Юлия Р. Рассказ дочери воевавшего отца (Израиль): сейчас у него слезятся глаза и трясутся руки // сутулый маленький  // он доверчиво и с надеждой // заглядывает в лица своих собеседников // и смотрит не отрываясь // внимательно ловит //  каждое слово // а в соседней комнате на верхней полке // в пузатой папке  // лежит фотографий кипа // где он – // молодой и задорный // с белозубой улыбкой в офицерской форме  // расправленный // крепкий // смуглый // где-то в Берлине // или в Потсдаме // перед широкой дорогой в пространстве открытом  // пускает коляску похожую на корыто // с круглолицей девочкой – моей мамой.
Ноябрь – 14 декабря 2010 г.

1943 год. В Карелии шел снег. Он сыпался безостановочно, с противным бумажным шуршанием, царапал лоб и щеки, его приходилось постоянно смаргивать, смахивать с лица, он скрипел под ногами и говорил о том, что игры кончились, началась взрослая жизнь, началась война.

Папа убегал на фронт три раза. Первый – в 14 лет, потом еще два раза – в 15. Его ловили на узловых станциях и возвращали матери. Ему было не пробраться на фронт. Возвращали через всю страну, на  Алтай, к месту последней довоенной службы отца. Мать взмолилась, попросила, чтобы отец, бригадный комиссар, забрал непокорного сына с собой. Так в шестнадцать лет папа оказался в составе 32-й армии Карельского фронта. Его отец остался в штабе армии, а сын отправился туда, куда и хотел: на фронт, на передовую.

И все это теперь было его: и этот снег, засыпающий болотистую карельскую землю, и ледок, противно похрустывающий под ногами, и яркие капли раздавленной клюквы… Или это чья-то кровь? Снежные шапки на елях. Снежный нарост на сосне…

– Ложись! – чей-то истошный  крик. Мальчишку швыряет в снег чужая сильная рука. Выстрела папа и не слышал. А их было два: один – в него, неловкого и неумелого, другой – в финского снайпера, в «кукушку», что мягким тряпичным кулем свалился на землю. Наш снайпер оказался точнее, на папино счастье.

– Вот тебе и первое боевое крещение, – усмехнулся молоденький лейтенант.

Война для мальчишки началась внезапно.

Папу определили во взвод связи. Радиопередатчик он знал, увлекался со школы. Поэтому –  школа курсантов на фронте с июня по ноябрь 1943 года в отдельном полку связи 32-й  армии. Так и пошло. В ноябре его отправили служить в отдельную бригаду морской пехоты 32-й   армии Карельского фронта, где он и воевал до февраля 1944 года. Теперь он – настоящий радист.

У него были свои «А зори здесь тихие». Взвод связистов состоял  из одних девушек! Они были постарше, лет 19–25-ти. Сидели за своими аппаратами:

– Первый, первый, я седьмой…

– Сокол, ответьте Беркуту…

– Звезда, Звезда, не слышу вас, Звезда…

Когда папу спрашивали о фронтовых буднях, он отмахивался:

–Какие бои. Вроде и фронт, а вроде и тыл.

Клюква, брусника, болотца, подернутые ряской, кувшинки в бездонных «оконцах», запах сосновой смолы, постоянная опасность, враг, следящий за каждым твоим шагом…

Вот патефон был во взводе. Иногда устраивали себе праздник: включали наши пластинки, Клавдию Шульженко, и танцевали. Папа как единственный кавалер должен был приглашать всех девушек по очереди. Все очень серьезно, церемонно. Иногда девушки читали стихи. Иногда пели. Гитара тоже была. С робким бантиком. Это почему-то запомнилось.

Глухой морозной карельской зимой, когда птицы не рисковали высовывать свои носы из хвойных убежищ, а пальцы без перчаток намертво прилипали  к убийственному металлу автомата, его вызвали в штаб армии. Мотающийся по фронту отец хотел хоть один вечер провести с сыном. Они встретились, два воина,   мальчик и муж. Каково было отцу отпускать единственного сына  на передовую? Тем более что он знал: что позиционные бои скоро сменятся наступлением. А свидятся ли они снова? Бог весть…

Утром папа вернулся на попутках в расположение части.

Нервная суета, красные пятна на снегу, плачущие медсестры. Он не мог понять, что случилось. Мозг отказывался воспринимать увиденное. Знакомые лица, светлые, темные, русые волосы на снегу. И у всех, у всех запрокинутые головы и перерезанное горло… Абсолютно все девушки из его взвода были безжалостно убиты этой ночью финскими лыжниками-пластунами. (И это тоже была война – зарезать ночью крепко спящих безоружных девчонок.)  Белые тихие тени в маскхалатах на  коротких тупых лыжах  под тихим падающим снегом сумели пройти в наше расположение, оставляя за собой трупы караульных, и своими страшными ножами, финками, совершили преступление. Это была не война.  Не бой. Это было ритуальное убийство.

Папа научился убивать. Мальчишка, он не понимал, что значит забирать чужую жизнь. Да и после этой бойни им владело только одно желание: мстить. А стрелял он по-снайперски. Своим умением он даже заработал трофейный «вальтер» от командующего.

В одном из боев папа совершил свой обыкновенный  подвиг.

