Испытания на пределе (Продолжение. Начало см. в предыдущих выпусках «Петербургского публициста»)

А сейчас – опять о глубинах и испытаниях, но с совсем другой стороны. Экспериментальное погружение на предельную глубину (или – как говорят мореманы – «на предел»): что это такое с точки зрения эмоций, нервных перегрузок и всяких там прочих стрессов? Так сказать, «в аспекте человеческой души».

Когда впервые должно было состояться погружение «Ленинца» – первой подводной лодки К-137 проекта 667А – на предельную глубину, отец принимал участие в этих государственных испытаниях. А точнее – выступал их научным руководителем. По принятой на флоте терминологии – руководителем испытательной партии.

То, что официально именовалось подлодкой «Ленинец», на деле являлось самым первым в Союзе ракетным подводным крейсером стратегического назначения, несущим на своем борту 16 баллистических ракет Р-27 (дальность стрельбы – до 2400 километров). Прочный корпус диаметром 9,4 метра был выполнен из маломагнитной стали АК-29 толщиной 40 миллиметров.

Обретший жизнь на Северодвинском производственном объединении «Севмашпредприятие» «Ленинец» был головным кораблём проекта 667А «Навага».

Атомоходам этого проекта предстояло ликвидировать отставание нашей страны от Соединенных Штатов по мощи подводного флота, составить основу морского компонента ядерной триады Советского Союза и нести вахту в Тихом, Атлантическом и Северном Ледовитом океанах. Их «отцом» был Сергей Никитич Ковалёв – академик, генеральный конструктор атомных подводных крейсеров, дважды Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и двух Государственных премий.

И вот сейчас первый в стране ракетный подводный крейсер стратегического назначения выходил на государственные испытания: как он не на бумаге, а на деле выдержит предельную глубину – такую, которая ещё не во всяком море сыщется?

Глубина эта являлась рекордной: до той поры ни один наш подводный корабль не мог на неё посягнуть. Теперь, когда со стапеля сошла субмарина нового поколения, и в действие вступили новые же – «Соломенковские» –  нормативы, она была признана допустимой. А в данном случае фактор глубины играл особую роль: ведь ракетоносцы этого проекта  были призваны подбираться поближе к побережью потенциального противника, для чего требовалась предельная скрытность.

Вообще-то испытания боевого корабля (а тем паче атомного ракетоносца) – дело, покрытое непроницаемой завесой секретности. Но тут мне несказанно повезло: по прошествии времени о ходе именно этих испытаний рассказал в своих мемуарах уже упоминавшийся ранее Вадим Леонидович Березовский – первый командир «Ленинца», Герой Советского Союза, контр-адмирал, а по совместительству – литератор.

Слово – автору:

«…Район погружения был выбран в нейтральных водах Норвежского моря, поскольку нужных глубин на Баренцевом море нет… Все шло своим чередом – …погрузились и удифферентовались… доложили, получили „добро“ адмирала на дальнейшее погружение и пошли вниз… Личный состав и испытательная партия работали точно и без задержек. Ступенями через 50, а затем через 25 метров лодка шла на предел.

Руководителем испытательной партии был Николай Степанович Соломенко. Ныне контр-адмирал, член-корреспондент Академии наук, тогда он уже был видным „прочнистом“, и его вклад в расчет прочного корпуса подводных лодок был чрезвычайно весомым. Он лично вел график напряжений самой уязвимой точки прочного корпуса, которая находилась в курительном помещении четвертого отсека, где в корпус упиралась мощная поперечная несущая балка.

На каждой „ступеньке“ погружения Николай Степанович приходил… в центральный пост и увлеченно рассказывал о положительных результатах испытаний. В строгом смысле это называлось „доклад“. И действительно –  данные натурных измерений ложились почти точно на расчетный график напряжений. Не просто в область допусков, а именно на расчетную кривую. Конечно, радость ученого эффективностью своего труда можно было понять.

Но вот на подходе к предельной глубине начались непредвиденные события. Вспучилась и грохнула звуком гигантской консервной банки, ударив по пяткам, палуба. Затем начали заметно прогибаться вертикальные стойки электрощитов и приборов, отлетела, как пуля, головка крепежного болта коробки автоматической телефонной станции… То же самое наблюдалось и в других отсеках, хотя и в разной степени. Ну и действительно, если прочный корпус испытывает сжатие, куда же деваться приваренным к нему с обоих концов конструкциям, как не вспучиваться, гнуться и ломаться. Но вот как будут в этих условиях вести себя электрические элементы и проходящие сквозь прочный корпус кабели, этого не мог предвидеть никто.

