Променад по набережной с отцом и Петром Первым.

Секст Помпей Магн Пий, командующий флотом Рима, приёмный сын бога морей Нептуна, однажды произнёс: «Плавать по морям необходимо, жить не так уж необходимо!»…
Выхожу на Воскресенскую набережную – и упираюсь в закладной камень, прижавшийся гранитной спиной к самому парапету: «На этом месте будет установлен памятник военным инженерам, строителям и архитекторам России, достойным поклонения Созидателям за их вклад в градостроительство и укрепление обороноспособности нашего Отечества».
И сразу – мороз по коже: «Отец! В монументе этом окажется толика и в твою честь!».
Отец. Офицер флота. Ученый. Создатель новых типов боевых кораблей…
С этими думами шагаю вниз по течению Невы. А вот и еще одна веха: памятник – уже возведенный, отлитый из бронзы, меди, латуни. Памятник первому в России 54-пушечному линейному кораблю четвертого ранга. Корабль носил пахнущее порохом имя «Полтава», и построен он был славным мастером Федосеем Скляевым по проекту венценосного корабела Петра Романова. Тут же, с торцевой стороны постамента – металлическая доска, имитирующая бумажный лист с эскизом грозной по тому времени «Полтавы», выполненным самолично первым русским императором.
Император Пётр – непостижимый, полубезумный, грандиозный в своих задумках и свершениях. Это с его (ох, не лёгкой!) руки молодой, едва народившийся Петербург пропах смолой и свежеоструганной сосною, и утром будил Неву веселый перестук плотницких топоров на эллингах Адмиралтейской верфи.
Стою, замерев. Так это ж старшие отцовы коллеги, его, можно сказать, предтечи. Ничего себе компания: Федосей Скляев, Пётр Великий – и родной мой батя!
Одергиваю себя в смущении: «Эк куда хватил! Давай-ка приземлённее, без надувания щёк!».
А, собственно, какое надувание? Как ни верти, а факт есть факт: и Пётр Первый, и батя мой – прирождённые корабелы, товарищи, можно сказать, по судостроительному цеху. С поправкой, конечно, на эпоху: царь-плотник строил фрегаты, шнявы и галеры, а мой отец – атомные подводные ракетоносцы.
Иду, пережигаю в себе сумасбродную эту идею. А невские набережные (старые заговорщицы!) подбрасывают глазу сплошь морское да корабельное. Мачты, флагштоки, ростры, многопудовые громадины якорей, корабельные орудия, стояночные буи, бело-голубые Андреевские флаги…
Нева, поилица Балтики, сколько же в тебе истинно флотского шарма!
Вот благородный парусник на приколе (ныне, увы, – пошлая обжираловка). Вот линейный крейсер «Аврора», за которым – не только сомнительный холостой залп по Зимнему, но и кровавое Цусимское сражение, и боевые вахты Первой Мировой.
И тут же, по соседству с «Авророй», – изящное здание, устремившее в хмурые балтийские небеса высокий шпиль с корабликом. На фронтоне – надпись: «Городской училищный домъ Императора Петра Великаго». Это знаменитый, в песню вошедший «дом над Невой»: Петербургское Нахимовское училище, alma mater будущих мореманов.

Колька-Победоносец

Отец не был нахимовцем. В годы его детства страна еще не пооткрывала Нахимовских да Суворовских училищ: это – уже потом, в конце Великой Отечественной.
Да что там – нахимовцем не был! Он и моря-то в глаза не видал до семнадцати лет!
Рос в своей сугубо сухопутной Белоруссии, в деревенском домишке на пыльной окраине Минска, среди цветущих палисадников и квохчущих кур-несушек. Его отец, мой дед Степан Александрович Соломенко был машинистом паровоза и забубённым мужиком – отнюдь не дураком насчет выпить да помахать кулаками. Возвратится из очередного рейса, соберёт компанию, и – в большой душевный загул по окрестным кабакам. Потом доберётся «до хаты», хмельной и тяжкий, завалится на боковую. А проспится – примет у жены Насти узелок (бульба вареная, цибуля да хлеб с салом) и – в новый рейс.
Бабка Настя, отцова мать, целый день хлопотала по дому да по двору, воспитанием детей занималась не шибко – не до того ей было. Вот и росли они, трое, как сорная трава-мурава – сами по себе.
Как-то классный руководитель, заканчивая урок, объявил:
– Соломенко, ты занял первое место в олимпиаде по математике. Первое – во всей Белоруссии! Молодец, Коля! В воскресенье к двенадцати часам приходи во Дворец пионеров, там тебе грамоту будут вручать как победителю.
Коля, разумеется, пришел. Даже на целый час раньше – очень уж боялся опоздать! Только вот промашку допустил наисерьезнейшую: в главный храм белорусских пионеров явился босиком – как привык по окраине своей носиться. А надоумить пацана насчет обувки оказалось некому.
