С Владиславом Мефодьевичем Шаповаловым, членом Союза писателей России, участником Великой Отечественной войны, Почётным гражданином Белгородской области, я познакомился в 2004 году. После переезда на мою малую родину из Украины я однажды зашёл в редакцию районной газеты «Приосколье», чтобы показать рукописи стихов. Тогда на слуху были белгородские книжные издательства «Везелица», «Крестьянское дело», но мне в редакции посоветовали обратиться к Владиславу Мефодьевичу Шаповалову именно как  к издателю книг. Поехал к нему в город Белгород. Ко мне Владислав Мефодьевич отнёсся по-отечески, сразу предложил опубликовать подборку стихотворений о войне в журнале «Звонница», главным редактором которого он  является с 1997 года. Я  согласился. А потом  мы  приступили к работе над  моим первым поэтическим сборником. Благодаря исключительно Владиславу Мефодьевичу Шаповалову появилась на свет книга «Трудная дорога», и Владислав Мефодьевич стал моим «крёстным отцом» в литературе, за что я благодарен судьбе и этому человеку. Низкий поклон ему, талантливому писателю, публицисту и издателю, ветерану-фронтовику, прошедшему горнило испытаний на полях сражений Великой Отечественной войны. Мое сотрудничество с журналом «Звонница» продолжается до сих пор…

 

Идти навстречу друг другу…

Случилось это зимой на трассе Колыма в 1984 году. Мы выехали из посёлка Ягодное в город Сусуман на автомобиле «Волга» ГАЗ-24. Автомобиль этот не для поездок в зимнее время по северным трассам, но так вышло. Поднялись на последний перевал, до Сусумана оставалось несколько километров пути. И вдруг на перевале мотор заглох. Мы вышли из машины, сгрудились возле поднятого капота, пытаясь хоть чем-то помочь водителю, человеку не военному, гражданскому.

– Нужен трос, если не стащат с перевала, замёрзнем, – огорчённо выдавил из себя шофёр. На перевале пронизывающий ледяной ветер быстро охладил двигатель до минусовой температуры. Рации нет, темнота, и никаких перспектив. Внезапно возник свет фар встречной автомашины. Подъехала гружёная «татра», водитель сразу пригласил нас в кабину, подал термос с горячим кофе, а сам пошёл помогать нашему шофёру. Но двигатель не запускался. Тогда незнакомый шофёр быстро развернул свою машину, водители подцепили трос к «Волге», и мы благополучно съехали с перевала, где нас на въезде в Сусуман уже ожидал на уазике обеспокоенный задержкой начальник гарнизона. Поблагодарив водителя «татры», я спросил, не нарушили ли мы его планы.

–  Нет, так у нас на «северах» заведено – сам могу попасть в аналогичную ситуацию, –  ответил мне незнакомый водитель. Я пожелал ему счастливого пути, и больше мы никогда не встречались.

Прошло 10 лет. Возвращаясь в 1994 году из Украины домой, в Россию, поздним октябрьским вечером на трассе Белгород – Чернянка у меня кончилось топливо в бензобаке. До райцентра 10 километров, вблизи лес и тишина. Выставил на дорогу рядом с автомобилем пустую канистру, поставил аварийный знак, жду помощи. Бензин тогда был на заправках редко, потому и попал в неприятную ситуацию. Стемнело окончательно. Редкие попутные машины, завидев меня с поднятой рукой, резко увеличивали скорость. Время было такое. Чтобы не замёрзнуть, надел армейский бушлат и простоял у машины до пяти часов утра. И вдруг встречный «Москвич», проехав мимо меня метров сто, остановился и задним ходом подъехал ко мне. Узнав причину моей остановки, водитель «Москвича» откачал мне из своего бака четыре литра бензина и, не взяв за бензин денег, пожелал мне счастливого пути…

 

Поездка в столицу

После начала денежной реформы 1961 года я, четырнадцатилетний пацан, поехал 3 января 1961 года на зимние каникулы с бабушкой в столицу – в город Москву, чтобы там проведать её родного брата, проживавшего в Волоколамском районе Московской области. Поезд доставил нас на Павелецкий вокзал, и мы с вещами вышли на привокзальную площадь. Надо было решить, как добраться до метро «Рижская», поскольку в Москву мы приехали впервые и совершенно не ориентировались в этом большом городе. Не успел я и глазом моргнуть, как ко мне подошёл шустрый мужичок и спросил:

– Куда путь держите?

