к окну и распахнула его настежь. Безмолвный ночной мир, звезды, луна – на расстоянии вытянутой руки. В осеннем воздухе смешались запахи дыни и поздних цветов, растущих где-то внизу, в небольшом палисаднике.

Луна, которая с тем же бесстрастием смотрела на лица людей, обращенные к ней и сто, и тысячу лет назад, была так близко, что девушке показалось – луна слышит её тревожные мысли: «Что знаешь ты, луна, о моей жизни? Что я могу рассказать, встретившись с тобой лицом к лицу? Ты переживаешь одиночество на небе, я – на земле. Ты знаешь, где мой Омар? Когда вернется? Прошу тебя, не разлучай меня с Омаром, он для меня — как свет восходящего солнца. Неужели тебе нет никакого дела до меня?.. А может, тебя утомили просьбы людей, таких же потерянных между голубым небом и зеленой землей? Ты молчишь, как будто в сговоре с этой тихой ночью. Почему мир такой молчаливый и скрытный, почему ты отводишь взгляд? Такое же лицо, наверное, у моей мамы. Вот бы знать, какой она была… ах, если бы я её знала… Почему в этом мире кто-то купается в счастье, а кого-то оно обходит стороной? „Сколько звезд на небе, столько и страданий на земле“, – говорит моя бабушка. Почему на сердце навалилась тяжесть, как камень, – не сдвинуть? И воздуха не хватает, хоть и открыто окно. Не закрывали бы тучи луну… Вернулся бы ко мне Омар живым и здоровым…»

Должно быть, что-то сдвинулось в мире – порыв ветра качнул крону ореха, вершиной упиравшегося в небо, и сверху стали падать листья, рассекая тишину. «Это не листья падают, это частички моей жизни, увядшей от холодного дыхания осени. Один… два… три… – считала Айка листья, не видя их, но угадывая на слух. – Осень – пора отчаяния. Есть ли сила, способная удержать эти листья на дереве? Есть ли бессмертие? Жизнь проходит мимо, и что же мне делать? Куда бежать? Да куда тут сбежишь… Что за странные мысли? Не надо мне никуда бежать. Боже, огради мою голову от подобных желаний! Если такая мысль поселится в сердце – от нее уже не избавиться. Вслед за осенью придут холода, зимние холода…

Кыш-куш, зима, орел… Бедная бабушка, она так беспокоилась за своих цыплят, когда они забредали в огород, а в небе появлялась хищная птица – орел, ворона или проворная сорока. Хватала что под руку подвернется и грозила пернатым хищникам: «У, ненасытные, прочь от моих цыплят!». Вместе с бабушкой караульную службы несла и курица-несушка. В чем-то они были похожи, беспокойные и не желающие смириться с налетами этих разбойников. «Золотая моя курочка, гроза орлов», – хвалила наседку бабушка. Чем она, бедная, сейчас занимается? Когда я уехала в город учиться, сколько раз ее гостинцы – свежие куриные яйца – были щедрой прибавкой к небогатому студенческому столу. Я не одна их ела, конечно, – с друзьями и подругами. Всякий раз, когда приезжала домой, бабушка первым делом доставала старинное медное ведро и наполняла его яйцами. «Это – чтобы не разбились», – приговаривала, аккуратно заворачивая каждое яйцо в бумагу. Как она умела любить, приласкать, как баловала. Находила самые нежные слова. Какие у неё чуткие руки, каждое яйцо в этих руках, наверное, чувствовало себя драгоценностью. Как ловко и умело она управлялась с любой домашней работой. Это я, неловкая, однажды зазевалась и уронила на землю полное ведро с яйцами. Человеческая жизнь, наверное, такая же хрупкая… Бабушка забывала обо всем на свете, когда, выходя во двор, я звала её: «Аммака, аммака!». Бросалась ко мне с радостным криком: «Луна моя, родившись, идет ко мне! Солнце мое, улыбаясь, светит мне!» – и крепко обнимала. А когда я собиралась в дорогу, напутствовала: «Девочка моя, да умру я раньше тебя. Учись хорошо, без ученья теперь никуда. Возьми с собой эти яйца, отборные, одно к одному. Денег у меня нет, ты знаешь, да и в город мне ехать не под силу, чтобы продать их. А ты поешь, или обменяешь на что-нибудь, или продай. Главное, чтобы не испортились. К следующему приезду снова насобираю. Ты мне только привези из города бумаги, старых тетрадок каких-нибудь, а то моя уже вся закончилась…»

