Дон Кихот христианства и прораб духа Н. А. Бердяев с трудом перешагнул от марксизма к идеализму и отмечал: «Русские – максималисты, и именно то, что представляется утопией, в России наиболее реалистично».

Противоречия абортивных модернизаций разрубало строительство «Рая божьего на Земле». Могучий пласт традиционного общества резонировал с утопией.  Кардинальные российские изломы предопределяла подземная работа мыслящего духа, социально-культурные диссонансы и обостренное чувствование справедливости.

Не злоупотребляя революционными фразами, можно сказать, что на срезе веков в  отдельно взятой России с уходящей натурой дворянских гнезд было море надежд, всплесков с рецидивами социо-исторических болезней и декаденством. А также – множество экстремистов, жрецов и жертв с трагическим изломом на челе.  Соблазны активизма, революционные бациллы  и знаки кровоточия решали судьбоносные проблемы  войны и мира, свободы и справедливости,  демократии и традиционализма.

Как обычно, на кризисную эпоху пришелся  колеблющий  доктрины исторического материализма духовный взлет. Культура «Серебряного века» зажгла кому-то нужные – и не только краткосрочные – Звезды. Золотой век ценил креативность, а серебряный – блеск. Это сияние с необычайными всплесками русской философии,  поэзии и  живописи.  Однако хор Серебряного века выступал без одиночного  гения-солиста. В 1903 году от Р. Х. в Зимнем Дворце прошел последний бал, а двумя годами позже вышло в свет  первое эстетическое произведение В. И. Ленина «Партийная организация и партийная литература».

После «зеркально» отраженной в творчестве Л. Н. Толстого «пробной»  революции четырех-полушарный орел Империи, одна голова которого смотрела на Запад, а другая – на Восток, был забрызган кровью.  Волна 1905 года («первая молния грозы») расколола традиционный монолит, однако Россия с бесконечными просторами и гоголевской птицей-тройкой оставалась  распростертой под властью царя с «божественной» поддержкой «святого черта» Г. Е. Распутина  (Новых).  Империя с новым выборным органом власти не была «впереди планеты всей».

Начавшаяся «бескровной идиллией» февральских дней (по Юлианскому календарю) кровь и почва пасхально-русской революции как «расплавленной государственности» (Д. Мережковский), очистительного избавления от Коробочек, Чичиковых, Ноздревых, иногда обижавших отпевальной взяткой попов, и скачка к новому Небу творила большие и маленькие чудеса. Осуществил ее не воспетый М. Горьким пролетариат и  «сверх-сознательные» братишки-матросы, а рожденная петровским духом и фартуком «цивилизованная» интеллигенция, которой удалось убедить («соблазнить») значительную часть народонаселения. Власть нужна была не для пополнения банковских счетов, а реализации Идеала и  Сверхчеловека.

Искавшей Бога революции 1917 года  в  стране с устойчивой женской доминантой и матерно-лирическими есенинскими интонациями повезло больше, чем Парижской коммуне.  Космический Корабль породили  Идеал и глубинные представления о человеке.  Только произрастающее из самой жизни дает и цвет, и плод.  Ненаучная идеальная грань марксизма прочно входила в «иоановский» менталитет и прорывала капиталистическую цепь в наиболее слабом звене.  Русские идеалисты выскочили из европейской колеи.  Импульсы  христианства и коммунизма противоречиво сочетались  и  усиливали друг друга.

Дягилевские балетные антрепризы захватывали мир, а глубоко понимающий «тактику» и «момент» революционного искуса пассионарный В. И. Ленин   пошел «другим путем». Партийный активист иногда оказывался в самом крошечном меньшинстве и как наследник К. Маркса по прямой показал, что в русском пространстве время течет с иной скоростью. Любая необходимость реализуется и художественно дополняет себя в пределах порождающей сущности. Профессиональная партия технологизировала инстинкт веры. Большевизм «привился» вследствие заложенной в нем старой правды и не только на партийные взносы.

Для понимания сложного воздуха революций желательно не забывать о  «денежной стороне» с постоянно увеличивающейся степенью актуализации.  Предметом спекуляций  и дилеммой мистификации и тайны по-прежнему остаются  проблема «эксов», документов Сиссона  и «золотой немецкий ключ большевиков» в русской революции.

Новые смыслы требовали новых форм. Революционаризм совершается за судьбу. Трудно представляемый без звуков «Интернационала» и красных флагов  радикальный циклон  был возвращением к равенству  и поиском невидимого града Китежа.  На языке символов данная легенда говорит о непобедимости вечного Солнца Правды.  Справедливость обреталась через  потерянный рай.

На советские  святцы  влиял не только  смысл, но и образ русской революции, повернувшейся немного задом ко всем Венерам и Аполлонам в Летнем саду.  В судьбоносной сцене штурма Зимнего дворца из  фильма С. М. Эйзенштейна «Октябрь» (1927 год)  густая толпа матросов и солдат бежит через Дворцовую площадь вслед за стреляющим броневиком. Это пример не просто отражающего, но и созидающего  художественного образа. В антиромантичной реальности все могло случиться слегка иначе.