И все же погружение продолжалось. На то мы и испытатели. Хотя напряжение в центральном посту, мягко говоря, имело место. Остановлены отсечные вентиляторы. Тишина… Только команды и доклады. Проверяются забортные клапана и кингстоны, нагружаются забортным давлением системы и магистрали, продуваются воздухом высокого давления соответствующие устройства, проверяется герметичность дейдвудных сальников линий валов и всего того, что повседневно проверяется вакуумированием… Словом, испытывается и проверяется всё. И вот в эту рабочую обстановку досадно вклинивается чувство постоянной опасности. Будешь тут хмурым…

Но, как всегда, среди всяких экстремумов наступает минута разрядки. Она пришла к нам вместе с радостной физиономией Николая Степановича, в поднятой руке которого был зажат график, где последняя измеренная точка без промаха угодила в расчетную. Он готов был демонстрировать это всем обитателям центрального! Он сиял! Он торжествовал! И когда, глядя на наши напряженные лица, спросил, не случилось ли чего, мы поняли, что этот увлеченный своим делом человек не видел и не слышал вокруг ничего, что отвлекало бы его от своей работы… Главное свершилось – корпус испытан, прочен, больше ничего не выстреливало, не гнулось и не ломалось».

Подозреваю, что в действительности погружение «на предел» проходило куда напряжённей и драматичней, чем это представил нам автор – человек незаурядной храбрости, получивший золотую звезду Героя «за успешное выполнение заданий командования при освоении новой военной техники и проявленные при этом мужество и отвагу».

Хотя и того, что описано контр-адмиралом Березовским, более чем достаточно! Кстати, вот и ещё выдержка из его текста:

«…одно дело, когда на одном из этапов строительства лодка испытывается давлением изнутри, а ты находишься вне и вдали от прочного корпуса, и совсем другое, когда ты внутри, а вся океанская хлябь предельным давлением жмет снаружи …при разрушении корпуса на предельной глубине несжимаемая вода с неотвратимостью молота в считанные секунды сплющила бы все внутренности и заполнила всю лодку».

Читаю – и волосы дыбом. И – отчётливое понимание: тут экзаменуется на прочность не только корпус субмарины, но и крепость нервов, смелость каждого находящегося на её борту – от командира до матроса. Потому что испытания подводного корабля – это ад. Истинно ад: тут уж ни прибавить, ни убавить.

И раз за разом добровольно обрекать себя на этот стресс, на этот – без преувеличения смертельный – риск?

Контр-адмирал Березовский заблуждался, полагая, что отец, в силу крайней своей увлечённости, не замечал столь гнетущей обстановки и его не терзало чувство реальной опасности. В этом я убедился, когда в старых отцовых бумагах наткнулся на такую вот запись:

 «Придавая большое значение экспериментальным исследованиям прочности и взрывостойкости подводных лодок, я всегда считал обязательным личное участие в этих испытаниях. Это особенно касается глубоководных погружений подводных лодок, когда руководитель испытаний сам находится на испытуемом объекте и тем самым вносит оптимистический аспект в настроение личного состава погружаемой подводной лодки.

Я могу гордиться тем, что возглавлял глубоководное погружение и непосредственно погружался сначала на рабочую, а затем на предельную глубину погружения головного подводного ракетоносца нового поколения с увеличенной предельной глубиной погружения в сравнении с ПЛ предшествующего поколения».

Это был один из его «железных» принципов, не оговоренный ни в каких официальных талмудах, не предусмотренный никакими должностными инструкциями. Отец считал своим долгом всякий раз лично разделять риск с экипажем проходящего испытания корабля и поддерживать боевой дух в матросах и офицерах. В чём признавался только белому листу бумаги. Не броская, не выпячиваемая отвага исследователя…

Возвратимся к воспоминаниям Вадима Леонидовича Березовского:

«…Между тем программа испытаний подошла к концу, командир доложил об этом руководителю, и начали всплытие.

В целом испытания были успешными…

Всплыли. Адмирал поблагодарил весь экипаж и испытательную партию за отличную работу, за мужество и выдержку, после чего мы взяли курс к родным берегам. Ну, а позже, конечно, первый тост был „за прочность прочного корпуса!“».