Я, хоть и стеснялась ехать в город с полным ведром в руках, старалась не огорчать сердце аммаки. И угощение её, конечно, не пропадало. Мои однокурсники, привыкнув к такой «гуманитарной помощи», и провожали меня дружно в такие поездки, и не без интереса поджидали назад. Я никогда не жадничала, угощала и от души желала, чтобы на пользу шло, на здоровье. Они тоже делились со мной, как говорится, кто чем богат. Омар, возвращаясь из поездок к родителям, привозил сушеное мясо. У Мариам всегда и для всех была картошка. Маслом же, сыром и айраном обычно угощала нас Аминат… Да разве все перечислишь…»

Однажды Айке действительно пришлось продавать яйца. У них с бабушкой в доме не осталось ни копейки, и тогда, думая, как бы немного заработать, Айка вспомнила, что яйца тоже ходовой товар. Первым утренним рейсом с полным ведром в руках приехала из села, устроилась на городском базаре, выбрав место подальше от центральных рядов, чтобы случайно не попасться на глаза знакомым. Села и в который раз удивилась бабушкиным умелым рукам: каждое яйцо в ведре было завернуто в бумагу, и так заботливо, словно это была хрустальная посуда. «Хорошо бы продать поскорей, – думала Айка, освобождая яйца от бумаги и выкладывая их перед собой на деревянный прилавок. – Лишь бы не встретить знакомых…» Она даже старательно повторила несколько «молитв для торговли», услышанных когда-то от бабушки. Ей было неловко, она боялась поднять взгляд и была готова отдать первому же покупателю весь товар, за любую цену, вместе с ведром.

Долго никто не подходил, и она уже понемногу стала осваиваться в этом месте, разглядывала людей, подходивших к другим продавцам, прислушивалась к их разговорам, старалась понять – у кого дело идет лучше и каким образом это происходит.

– Почем десяток, девочка, которая торгует яйцами? – неожиданно и поэтому резко прозвучал мужской голос.

Она вздрогнула и поспешно обернулась, чтобы назвать цену… Омар! Её однокурсник Омар. Это он пришел спозаранок на базар и теперь стоял перед ней с таким видом, словно собирался забрать её душу. Его глаза цвета черной смородины насмешливо поблескивали. Девушка не знала, куда деваться от смущения. Забыв про яйца, забыв обо всем, она вдруг бросилась бежать, пытаясь затеряться в толпе, которая в этот час заметно прибавилась. Люди сновали взад-вперед, громко переговаривались, толкались, не обижаясь друг на друга, и никому до нее не было никакого дела. Она приостановилась – перевести дух и поправить волосы, выбившиеся из-под косынки.

– Вот так-то лучше, – снова настиг её знакомый голос. – Остановись, наконец, Айка. Я сегодня в новых туфлях, если ты не заметила, и мне в них за тобой не угнаться – жмут, как волчий капкан. Ну что ты, в самом деле, как ребенок. Да и ведро с яйцами бросила очень неосмотрительно…

Услышав об этих злосчастных яйцах, она снова вспыхнула и устремилась было дальше. Но крепкая рука Омара уже легла на её плечо, лишая возможности бежать. Как он успел за ней? И, главное, ведро не забыл прихватить с собой. Айка всхлипнула.

