Так получилось, что в начале июня 2004 года я попал в больницу с тяжёлым бронхитом. Из поликлиники направили в некогда знаменитую и престижную «Свердловку». Там в недавние времена поправляли здоровье партийные и советские номенклатурные работники. От былого великолепия к тому времени после «демократических» перемен конца девяностых мало что осталось. В палатах можно было споткнуться о сморщенный линолеумный пол, в некоторых коридорах царили пыль и запустение. Но лечили здесь хорошо, врачи и медсёстры были внимательны и предупредительны. Медицинское оборудование, хоть и не самое новое, работало исправно. Больные размещались в палатах по два-три человека, в некоторых был душ. Но в каждой – санузел с умывальником.

            Большим преимуществом «Свердловки» был парк, окружающий корпуса, где можно было прогуливаться после процедур. Режим посещения родственников был обозначен, но он не соблюдался – после полудня гости приходили в любое время. Приносили домашнюю еду, фрукты, сладости, молочные продукты. Хотя кухня в больнице была хорошая.

            За две недели, что я провёл здесь, у меня сложился стихотворный цикл. Он в значительной части вошёл потом в книжку «Праздник прощания». Среди стихов было одно, написанное почти сразу после посещения старшего коллеги и друга поэта Олега Юркова:

 Два солнечных апельсина

На столике возле меня,

А это уже причина,

Событие целого дня…

            Визит Олега был неожидан и стремителен, как почти всё, что он делал. Юрков ворвался в тихую палату радостным свежим вихрем, вытащил из видавшего вида портфеля полиэтиленовый пакетик с гостинцами и, спросив о самочувствии и настроении, тут же выложил кучу новостей из Союза писателей и даже издательства «Вести», где я работал.

            Меня всегда поражала его стремительность и неутомимость. Казалось, что он знал все новости литературного мира.            Он тут же потребовал от меня стихотворение для журнала «Рог Борея», издание которого взял на себя после смерти его основателя И. Б. Западалова. Засунув рукописный листочек в портфель, засуетился, стал прощаться, собираясь «по делам дальше». Я хотел прогуляться с ним в парке, но он уверял, что очень спешит, и позволил только проводить себя до проходной.

            Вернувшись в палату, я увидел на столике возле кровати два ярко-оранжевых апельсина, освещённые из окна солнцем. Они сами были в эту минуту, словно два солнышка, дарующие тепло и свет. Почему-то этот нехитрый натюрморт возник в памяти, когда шестнадцать лет спустя я узнал о смерти Олега…

            Я не мог в день похорон проститься с ним, не видел его мёртвым. Может быть, потому  замечательный человек, мой друг и старший коллега, остался в памяти живым. Правда, последний раз, когда мы виделись на литературных чтениях в Выставочном зале Московского района, он выглядел неважно, был рассеянным и похудевшим. Перебирая нехитрые пожитки, уронил авоську и разбил  банку с вареньем. Потом  кто-то рассказал, что видел его в Доме писателей с  картонной табличкой, подвешенной на шее. На ней были личные данные и домашний адрес. «Это чтобы я не потерялся», – ответил Олег на  заданный вопрос. Можно было понять состояние 85-летнего человека…

            Я же вспоминаю Юркова энергичным и бодрым, полным идей и планов. Познакомились мы с ним в декабре 1998 года на презентации первого номера (тогда ещё альманаха) «Рог Борея» в ДК «Гавань» на Васильевском острове. Альманах принадлежал Литературному собранию «Соратники», созданному по инициативе журналиста и поэта Игоря Западалова. Проводил встречу его номинальный редактор, ведущий научный сотрудник Пушкинского дома А. И. Михайлов. Когда все авторы выступили и мероприятие закончилось, ко мне подскочил сухощавый среднего роста, очень подвижный человек с южным типом лица и, схватив  за руки, энергично пожал их.

            –  Так это вы Симаков? Мне ваша подборка больше всех понравилась. Но всех знаю, а вас нет. Давно пишете?

            Мы отошли в сторонку и поговорили минут двадцать. Олег заинтересовался мной, дал свои  координаты, предложил звонить, не стесняясь.