Я честно сказал:

– Метро Рижская.

– Я вам помогу, – ответил скороговоркой шустрячок и, взяв чемодан из рук бабушки, увлёк нас за собой в метро.

С двумя сумками в руках я устремился за ним, бабушка поспешала следом. Спустились по эскалатору в метро, прошли по переходу и вскоре оказались на месте, у Рижского вокзала. Бабушка, обрадовавшись такой быстрой поездке в метро, спросила у нашего «благодетеля», что с нас причитается «за услугу»?

Мужичок без зазрения совести сказал:

– Трёшник.

Бабушка была просто обескуражена: за три рубля, или за 30 рублей в старых деньгах, в деревне надо было месяц работать в колхозе, а тут за полчаса «лёгкого труда» – отдай столько же и не греши. «Хорошо устроились, москвичи»,  –  подумал я, и подал мужику три рубля по одному рублю новыми хрустящими купюрами…     В электричке, в пути следования из Москвы до станции Чисмена, попутчик в разговоре со мной с усмешкой поведал, что за три рубля мы могли спокойно доехать от Павелецкого вокзала к Рижскому на такси… Век живи – век учись!

 

Знакомство с творчеством Владимира Высоцкого

До 1965 года я о творчестве Владимира Высоцкого ничего не знал. А в 1965 году поступил в Московский государственный университет на юридический факультет. В 60-е годы у Владимира Высоцкого были друзья в студенческом  доме культуры  МГУ, и он иногда приезжал в университет, в главное здание МГУ на Ленинских горах, и пел свои песни в ДК и в аудиториях.

На первом курсе мы жили в общежитии на Ломоносовском проспекте, рядом с улицей Мосфильмовской. Тогда на «Мосфильме» снимали «Анну Каренину». Напротив нашего общежития рабочие киностудии поставили бутафорский вокзал. На съёмки прибыли режиссёр, оператор, осветители, актёры с массовкой, подогнали состав с паровозом – кино! Спустя некоторое время в Москву приехала группа «Беларусьфильма» на съёмки кинокартины «1000 окон»  – имелся в виду МГУ. Снова массовка (три рубля платили), помощник режиссёра по массовке (в фильме он попал в кадр) жил в нашем общежитии на втором этаже; там же, в выделенной ему комнате, он отбирал нас для участия в съёмках. Меня он тоже пригласил сниматься, и я с ним познакомился. Съёмки проходили как возле главного здания МГУ, так и внутри него. Машина киностудии всегда стояла под окнами общежития. Однажды, проходя мимо, я услышал из этой машины гитарный перезвон и хрипловатый голос: «Не пиши мне про любовь – не поверю я…» Поскольку помощника режиссёра я уже знал, то поздоровался с ним и спросил:

– Кто это поёт?

Он мне ответил:

– Высоцкий с Таганки.

В театр на Таганке я тогда не ходил, Высоцкого на сцене не видел и голос его не слышал. А в то время радиолюбители с помощью приставок к радиоприёмникам и радиоламп крутили  на средних волнах по городам и весям страны рокн-ролл, буги-вуги, дворовые песни, и как определить, кто исполнитель? Но когда я услышал от помощника режиссёра, что поёт актёр, то подумал, что песня из спектакля. Я и сам в художественной самодеятельности частенько пел песни под баян. И, не дослушав песню до конца, я пошёл по своим делам, как-то не зацепило.