И в завершение автор мемуаров констатирует: «Величины измеренных тензометрическими датчиками напряжений в прочном корпусе лодки полностью совпали с расчётными, которые теоретически высчитал Соломенко».

6 ноября 1967 года первый в СССР ракетный подводный крейсер стратегического назначения К-137 «Ленинец» официально вступил в строй ВМФ СССР.

Я пытаюсь представить себе внутреннее состояние отца: каково ему приходилось в ходе тех испытаний? Что он чувствовал при погружении «на предел» – когда стойки гнутся в дугу, крепёж из закаленной стали, не выдерживая, разлетается в стороны, а палуба под ногами жутко взбухает и, кажется, вот-вот лопнет? А ты при этом ещё заставляешь себя демонстрировать бесстрашие и сиять безмятежной улыбкой, дабы «вносить оптимистический аспект в настроение личного состава».

А впрочем, разве только на испытаниях новых кораблей Николай Соломенко подвергал себя опасности? И большой вопрос – когда ему приходилось более туго: посреди этого грохочущего ада или в кондиционированной прохладе «высоких» кабинетов, где он с открытым забралом и с листами расчётов в руке выступал один против всех?

И никто не знает, какой ценой оплачивал он гарантированно высокий уровень своих работ, ту высокую планку, которую устанавливал себе сам. А планку он ставил, как минимум, не ниже мировых кондиций.

Действительно: его теоретические и экспериментальные исследования в области статики и динамики судовых конструкций из композиционных материалов, согласно оценкам экспертов, были выполнены на уровне лучших мировых достижений. То же – и проведённые им исследования пропульсивных качеств судовых движителей и всей системы «винт – вал – корпус» (движители должны обеспечивать судну высокие пропульсивные качества, то есть – хорошую ходкость). Ну а достигнутые на практике показатели оптимизации судовых конструкций и материалосбережения (в том числе – и ресурса циклической прочности) во многих случаях брали верх над лучшими зарубежными аналогами.

Он работал на пределе возможностей, боролся – на пределе сил и нервов. Порой мне кажется — ко всей жизни отца, от военной юности и до последних его лет, больше всего подходит это определение: испытания на пределе.

 

Под знаком Дельфина

В 60-е годы бурливого двадцатого столетия страны и континенты захлестнула волна «дельфиномании». Человечество захлёбывалось в восторге.

Дельфины – мыслящие существа! Наши братья по разуму! Цивилизация, которая развивалась параллельно с Homo sapiens!

Французский писатель Робер Мерль, «Дюма ХХ века», выпустил в свет научно-фантастический роман «Разумное животное», а разворотливый Голливуд позже перенёс действие книги на экран – прогремел блокбастером «День дельфина».

Не остался равнодушным к «дельфиньему вопросу» и Николай Соломенко. Его мало волновали домыслы относительно параллельной цивилизации, зато чрезвычайно интересовало: как бы изучить уникальные «мореходные» способности этого морского обитателя и, опираясь на математическое моделирование, наделить ими подводные лодки завтрашнего дня?

В частности, не давал покоя так называемый «парадокс Грея».

Известный специалист по биомеханике профессор Джеймс Грей, проведя ряд исследований, ещё в 1936 году пришёл к сенсационному выводу: чтобы развивать столь высокую скорость, с которой они рассекают водное пространство, дельфины обязаны обладать многократно более мощной мускулатурой. Согласно расчётам британского профессора, масса дельфиньего тела должна превышать существующую в семь, а то и в десять раз!

Как же дельфину удаётся, не обладая такой «накаченностью» мышц, достигать рекордных скоростей?

Над разгадкой «парадокса Грея» бились учёные разных стран. Полученное в итоге объяснение сводилось к следующему. Всё дело – в особенностях кожи дельфина: взрезая водные пласты, он, в отличие от тех же кораблей, не порождает завихрений, которые сильно тормозят продвижение в водной среде.

Кораблестроители всего мира «привстали на цыпочки»: вот бы создать подводный корабль «с дельфиньей кожей», обучить его плавать по-дельфиньи! Это сулило сказочные перспективы: снизив гидродинамическое сопротивление в 7–10 раз, при прежней мощности двигателей субмарина сможет перемещаться с поистине колоссальной скоростью.