– Не нужны они мне. Видеть не хочу эти яйца! Бабушка попросила продать… их слишком много, портятся. Она даже кур ими кормит… – слезы текли по её щекам.

– Стоило из-за этого плакать. Ты действительно боишься, что они испортятся?

Айка не знала, что ответить, как унять слезы. «Если узнают наши однокурсники, будут дразнить, придумают какое-нибудь дурацкое прозвище, – думала девушка в отчаянии, – и рты им не закроешь, и как мне с ними дальше учиться?..»

Омар молча увлек её назад, направляясь к свободному прилавку в ближайшем к ним ряду. Усадил на скамью, затем деловито разложил товар. Она испуганно смотрела на однокурсника, а он, словно всю жизнь только тем и занимался, начал выкрикивать, на зависть любому базарному зазывале:

– Яйца! Яйца! Свежие яйца, только что из-под несушки! Экологически чистый продукт! Цена договорная!

К прилавку, улыбаясь, подошла женщина с большой хозяйственной сумкой.

– Сынок, мне бы десяток…

Омар обернулся к Айке.

– А, кстати, сколько их у тебя всего?

– Сотня, наверное, – нерешительно ответила она, все еще не принимая его новой роли. Она не могла и представить, что из этой затеи что-нибудь получится, казалось, это игра, которая может закончиться не очень весело.

– Сто штук? Ну, значит, жизнь удалась! – воскликнул Омар и, не меняя тона, но уже обращаясь к покупательнице, продолжал:

– Знаете, я не умею мелочиться. И родители меня учили по-другому. Что нам с вами считать на десятки: есть сто – вот и забирайте все разом!

Женщине, в отличие от Айки, эта игра понравилась. Шутливый и доброжелательный тон продавца, его белозубая улыбка располагали к общению, да и поговорить она была не прочь, тем более – с таким симпатичным парнем, который изо всех сил старался, как она поняла, поднять своей девушке настроение.

– Все сотню, говоришь? Нет, сто, пожалуй, будет многовато. Я ведь одна сейчас в доме. Сын с невесткой на курорт уехали, где-то на берегу Черного моря…

– Счастливые. А я даже и не знаю, в какой стороне это море находится – заработался совсем. Ну, нет – так нет, базарный день только начинается, – Омар незаметно подмигнул Айке. – Будут и другие покупатели… Яйца домашние, отборные, подходите, не стесняйтесь…

В глазах девушки отчаяние и испуг сменились радостным удивлением. Она во всем готова была соглашаться с этой женщиной, которая хвалила и Омара – за обхождение, и его родителей – за то, что воспитали такого молодца, и во всеуслышание заявила, что, будь у нее дочь на выданье, лучшего жениха, чем Омар, для нее бы не пожелала. Привлеченные этим разговором, шутками, веселым смехом, подходили другие люди, приценивались, покупали, а девушка смотрела на своего однокурсника с нескрываемым интересом. Кто бы мог подумать, что у Омара и в торговле такая легкая рука. И с людьми он знает, как разговаривать – к каждому мгновенно находит особый подход. И, действительно, он такой симпатичный… Айка снова покраснела, кажется, он ей нравился… Очень нравился.

Омар тем временем едва успевал доставать из ведра яйца, вручать их покупателям и считать вырученные деньги. Когда последний десяток оказался в сумке очередной домохозяйки, он сложил купюры аккуратной стопкой и протянул Айке.

– Если снова понадобится хороший коммерсант, – он победно улыбался, – обращайся!

– Да, после такой распродажи я уже ничему не удивлюсь. Спасибо тебе, даже не знаю, как бы я справилась со всем этим. – Она потянулась за счастливым бабушкиным ведром, но Омар придержал его в своих руках.

– А вот вернуть тебе пустое ведро я не могу, извини. У нас так не принято, ты и сама должна знать.

– Но если я вернусь без ведра, бабушка меня и на порог не пустит…

– Передавай от меня бабушке привет. А ведро я пришлю вам не раньше, чем наполню его еще чем-нибудь. Договорились?