На входе во дворец его тормознул усатый дядька-вахтёр:
– А ну, хлопец, вертайся обратно! Куда это ты намылился такой красивый?
Тот поясняет:
– Сюда, во Дворец пионеров. Мне здесь грамоту должны выдать.
– Чего? Это какую ещё грамоту?
– Да я в математической олимпиаде победил. Первое место взял!
Бдительный усач с сомнением оглядел грязные ноги триумфатора:
– Победил, говоришь? А фамилия твоя как будет?
– Соломенко. Соломенко Коля.
– Сейчас проясним, Соломенко Коля, – кого ты там победил и какая-такая тебе грамота причитается. А ты туточки погодь, покамест я не разобрался с тобой, босяком!
Минут десять минуло, а томящемуся подле дверей «босяку» чудилось – добрых десять часов. Тем временем мимо него проходили, никем не останавливаемые (не ему чета!), добропорядочные пионеры в отглаженных брюках и белоснежных рубашках, да девочки-принцессы с пышными бантами.
В конце концов усатый цербер вернулся и допустил-таки его в святая святых:
– Гляди-ка, и впрямь – победил! Ладно, Колька-Победоносец, топай за своей грамотой. Только заруби на носу: в следующий раз, прежде чем к нам сюда заявляться, чоботы обуй!
Один лишь Господь ведает: откуда вдруг в этом почти-беспризорнике пробудилась неуёмная тяга к математике? Откуда – страсть к премудрейшей шахматной игре? Кто обучил его, пятилетнего, чтению, а в шесть лет – хитросплетениям гамбитов и эндшпилей?
И с каких, спрашивается, небес свалилась на него любовь к симфонической музыке?
Последнее – уже на моей памяти. Едва ли не каждый вечер, придя со службы и отужинав, отец усаживался за наш с ним общий письменный стол, зажигал настольную лампу под тряпичным розовым абажуром, вооружался истёртой от постоянного употребления логарифмической линейкой и часами корпел над формулами, высчитывая прочность оболочек будущих подводных лодок и крейсеров. И всякий раз при этом часами крутил на стареньком патефоне дорогие его сердцу, уже порядком истёртые пластинки. Одни и те же. Вечера напролёт в двухкомнатной нашей тесноватой квартирке гостили маэстро Людвиг ван Бетховен, маэстро Иоганн Себастьян Бах и маэстро Вольфганг Амадей Моцарт.
И под их ветхозаветные и жутко занудные (как мне казалось) сонаты и симфонии рождались на исчёрканных бумажных листах вовсе даже не бумажные корабли, которым предстояло бороздить мировой океан дозорными великой державы под названием Советский Союз.
Но не буду забегать «вперед паровоза», вернусь в тридцатые – еще глубоко довоенные – годы, когда рос-подрастал в окраинном деревянном домишке странноватый паренёк, перед которым классическая музыка, индийская шахматная игра и премудрая математика распахнули свою особую Вселенную.
А вот с литературным творчеством у него отношения, увы, не сложились. Правда, в четвёртом классе пионер Коля Соломенко, родил (муза, видать, посетила!) целых две вдохновенных строки:
Мы шли, шли, шли и встали.
Да здравствует товарищ Сталин!
Робея и втайне гордясь собой, показал сей шедевр учителю русского языка и литературы. Но тот не охладил творческий пыл идейно незрелого питомца:
– Ну что ты такое налепил, Соломенко? Как это – «встали»? Почему это – «встали»? Мы – идём! Семимильными шагами идём и будем идти к полной и безоговорочной победе коммунизма – как в нашей стране, так и в мировом масштабе! А ты – «встали»…
Посрамлённый Коля больше не ступал на скользкую поэтическую стезю.
Зато в любимой математике он так и оставался Больше Больше Больше – «победоносцем».
Босоногое Колькино детство протекало среди одноэтажных «хат», заполняющих окрестные улочки. Исключением являлась школа, воспарившая над миром на целых два этажа. А потом в его жизнь вошёл Храм (именно так: с большой буквы!) – который неизменно вызывал замирание сердца и полнейший щенячий восторг.
Храмом для него стала скромная районная библиотека, в которую с недавних пор Колька-Победоносец не только записался, но и зачастил.
Заповедный мир её стеллажей и звенящая тишина крохотного читального зала обрушили на мальчишечью голову столько счастья, столько будоражащих открытий! Здесь, неприметно для окружающих, состоялся торжественный ритуал его Посвящения, здесь творилось каждодневное священнодействие погружения в новые книги, в новые познания. В новую, неведомую доселе, Галактику.