Когда на втором курсе мы перешли жить в главный корпус МГУ на Ленинских горах, то я купил себе катушечный магнитофон «Айдас» и стал переписывать у друзей записи всех известных в студенческой среде песен. Записи были плохого качества, иногда и слова было трудно разобрать. Помню, переписал «Над Канадой» Александра Городницкого, «Если я заболею» Ярослава Смелякова, «Охотный ряд» Юрия Визбора и песни Владимира Высоцкого из кинофильма «Вертикаль»: «Песня о друге», «Здесь вам не равнина», «Военная песня», «Прощание с горами». Другие песни  Высоцкого я тогда не переписывал по понятной причине, но записи этих песен слушал: «На нейтральной полосе», «Про Серёжку Фомина», «Лукоморья больше нет», «В заповедных и дремучих…», «Красное, зелёное», «У тебя глаза – как нож», «Наводчица», «Про уголовный кодекс», «Что же ты, зараза, бровь себе подбрила…» и т. д. Как-то в лифтовом холле нашей зоны «Б» я увидел на стенде для объявлений фото выступления Владимира Высоцкого в аудитории МГУ: у микрофона Высоцкий с гитарой, а на полу катушечные магнитофоны расставлены. После проката фильма «Вертикаль» все мы Высоцкого уже знали в лицо. Актёр тогда на своих выступлениях разрешал студентам записывать его песни. И никому в голову не приходило забрать  фотографию Высоцкого себе на память; эти фото никто не трогал, и они долго оставались на стенде. Но популярность Высоцкого росла, и начался настоящий ажиотаж по поиску и распространению записей его песен, поскольку стихи не печатались, а виниловые пластинки с песнями из кинофильма «Вертикаль» слушателей уже не удовлетворяли. Как с грустью говорил сам Владимир Семёнович: «Если бы 150 лет назад были магнитофоны, – возможно, какие-нибудь стихи Александра Сергеевича тоже были бы записаны только на магнитофоны».

После того, как Высоцкий спел песню, написанную в 1965 году, посвящённую своему другу Игорю Кохановскому  «Мой друг уедет в Магадан»,  её часто переписывали  поклонники творчества Владимира Семёновича, или Володи, как он сам просил его называть. И когда я проходил службу в Магадане, то там эта песня  звучала и днём, и ночью из каждого окна: «Мой друг уедет в Магадан – // Снимите шляпу, снимите шляпу! // Уедет сам, уедет сам – // Не по этапу, не по этапу…» Переписал и я эту песню на свой магнитофон. А уже в Одессе, куда меня перевели служить, Высоцкого не только знали по его песням, но и помнили по участию в съёмках фильмов «Опасные гастроли», «Короткие встречи», «Место встречи изменить нельзя», в которых он исполнял роли главных героев. И кассеты с записями его песен уже можно было свободно найти и переписать, что я и делал.

…На период Московской олимпиады 1980 года вышел приказ министра обороны СССР, запрещающий откомандировывать в Москву военнослужащих до её окончания, и проститься с умершим 25 июля 1980 года Владимиром Семёновичем Высоцким никто из моих друзей-офицеров, проходивших службу далеко от Москвы, не смог. Вот такая история.

 

Перемещение по службе

Май 1971 года выдался по-настоящему тёплым, весна вступила в свои права. Хотелось погулять по весеннему лесу, который плотной стеной подступал к нашей воинской части. Солдаты моего взвода несли караульную службу, остальные занимались по распорядку дня. Я находился в канцелярии батареи, когда поступил звонок от дежурного по части: немедленно прибыть в штаб. Не понимая причины столь срочного вызова, по пути в штаб мысленно прокручивал в памяти события минувшей ночи. Нет, в карауле всё прошло без происшествий, по поведению солдат взвода в казарме тоже никаких замечаний от командира батареи не было. Дежурный по части майор Гришачёв, с которым у меня сложились дружеские отношения, указал на дверь кабинета на первом этаже штаба и тихо произнёс:

– Военный  прокурор  ждёт.

На душе сразу отлегло: в соседнем подразделении между солдатами строительной роты накануне произошёл конфликт в столовой, который явно тянул на неуставные взаимоотношения – старослужащий солдат умышленно опрокинул на голову молодого солдата бачок с кашей. Я зашёл в кабинет и представился седому подполковнику с эмблемами военного юриста, который, сидя за столом, рассматривал  какие-то бумаги и курил. Подполковник назвался военным прокурором гарнизона и, не давая мне опомниться, спросил:

– Это правда, что вы имеете высшее юридическое образование?