О Юркове я слышал от Западалова, знал его заочно по книге «Спасательный круг», которая несколько лет назад продавалась на книжных лотках города. Критика отмечала её как серьёзный успех автора. У меня книжка затерялась, но 7 марта 2000 года, в мой день рождения, он подарил её мне, подписав: «Дорогому Володе Симакову – в славный весенний день. С Днём твоим!». Мы тогда выступали с ним в числе «соратников» в библиотеке на проспекте Гагарина, 17. Около года мы сотрудничали с этой библиотекой, устраивали презентации свежих номеров «Рога Борея», библиотекари приглашали нас на свои мероприятия.

А вскоре  Олег стал слушателем и участником литературных чтений в Выставочном зале Московского района на площади Чернышевского, которые мы начали проводить с поэтессой Марией Амфилохиевой с 18 марта того же года. Первое его выступление было посвящено современной петербургской поэзии.

            Юрков одним из первых поинтересовался, почему я не вступаю в Союз писателей. Когда я обрисовал ему ситуацию с моим поэтическим творчеством, сказал, что это обязательно нужно сделать, он готов дать мне рекомендацию хоть сейчас. Я поблагодарил. Спустя год у меня, наконец, появились  две достойные книги, и Олег написал мне рекомендацию, как и Зоя Бобкова, которая при встречах часто повторяла, что я вполне «созрел» для вступления в СП.  Они были тогда единственными членами Союза писателей России, стоявшие у истоков создания Литературного собрания «Соратники». Третью рекомендацию дала мне поэтесса Ирина Малярова, которая посещала наши чтения.

Интересно, что у Юркова и Бобковой, когда я с ними познакомился, практически одновременно вышли  довольно объёмные книжки в мягкой зелёной обложке одинакового  формата. У Олега – «Слаксы соловья, или Четвёртый ребёнок», у Зои – «Сердце с моторчиком». Правда, последняя включала также и прозу.

Я просто «утонул» в поэзии Юркова, очарованный неожиданными образами, метафорами и сравнениями. Пришёл в восторг от его сфинксов, оставлявших мокрые следы на гранитных ступеньках, ведущих к Неве возле Академии художеств после ночного купания. Поразили и запомнились стихи «Островок безопасности», «Колодец книг», «Дом с тремя адресами», «Гюго» («На плечах Эсмеральды танцует палач»), «Сел самолёт». Мне, как бывшему железнодорожнику, очень интересной показалась помещённая здесь «поэметта» «Октябрьская магистраль». Тронула душу любовная лирика – «Забыла руки на моих плечах ты…». Удивило многообразие тем и сюжетов. Много позже я увидел отклик на стихи Олега одного из его учителей – поэта Глеба Семёнова: «Юрков берёт в одну руку апельсин, в другую – селёдку и начинает жонглировать. Кому-то это нравится…».

Нравилось это не всем. Коллеги часто обвиняли   его в торопливости, недоделанности стихов, излишней сюжетности и даже разбросанности. Как и в жизни, в творчестве Олег был тороплив и стремителен. Видимо, он хотел успеть запечатлеть мир, каким он ему представлялся. Он торопился жить, торопился творить, надеясь потом доделать, устранить недостатки. Не случайно в последние годы он поспешил выпустить своеобразный трёхтомник, куда по возможности включил основные произведения разных лет. Они собраны в книгах «Ростральные колонны», «Море вернётся», «Берега мои…». Но если первая вышла тиражом в 500 экземпляров за счёт гранта Комитета по печати, то остальные всего лишь по 250. Причём последнюю книгу Олег оплатил сам.

В авторском коротком предисловии к ней он написал: «В первых двух томах я пытался сообщить стихотворному множеству сюжетную завершённость, хронологическую и тематическую последовательность. Получалось это не всегда… Помню, как во время одного из моих выступлений прозвучала оценка из зала: «Всё это комментарии из жизни!» А на другом послышался упрёк в шестидесятничестве. До сих пор не знаю, эти спонтанные оценки – одобрение или осуждение? Вспомнилось, что иногда говорили мне старшие товарищи-поэты: «Пиши что угодно, только бы не было скучно!»

Вот уж кто нескучен, так это Юрков! Впору растеряться от обилия и многообразия написанного им. Да, не всё ровно в этих стихах, можно и нужно было кое-где доработать, изменить. Но Олег торопился высказаться, потому что хорошо понимал, как коротка жизнь…

В  2017 году на основе трёхтомника я подготовил для журнала поэзии «Окно» (в  основную рубрику «Антология современной поэзии») подборку его стихотворений. Он сам не ожидал сюрприза и был смущён и доволен нашим вниманием. А самое главное – многие из поэтов, познакомившись с подборкой, были искренне удивлены: «Это Юрков? Какие сильные стихи!»