Такой вот идеей загорелся и учёный-механик Соломенко. Как и многие его товарищи из ЦНИИ военного кораблестроения. В институте под руководством заместителя начальника отдела Виктора Андреевича Калганова (человека-легенды, героического разведчика времен Великой Отечественной) сплотилась и активно действовала группа энтузиастов-«дельфинологов».

В июне 1965 года Главком ВМФ Сергей Георгиевич Горшков (который всячески поддерживал новые веяния в научно-техническом прогрессе и активно использовал их на флоте) распорядился: в Севастополе, в бухте Казачья создать Океанариум для проведения исследований в интересах Военно-морского флота. Начальником нового научного центра был назначен один из основоположников нового научно-практического направления инженер-капитан первого ранга Калганов (тот самый, человек-легенда).

Работу Океанариума курировал ЦНИИВК, а внутри института – инженер-полковник Александр Нестерович Шмырев и инженер-капитан первого ранга Николай Степанович Соломенко.

Бухта Казачья постепенно наполнялась новой жизнью – первые палатки, первые вольеры, первые отловы дельфинов, первые выходы дельфинов в море в режиме «службы»… Постепенно складывающийся научный коллектив оптимизировал содержание морских животных в неволе и (конечно же!) изучал особенности их плавания.

В эти годы в нашей стране, усилиями многочисленных гражданских и военных организаций становилась на ноги и постепенно набирала обороты молодая наука гидробионика. Практический её смысл сводился к тому, чтобы моделировать специфические особенности морской фауны и ставить их на службу человеку. Прежде всего в таких сферах, как кораблестроение и судовождение, подводная робототехника и судовая автоматика.

В 1972 году приказом Главнокомандующего ВМФ СССР для общего руководства перспективным научно-техническим направлением в рамках военного флота был создан специальный Проблемный Совет по гидробионическим исследованиям и служебному использованию морских животных. Возглавить его Главком поручил доктору технических наук, инженер-капитану первого ранга Соломенко.

Отныне Николай Соломенко курировал эти научные изыскания в масштабах всего Военно-Морского флота страны и налаживал всё более тесное взаимодействие с руководителями и специалистами Минсудпрома и Академии наук, Минвуза СССР и Совета «Мировой океан» Госкомитета по науке и технике, которые вели параллельный поиск. Среди иных его обязанностей всё большее место занимало руководство созданием принципиально новых подводных объектов, боевых и технических средств их обеспечения.

О масштабе и комплексности разворачивающихся исследований говорит хотя бы тот факт, что на самом первом заседании новорождённого Проблемного Совета было представлено около 30 организаций ВМФ, Академии наук, высшей школы и промышленности, которым надлежало обсудить и утвердить долговременный план развития работ.

Тогда же, в 1972 году, стартовали два комплексных научных исследования, в осуществлении которых Океанариум выступал головной организацией: «МАНТА-1» и «МАНТА-2». При участии Военно-Морской академии и институтов ВМФ проводился фундаментальный комплекс работ «СИМЖ» (служебное использование морских животных).

В успешном завершении этого фундаментального комплекса и в формировании отечественных гидробионических исследований под эгидой Военно-морского флота на протяжении четырнадцати лет видную руководящую и координирующую роль играл кандидат технических наук, инженер-капитан первого ранга (в дальнейшем лауреат Государственной премии СССР) Альберт Дмитриевич Круглов – научный руководитель Океанариума ВМФ, ученик и помощник Николая Степановича Соломенко.

Но вернёмся в 1972 год. Тогда жизнь Океанариума ознаменовалась радостным «событием местного значения»: здесь впервые родился дельфинёнок. Его нарекли Рюсом – по инициалам капитана третьего ранга Рюрия Сергеевича Королева, который в первые часы после появления на свет морского детёныша оказывал помощь ему и его маме Ракше.

И, подобно маленькому Рюсу, в недрах севастопольского Океанариума и всего ЦНИИ военного кораблестроения, а также в смежных организациях ВМФ рождалась и мужала важная научно-практическая отрасль – военная гидробионика, родная сестра общей гидробионики.

Её становление происходило столь стремительно, что уже вскоре, на рубеже 60-х и 70-х, в работе с морскими животными и в создании новых биотехнологий между Советским Союзом и США стало разгораться всё более яростное состязание: кто первым, оседлав суперскоростного дельфина, въедет на нём в светлое будущее военной гидробионики?