И среди той уймищи книг, которую он сладострастно перелопатил, попались две – совершенно особенные, можно сказать – путеводные. Ибо им суждено было сыграть кардинальную роль во всей дальнейшей судьбе Кольки-Победоносца.
Первая познакомила его с Петром Великим, который «огнём и мечом» вывел Россию на берега Балтики, закрепился на них, а затем на малонадёжной почве гнилостных ингерманландских болот возвёл «Северную Пальмиру» – истинно европейский город, столицу нарождающейся мировой державы, форпост российского флота, российских науки и образования.
Парнишка читал про эту духовную твердыню империи – и словно бы видел первого российского императора. Как он во главе второго батальона Новгородского полка, в черной суконной треуголке, пробитой пулей из шведского мушкета, вторгается в самую гущу Полтавской битвы. Как вычерчивает контуры крупного многопушечного корабля. Как заботливо взращивает свою Кунсткамеру – первенца отечественной науки и крупнейший естественнонаучный музей Европы.
Виделся Кольке и Петербург – новая столица, прорастающая из сумрачных топей навстречу грядущим блеску, славе, победам, навстречу всем своим будущим поэтам, учёным, мореплавателям. А в ногах у Петербурга диким, не прирученным зверем лежало море – то дремало, то щетинилось и, рыча утробно, рвалось затопить город своей водою и пустить ко дну его фрегаты…
И вторая судьбоносная книга его жизни – старенькая, затрёпанная (кажется, сама судьба забросила ее в заштатную библиотеку, а затем подсунула необычному этому пацану).
Книга про Леонардо да Винчи, загадочного гения, который вписал себя в анналы цивилизации как художник и механик, скульптор и военный инженер, изобретатель и астроном. И в каждой из названных ипостасей – с непременным прибавлением: великий.
Особенно поразили юного Кольку леонардовские свершения в области механики и конструирования: его самоходная телега (праобраз будущего автомобиля) и подъёмный кран  с кольцевой платформой, прокатный стан и одометр для точного измерения расстояний…
А сколько всего оборонно-наступательного подарил он непрестанно воюющей Европе!
«…Где нельзя применять бомбарды, я сконструирую катапульты, манганты, стреломёты и другие орудия удивительного действия и не похожие на обычные. И вообще в соответствии с каждым данным случаем могу сконструировать бесконечное множество разных приспособлений для нападения и защиты;
И если случится быть на море, я знаю множество систем приспособлений для нападения на суда и для защиты судов, которые не будут повреждены выстрелами бомбард любой величины, и пороха, и дыма…».
Юный пионер Советского Союза Коля Соломенко не то, что боготворил, – буквально влюбился в этого человека-загадку, породившего в расчётах и чертежах первый автомобиль, первый боевой танк, первый вертолет.
А придуманная им подводная лодка?! И это – в 1502 году!
Так, благодаря древнему мудрецу с далёких Аппенин, свершилось знакомство босоногого Кольки с Прекрасной Дамой Механикой – близкой подругой и спутницей Королевы Математики. Преданность этой прекрасной даме верный рыцарь Николай Соломенко отныне пронесёт через всю жизнь.
Пройдут десятилетия – и его изберут в Национальный комитет СССР по теоретической и прикладной механике. Фамилия Соломенко появится на обложках фундаментальных научных трудов: «Строительная механика корабля», «Строительная механика подводных лодок», «Прочность и устойчивость пластин и оболочек судового корпуса»… И сквозь страницы каждой из этих монографий будет проглядывать и лукаво подмигивать ему старец с длинной седой бородой и острым взглядом много ведающих глаз.
Книгой о сыне и творце Высокого Возрождения юный минчанин зачитывался до покрасневших и слезящихся глаз, до полного самозабвения. Особенно запали в душу слова великого флорентинца – «Существуют три типа людей: которые видят; которые видят то, что им показывают; которые не видят».
Колька счастливо вздыхал: он – видел! Видел красоту и изящество формул, видел вселенскую мощь и гармонию законов механики. А ещё он видел далёкое, скрытое за горизонтами, море и плывущие в нём корабли.

Дорога к морю и танки Гудериана

Странная, необъяснимая история. Как это приключилось, что паренёк, ни разу не видевший «вживую» моря, грезил об этой могучей стихии? Ответ – прежний: Бог знает.
Впрочем, тут и не было бы ничего такого уж удивительного: в то время мальчишки через одного мечтали о капитанском мостике, о яростных штормах и дальних берегах. В тридцать шестом году на экраны вышел, как бы сегодня сказали, блокбастер «Семеро смелых», и вся страна вслед за Леонидом Утёсовым пела с огнём в очах:

Буря, ветер, ураганы
И не страшен океан.
Молодые капитаны
Поведут наш караван!