Я не собираюсь подробно писать о творчестве Олега, не стану отнимать хлеб у критиков. Только скажу, что мне довелось писать о его книге «Верен двадцатому», рецензия на которую была опубликована в «Невском альманахе», а затем попала в третий выпуск сборника «Встречи» 2007 года, где собраны отклики на книги современных авторов. Я и сегодня могу подписаться под  словами, что написал тогда: «Юркова читать весело.  Но эта весёлость порой прерывается высокой пафосной нотой, волнующей, как признание или откровение. О чём бы ни писал поэт – о творчестве, спорте, зарубежных поездках, рабочих буднях, отдыхе, о городе на Неве – в его стихах всегда есть невидимый, читаемый между строк второй план. Иногда за маской Арлекина видится взволнованный и тревожный взгляд умудрённого жизнью философа».

Поистине искромётны его первые сборники, содержащие так называемые «фигурные» стихи. В них текст набран так, что изображает какой-либо предмет: парус, наполненный ветром, волну, ножницы, рыбку. Жаль, что в итоговый трёхтомник Юрков поместил лишь немногие из них.

 В краткой биографии, помещённой перед подборкой в «Окне», я привёл несколько откликов на его творчество. Впрочем, чтобы не растекаться мыслию по древу, я воспроизведу часть этого текста.

Олег Юрков – поэт, издатель и многолетний редактор журнала «Рог Борея», родился 11 марта 1935 года в Сухуми. Окончил Политехнический институт и факультет повышения квалификации Московского полиграфического института в Ленинграде. Кандидат технических наук (1975). Со студенческих лет занимался в ЛИТО при ДК Первой Пятилетки у Глеба Семёнова и при СП СССР у Семёна Ботвинника и Сергея Давыдова. Первая публикация – в вузовской газете «Политехник» в мае 1958-го, первая книга «Высокая радуга» вышла в 1979-м.

«Мир поэзии Олега Юркова странен не вдвойне, а втройне и больше, – отмечал в «Литературной газете» А. Васильев. – Строфа выламывается из поэзии, словно стремясь всем своим существом, всей фактурой в мир реальный».

Поэзия сегодня, по мнению Юркова, существует вопреки здравому смыслу, но она жива. Автор не понаслышке знает о жизни и смерти – он дважды побывал в оккупации – немецко-фашистской и уголовно-грузинской во время событий в Абхазии в начале девяностых.

«И всё же для Юркова существенно не столько мировоззрение, сколько мироощущение, не столько превратности судьбы, сколько состояние игры, удачливости, самоценных метафор, которые пронизывают его книги и близки к афоризмам», – отмечает В. Зябликов.

Член СП России с 1994 года, Олег Юрков состоял в Международной организации баталистов и маринистов, награждён дипломом ЗАКСа Санкт-Петербурга, медалью «В память 300-летия Санкт-Петербурга». Лауреат премии имени М. Дудина. Награждён знаком фонда «Победа 1945».

Олег любил Петербург, много писал о нём. Но его второй любовью была Москва. В той же книжке «Слаксы соловья…»  Москве посвящён большой раздел. Он часто ездил в столицу, имея там множество знакомых, интересуясь делами московских литераторов. Не случайно всероссийская известность пришла к поэту после публикации в журнале «Юность», тираж которого тогда достигал двух миллионов. В конце девяностых и в нулевые годы нового века он жил скромно, экономил буквально на всём. Поэтому и в первопрестольную стал ездить электричками… Выходило намного дешевле. Об этом он сам рассказывал, приходя в наше издательство после очередной поездки. И непременно чем-нибудь угощал – ­ яблоком, грушей, конфетами или шоколадкой… Однажды, съездив на родину в Абхазию, приволок сетку мандаринов.

Заходя в областное издательство «Вести» и заглядывая ко мне в кабинет, по-прежнему старался попросить или стащить со стола какие-нибудь мои стихи, распечатанные на принтере.

У нас он отпечатал несколько номеров «Рога Борея», издавать который взялся после смерти И. Б. Западалова. Позже  предлагал мне принять эту эстафету, но в силу большой занятости я отказался. К тому же я хорошо знал, сколько времени, сил и средств потребует организационная работа.