Однако восприятие кардинального момента было таким жизнерадостным, что автор афоризма «История – это политика, опрокинутая в прошлое» ортодоксальный марксист М. Н.  Покровский предлагал счет времени вести от «действительно мирового события»  – революции. Согласно авторитетному мнению, это было бы разумнее, нежели считать время «от Рождества Христова».

Реализуя утопически-пророческие сны Веры Павловны о «вольном труде в охоту», красоте жизни и «вознаграждении сполна по своим разумным потребностям»,   мир-дух  «партия» трансформировался в корпоративную общину и программиста народного счастья. Не последнюю роль в победе большевиков сыграло  имя, на редкость удачно выбранное для не избыточно грамотной страны. Название и имя инициируют революционный контакт с  массой.

Целью новых апостолов  было  повышенное функционирование  всех  сфер-слоев  бытия. Не убоявшаяся министров Временного правительства  архиактивная  политическая группа  захватила банки, вокзалы и телеграф. Поэтика очень-очень сильной и не ветвистой власти присваивала права религии,  национализировала Эрмитаж с большим количеством масонских экспонатов и Русский музей.

Рожденный в широкой ростовской степи молодой станичник М. А. Шолохов в целом чувствовал себя свободно в свободной стране, написал роман ассоциативных бескрайностей  «Тихий Дон» и иногда страдал от обвинений в плагиате.  Как и в «Войне и мире», в данном  эпосе активно взаимодействуют народ и личность. Шолоховские герои глубоко чувствуют в драматично- трагические моменты истории  и личной судьбы. «Орел степной, казак лихой»   Григорий Мелехов чутко ощущал шорохи жизни и стоял перед альтернативой борьбы за красный или белый не «иконный» идеал. В народе остаются только самые корневые связи.  Мелехов пришел на порог опустевшего дома согласно зову рода.  Григорий и Аксинья – такие же внутренние Боги и мировые образы, как Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта, Евгений Онегин и Татьяна Ларина.

Совокупность представлений,  охватываемых понятием «Дон»,  была исторически изменчивой.  В ранние времена самый любимый герой казачьей песни  выступал как мифический прародитель (отец-батюшка) и кормилец, а в более поздние – как путь-дорога в Южном Федеральном Округе, соединяющая разделенные части пространства и раздвигающая его границы. Зеркальной лентой блестящего серебра извивается Дон среди полей по широкому степному раздолью.

В поднятой целине эпохи трагический смысл приобретала судьба «белого дела» без внятной идеологической программы, но с  определенным количеством полков Иисуса. Данное течение с не совсем черно-белым мышлением тоже  любило широкие реки и степи, воплощало  отдельные   грани русской идеи  и пело красивые песни. В частности – почти безвестный в своем Отечестве хор донских казаков под дирижерством  С. А.  Жарова.

После 1917 года не сразу наступил 1991-й. В затвердевающей  общественной коре  новую  августейшую вертикаль и зависящий от рождаемых образов народ  с сельхоз-загаром притягивало  будущее. Ленинский декрет  «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» (январь 1918 года) гарантировал трудящимся свободу совести и невозможность уклонения от гражданских обязанностей по религиозным мотивам.  В 1922 году не только на бумаге родилась  Всесоюзная пионерская организация – одна из  форм  гармоничной политической акселерации  детей-подростков как завтрашнего народа.

Каждый общественный всплеск выносит на поверхность не только светлое начало бытия. Осенью того же года потребовалось два парохода («Пруссия» и «Бургомистр Хаген»), чтобы вывезти  часть интеллигентов общеевропейской известности, против которых не могли  применяться  обычные меры. Эмигрантская философия и литература в целом имели ослабленную  духовную потенцию. В том же приснопамятном году не вернулся  из гастролей и остался в Париже достославный  уроженец Вятской губернии    Ф. И. Шаляпин.

«Октябрь уж наступил…», а большое искусство, как всегда, торопило жизнь. При метаморфозе Третьего Рима в Третий Интернационал как образ земного рая возбуждался интерес к социальному футуруму. Первые художественные  утопии, подобные «Красной звезде»  А. А.  Богданова,  родились  еще до революционного излома. В 1920-е годы от Р. Х. данную  струю продолжили лавроносные  «Певущей зов», «Отчарь», «Откоих», «Пришествие», «Преображение», «Иорданская голубица» светлокудрого  С. Есенина, «Белая индия» Н. Клюева, «Ладомир» В. Хлебникова,  «Грядущий мир» Я. Окунева, романы в прозе А. Демидова, В. Никольского, А. Палея.

В противовес  рождались альтернативные истории и антиутопичные романы-предупреждения А. Платонова и Е. Замятина. Узловой темой в советской фантастике стала космическая революция – «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина» А. Толстого, «Борьба в эфире»  А. Беляева, «Крушение республики Итль» Б. Лавренева, «Я жгу Париж» Б. Ясенского. И тому подобное. Члены ОПОЯЗа (общество изучения поэтического языка) критиковали подход к искусству как к «системе образов» и упирали  на формалистский  тезис  о  сумме приемов художника.