В ряду, где торговали медом, он отыскал знакомого пасечника, поговорил с ним о чем-то вполголоса, и тот клятвенно пообещал, что на обратном пути обязательно заедет в село к бабушке Айки и лично передаст ей ведро, наполненное сотовым медом. Сам же Омар взял такси и повез однокурсницу в кинотеатр «Восток», где в тот день была премьера нового фильма – «Пролетая над гнездом кукушки»…

За всё время, оставшееся до получения диплома, никто из её группы ни словом, ни даже взглядом не дал ей понять, что знает об этой истории. Она осталась между ними, их с Омаром маленькой тайной, забавным приключением, о котором так весело было вспоминать потом. Как и те дни, наполненные общими заботами, общей радостью, ожиданием чего-то светлого, необычного… А этой ночью, стоя у окна, Айка думала совсем о другом, безрадостные, тревожные мысли сменяли одна другую: «Какая долгая ночь. Когда же рассвет? И почему так бьется сердце, вот-вот выскочит из груди. А листья все падают и падают, я сбилась со счета – мысли путаются… А где же моя кошечка, бедняжка? Кис-киса… Вот она, моя Акчык, белая, как снежный комок, появляется из черной ночи. Ты не похожа на других кошек, ты так забавно качаешь головой, ты так грациозна… даже сейчас, когда уже рожать пора, ты так необыкновенно красива…»

Акчык – не просто кошка, она – подруга, настоящая подруга для Айки. Когда тоскливо на душе, она выслушает. Им даже слов не надо, настолько они привязаны друг к другу. Иногда вместе смотрят телевизор. Постоянную заботу о ней Акчык возвращает нежностью и теплом.

Раньше эта кошка жила у Омара. А когда он собрался уезжать – далеко, и неизвестно – надолго ли, оставил Акчык ей, чтобы не было так одиноко.

– Белое легче пачкается, – сказала тогда Айка.

– Не волнуйся, – ответил ей парень, – настоящая дружба цвета не меняет. Она всегда останется белой, чистой…

И действительно, Акчык всегда остается белой. А вот как с Омаром?.. Если бы Айка знала, где он, сама бы отправилась к нему. И кошку бы взяла с собой. Но куда, где он, за какими морями-границами?.. «Душа моя, Омар, тебя никакая преграда не остановит, никакие границы не помешают. Ты ничего не боишься… Тебя пугала только пустая комната. Не волнуйся, твоя комната не будет пустой. Возвращайся! Я не знаю, где ты и чем занимаешься, но в деньгах ты никогда не нуждался. Купил себе машину, огромную, сверкающую, как твой взгляд. Потом – и хорошую квартиру в центре города. А однажды, помнишь, ты сказал мне: „Сейчас такое время наступило, все, что пожелаешь, исполняется. Я хочу купить самолет, чтобы летать в небесах. Мне нужен корабль, чтобы плавать по морям. И вот после этого ты станешь невесткой для моей мамы!“ Чем отличалась от самолета твоя машина? Разве что крыльев у нее не было…»

В темном углу послышалось слабое мяуканье. Айка включила свет и у стены, на мягкой подстилке, обнаружила свою Айчык, рядом разглядела несколько темных комков – новорожденных котят. Айка присела на корточки перед кошкой и, поглаживая её по голове, запела на мотив колыбельной из своего детства:

                            «Бёлляу, бёлляу, бёлляу,

                            Кошечку запеленаю.