Он-то считал, что просто делал свое дело. Но получился подвиг.

Это его комбат во время атаки оказался оторванным от артиллерии. Это он осипшим голосом кричал: «Связь! Давай связь!» И никого не было рядом, кто мог бы ему эту связь дать. И тогда гвардии ефрейтор Константин Филатов, мой папа, схватил катушку с проводом и побежал по линии, нашел разрыв и соединил провода. Он держал эту связь собой, своим мальчишеским телом, и неслись по проводам слова приказов, и артиллерия подавила финскую батарею, и наши выжили, не отступили, и пошли в наступление…

За этот бой папа получил орден Красной Звезды. Награда нашла его не сразу. Уже после войны. 5 ноября 1954 года. Но нашла. И я всегда восхищалась рубиновым мерцанием пятиконечных  лучей на его груди. Папе очень шла форма. И этот благородный орден. И скромная медаль  «За боевые заслуги», и еще одна, «За Победу над Германией».  Орден Отечественной Войны II степени он получил уже позже, как ветеран, участвовавший в боевых действиях.

У Филатовых была большая дружная семья. Азовские моряки. В Петровские времена их сюда, в Бердянск, на Азовское море,  переселили из Воронежской области, строить корабли и плавать на них. Дед Елизар служил боцманом на броненосце «Потемкин» и не попал в революционную ситуацию только лишь потому, что свалился в Одессе с тифом, его списали в госпиталь и потом отправили домой выздоравливать. Папа всегда с удовольствием рассказывал о нем: «Вот у меня был дед!» Но все воспоминания начинались и заканчивались тем, что тот мог стукнуть кулаком по столу при малейшем непослушании жены или детей. И огненный  борщ выплескивался из тарелки на стол, как во время качки. Бабушка Мария безропотно все убирала. Флотские матросские порядки соблюдались неукоснительно. Сыновья, Павел и Спиридон, родились до революции, в 1907 и в 1916 годах. У зараженного революционными идеями отца и дети получились большевиками. Верующая мать, знаменитая на весь город костоправка  и травница, лечила с молитвой весь Бердянск.

Папа всегда говорил: «Бердянск – русский город».

Бабушка Мария, я еще ее застала, любила всех и за всех молилась. Суровые сыновья-комиссары не посмели порушить веру матери. Иконы висели в красном углу их крошечной мазанки всю ее жизнь.

Сыновья ушли на фронт.

Младший, Спиридон, служил в 164-м стрелковом полку 16-й стрелковой дивизии. В наступательных боях  под Волоколамском  он был тяжело ранен, потерял нижнюю челюсть. Политрук, он повел за собой бойцов после гибели командира. Это он взметнулся из окопа с пистолетом в руке, охрипшим, сорванным голосом крича: «Вперед! За Родину!» И солдаты поднялись, и страшный момент неуверенности прошел, и линия нашего фронта стала выравниваться, покатилась вперед. Громкое «Ура!» охватывало его со всех сторон, и немцы отступили. А он получил осколок в лицо, и кровь заливала белый полушубок, и мглился белый свет, но он все кричал и кричал, и звал за собой в атаку…

За этот подвиг он был награжден орденом Отечественной Войны I Степени.

«Волоколамское шоссе». Александр Бек. 28 Панфиловцев. Момыш-Улы. Это наша общая история. Спиридон Филатов… Это история нашей семьи.

Павел, старший, – Карельский фронт. 32-я армия. Но это после. А сначала…

Военная биография  Павла Елизаровича такая же, как у всех. Или почти всех, кто воевал с первого дня, кто прошел страшные дни отступления Красной Армии, кто выжил в котлах, устроенных немцами, кто не сломился, кто сумел вырваться и выйти к своим с оружием и знаменем.

В самом начале войны он служил в 24-й армии. Участвовал в боях за Ельнинский  выступ под командованием Г. К. Жукова. К октябрю ситуация изменилась. Немцы перешли в наступление. Вяземская операция не была для нас успешной.

Этот материал я нашла на поисково-историческом форуме.

Хронология гибели 24-й армии. Армии, состоявшей из мужественных и достойных людей.

«Доклад дивизионного комиссара К. Абрамова о боевых действиях 24-й армии в период 26 сентября – 14 октября 1941 года
Генеральный штаб Красной Армии
№ 647
10.03.1942
генерал-майору тов. Шевченко
По окончании Ельнинской операции из 24 А ушли на переформирование ставшие гвардейскими 100 сд (1я гвардейская), 107 сд (5я гвардейская), 120 сд (6-я гвардейская), 127 сд (2-я гвардейская), а также 102 тд, 303сд, два артполка РГКА и дивизион PC.