Не было бы – кабы не одно принципиальное обстоятельство. В загадочной Колькиной душе штормящие океаны причудливейшим образом сливались с ненаглядными его математикой и механикой, сквозь тяжкие волны и посвист шквального ветра прорастали многосложные формулы, в крен на борт и килевую качку вплетались дифференциалы и векторы сил.
Огонёк радостной устремлённости разгорался, согревал сердце – и бередил, тревожил: «Вырасту, обучусь – и буду строить корабли! Самые мощные, самые надёжные – каких ещё не бывало!».
А в затылок ему дышал и озарялся всепонимающей своей улыбкой Леонардо, отец первой подводной лодки. Коля Соломенко продолжит его дело, он запустит в океаны такие подводные корабли, которые и не снились исполину эпохи Ренессанса!
Хорошо известно, сколь эфемерны мальчишечьи мечтания: годик-другой – и всё улетучилось, на смену одним наполеоновским планам пришли другие – ещё более наполеоновские. Но у юного Соломенко всё оказалось «всерьёз и надолго». И он упорно торил свою дорогу к морю – такому далёкому, такому неведомому.
В сентябре сорокового он – уже десятиклассник – отправился в военкомат, выяснил: есть в далеком Ленинграде высшее офицерское училище, где готовят военных корабелов. И полетело в «город трёх революций» надлежаще оформленное заявление от абитуриента Николая Соломенко.
Но вот, наконец, и расставание со школой, на руках – свеженький, «с пылу – с жару», аттестат зрелости. И счастливый его обладатель, терзаясь лютым нетерпением, в который раз перечитывает затёртую уже по краям повестку: «Вам надлежит явиться в Высшее военно-морское инженерное училище им. Ф. Э. Дзержинского для сдачи вступительных экзаменов».
Надлежит явиться… А на голову валятся бомбы гитлеровского Люфтваффе, на самых подступах к Минску лязгают, зажимая белорусскую столицу в «клещи», гусеницы 3-й танковой группы Гота и 2-й танковой группы Гудериана. Июнь сорок первого отсчитывает свои 20-е числа – первые дни после прощального школьного звонка. Первые дни Великой Отечественной…
Все эшелоны, все грузовики переполнены: везут солдат, раненых, снаряды, и нет в них места для худенького парнишки со школьным аттестатом зрелости и казённой повесткой в кармане.
26 июня (назавтра немцы возьмут Минск). Из полуразрушенного города на восток изливается нескончаемый поток беженцев. И тощей щепкой в этом потоке плывёт Колька Соломенко – фантазёр, вознамерившийся конструировать небывалые подводные крейсера.
Был уже до него один такой же фантазёр – чуть не пешком от Белого моря до Москвы дошагавший. Михайлой Ломоносовым звали. Но это – уже другая история. Что же до Коли Соломенко, то под первой же бомбежкой, обалдевший от страха и грохота, потерял он свой утлый фанерный чемоданишко с парой белья, чистыми носками, рубахой да нехитрой снедью, собранной тёплыми мамкиными руками.
Людоедский фюрер Адольф Гитлер сыпал на мальчишку снаряды и бомбы, наступал на пятки гусеницами своих «Тигров». Адольф Гитлер очень не хотел, чтобы белорусский пацан – поклонник Леонардо, мечтатель и победитель олимпиад – добрался до далёкого Ленинграда и научился строить боевые корабли…
…Первую дистанцию своего пути – до Могилёва (а это свыше 200 километров!) Колька проделал пешком. Затем, уже порядком обессиленный, тайком пробрался в товарный вагон, и так добрался до Орши – крупного железнодорожного узла, где со своим паровозом должен был находиться отец – Степан Александрович. В той толчее и сумятице отыскать отца так и не удалось, и юный минчанин продолжил свой тернистый путь к морю.
Так и добирался до Питера – «зайцем» то на одном товарняке, то на другом.
Живот подводило уже к самой хребтине: денег не было, еды – тоже. Воровать он не умел, просить Христа ради – стеснялся. Случалось – кто из сердобольных попутчиков поделится куском, но преобладающим оставался более «диетический» вариант: забраться на огородные грядки – и наскоро поживиться, чем Бог послал…
С последнего своего поезда (уже пассажирского: затесался под шумок в общий вагон) он сошёл ранним утром 5 июля. С Московского вокзала через весь Невский дошагал до Главного Адмиралтейства, где и располагалось Высшее военно-морское инженерное училище имени Ф. Э. Дзержинского.
Он шёл по утреннему Ленинграду – и ёжился – не то от утреннего ветерка с Балтики, не то от величия обступающей его истинно столичной мощи и невиданной красоты. Дворец Белосельских-Белозерский, парящие над Фонтанкой бронзовые кони Клодта, Пушкинский («в девичестве» — Александринский) театр, Публичная библиотека, лютеранская церковь святых Петра и Павла, Казанский собор, памятники Кутузову и Барклаю де Толли…
И жутким, уродливым диссонансом надо всем этим великолепием нависали тяжкие рыбины аэростатов заграждения, заполонившие ленинградское небо.