– Так точно, окончил юридический факультет МГУ, – повоенному отрапортовал я.

– У меня следователей не хватает, а вы сидите здесь со взводом солдат, почему?

– На военной кафедре готовили командиров мотострелковых взводов, – коротко отчеканил я.

– Хотите служить в военной прокуратуре?

Здесь позволю небольшое отступление от излагаемых событий. Недели за две до вызова к военному прокурору другой подполковник, но из особого отдела гарнизона, проводил со мной ознакомительную беседу на предмет откомандирования меня для прохождения дальнейшей службы в КГБ СССР и направления меня на учёбу в соответствующую школу, но я наотрез отказался, чем вызвал недовольство у нашего  капитана из особого отдела, который присутствовал при проведении беседы  в кабинете своего начальника. А потому я, не раздумывая, согласился служить в военной прокуратуре и тут же подал рапорт по команде. Военный прокурор уехал, пообещав решить кадровый вопрос в течение недели. В Главной военной прокуратуре, к моему искреннему удивлению, слов на ветер не бросали, и буквально через полмесяца я был откомандирован из части в распоряжение Главного военного прокурора и назначен на должность военного следователя военной прокуратуры одного из гарнизонов Московского военного округа. Впереди были годы тяжёлой, но интересной и ответственной службы в правоохранительных органах…

 

На Крайнем Севере

На дворе стоял январь 1982 года. 12 лет моей службы в Вооружённых Силах СССР прошли в партизанском крае, на Брянщине. Исходя из многих обстоятельств службы, в том числе и учитывая недостаточную выслугу лет (военная кафедра тогда в срок службы не засчитывалась), я подал рапорт по команде об откомандировании меня для прохождения дальнейшей службы в районы Крайнего Севера, где год службы засчитывался за два. Мне был предложен Магадан, и в начале июня 1982 года поступил приказ об откомандировании меня из Московского военного округа в распоряжение Командующего Дальневосточным военным  округом. Впереди меня ждал суровый Север, как минимум, на три года. 24 июня 1982 года я выехал из Брянска поездом до Москвы, а затем из аэропорта Домодедово на ИЛ-62 вылетел в Магадан. Восемь часов полёта прошли в томительном ожидании. Уже на подлёте к Магадану самолёт взял курс на запасной аэродром Анадыря. Из кабины вышел пилот и, поскольку я сидел в кресле первого ряда от кабины лётчиков, он сказал мне, что в Магадане нелётная погода. Только через два часа самолёт совершил посадку в аэропорту Анадыря. В иллюминатор я увидел заснеженные сопки и пожухлый олений мох – ягель на земле, за бортом лайнера. Первыми в салон фюзеляжа самолёта зашли пограничники, одетые в шинели. В здании аэропорта было холодно и неуютно. В буфете – довольно скудный выбор закусок и напитков, но была копчёная красная рыба. Задержка вылета длилась двенадцать часов, и мы снова в воздухе. Наконец, приземление в аэропорту Магадана. Когда я увидел зелёные лиственницы у здания аэропорта, сразу приободрился – на Колыме стояло короткое лето. Первая неделя прошла в вынужденной акклиматизации, мой организм приспосабливался к новому климату: днём и ночью было светло, хотелось постоянно спать… Но это обычное явление для всех прибывающих на Крайний Север. Добираясь до Магадана, я ещё в поезде «Брянск-Москва» сочинил небольшое стихотворение «Я на годы покинул  родной уголок». Тогда это был уже не первый  мой перевод к новому месту службы. А затем, на Колыме и Чукотке, я написал цикл стихотворений, вошедших в поэтический сборник «Северное сияние». Так рождались стихи: «Я на годы покинул родной уголок, // Я  на годы покинул  родной уголок, // Под стальной перестук засыпаю. // Мчусь я в синюю даль от молвы и от склок, // Захотелось бродить по припаю. // Наяву и во снах я не в силах унять // Холодящую сердце тревогу. // Лишь успел на прощание друга обнять, // И с котомкою снова в дорогу…»

 