Следует отметить, что указанные четыре дивизии имели значительные потери в предыдущих боях за Ельню и к описываемому времени не успели еще пополниться, в силу чего количество активных штыков в полках не превышало 200–400.
24 А имела собранного отечественного оружия 24 000 винтовок, была послана заявка во фронт на пополнение, которое ожидалось в ближайшие дни.
…В двадцатых числах сентября части армии продолжали вести небольшие наступательные бои, а в конце сентября перешли к обороне. После Ельнинской операции противник на фронте 24 А активности не проявлял, отвел основную массу войск на фронт 43 А и в свой тыл, оставив против 24 А, по данным разведки, четыре стрелковые дивизии, которые вели оборонительные бои и строили оборонительные сооружения.
Из данных авиаразведки нам еще 27-28.09 стало известно о том, что немцы перебросили танки (до 300 штук) с фронта 24 А на Починок и далее на Рославльское направление. Одновременно стало известно о подходе со стороны Смоленска значительного количества мотопехоты, танков и артиллерии. С 26-27.9 стал сильно чувствоваться нажим противника на правый фланг 43 А.
29-30.09 противник подвез свою артиллерию на передний край обороны и 1.10 в 6 ч. 30 мин. начал внезапную, ожесточенную артподготовку по всему фронту 24 А, продолжавшуюся целые сутки с небольшими перерывами и захватившую тактическую глубину в 4-5 км. При этом артиллерия противника была подтянута к переднему краю настолько близко, что даже днем с нашей стороны были ясно видны вспышки от выстрелов орудий. Наша артиллерия отвечала на огонь противника не в должной мере, так как не было снарядов. Например, 103 ГАП РГКА майора Асатурова, приданный 19 сд, имел суточную норму 80 снарядов.

2.10 в 10.00 противник бомбил шестью самолетами штаб 24 А; потери 15 раненых. Штаб остался на месте. В это же время на фронте 24 А на ряде участков, особенно на участке 19 сд, немцы перешли в наступление. …В этот же день, т. е. 2.10, противник прорвал правофланговую 222 сд 43 А и начал выходить на левый фланг 24 А. Один батальон 9 сд, 1 МП с АП 106 мд в районе Холм-Шатьково приняли ожесточенный бой.
3.10 нажим пехоты противника с танками усилился в полосе 19 сд, угрожая прорывом. Немцы вели наступление большими массами, двигаясь густыми строями. Наши войска оборонялись очень упорно; имея малочисленный состав, ведя кровопролитные бои, продолжали удерживать рубеж.
Бои двух дней (4 и 5.10) были исключительно тяжелые и кровопролитные. Полки отстаивали буквально каждую пядь рубежа. На фронте 19 сд создавался типичный многослойный пирог, когда обе стороны, отрезав друг друга от основных сил, вели переходящие бои столь большой маневренности, что неожиданно появлялись у штабов, в тылу, с флангов.
315 СП капитана Лузина несколько раз полностью терял связь с батальонами и снова ее восстанавливал. Взвод охраны штаба этого полка принял бой с ротой немцев, непосредственно на КП и всю ее истребил. Комиссар полка старший политрук Халтаев был убит в бою. В этом же бою погиб начальник штаба 19 сд полковник Богуславский.
Потери с обеих сторон были очень большие. К вечеру 4.10 перестал существовать 32 СП 19 сд майора Шитова. От полка остались несколько человек, которые примкнули к своему левому соседу 315 СП. Майор Шитов и комиссар Гольчинский погибли в бою. Во второй половине дня 5.10 истек кровью 103 СП майора Пери; командир полка и комиссар полка старший политрук Иванеев были убиты в бою. Однако фронт армии продолжал держаться.
Стойкость бойцов и командиров, о чем я говорю без всякой опасности преувеличения, была настолько высока, что 282 СП майора Макагонова, приняв на себя удар танков и пехоты противника, в несколько раз превосходившего численно, 5.10 опрокинул немцев, истребив их почти полностью. Полк захватил почти 50 человек пленных, станковые пулеметы и другие трофеи и одним батальоном форсировал р. Стряну, на противоположном берегу которой были возведены значительные вражеские укрепления. 4.10, в третий раз, части 9 сд взяли Леоново и закрепились в нем, продержались до вечера 5.10 и только в ночь на 6.10. начали отходить на новый рубеж, согласно приказа. Эти бои правдиво описаны военным корреспондентом – политруком В. Величко в «Правде» за 20.10.
В то время как войска армии удерживали рубеж, противник, наступая с района 43 А во фланг и тыл дивизиям 24 А, дерущимся за Ельней, занял Б. Липня, д. Рябинки, Клемятино, ст. Коробец. 9 сд оказалась в мешке, имея только один узкий выход на Ельню вдоль фронта.
…5.10 сильно потрепанная 9 сд, выйдя из мешка, заняла фронт линии обороны г. Ельня по линии Леонидово; 1 МП 106 мд с АП занял оборону юго-восточнее 2 км Ельни; 19 сд продолжала удерживать рубеж 2-3 км западнее Ельни. 103 мд и 309 сд продолжали занимать прежние рубежи, не отходя ни шагу.
Во второй половине 5.10 309 сд вынуждена была сменить КП, оттянуть артиллерию к железной дороге. Расположившись в совхозе «Отрадное» организовала огневой артналет на противника и за огневым валом контратаковала и отбросила немцев на исходные рубежи.
Войска продолжали упорно обороняться, создавая полукольцо обороны на левом фланге, вокруг города Ельни, с центром на юго-запад. Штабы 106 мд, 19 сд и 9 сд сосредоточились в г. Ельне – район кирпичного завода. Вторые эшелоны и тылы дивизий в значительной мере были отрезаны противником от войск и штабов дивизий. Дорога Ельня – Мархоткино через Ярославец была занята противником. Группы немецких танков прорвались через боевые порядки нашей пехоты и подходили к самому противотанковому рву, что на западной окраине Ельни, но, встреченные артиллерийским огнем, возвращались обратно.
…Штаб 24 А вынужден был перейти на запасный КП – д. Волочек. Связь в это время с дивизиями, за исключением 8 сд и 6 сд, осуществлялась только по радио. 8 сд, направленная для прикрытия левого фланга 24 А, не смогла удержать противника на ширине фронта в 20 км Ельня – Коробец, последним была растрепана, и немцы, продолжая атаки, двигались в тыл войскам, дерущимся за Ельню.
…генерал-майор Ракутин предупредил командиров дивизий о том, что приказ на отход армии отдан не будет.
…6.10 между дивизиями и полками продвинулись немецкие батальоны пехоты с танками. Противник не давал возможности полкам 9 сд, 106 мд и 19 сд оторваться для выполнения новой задачи, и они вынуждены были, отходя, согласно приказа, вести ожесточенные бои в кольцевом окружении. 6 сд, принимая ранее созданный район обороны, не могла его удерживать в силу того, что все оборонительные рубежи были построены фронтально, не имели отсеченных позиций и в силу того, что противник на эти рубежи наступал с тыла.
К вечеру 6.10 24 А, истекая кровью, ведя жестокие бои, уже потеряла большинство своего состава полков, которые полегли на обороняемых рубежах за Ельней. Продолжали оставаться лишь небольшие группы – остатки полков, объединявшиеся вокруг штабов дивизий.
…Штаб 24 А оказался отрезанным от частей и от Семлева, имея за спиной р. Осьма с топкой поймой, вынужден был с остатками 9 сд, 8 сд, 6 сд, армейскими частями, танковой группой, большим количеством тяжелой артиллерии и тылов отходить с боями на Семлево по дороге Волочек-Семлево.