А ведь ещё несколько лет назад казалось, что ни о каком состязании не может быть и речи: американцы подступились к этой тематике задолго до нас и считались признанными лидерами в мире. Мы же стартовали с большим опозданием, да и начинали практически с нуля. Не было ни сколь-нибудь серьезного опыта работы с морскими животными, ни даже сооружений, пригодных для их содержания. А царившая в мире «холодная война» и обостряющееся военное противостояние двух сверхдержав сводили обмен информацией к жалким крохам.

Но, начав выстраивать здание отечественной военной гидробионики на заросшем бурьяном пустыре, наши исследователи всё больше набирали темпы, постепенно наступая на пятки, а затем – и тесня на обочину прежнего лидера.

Проводимые в Советском Союзе исследования по проблемам военной гидробионики обладали тремя отличительными признаками: системностью охвата, масштабностью и хорошей скоординированностью в рамках государства. Именно эта триада и позволила отечественным учёным за достаточно короткий срок доказать свою полнейшую конкурентоспособность по отношению к американским коллегам.

Более того, по широте диапазона решаемых служебно-боевых задач, по уровню их научного обеспечения и технического оснащения мы вышли на передовые позиции в мире. Генеральное наступление продолжалось и по линии «мирной» гидробионики.

В Ленинграде специалисты Военно-Медицинской академии и Северо-Западного политехнического института развивали теорию биотехнических систем и создавали необходимые технические средства для гидробионических исследований. Здесь же, на берегах Невы, появилась первая в стране научно-исследовательская лаборатория биомедицинской кибернетики, которая затем была преобразована в Особое конструкторское бюро биологической и медицинской кибернетики (в дальнейшем – Научно-исследовательский конструкторско-технологический институт биотехнических систем).

Возглавил это научное учреждение инженер-капитан первого ранга, доктор технических наук, профессор Владимир Михайлович Ахутин – старинный отцов товарищ, с которым Николай Соломенко рубал курсантский паёк и постигал премудрости корабельного дела (после смерти академика А. И. Берга – признанный лидер отечественной школы биотехнических систем, лауреат Ленинской и Государственной премий). Под началом профессора Ахутина был разработан ряд биотехнических систем с использованием служебных морских животных.

В 70-е и 80-е годы военная гидробионика в СССР сформировалась как мощное и динамично развивающееся научно-техническое направление.

Инженер-капитан первого ранга, профессор (а в дальнейшем – инженер-контр-адмирал и действительный член Академии наук СССР) Соломенко в течение двух десятков лет бессменно направлял работу Проблемного Совета ВМФ по гидробионическим исследованиям и служебному использованию морских животных. За это время из четырёх стратегических направлений научного поиска три были успешно реализованы.

Согласно оценкам экспертов, Океанариум ВМФ СССР вырос в научно-исследовательский центр, равного которому не было в Европе, а по научному потенциалу сотрудничающих с ним институтов и конструкторских бюро – и в мире.

Мечта о «корабле-дельфине» обрастала формулами расчётов, обретала всё более реальные черты. В научной работе профессора Соломенко всё большее место занимал поиск новых конструкционных материалов. Тех самоновейших материалов, которые бы даровали подводной лодке, во-первых, высочайшую прочность (и, соответственно, возможность существенно наращивать  глубины погружения), а во-вторых, – уникальную дельфинью способность перемещаться в водной среде, не порождая тормозящих завихрений. 14 научных трудов, выполненных лично им или в соавторстве, отец посвятил высокоэффективным материалам для обшивки подводных кораблей.

10 мая 1979 года по инициативе члена-корреспондента АН СССР Соломенко состоялось заседание Президиума Академии наук с участием Главнокомандующего Военно-Морским флотом С. Г. Горшкова. На этом заседании Николай Соломенко выступил с докладом «Состояние и перспективы гидробионических исследований и пути их реализации».

А спустя пять лет, 3 ноября 1984 года, постановлением ЦК КПСС и советского правительства ему была присуждена Государственная премия СССР – с туманной формулировкой: «за комплекс научно-прикладных работ в области биологии».

Не знаю, что скрывается за этой обезличенной фразой. Но так хочется верить, что мечта Николая Соломенко материализовалась, что «корабль-дельфин» сошёл со стапелей и заступил на боевое дежурство – на благо Отечеству и на горе его врагам.

(Продолжение следует)