Зная, как трудно и небогато он живёт, мы предложили ему работу в типографии. Олег с радостью взялся за дело: помогал печатникам, разматывал бумажные рулоны, упаковывал книги и бланки. Его доброжелательность  и трудолюбие отмечали на комплексе все – и компьютерные операторы, и печатники, и переплётчики. О его трудовых подвигах я даже написал стихотворение «В типографии»:

Мы производственные графики

Не нарушали много лет.

Сегодня в нашей типографии

На упаковку встал поэт.

Он честно трудится подсобником,

Тасует пачки целый день.

Они растут, как башни, ровненько,

А за окном цветёт сирень

И сладкий запах лета свежего

Через окно летит в подвал.

Скажи, поэт, какого лешего

Чужие пачки тасовал?

Да просто жизнь такая странная:

Чтобы издать свои стихи,

Поэт идёт не за туманами,

Но, оторвавшись от сохи,

Приходит в комнатёнку тёмную,

Чтоб заработать свой пятак

И, отпечатав книжку скромную,

Раздать читателям за так.

            В этом стихотворении отмечена ещё одна характерная черта Олега – щедрость.  Он любил людей. Любил делать подарки, оказывать знаки внимания. Не для того, чтобы кому-то понравиться. Нет, это было свойственно его натуре – неуёмной, живой, откликающейся на радости и беды других.

            Не только меня посещал он в больнице, но и многих других. Узнав, что у кого-то несчастье или беда, старался помочь или хотя бы утешить добрым словом. Казалось, он готов помогать каждому. 

            Если бы Олег не работал у нас, я, может быть, никогда не узнал о том, что его настоящая фамилия совсем другая – Ладария. При оформлении ему пришлось заполнять трудовое соглашение, и там нужно было указать паспортные данные. Когда я спросил его о происхождении псевдонима, он сказал, что абхазская фамилия показалась ему чуждой для русского читателя. Я вспомнил, что в «Роге Борея» время от времени появлялись рассказы за подписью  Сергея Ладарина, и я спрашивал у всех, что это за автор. Выяснилось, что это был сын Олега.

В квартире Сергея, расположенной где-то в районе улицы Орджоникидзе, мы с Людмилой Гарни  и Марией Амфилохиевой отмечали 70-летие Олега в 2005 году. Тот вечер запомнился надолго, он был весёлым и радостным. Юбиляр шутил, развлекал гостей стихотворными экспромтами, но вместе с тем давал возможность высказаться и проявить себя каждому.

            Получилось, что мы обменялись визитами. Всего один раз он побывал у меня, а я у него в доме. Я жил на Охте, он – на Васильевском, недалеко от метро «Приморская». Он пригласил меня после смерти своей жены, которая долго и тяжело болела. Олег не умел готовить, но организовал какой-никакой обед. Ему нужно было в тот момент выговориться, кому-то излить душу. Я оказался благодарным слушателем, потому что он показал мне все семейные реликвии, рисунки, которые жена оставила. Среди них были портреты – её и Олега. Расставаясь, он приглашал заходить на огонёк почаще. Не получилось.

            Сделав трёхтомник, Юрков как-то сразу сник. Почти ничего из написанного не показывал, стал прихварывать. Изредка появлялся в Доме писателя и у нас,  в библиотеке на Чернышевского, 6. Сам уже ничего не читал. Почти все свои книжки раздарил. Перестал звонить по телефону и сам не всегда откликался на звонки. Видимо, жизненные силы понемногу оставляли его. Но все знали, что он есть, живёт рядом с нами. Он никого не беспокоил своими просьбами. Ни на что не жаловался. Тихо угасал, как свеча или маленькое, как апельсин, солнце. И всё же весть о смерти поэта многих ударила по сердцу.

            Даже похоронили его как-то тихо, без речей и помпы, на Серафимовском кладбище. В день похорон несколько поэтов-любителей пытались найти могилу, но так и не нашли. Невольно вспомнились заключительные строки его стихотворения «Завещание», опубликованное ещё в 2012 году в книге «Будто я снова в начале…»:

Не приходите больше на могилу

И пусть она полынью зарастёт.

            Ушёл из жизни ещё один поэт, мой друг и наставник, у которого я многому научился.  Остались в мире живых его книги: зажжённые в них Ростральные колонны, море и его берега, которые Олег Юрков считал своими. А в памяти до сих пор ещё отражают свет два солнечных апельсина, оставленные им для меня  на маленьком столике в больничной палате…