…При переправе у Дорогобужа через р. Осьма скопилось колоссальное количество артиллерии, обозов, автомашин, повозок. Несмотря на воздействие противника с воздуха, войска все-таки довольно организованно переправились, взяв направление по дороге на Семлево. В лесах после переправы они привели себя в порядок. Паники в этот момент в войсках не наблюдалось. Однако произошло совершенно ненормальное явление – во главе движения оказались автомашины, обозы, артиллерия. Весь этот поток двигался через Семлево на Вязьму, сзади двигалась пехота. Когда я говорю о стрелковых полках и дивизиях того времени, то вновь подчеркиваю, что в результате беспрерывных боев пехоты осталось очень мало. В большинстве полков насчитывалось 50-100 активных штыков, если не считать 2-3 полнокровных дивизий 20 А, которые шли в порядке. Большинство двигавшейся артиллерии было без снарядов, а тракторы оставались без горючего (без солярки). 7.10 противник окончательно занял Дорогобуж и Волочек, к вечеру повел наступление на Семлево с юга, выходя на большак Семлево – Вязьма. В это время 309 сд только еще начала отход в направлении Дорогобужа. Она пыталась штурмом прорваться через этот город и произвела несколько атак. Основная масса людей 309 сд полегла на окраинах Дорогобужа, в том числе командование дивизией и командование полков. Прорвалось ночью только около 180 человек.
…Наряду с подлинным героизмом и полнейшим хладнокровием таких командиров, как Асатуров, Башилкин, должен отметить исключительную недисциплинированность другой части командиров. Например, у Семлева шесть артполков самовольно снялись и ушли в самую критическую минуту, оставив пехоту без артиллерийской поддержки. Так же самовольно снялись и ушли отдельные батальоны, и за Семлево дрались фактически одни части 19 сд и орудийные расчеты Башилкина и Асатурова.
…В 16.00 8.10 в Семлево прибыл начальник штаба 24 А генерал-майор Кандратьев с частью штаба и двумя десятками автомашин. Генерал-майор Кондратьев взял на себя командование обороной Семлева, имея телефонную связь с генерал-майором Ракутиным, двигавшимся со штабом армии и частью войск на Семлево.
В 17-19 часов 8.10 штабом 24 А был получен приказ командующего 20 А, которым указывалось, что 24 А подчиняется ВС 20 А, который организует выход войск из окружения. Командующий 20 А генерал-лейтенант Ершаков приказал организовать прорыв, имея круговую оборону такого порядка: 20 А прорывает на фронте Вязьма – Волоста – Пятница, 24 А – на фронте Волоста – Пятница – ст. Угра. Хочу отметить, что идея организации прорыва на очень широком фронте не могла иметь успеха. Это решение принималось без учета реальных войск, в расчете на якобы полнокровные цельные дивизии, и не учитывалось, что дивизий фактически не было, а были штабы, имеющие отдельные, очень малочисленные полки.
Вторая ошибка генерал-лейтенанта Ершакова заключалась в том, что он, пренебрегая разведкой, не приведя войска в порядок, решил осуществить прорыв с ходу. Войска, так или иначе вырывавшиеся из окружения, не выполняли приказов, не расширяли и не закрепляли прорыва, а стремились во что бы то ни стало скорее уйти. В силу этого бросали артиллерию и обозы, а последние,  боясь отстать, устремлялись вперед пехоты, загромождали дороги и вязли в болотах.
Вместо организованного удара на прорыв, в полном беспорядке, южнее Вязьмы в районе Селиваново – Панфилово, Молошино, ст. Стогово, Подрезово, Гредякино в одну кучу скатились и перемешались остатки войск трех армий: 19 А, 20 А, 24 А – преимущественно артиллерия, обозы и спец. части.
Генерал-майор Ракутин и его часть штаба тем временем продолжали прорываться в Семлево. Генерал-майор Кондратьев с другой частью штаба, находящейся в Семлево, имел связь только со штабом 106 мд и со штабом 19 сд. Таким образом, 24 А не могла занять направлений, указанных в приказе генерал-лейтенантом Ершаковым. Вечером 8.10 была получена радиограмма генерала армии Жукова, приказывавшего держаться компактно и прорываться через Вязьму на Гжатск. Больше никаких телеграмм и других указаний, а также и грузов штаармом 24 и войсками получено не было.
Вечером с 22-23 часов 8.10 немцы, прорвав оборону с севера, через ст. Семлево вышли на северную окраину поселка Семлево. Генерал-майор Кондратьев с частью штаба 24 А вынужден был под давлением противника перейти на новый КП в район д. Молошино.
Утром 9.10, следуя за 139 сд, 24 А, ввязавшаяся в бой с противником часть штаба, возглавляемая генерал-майором Кондратьевым, оказалась в кольце немцев в районе Панфилово. Дальнейшая судьба этой группы штаарма и судьба штаба армии, шедшего с генерал-майором Ракутиным, мне неизвестна, так как в это время я находился в бою вместе с полковником Утвенко, командиром 19 сд, организуя прорыв войск в направлении Селиваново. Начальник штаба генерал-майор Кондратьев с работниками штаба оставались позади нас, и как онидействовали, я не знаю.
В районе Панфилово прорыв войск, состоящих главным образом из артиллерии и обозов, организовывал генерал-майор Котельников. Его целью было вывести артиллерию, которой здесь скопилось огромное количество. Было предпринято семь атак, часть артиллерии и пехоты прорвалась и ушла из окружения, но большая часть осталась, в силу недисциплинированности многих командиров, стремившихся прорваться самостоятельно, а также еще и потому, что отсутствовали снаряды и горючее для тракторов. В последней атаке 14.10 генерал-майор Котельников был убит. В лесу остались небольшие группы войск и отдельные люди, организующиеся для выхода мелкими группами. По сообщению комиссара штаба 9 сд, старшего политрука Нехаева в этом районе также погибли командир 9 сд, генерал-майор Богданов, и комиссар 9 сд, бригадный комиссар Прохоров.