Но вот и конечная цель, к которой он так стремился от самого Минска. Главное Адмиралтейство! Белоколонные портики на фоне светло-жёлтых стен, трёхъярусная башня и знаменитый кораблик над золочёным шпилем. Центральную арку облепила весьма помпезная публика: нимфы, античные герои, да всякие там аллегории ветров и прочих стихий…
Впрочем, очень быстро выяснилось, что цель далека, как прежде. А может – и ещё дальше. На пути Коли Соломенко к вожделенной курсантской скамье предательница-судьба принялась возводить непроходимые полосы препятствий – этакую Линию Маннергейма.
Тут, прежде всего, следует обозначить одно немаловажное обстоятельство. А именно: когда пришелец из Белоруссии вступил, наконец, в «город над вольной Невой», он мог бы подрабатывать в качестве учебного пособия для будущих медиков – вместо скелета. После десятидневной голодухи в пути до Ленинграда, при росте 178 сантиметров, абитуриент Соломенко весил каких-то 48 килограммов.
– Не допускаю! Никаких тебе экзаменов! – категорично приговорил председатель медицинской комиссии. – Мы будущих офицеров набираем, а не дистрофиков. У тебя, парень, крайнее истощение, ты же винтовку в руках не удержишь!
Но он не сдался. Пробился на приём к начальнику кораблестроительного факультета. И там, сгорая от робости и потому особенно хорохорясь, доказывал:
– Я же к вам от самого Минска пешкодралом топал под бомбежками да обстрелами – вот и отощал. А насчет дистрофии – ничего, отъемся. Вот вам честное комсомольское! И учиться, и воевать – не хуже других буду!
– От самого Минска, говоришь? – переспросил усталый капитан третьего ранга, листая документы настырного белоруса. – Так: аттестат с отличием… школу окончил первым по выпуску, с математикой дружишь… Судя по всему, котелок у тебя, парень, варит совсем неплохо!
Ни сам Николай Соломенко, ни начальник факультета, ни председатель медицинской комиссии ещё не знали: пройдёт не так много времени – и дистрофия станет вполне обыденным понятием в их постепенно умерщвляемом городе.
В конце концов, этого дистрофика всё же допустили до вступительных экзаменов. И тут он с разбегу налетел на вторую – тоже вполне себе железобетонную – препону.
Согласно составленному в училище графику, Соломенко был включён в предпоследний поток сдающих экзамены. Но внезапное нападение гитлеровской Германии перечеркнуло упорядоченный процесс формирования первого курса: все военные училища производили новый набор самым наисрочнейшим образом. И отцы-командиры ВВМИУ имени Ф. Э. Дзержинского не явились тут исключением: практически полностью укомплектовали свежее курсантское пополнение ещё до двух последних абитуриентских потоков.
А для тех бедолаг, которые попали в эти «припозднившиеся» потоки, всё усложнилось до предела: на две сотни этих абитуриентов оставалось лишь десять вакантных мест. Представьте себе: конкурс — 20 человек на место! Это был немыслимо жёсткий отбор, настоящая мясорубка!
Но отец прошёл этот отбор: несмотря на крайнюю свою измотанность, сдал все экзамены на «отлично» и попал-таки в «счастливую десятку».
10 августа он принял военную присягу и был зачислен на первый курс кораблестроительного факультета ВВМИУ имени Ф. Э. Дзержинского (сами курсанты любовно называли свое училище – Дзержинка). С этого дня началась его действительная служба в Военно-морском флоте, которой предстояло продлиться, без малого, полвека. А если быть точным – то сорок шесть с половиной лет.
Потом – ускоренный курс обучения, а за ним – курсантский батальон, участие в боевых операциях Каспийской военной флотилии, бои под Ленинградом, служба на плавучей зенитной батарее «Меридиан» и прохождение «боевой практики» на линейном корабле «Петропавловск».
Вот он – из тех времён – поблекший от времени, аккуратно сложенный вчетверо бумажный листок. Наверху – непременный девиз – «За нашу Советскую Родину!». И ниже – основной текст: «Удостоверение. За участие в героической обороне Кавказа Соломенко Николай Степанович Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 мая 1944 года награжден медалью «За оборону Кавказа»».
Николай Соломенко был из поколения мальчишек, которые, едва получив школьный аттестат, шагнули в огонь сражений. Поколения – очень уж щедро прореженного войной.
Судьба пощадила Кольку-Победоносца: он выжил. И вернулся в учебные аудитории – доучиваться до заветного офицерского кортика.