                            Бёлляу, бёлляу, бёлляу,

                            Омар вернется, знаю…

Ох, сердце… Как колет в сердце. Такой боли в моей жизни еще не было. Даже вздохнуть полностью не получается, – девушка попыталась встать. – Прилечь бы на кровать… нет, не смогу… Сил не осталось, чтобы присмотреть за котятами, спеть им колыбельную. Счастливая моя кошечка, никого она не дожидается, собрала вокруг себя котят и безмятежно спит. Видит светлые сны. Такова её природа… а у человека всё по-другому. Стоило ли мне столько времени ждать Омара?.. Жизнь идет, и что я видела, чего смогла достичь? С глазами, обращенными к краю неба, потухшими от слез…»

Свет в комнате Айки горел до самого рассвета. Живое тепло в ней сохраняли только белая кошка и облепившие её котята.

Родные похоронили Айку в селе, на родовом кладбище. В тот день в округе выпал небывалый, ослепительно красивый снег.

Про Омара говорили разное. Кто-то клялся, что собственными глазами видел его в Америке.

– Омар, если и уехал, то в Европу, – утверждал другой.

Третий, призывая в свидетели каких-то знакомых, доказывал, что Омар обосновался где-то на севере России и давно уже обзавелся там семьей.

А бабушка Айки каждую пятницу, поднимая за деревянную ручку свое ведро, повторяла: «Да дарует Аллах моей девочке райскую пищу», – и, обходя в селе дом за домом, раздавала соседям запелёнутые яйца.

 

НАНЫК И АЙЮ

Закончился учебный год. Мои студенческие друзья поспешно разъехались по домам. Я тоже лечу в Минводы. Тороплюсь к матери, к бабушке Нанык, хочу увидеть цветение моего яблоневого дерева – я соскучился по родимой земле.

Ранним утром я вышел на краю села из такси, и,  любуясь окружением, пошел пешком. Как прекрасна родная земля! Мне кажется, что меня ждет все село. Я вижу его улыбку сквозь светлый прозрачный рассвет.

Село расположилось в конце Гумского ущелья. Его убаюкивают звуки реки Кубань и песни утренних птиц. Не видно ни машин, ни людей. Я и мое село. Рядом со скалой Токмак Кая видны стреноженные кони. На их спинах играет свет новорожденного солнца.

Когда я свернул на улицу, ведущую к нашему дому,  как во времена детства, захотелось побежать. Однако, не доходя до дома, во дворе бабушки Нанык увидел охранника леса Айю, его арбу с деревянными колесами, запряженную в нее Каракеч и повернул в их сторону. Туман, которого я знал с детства, умный пёс дедушки Айю, находился во дворе. Дедушка Айю и бабушка Нанык сидели на деревянном топчане. Увидев меня, они прервали разговор и с улыбкой посмотрели в мою сторону. В их улыбке я заметил улыбку времени и гор. Они позвали меня к себе поближе к топчану. «Этот топчан ни дожди, ни годы не смогут одолеть. Из твердого дерева для любимого человека любимые руки соорудили», – говорила бабушка Нанык, когда я еще был ребенком.

Зимой, когда на его поверхность падает снег, впадина на нем не так сильно заметна, а после дождя там всегда собирается дождевая вода. Бабушка Нанык своими теплыми, шершавыми руками вычищая проем, всегда содержит его в чистом виде. Она всегда с осторожностью относится к своему топчану.

Я эту старую женщину никогда не видел без дела. И сегодня она в руке держит веретено. Пряжей, которую она напряла за свою жизнь, Землю несколько раз можно обмотать, наверное.

«Наш московский гость, наш московский гость…». После того, как они закончили надо мной подшучивать, дедушка Айю:

– Ты садился в эшелоны, которые ходят под землей? – спросил у меня с удивлением.

– Да, каждый день приходится в них садиться.

– Про тех, кто ходит под землей, раньше только в сказках рассказывали. А теперь это стало явью. Наверное, поверхность земли их теснит. – Дедушка, покачивая головой, делится своими мыслями.

– Мое дитя, а ты слышал, что я сломала колено? – задала свой вопрос и бабушка Нанык. – Пусть твой враг будет глядеть с матраса. Всю жизнь прожить, не зная, что такое болезнь, и вдруг оказаться на койке… Если все время не двигаться, разве это жизнь?..