Из сообщений бойцов и командиров 20 А, которых я встречал, выяснилось, что последний раз его (генерал-майора Ракутина. – Е. П.) видели в 6 км восточнее Семлева. С ним следовали майор Мошин и ряд других работников штаба. Куда они девались впоследствии – сказать не могу.
Бригадный комиссар Березкин – комиссар штаба 24 А был тяжело ранен по дороге Волочек – Семлево. По рассказам очевидцев, генерал-майор артиллерии Машенин, не доходя Семлева, был ранен в обе ноги и застрелился. Дивизионный комиссар Князев – комиссар тыла 24 А,

 генерал-майор Сиваев — начальник ВОСО 24 А двигались в ВС 20 А.
О генерал-лейтенанте Лукине ни от кого и ничего не слышал ни в период боев, ни в период выхода из окружения.
Вышли из окружения ряд работников штаба 24 А, в частности начальник штаба генерал-майор Кондратьев, который сейчас работает начальником штаба 33 А.
Из войск вышли из окружения остатки 19 сд, 106 мд, 9 сд, выведен полностью артполк РГКА 24 А, значительная часть тылов армии и станция снабжения.

Мне осталось сделать лишь несколько выводов, чтобы закончить освещение затронутого Вами вопроса из действий 24 А после Ельнинской операции до нового формирования:
Первое: 24 армия полегла, обороняя свой рубеж; второе: остатки частей армии начиная с 7.10 отходили согласно приказу, с непрерывными боями.
Член Военного совета 24-й армии
Дивизионный комиссар (К. Абрамов)
9.03.42 г. г. Тула.»

Согласно записи в наградном листе моего деда, подполковника Павла Елизаровича Филатова, он вывел из того окружения 24-й армии около 300 человек. Он остался единственным командиром, старшим по званию, и принял командование на себя. Во время прорыва, двухдневного ожесточенного боя, он был тяжело ранен в голову.

Дед не сломился. Он сумел вырваться из ада окружения и вывести людей. Он совершил подвиг.

После ранения, с апреля 1942 года, т.е. с момента начала формирования 32-й армии, он – военный комиссар Оперативного отдела штаба армии. Потом – замначальника политотдела штаба.

А мать… О сыновьях болела душа простой женщины.

И внук,  веселый жизнерадостный Костик, тоже там, в огненном месиве. Господи, спаси их!

Сердце матери и бабушки изнывало от боли. И только Божьей Матери она могла излить эту свою боль.

Бердянск был в оккупации.  Слава Богу, что не нашлось среди соседей предателя, который бы выдал старую мать красных комиссаров.