В 1983 году, на 60-летие отца кто-то из его друзей посвятил юбиляру «Отрывок из поэмы» (а ля «Медный всадник» Александра Сергеевича). Там есть и такие строки:
…А ведь вначале было трудно:
Над Минском плыл пожарищ чад.
Пешком, а где-то на попутной
Он пробирался в Ленинград.

Вот цель близка: у грани волн
Стоял он, дум великих полн.
И вдаль глядел. Пред ним широко
Нева неслася. Дерзким оком
Ее окинув, думал он:
Судьбою здесь мне суждено
В Дзержинку прорубить окно,

Ногою твердой встать при море,
Отдам ему и ум, и труд,
Возьму научный свой редут,
И развернемся на просторе.

И вот обрита голова,
И уж вошли в свои права
Различные дневальства, вахты…».
Впрочем, «различные дневальства, вахты» – это так, в качестве гарнира. Главное – постижение многомудрого корабельного ремесла! Учился – яростно, азартно, взахлёб: его ждало море. Его ждали, теребили, звали не рожденные пока корабли.
Надо сказать, что ВВМИУ имени Ф. Э. Дзержинского было замечательной школой с давними и славными традициями. Родилось оно в самом конце ХУШ столетия как Училище корабельной архитектуры, согласно Высочайшему повелению правнука Петра Великого – императора Павла Первого.
Тогда ни в «просвещенной Европе», ни где бы то ни было ещё не существовало военно-морских инженерных учебных заведений: это – первое в мире (в Англии такое появится лишь тринадцать лет спустя, а в Германии – еще полувеком позже).
Первым директором Санкт-Петербургского училища корабельной архитектуры был назначен известный кораблестроитель, обер-сарваер (то бишь генерал-майор) Александр Катасонов. С той поры в стенах учебного заведения сложились солидные научно-педагогические школы.
А среди прочих факультетов именно Кораблестроительный – на котором постигал тонкости профессии Николай Соломенко – отличался высоким научным потенциалом своих педагогов. Отца и его однокашников благородной профессии корабела обучали очень серьезные профессионалы – профессор, инженер-контр-адмирал Василий Григорьевич Власов, профессор, инженер-подполковник Израиль Григорьевич Ханович, доцент, инженер-подполковник Алексей Васильевич Мосягин, профессор, инженер-контр-адмирал Анатолий Иванович Балкашин…
Впоследствии отец будет вспоминать:
«Для меня особо ярким событием обучения в училище стал курс вибрации судов, прочитанный выдающимся ученым-кораблестроителем Петром Федоровичем Папковичем. Петр Федорович… читал без конспекта, все формулы (а их было обилие) выводил здесь же, в аудитории, на доске…».
Для отечественных кораблестроителей Папкович – человек-легенда. И в дальнейшем мы ещё будем возвращаться к этой легендарной личности.
Там, на курсантской скамье, отец узнает, что к проблемам мореплавания и кораблестроения обращались лучшие умы человечества. И не один только Леонардо да Винчи, боготворимый курсантом Соломенко. Гений Возрождения ещё полтысячелетия назад высказал идею создания подводной лодки.
А наш российский гений Михайло Ломоносов? Он развивал «учёное мореплавание», изобретал приборы для судовождения, написал «Разсуждения о большой точности морского пути». Составил карту Северного Ледовитого океана и схему его морских течений. Ратовал за развитие русского арктического мореплавания и наметил для освоения трассу «возможного проходу Сибирским океаном в восточную Индию». Снаряжал экспедиции, которые пытались пройти «Сибирским океаном» на восток – проложить грядущий Северный морской путь.
То же – и соратник Ломоносова по Петербургской академии наук, ещё один учёный-энциклопедист Леонард Эйлер: совершенствовал форму морских судов, их устойчивость и равновесие, разрабатывал методы управления кораблём, опубликовал двухтомную монографию «Морская наука, или трактат о кораблестроении и кораблевождении». «Адмирал корабельной науки» академик Александр Николаевич Крылов, создавая в ХХ веке современную теорию корабля, опирался на Эйлеровскую «Морскую науку».
Немало сил развитию кораблестроения и кораблевождения уделил и ещё один светоч науки – Дмитрий Менделеев. Он предложил проект «Мнения о способах для поощрения мореходства и судостроения России». Планировал экспедицию к Северному полюсу, разрабатывал пути сообщения между северными областями Сибири и Дальнего Востока и Европейской частью России. Для успешного перемещения через арктические моря разработал проект ледокола. Будучи консультантом Морского министерства, рассматривал проекты подводных лодок, ледоколов, бронированных кораблей. Активно участвовал в создании первого русского опытного бассейна для испытания судовых моделей…
Так на протяжении столетий научный прогресс продвигался вперёд на парусах бригов и фрегатов, на дизельных (а впоследствии – и атомных) двигателях подводных и надводных кораблей.