Хоть я торопился домой к матери, но, выслушивая разные истории стариков и отвечая на их вопросы, провел с ними немало времени.

В нашем дворе увидев мать, я сильно обрадовался. Сердцем осознавая, что сердцевина земли там, где находится твоя мать, я обнял маму. Услышав, что я приехал, у нас собрались соседи и знакомые. Мама, пригласив всех в дом, занялась приготовлением пищи.

Весна приносит много хлопот: выполняя домашнюю работу, мамины поручения, я провел несколько дней. А в один из вечеров увидел, как дедушка Айю идет, отпустив уздечку Каракеча. Ослик хорошо знает, где на дороге бугорки и впадины. Не направляясь в сторону дома дедушки, ослик повел арбу на улицу, где находился дом бабушки Нанык… И бабушка Нанык, как будто бы чувствовала, что они должны прийти, выйдя из дому, уже сидела на топчане.

Что этих двух людей связывает? Может быть, в молодые годы сильно любили друг друга? Если и так, как могло это чувство навечно сохраниться? Или же как судьбе удалось разрушить счастье таких людей? Может быть, они встречаются каждый день, чтобы сказать слово молодости, главное слово?

Такие странные мысли роились в моей голове, и я вместе со стариком зашел во двор бабушки Нанык. Каракеч, осторожно ступая, остановился рядом с ней. Умными глазами желая показать бабушке свой мирный нрав, Туман, тихонько спрыгнув с арбы, присел рядом. Бабушка Нанык никого из вошедших во двор не оставила без внимания, со всеми поздоровалась. Айю и меня она пригласила в дом, собаке с осликом сказала ласковые слова.

– Ты опять хомут Каракеча забыл внизу хорошенько завязать, – сказала она, повернувшись к дедушке.

– Вот как? И у твоего каменного забора опять камень валяется?! – Смеясь, дедушка поднял камень и поставил на место.

– Если бы вы сказали главе села или сельчанам, – они рады будут помочь вам, бабушка Нанык, построить новый дом, новый забор. – Такими словами я тоже вступил в разговор.

– Мой дом разве хуже нового дома? Разве в новом доме я найду новое счастье? А вдруг  мои близкие придут, увидят новый дом, новый забор и уйдут, не узнав, что я живу здесь? И так целую вечность живу, дожидаясь мига  встречи с ними. Здесь проходили похороны умерших, здесь провожала живых и здесь я буду дожидаться их. Даст Бог, они все вернутся, мое дитя.

Бабушка направила свой взор куда-то далеко. Годы ожидания своих близких людей, наверное, она вспоминала.

– Отец семейства, готовясь к отправке на войну: «Когда мы с гор, с работы возвращались, ты всегда нас дожидалась, так и в будущем будешь глядеть нам навстречу здесь, дожидаясь нас», – размышлял он и соорудил этот топчан, – сказала бабушка через некоторое время, собираясь с мыслями. – Мой хозяин вместе со старшим сыном ушел на войну. Думала, что они будут всегда рядом,  будут помогать друг другу. Этим успокаивая сердце, я их отправляла. Вместе с ними ушел и друг отца детей Айю, – сказала она и посмотрела на рядом сидящего дедушку. – Через некоторое время отправила и второго, а третий сам сбежал из дому. О, мое дитя, в суровые дни зимы друг за другом ко мне пришли на них похоронки. Пусть даже в дом моего врага не приходят они… Остальные дети, дочки мои, в степях Азии сгинули. Исчезли. Растворились… А от младшего до сих пор нет вестей. Из-за того, что не сказал: «до свидания», убежал, может, из-за этого стесняется, ходит, прячась? И во сне с ними не вижусь. В одно время вот он, бедняга, – сказала она, показывая на Айю, – вернулся, сильно раненным в грудь. С тех пор живем, беспокоясь друг о друге. Не сгибая спины, работали, всё, что у нас было, направляли тем, которые находились на войне.