Дед уже умер. А она дождалась с Победой своих сыновей и внука. Раненых, но живых.

…Войну папа закончил под Кёнигсбергом в составе 3-го Белорусского фронта. С февраля 1944 года по апрель 1945-го он воюет в составе Отдельного  дорожно-эксплуатационного батальона 36-й Военно-автомобильной дороги.

 С фашистами было уже все ясно, и его отправили учиться в военное училище в Киеве. Короткий отпуск. Он едет в Карелию к отцу, оттуда – к матери, через Ленинград. И в поезде он видит девочку, которая постоянно водит туда-сюда через весь вагон своего маленького брата.

Девочку звали Ирина. Рина. Риночка. Это была моя мама.

Ее первое военное «путешествие»:

В начале июля 1941 года отчим, Захар Столяров,  отправляет одиннадцатилетнюю Рину и трехлетнего своего сына Гришу, ее сводного брата, в Новгород. Война еще далеко, жизнь продолжается, пусть дети наберутся сил… Почему так произошло – не знаю. Человек, работающий в Смольном, должен был бы владеть ситуацией. Но случилось именно так. Двое маленьких детей приезжают на поезде в чужой город к знакомым. Это женщина-врач. Она работает в пионерском лагере, куда забирает и маму с Гришей. С собой чуть-чуть вещей, трусики, кофточки. Немного еды: пара буханок хлеба, консервы. Еще не доехали до лагеря, как началась бомбежка. Мама рассказывала, как от воя самолетов закладывало уши. Дико закричал Гриша, прижался к старшей сестре, спрятался в ее коленях. Она не догадалась упасть или спрятаться. Просто стояла, прижимая к себе малыша, и во все распахнутые глаза смотрела, как взлетают на воздух и горят зеленые деревянные домики, в которых жила ребятня. Мир опять изменился. Только что были люди, живые, они двигались, кричали, размахивали руками – и вот уже ничего и никого нет. Только огонь, вопль боли и ужаса и вой самолетов.
Что такое «наши» и «не наши», девочка поняла сразу. «Не наши» убивали детей и раненых. На некоторых домиках был нарисован красный крест. Там оперировали бойцов. «Наши» спасали из огня. Какой-то мужчина уронил маму с Гришей и накрыл их собою.
Та женщина-врач погибла в деревянном домике с красным крестом на крыше. Надрывно кричала ее маленькая дочь. Она осталась жива, и кто-то из сестричек забрал ее с собой.

Память избирательна. Особенно детская. Как они оказались у поезда, мама не помнила. Поезд стоял в поле, спасительные зеленые вагоны. Толпа людей кинулась внутрь. Двоих маленьких детей не затоптали, даже подкинули в тамбур. Им удалось сесть в купе у окна. Но народу набивалось все больше и больше. Какой-то мужчина выдернул их из-за столика и закинул на третью полку. Сам сел на их место. Гриша заплакал. Поезд тронулся. Все вздохнули с облегчением. Июль. Жарко. Наверху – неимоверная духота. Потные человеческие тела закрывают окно и воздух. Колеса стучат, поезд набирает ход, и вдруг – душераздирающий крик: «Немцы»! Немецкие самолеты идут на бреющем. Видны лица летчиков, веселые глаза. Они летят вдоль состава и… стреляют. Пулеметные очереди по окнам. Сыплются стекла, вагоны перечерчены пополам. Крики боли и ужаса. Все, кто сидел у окон, погибли. Погиб и тот мужчина, который сел поближе к окну, чтобы дышать было легче. Теперь он уже не дышит. Поезд заскрежетал и остановился. Мама тащит рыдающего Гришу к выходу. Кругом кровь. Боль. Ужас. Дети выпадают из поезда и бегут к лесу.

Под Новгородом очень красивые леса. И ягод полно, и грибов. Но земля там болотистая. И дети, убегая от бомбежки, попадают в болото. У мамы на руках малыш и сетка с хлебом и консервами. Это весь их съедобный запас. По тропке с ребенком на руках ей не перейти на другую сторону. Она просит подержать сетку какого-то попутчика, переносит Гришу, хочет вернуться за сеткой – а на том берегу уже никого нет.
Так тоже было. Одни люди помогали, закрывали собой, протягивали руку, чтобы втащить в поезд. Другие отталкивали, забирали последнее.

Но какое-то чутье вело ее домой. И неодолимая сила привела их в спасительное болото, которое не погубило, но спасло, хотя и пришлось пролежать в воде какое-то время, держа на себе малыша. Немцы не улетали, они кружили над погибшим поездом и бомбили и поливали из пулеметов все вокруг, и лес, и болото. Это такая спортивная игра была у доблестных немецких асов: бомбить пассажирские поезда с мирными людьми. Охотиться за бегущими маленькими девочками, стрелять по ножкам маленьким мальчикам.