Добытчик радия из тысячи тонн словесной руды   В. В. Маяковский в поэме «Про это» (1923) отстаивал идеал человека, целостного в общественной и личной жизни.  Стихотворение «Венера Милосская»  и «Вячеслав Полонский» (1927) направлено против тех, кто в Элладу «плывет надклассовым сознанием». В финале пьесы «Баня» будущее как эстетический идеал вбирает все лучшее и отбрасывает все дурное – машина времени, мчащая людей в 2030 год, выплевывает Победоносикова и других бюрократов. Счастлив Поэт, касающийся пером  современников при выходе  истории из берегов.

В трехмерной скульптуре И. Д. Шадра «Булыжник – оружие пролетариата. 1905 год» совмещаются в неразрывное целое красота духа с вечной элегантностью формы. Напряженность борца-пролетария роднит его с «Дискоболом» Мирона, а волевая устремленность – с «Давидом» Микеланджело. Взыскательный и хорошо знающий анатомию зритель  в момент созерцания данного   монументального арт-продукта забывал о своих познаниях.

Четкостью форм и ясностью силуэта отличился «Мавзолей В. И. Ленина» архитектора А. В. Щусева (1930 г.). На Всемирной выставке в Париже скульптор В. И. Мухина («Рабочий и колхозница») получила «Гран-при». На сцене Большого театра в 1927 годы  поставился-прославился  балет «Красный мак» (композитор Р. Глиэр, либретто М. Курилко), посвященный советско-китайской дружбе. В том же году  художники группы «Бубновый валет» ретроспективно экспонировали в Третьковской галерее живописно- пластические  этюды в стиле постмодернизма-фавизма-кубизма.

Художник-философ К. С. Петров-Водкин активно ассимилировал неземной и несколько отстраненный дух иконописи. Центральным персонажем холста  «Купание красного коня» (1912 год) является не всадник, а именно пылающий   четвероногий конь как фаталистической символ России. Данный призывный образ чем-то напоминал аналогичное животное Георгия Победоносца на древних иконах.

Героизм-самопожертвование просвечиваются на полотне «Смерть комиссара» (1928 год).  Революция представлялась грандиозным и страшно интересным делом. Настойчивый искатель собственного стиля  из волжского городка Хвалынска увлеченно  рисовал и русские иконы, и вождей, и «рядовых» мирового пролетариата. Он неоднократно и краткосрочно (долго не мог) бывал за границей и стремился претворить в искусстве явление, человека, Вселенную во всей  сложности и глубине. Искание монументальных форм  и влюбленность в сильный колорит сложились  в простые утвердительные сюжеты.

В советской версии бытия  созидательная триединая роль публицистики как «коллективного пропагандиста, агитатора и организатора» обнаруживалась в журнальных экзерцициях  высоких партийных членов с революционным стажем, «ответработников» РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей)  и головных писателей страны. Как и мудрая политика с не очень чутким отношением к оппозиции, пламенная публицистика утверждала завтрашний день и приближала будущее.

В застывающей революционной лаве функции эмбриона официальной идеологии как социального цемента исполнила  философия Гегеля.  На первом  плане оказалась  диалектика. Обличенная в риторику «диалектического материализма» смесь платоновско-гегелевских идей с атеистической версией хилиазма (представления о «тысячелетнем периоде торжества правды Божьей на земле») стала метафизическим базисом советского планифицируемого общества.  Идеология как в определенном смысле ложное сознание не задавала вопросов и хотела быть шире и выше  культуры.

В отличие от  современных партий, конкурирующих на «политическом рынке» за думские мандаты, ВКПб-КПСС  была моно- правящей структурой без юридических рефлексий и особым «постоянно действующим» собором, не допускающим участия своих членов в братствах и ложах. Этот собор-партхозактив  и вершил все дела – согласование интересов,  разрешение или подавление конфликтов. В партии монолитно-соборного типа  не допускалось «единичное», фракционность и нестандартные оценки.

В «окаянные дни» верхи могли, а низы хотели.  Официальные волхвования тотальной вертикали асимптотически сближали ментальные   идеалы и мифы с  бытием и тканью жизни.  Социальные эйдосы  становились практически  достижимыми и просвечивались как реальные повседневности. Органическая сумма индивидуальных  сил, страстей и интересов  возбуждала  социальный  экстрим и метаморфозу  идеального  в материальное. Внутри каждого Ивана Миллионного совершалась  Революция по переходу от Ветхого человека к Новому.  Человек в «железном потоке» истории каплей сливался с массами.  Или, выражаясь в ключе фроммовской альтернативы, простые индивиды могли быть в Истории и иметь ее.

«Мы на нашем конце земного шара не убегаем в сказку от реальности – писал  оставивший светотень в истории режиссер  С. М. Эйзенштейн – но делаем эту сказку реальностью».