Айю, прищурившись, наклонив голову к руке, которой держит посох, слушает. И Каракеч с Туманом, как будто понимают слова Нанык, глядят на нее задумчиво. Кто знает, этот рассказ бабушки, наверное, они не впервые слышат, но слушают очень внимательно.

– Эй, то что мы испытали, пусть даже враг наш не испытает,  – сказала Нанык, поднимаясь с места. – Пройдите в дом, пройдите, мое дитя.

Удивителен человек. Оказывается, нет ничего такого, чего она не вынесет. Хотя из её большой семьи не осталось никого, она не потеряла ни своей мягкости, ни своей доброты. С этими мыслями в голове мы вслед за бабушкой идем в дом.

– Пожалуйста, покушайте, сама приготовила,  – говорит она, светлой душой выражая извечную, самую большую радость хозяйки  – приглашать гостя на трапезу. Хлеб из кукурузы, айран в деревянной чаше ставит на стол бабушка Нанык, зарождая в моем сердце теплые чувства. Все вещи в доме – следы прошлых времен. Сохранившиеся с юного возраста бабушки Нанык или же с тех лет, когда она была счастливой матерью, правильнее будет сказать.

– Вы сами тоже садитесь с нами, бабушка Нанык, – сказал дедушка Айю и придвинул поближе к столу маленький стульчик.

– Нет, оставьте меня, вы ешьте, вы – мужчины, – сказала Нанык и вышла из кухни. Через некоторое время вернувшись:

– Во дворе им обоим дала корм,  – сказала она, как о людях, давая  понять, что не забыла о Каракече  с Туманом, подошла и села недалеко от нас. Когда я взял нож, чтобы порезать хлеб:

– Где ты видел, чтобы хлеб из кукурузы резали ножом, джигит? Его надо разломать рукой,  – сказал дедушка, посмотрев на меня, а у самого глаза смеялись.

– Говорят: «За пазухой у старика  – калач»,  я тебе сейчас покажу такой же старый нож, как я сам.

Дедушка снимает с пояса кобуру, вынимает из неё небольшой нож и кладет передо мной. Это на самом деле необычный нож: с острой конечностью, и как будто бы вогнутый кончик его смотрит обратно. На рукоятке железные пластины, пропитанные золотом, образуют надписи на арабском языке, а также на ней разноцветные блестящие камушки.

– Когда, кто создал это?

У дедушки, а больше всего как будто у времени, я спрашивал, и в это время мой голос растекся в пространстве, и получилось, будто я говорю шепотом.

– Возьми, я тебе дарю,  – настойчиво сказал старик и кобуру положил передо мной. Пока я еще не успел что-либо сказать, он продолжил свой разговор:  – И мне когда-то мой дедушка подарил, когда я впервые сел на коня,  – сказал он.

Я от большой неловкости, не зная, что делать, привстал, поблагодарил его и сел вновь.

– Бери, бери, сынок! По приезде каждый раз ты не забываешь нас, стариков. Я давно собирался тебе его отдать, клянусь Тейри. Как хорошо, что мы сегодня с тобой встретились. Я верю, что ты его будешь ценить и не выкинешь где-нибудь. Будет хорошо, если он у тебя останется. Как он был ценен для меня, пусть будет и для тебя. Я верю, что ты его в плохих делах не используешь.

Постепенно переходя от одного рассказа к другому, Айю, по-новому воодушевившись, начал разговор о своем любимом деле:

– Всю жизнь я работаю охранником леса. И сейчас продолжаю в том же духе. И радость, и счастье находя в этом, я живу. Природа – наша печень. Нужно уметь слышать, полностью ощущать дыхание леса, воды. Сын мой, будь человеком, умеющим слушать голос камня, рек, звезд, своего сердца. Люби землю. Она нам как вторая мать. Мы растем у груди своей матери и, когда уже можем ходить, то перешагиваем в печень земли. Когда у тебя будет доброе отношение к природе, ты зла не сделаешь людям. Хотя вся моя жизнь прошла в лесу, я никогда тем ножиком, который сейчас у тебя в руке, просто так не порезал ни одну веточку. Если не вырастишь веточку, ствола не найдешь…

Просидев с ними некоторое время, выслушав их радостные и печальные рассказы, желая их понять, я глядел то в его, то в её глаза.