Привычный маршрут

В условиях Крайнего Севера командирские занятия и учебно-сборовые мероприятия с офицерами запаса, проживающими на бескрайних дальневосточных просторах, организовывать и проводить было архисложно: как говорится, девять месяцев зима, остальные – лето. Оборудованные войсковые стрельбища в районах Колымы и Чукотки по пальцам перечесть можно, поэтому командованием Дальневосточного военного округа было принято решение проводить сборы офицеров запаса на войсковых полигонах Дальнего Востока в период учений, как плановых, так и внезапных, куда доставлять их самолётами. В 1984 году такой приказ в Магаданскую область поступил в феврале. На Колыме это период пурги и лютых морозов. Оповестить и собрать на сборный пункт офицеров в назначенное время было несложно – бомжей среди нашего контингента не было, люди имели постоянные места проживания и работы, все с высшим или средним специальным образованием. А дальше действовали, исходя из количества призываемых на сборы офицеров запаса, военно-учётных специальностей и сроков прибытия в пункт назначения.  Сразу после получения сигнала о призыве на сборы в Магаданском аэропорту был зафрахтован самолёт. Чтобы не создавалась неразбериха, прибывающих офицеров разбивали на отдельные команды, состоящие из мотострелков, артиллеристов, танкистов, связистов и т. д. Некоторые из них уже пропустили по маленькой для сугреву ещё до прибытия в аэропорт, а кто-то взял с собой заветную бутылочку в дорогу. У всех было приподнятое настроение: одни предвкушали снова окунуться в армейский быт – построения, марши, стрельбы, оценка результатов. Другим просто хотелось на время отойти от бытовых проблем. А уж перелётами на «северах» никого не удивишь: Магадан – Хабаровск – привычный маршрут…

До вылета оставалось не более часа. Офицеры запаса, призванные на сборы, спецконтроль прошли без особых приключений: весь винно-водочный запас у пассажиров был изъят, и началась посадка в самолёт ТУ-154, вылетающий рейсом Магадан – Хабаровск. Двухчасовой перелёт запомнился, как короткое мгновение. И мы в Хабаровске. Город встретил нас пронизывающим ледяным ветром, отчего двадцатиградусный мороз показался колымским, тридцатиградусным. Быстро добрались на выделенных автобусах на железнодорожный вокзал, разместились в плацкартном вагоне, и в путь, до станции Биробиджан. На конечную станцию прибыли часов в семь утра и без раскачки на вездеходах выехали в район учений. До нашего прибытия палатки на полигоне уже были утеплены лапником, обвалованы снегом, внутри горели печки-буржуйки. Это постарались отцы-командиры воинской части, куда мы прибыли для пополнения и боевого слаживания. Обмундирование офицерам выдали по сезону: армейские полушубки, валенки, меховые шапки-ушанки и полевую форму. Оружие и боеприпасы получили на пункте боепитания. Учения продолжались пять дней. За это время ни одного несчастного случая не произошло; не было даже лёгких обморожений, что вполне допустимо в условиях зимы…

На обратном пути  спели песню романтиков Севера «Колымский маршрут», на слова Михаила Анисимова, то есть мои: «Мы с другом катим в Сусуман, // Я не цитирую роман, // Я говорю не о ГУЛАГе. // Приятель – старый мариман, // Решил набить себе карман // В тайге, на драге. // Хоть друг – романтик и аскет, // И заслужил свой партбилет, // А жил без фарту. // Нажил диагнозов букет, // Но не свалился в лазарет – // Судьбу на карту! // Стемнело. Движемся вперёд, // То не беда, что гололёд, // Зато нет смога. // И снова другу не везёт – // Карданный вал по днищу бьёт, // Нужна подмога. // Не торопись, дружок, в кресты, // Навстречу МАЗ везёт «хвосты», // Спасай артельщиков, новатор! // У восемнадцатой версты // Золотоносные пласты // Вскрывает мощный экскаватор. // Оно и вправду – тесен мир, // У нас один ориентир – // Дерзай, коль молод! // Пьём кофе – жизни эликсир, // В кабине временный трактир // И зимний холод… // Прошли последний перевал, // Держи уверенней штурвал, // Беде – отсрочка! // Коль не накрыл девятый вал, // Не перекрыл маршрут завал, // То надо выстоять. И точка!»