У Николая Соломенко и его товарищей по кораблестроительному факультету были очень именитые предшественники!
Из трёх важнейших профильных предметов Николай избрал для себя как основополагающий строительную механику корабля. Она станет для отца любовью на всю жизнь: его грядущие изыскания, научные труды, фундаментальные монографии будут посвящены, главным образом, этой научной дисциплине.
А первые свои исследования он начал проводить ещё в стенах училища, в НОКе – научном обществе курсантов, в котором он предпочитал прожигать свою молодую, красивую жизнь.
Параллельно с ремеслом корабела курсант Соломенко, возвратясь с каспийских берегов на невские, познавал Северную столицу. Всматривался в её черты, прикипал к ней душой, когда та уже сбросила тусклый блокадный камуфляж. Когда шпили Михайловского замка и родного Адмиралтейства, купола Исаакия, Петропавловского и Никольского соборов вновь озарились золотым сиянием, избавившись от защитной окраски и маскировочных чехлов. Когда отцовский кумир Пётр Первый – Пушкиным воспетый Медный всадник, – стряхнув с себя мешки с песком и постылые деревянные щиты, опять вознёсся над Невой, воспарил в нескончаемом своём полёте.
И монумент тому же Петру перед Михайловским замком, и строптивые кони Клодта, и элегические скульптуры Летнего сада навсегда покидали былые «бомбоубежища», возвращались на прежние постаменты. Город срывал маскировочные брезенты, вновь являя себя миру – израненный, изнемогший, но по-прежнему изумительно прекрасный, неповторимый, единственный.
Получив очередную увольнительную, будущий инженер-лейтенант часами бродил по гранитным набережным. Бродил – и, как давним друзьям, улыбался всевозможным львам, сфинксам, запряженным в квадриги коням и прочей каменно-бронзовой фауне, населившей Град святого Петра.
Он дышал этим городом, впитывал его.
Минуют десятилетия – и седой академик Соломенко напишет:
«Редчайшая красота города, созданного руками его творцов и строителей многих поколений, дополненная творениями самой природы (Нева с её притоками, Финский залив, белые ночи), – всё это поставило Санкт-Петербург в ряд красивейших городов мира, в ряд, который достойно представляют замечательные города на воде – Венеция и Амстердам».
А пока что молоденький сероглазый парень в морской курсантской форме, не слишком-то ладно сидящей на его худощавой (и впрямь – Соломенко!) фигуре, идёт неспешно вдоль Невы. Летний сад с домиком Петра. За невесомой, изящной решеткой дубово-кленовые аллеи захлестнуло половодье не по-здешнему тёплого мрамора итальянских мастеров: «Нимфа воздуха», «Аллегория красоты», «Мореплавание»… (Последнее особенно согревало душу будущего корабела). А за Летним садом – Дом учёных, бывший дворец Великого князя Владимира Александровича: изысканный фасад, арочные окна, по углам балкона хищно скалятся бронзовые грифоны –грозные стражи и неподкупные охранители…
Дальше, дальше! По Дворцовому мосту парнишка переходит на Стрелку Васильевского острова. Университетская набережная, Здание Академии наук – благородство линий и красок, гармония пропорций…
И в самых безудержных мечтаниях не мог тот юный курсантик вообразить, что минуют годы – и он, Николай Соломенко, возглавит Совет Дома учёных, а Здание Академии наук станет его «производственной площадкой», откуда он, первый зампред Ленинградского научного центра АН СССР, будет направлять работу всей академической науки Северной столицы.
Всё это – и не в мечтах, а наяву – придет к нему позже, много позже. А сейчас на календаре – сорок пятый год, в воздухе носится сладкое слово «победа» и памятью совсем недавнего прошлого наползает страшное слово «блокада», и начинающий ленинградец в военно-морской форме вершит свое знакомство с Растрелли и Воронихиным, Росси и Валлен-Деламотом, Захаровым и Кваренги.
И скоро, очень скоро состоялась его встреча с совсем уже обожаемым (нет: обожествляемым!) итальянцем. Вот он – Леонардо да Винчи – уже не механик, не военный инженер, а король живописцев всех времён и народов. Высокий, строго-торжественный Эрмитажный зал – и юноша в тёмно-синей рубахе-матроске, застывший, потерявший счёт времени перед древним флорентийским полотном. «Мадонна Литта». Женщина с младенцем, тёплый свет материнства и голубиная нежность, надежда и обещание: любовь спасёт человечество!
Молоденький, щупловатый курсант, такой крохотный в безмерных этих пространствах, замер посреди зала – потерявшийся, оглушённый. Так вот ты какой, Леонардо!