Почему дедушке дали имя Айю? Чтобы он стал стражником природы. А бабушку нарекли Нанык. Интересно. Очень интересен этот мир.

Мои мысли прервал дедушка:

– Ты завтра уезжаешь? Доброго тебе пути. Будь осторожен. Учись хорошо. Не делай так, чтобы про твою мать и про твоего отца говорили плохо. И тебя самого чтобы не стыдили. Не забудь про свой народ. А время… Человек, обернувшись назад, его не видит. Оно остается в сбывшихся мечтах, а также в радости и в горести, в них его можно заметить. Чтобы он оставил след в твоих добрых делах, джигит,  – сказал он и, пожелав мне и бабушке Нанык доброго вечера, пошел в сторону своей арбы.

– Бабушка Нанык, не забудьте надеть на двери засов,  – сказал я и тоже направился к выходу.

Дедушка Айю заулыбался, а бабушка:

– Надо же, надо же. В жизни я не пользовалась не засовом, ни замком. Если приходилось отлучаться из дома, был у меня замок с Николаевских времен, я его цепляла на дверь и уходила, теперь и его не стало. Замок – совесть человека. А у кого нет совести, то его ничто не остановит.

Ранним утром, готовясь в дальнюю дорогу, я вышел со двора, чтобы встретить дорогих мне людей. Заметив, что бабушка Нанык сидит на топчане и глядит на дорогу, я завернул в её сторону. Пока я ей рассказывал, на чем я еду в Москву и во сколько часов там буду, прибежал Махмут, внук дедушки Айю и выпалил:

– Дедушка умер, когда отпускал Каракеча, упал и скончался,  – сказал он и, повернувшись, быстро ушел.

– Кто?! – спросила бабушка и, быстро вскочив, привстала, затем, не в силах стоять,  снова села. Не зная, что думать, она находилась в неведении. Мне показалось, что она сузилась и стала маленькой. И когда услышала шорох движущейся арбы, раскрыла глаза. Две слезинки, растекаясь по её щекам, не спадая с них, омыли её лицо. Каракеч с Туманом приблизившись к её двору, остановились. Какой-то горячий комочек начал сжимать мое горло, и я, не в силах произнести хоть слово, поднял бабушку на руки и, медленно шагая, осторожно посадил её на арбу. Туман, будто сказал: «видите, что случилось», и, не поднимая головы, начал сильно выть. Мне показалось, что его бабушка не слышит. Когда мы добрались до дедушкиного дома, я собрался было забрать Нанык из арбы, повернулся к ней, но она в этот момент, как ребенок, сама легко спрыгнула оттуда. И, припав к груди дедушки Айю, она тихо зарыдала. Люди, находившиеся рядом с телом усопшего, хотели помочь Нанык подняться на ноги, но, подойдя, они застали её последний вздох…

Самолет держал свой небесный путь. А перед моим взором – добрые глаза дедушки и бабушки. Их улыбки и лучезарные взгляды. Плач Нанык, которая припала к груди своего старого друга, и её последняя слеза, намочившая его грудь – всё перед моими глазами.  Может быть, это было сновидение?!

Когда я приеду следующим летом, я должен буду встретиться с ними. Встречусь. Они живут в моем сердце как знак любви, верности и доброты.

 

Примечания:

Нанык и Айю – в переводе с карачаево-балкарского языка означает: Малина и Медведь;

Токмак Кая – в переводе с карачаево-балкарского языка означает: Скала-Молот;

Каракеч – чёрная ночь.