Риночка и Гриша выжили. Мама всегда потом говорила, что это Господь их вывел. И другого объяснения просто нет. Взрослые люди в такой ситуации погибали. А как без помощи взрослых могли выжить дети? Как пройти этот путь до Ленинграда? Как сесть в другой поезд? И чем, как не Божьей волей, был продиктован жест мужчины, когда он отшвырнул детей от окна? Ведь этим жестоким поступком он их спас.
Дети добрались на другом поезде. Московский вокзал. Оцепление. Их хотели сразу забрать в детдом, но мама настояла и позвонила домой. Благо жили недалеко, на Суворовском проспекте. На вокзал примчалась бабушка, принесла документы, и их отпустили.
Мама была ранена этими событиями на всю оставшуюся жизнь.
А дальше началась жизнь во время войны. Окна, заклеенные бумагой крест-накрест. Она сидит на широком подоконнике и отколупывает ленточку. Та шевелится, извивается. Фонарь качается, и его резкий свет делит комнату на полосы. Свет. Тьма. Белые ночи уже ушли. Темно. Страшно, когда бомбежки. Воет сирена, куда-то надо бежать. Разрывы, грохот, огонь. А одной ночью – зарево в полнеба. И испуганные лица у притихших людей. Бадаевские склады. Что теперь будет?
И пришел голод.
Страшно, когда есть хочется все время. Просто нет такого момента, когда ты забываешь о еде. У них три иждивенческие карточки, то есть самые маленькие порции хлеба. Их мать, а моя бабушка, Тамара Николаевна, как-то сразу слегла и работать уже не могла. Да и кем она могла работать в такое время: музыкант, пианист? И все трудности выживания легли на детские

мамины плечи. Она считала себя уже взрослой. Она заботилась обо всех. Она была самой сильной и выносливой. Это Риночка стояла в очередях за хлебом. Она же собирала щепки и досочки, чтобы топить буржуйку. А то приходилось топить и книгами, и мебелью. Маленький брат – ее неизбывная  боль и печаль. Вытащила, спасла и безмерно любила. Яркое воспоминание: мама приходит из булочной, объявили воздушную тревогу, но они всей семьей уже не спускаются в бомбоубежище. Привыкли. Гриша идет по длинному коридору, волочит за собой ушастого зайца и прижимается к мощной капитальной стене. «Ты что?» – спрашивает мама. «Так безопаснее», – отвечает малыш…

Она ходила за водой на Неву. Это было испытание. Осенью еще ничего, но зима пришла ранняя и очень морозная. Нева встала. Во льду прорубили проруби, и люди ходили туда за водой. И тонули часто. Лед, скользко, вокруг проруби – от пролитой воды надолбы. Спуск опасен. Но нет другого пути. И некому принести воды. Она одна это может. Однажды случилось страшное. Она опять пошла за водой, замотанная в бабушкин платок, в валенках, скользя и падая со своим ведром на санках. Это день. Белый снег, Нева вся в снегу и торосах, только из прорубей вырывается пар: очень холодно, и вода дышит. Черные тени людей отрываются от берега и медленно бредут к воде. Мама тоже присоединяется к процессии. Тут нужно действовать медленно, а

сил нет. Вокруг проруби лед синеет, становится прозрачным. Сотни и тысячи валенок или ботинок его уже отшлифовали. Под ним шевелится живая вода. Мама забрасывает ведро в полынью, тянет его на себя – и вдруг понимает, что вытащить уже не сможет, у нее нет упора и ее саму, такую легкую, в платке и шубейке, тащит в глубину за собой это страшное зеленое ведро.
Вода приближается, свет меркнет, ужас. Господи! Не вскрик. Писк. Мысль. И голос сзади: «Руку протяни! Руку давай! Руку, спасешься! Я спасу!»
В полуобморочном состоянии она протягивает онемелую руку, и мужчина сзади хватает ее за варежку и тянет, тянет на себя изо всех сил. Он вытащил. Он спас мою маму. Он спас меня, моего сына, моих внуков. И «свеча не угасла». А вот был ли он, и кто он был? Пока мама отдышалась, обернулась – вокруг никого не было. Только голос: «Протяни руку – спасешься!»

В этом карельском поезде папе 18 лет, маме 16.

Мама со своей мамой и братом Гришей возвращались из Петрозаводска, куда их вывез Захар Столяров, бабушкин гражданский муж. Блокада снята, и теперь он, проявляя «заботу», вывез их в Карелию «откормиться»,  где они окончательно чуть не  погибли от голода. Он забрал все их вещи, «чтобы им было удобнее и легче», деньги, посадил на поезд и отправил в Ленинград – без еды, без помощи. Больше они его никогда не видели. Бабушка слегла, ей было трудно пережить такое предательство, и все заботы легли на маму. Вот она и водила Гришу в уборную, потому как у малыша началось страшное расстройство желудка.

И тут появился папа.

Во-первых, с патефоном, который ему одолжил адъютант командующего армией. Должен же он был произвести впечатление! И произвел!

Во-вторых, со всем своим отпускным аттестатом, как только он узнал о бедственном положении семьи.

Папа стал их Ангелом-Хранителем. Курсант, каждый свой отпуск он вырывался в Ленинград, к той девочке, которую забыть не мог и которая снилась ему ночами. Девочка смотрела на него влюбленными глазами, и они вместе варили кашу из всех круп сразу, какие находились в его сухом пайке. Брат все равно ел все с удовольствием. А тут родилась еще и сестра, которая так никогда и не увидела своего живого и здравствующего отца.