Вообще-то Николай Соломенко слыл парнем весёлым и компанейским, не последним среди шумной курсантской братии. Но по городу бродил частенько в одиночестве. Хотя какое же это одиночество, если они – вдвоём: он и Ленинград? Он шёл – и безмолвно вёл беседу с городом, делился с ним, спрашивал совета. И жадно ловил: что ответят ему эти фасады и парапеты, эти шпили и купола? Что нашепчет прилетевший с Невы ветер?
Иногда пятикурснику Соломенко (а потом доценту, а потом академику) казалось, будто бы с первых же дней его пребывания на сочащейся влагой питерской земле над ним витает дух Петра, незримо ведёт его по жизни – к неведомой, но наверняка высокой цели.
Вообще-то отец не благоволил к мистике. Как человек партийный (в ряды ВКП(б) вступил ещё в порохом пропахшем сорок четвертом) и всей душой преданный великому делу Ленина-Сталина (которое, конечно же, живёт и побеждает!), начисто отвергал чуждый советским людям буржуазный идеализм. Но в богатом воображении, коим Коля Соломенко был наделён с лихвою, сложился некий фантазийный образ: «царь-плотник» – в роли его персонального наставника. Сложился и с годами упрочился.
Подобно августейшему основателю Санкт-Питерсбурха (так, на голландский лад, именовал свою столицу первый русский император), отец и обучался корабельному ремеслу не где-нибудь там, а именно на верфи. Ведь его родная Дзержинка размещалась в здании Главного Адмиралтейства, первоначально задуманного и явившегося на свет как корабельная верфь. И явившегося, – всякий раз подчеркивал для себя Коля Соломенко, – согласно чертежам, подписанным Петром Первым!
Стоит ли удивляться, что кораблик на Адмиралтейской «игле» вошёл в триаду главных историко-архитектурных символов Северной Пальмиры – наряду с бессмертным Медным всадником и ангелом, венчающим шпиль Петропавловки? И, видимо, уже небеса так распорядились, что на медали «За оборону Ленинграда», которой удостоился курсант Соломенко, отчеканена всё та же «игла» Адмиралтейства.
Уже потом Николай узнает: согласно генеральному плану, по которому строился Град Петров, главные городские магистрали были проложены в форме лучей, исходящих из единой точки. И точкой этой служило Адмиралтейство. Так главное Адмиралтейство вместе с располагавшейся в нём Дзержинкой сделалось своего рода путеводной звездой, неким сухопутным маяком, на который «держали курс» Невский и Вознесенский проспекты и Садовая улица…
Но вот подошла пора защищать дипломные проекты. Юрий Александровский разрабатывал паросиловую установку линкора, Виктор Боярский проектировал линкор, Лев Ровнер – тяжелый крейсер, Николай Соломенко – большой эскадренный миноносец…
Родную Дзержинку отец окончил 1 октября 1946 года (диплом с отличием № 611789 по специальности «военное кораблестроение»).
Такая вот у него получилась очерёдность: сперва – медали «За оборону Ленинграда», «За оборону Кавказа», «За победу над Германией», а уж затем – кортик и лёгкие лейтенантские погоны.
Память о той поре – сохранившийся номер «Вечернего «Ленинграда». На первой полосе, под датой (22 сентября 1946 г., воскресенье) – крупный заголовок: «Инженеры советского флота». И тут же – большое фото: на фоне Адмиралтейства – группа юных курсантов с пятью «галочками» на рукаве. И подпись: «После отличной защиты дипломных проектов. Парторг подразделения Н. Соломенко поздравляет своего друга А. Ропотова с успешным окончанием училища».
В отличие от людей, фотографии не стареют. И нынче, спустя многие десятилетия, молоденький курсант Н. Соломенко всё так же улыбается и радостно жмёт руку однокашнику А. Ропотову…
…Свежеиспечённого лейтенанта за бросающуюся в глаза башковитость руководство сочло нужным оставить в Ленинграде. Приказом главнокомандующего Военно-морским флотом СССР ему было присвоено воинское звание инженер-лейтенанта и определено назначение в ЦНИИВК – Центральный научно-исследовательский институт военного кораблестроения ВМФ на должность офицера боевых надводных кораблей.
ЦНИИВК (впоследствии – 1-й ЦНИИ Минобороны России) – и поныне остаётся ведущей научной организацией в системе Военно-морского флота страны. И направление в этот наиглавнейший военно-морской институт для парня из провинции, не имевшего высоких покровителей, казалось ну просто сказочным.
У инженер-лейтенанта Соломенко не было «мохнатой лапы». У него была светлая голова и мечта всей юности.
Здравствуй, море! Я пришёл к тебе!

На фото:
1. Курсант Николай Соломенко. Первый год войны. 1941 год.
2. Курсант Николай Соломенко. 1942 год.
3. Капитан-лейтенант Николай Соломенко на палубе у кнехта.
4. Контр-адмирал Николай Соломенко (третий справа) с офицерами.