Мама с папой поженились в 1947 году. Папе – 20 лет, маме – 18. Папа – только что вылупившийся лейтенантик, и мама, скрипачка и певица: у нее было замечательное колоратурное сопрано. И они уехали в гарнизон. Мамино творческое будущее легло в основу нашей семьи. А папа, несмотря на возражения Первого отдела, не побоялся жениться на дочери врага народа, писателя Алексея Тверяка. Маленькую сестренку мама забрала с собой. Так они и жили втроем, помогая оставшимся в Ленинграде всем, чем только можно. Я родилась значительно, значительно позднее.

Жизнь – как служение. Ничего для себя. Все только для других. С такой установкой вышли во взрослую жизнь эти молодые люди, навсегда раненные войной и Блокадой.

Папина война не была героической. Она просто была частью его жизни. Окопы, грязь, снег и жара, усталость до кровавого пота и натертые плечи от ремня катушки. Руки, разбитые в кровь. Глаза, закрывающиеся от усталости, перестающие различать многообразие точек и тире. Острое чувство голода. Чувство плеча товарища. Тепло протянутой руки. Братство войны, такой обыкновенной, такой будничной, каждый день уносящей жизни тех, кто рядом.

Карельский фронт – не самое главное направление боев. Солдаты этого фронта не брали Варшаву, Прагу и Берлин, не писали своих имен на Рейхстаге. Они упорно защищали свою болотистую землю, вкапывались в нее и связывали свежие силы противника, выматывали их позиционными боями, одурманивали своим упорством, лишали сил своей верой в Победу. И только на этом фронте существовало несколько мест, где враги так и не смогли перейти Государственную границу. И это тоже незаметный Подвиг бойцов Карельского фронта!

Характер моего отца сложился и закалился на фронте. Он так и шел по жизни, готовый прийти на помощь любому, остро чувствуя справедливость, страдающий за разделенный Русский Мир. Севастопольская панорама – это о нем, хотя он и воевал  в снегах и холоде Карелии, а не на Черноморском флоте. Но это  он идет в атаку, рванув на груди тельняшку и вздымая руку с последней гранатой. Смерть его не страшила. Главной мыслью была строчка из песни: «жила бы страна родная, и нету других забот…»

Папа ушел на вздохе.

Как всегда, кинулся на помощь, когда его попросили об одолжении. Для этого нужно было лишний раз съездить в Новгород. И он поехал, не раздумывая. Ему это было совершенно не нужно. Нужно было помочь другим.

На обратном пути подвыпивший водитель подрезал папин веселый вишневый «жигуленок» – и случилось страшное.

Мне позвонили примерно через час после катастрофы,  и мы с мужем кинулись в Новгород.

Время текло неостановимо. Неостановимо текли  слезы. Еле попали в дом – там дико лаяли оставленные ненадолго собаки. Пока приехали мы, наступил уже вечер. Встрепанные морды,

ожидающие глаза. Радостная и непонимающая суета. Уехал один – приехали другие. Цыплята в инкубаторе. Все еще горячий чайник. Ложка в стакане. Янтарный чай до половины. Теплая кастрюлька на плите. Жизнь не должна была так внезапно остановиться. Жизнь остановилась.

Страстная неделя. Великий Вторник. Время тосковать и плакать.

Мы поехали в Новгород. По скорбным делам. На обратном пути остановились на месте катастрофы. Часть машины уже отвезли, часть еще оставалась. Папина ухоженная блестящая машинка страдальчески приткнулась  к  обочине. Темно, желтый шатающийся фонарный шар. Косые тени, рваный  отблеск искусственного света. Горько  стонет на холодном апрельском  ветру полуоторванная  дверца. Всхлипывающий скрип  – она клонится в одну сторону, стон – в другую. Плачет. Папина морская офицерская фуражка, которую мы вдруг нашли. Он с ней никогда не расставался, носил и зимой, и летом. Дань военному прошлому.

Страстная Пятница. Вынос Плащаницы. Похороны.

Непонимание, несогласие, недоумение. Неостановимо текущие слезы.

И розовая тишина субботнего утра. Лучик надежды. Господь знает, значит, так для папиной души лучше. А я перетерплю. У Господа все живы, и это нужно помнить, принять, поверить… Я – верю.

Пасха 2013. Воскресение. Встреча Господа. Пaсха стала такой личностной, возможно, впервые.
Уверенность во встрече со всеми ушедшими любимыми.  «Верую, Господи! Помоги моему неверию!»

Лев Ошанин:

Печали забудьте, обиды не троньте —
Пусть будет военная память строга.
Проснитесь, солдаты Карельского фронта.
Вставайте, ребята, стряхните снега.
И те, кого нет уже, снова живые.
И снег на горе от осколков рябой.
Мой старый товарищ, не здесь ли впервые
Мы цвет своей крови узнали с тобой.

Мы много с тех пор башмаков износили.
И вновь на местах, где шумели бои,
Глядим мы, седые старшины России,
В ушедшие, вечные годы свои.
Печали забудьте, обиды не троньте.
Пусть будет военная память строга.
Проснитесь, солдаты Карельского фронта.
Вставайте, ребята, стряхните снега.

На снимке: Мои папа и мама. Одна из первых послевоенных фотографий.

•