Яков Наумович Евглевский (псевдонимы: Наум Яковлев, Василий Ленский) – журналист, историк, политолог. Родился в Ленинграде, с которым и связана вся творческая биография. Когда газета «Невское время», как и ряд других петербургских газет, еще не была уничтожена самым варварским способом, был ведущим политическим обозревателем в группе политических обозревателей при главном редакторе этого известного издания. Якова Наумовича часто приглашают в качестве эксперта, когда решаются сложные проблемы в области истории, социалогии, культурологии. Его мнение объективно и безупречно в отношении фактов. Да это и объяснимо: Я. Н. Евглевский получил отличное образование на историческом факультете Ленинградского государственного педагогического института имени А. И. Герцена, который окончил в 1972 году.
Вот только некоторые экспертные суждения Якова Наумовича. Когда один из петербургских блогеров, довольно посредственный, однако снискавший печальную известность своими агрессивными, хамскими и навязчивыми саморекламными заявлениями, назвал Зою Космодемьянскую «фанатиком, исполнявшим преступный приказ», Я. Н. Евглевский дал отпор этому лживому высказыванию: «Такие, как Зоя Космодемьянская, Николай Гастелло, Александр Матросов, вели за собой народ, вдохновляли своим примером других солдат, партизан, подпольщиков. Поэтому заявлять такое о ней, тем более после празднования 75-летия Великой Победы, это, на мой взгляд, кощунство» (https://www.spb.kp.ru/daily/27236.5/4363560/). Кстати сказать, «Петербургский публицист» уже писал о подлых измышлениях и попытках очернить имя Зои Космодемьянской (см.: Юлия Ранцане. От наветов Зою Космодемьянскую защитил её командир, легендарный разведчик латыш Артур Спрогис // Петербургский публицист. 2017. 05 февр. URL: https://spbspeaks.ru/2017/02/05/%d1%8e%d0%bb%d0%b8%d1%8f-%d1%80%d0%b0%d0%bd%d1%86%d0%b0%d0%bd%d0%b5-%d0%be%d1%82-%d0%bd%d0%b0%d0%b2%d0%b5%d1%82%d0%be%d0%b2-%d0%b7%d0%be%d1%8e-%d0%ba%d0%be%d1%81%d0%bc%d0%be%d0%b4%d0%b5%d0%bc%d1%8c/).
А вот и другое важное и очень актуальное высказывание, которое хотелось бы привести: «Яков Наумович отметил, что для начала нужно разобраться, что такое фальсификация. Историк привел в пример заключенный в 1939 году договор о ненападении между СССР и Германией: при Иосифе Сталине эксперты оценивали его одним образом, при Хрущеве — совсем иначе, попутно подвергнув критике и действия Сталина. Экспертиза, настаивает Евглевский, должна быть прежде всего научной.
Я думаю, что можно прежде всего поговорить именно об общественном осуждении, неприятии этих вещей и о том, чтобы у нас больше по телевидению, в Интернете, в школах рассказывали правду о подвигах русского оружия в годы Великой Отечественной войны и о том, что именно наша страна является главным героем всей Второй мировой войны. Вот об этом надо подумать, — подчеркнул историк» (https://news.myseldon.com/ru/news/index/230793440).
Ну и еще одно экспертное заключение Я. Н. Евглевского: «У нас есть здравый смысл, у нас есть память о войне, у нас сильная школа историков, битвы важнейшие — Сталинградская, Курская. Съездите на Мамаев курган, я сам там был, и проникнитесь всем этим. Запад хочет, чтобы наша страна встала на колени, подняла лапки и сказала: говорите, что хотите, а мы будем плясать под вашу дудку. Даже маленькие страны такого не будут делать! Неужели великая Россия пойдет на такое?! Даже если весь мир встанет на колени и будет умолять нас переписать свою историю, мы на это не пойдем. А уж тем более под дулом этих оскорблений, плевков и всяких обвинений. Если страна теряет свою историческую память, она теряет стимул идти вперед. Этого не будет никогда!» (https://newinform.com/224626-istorik-evglevskii-pamyat-o-voine-ne-pozvolit-zapadu-iskazit-rol-rossii-v-pobede).
Эти высказывания характеризуют и самого их автора как человека не просто следующего точности исторического факта, но и имеющего четкую и принципиальную гражданскую позицию.
‒ Яков Наумович, вы – известный в обеих столицах историк и опытный журналист, автор многих аналитических публикаций. Вы взяли не один десяток интервью у самых разных деятелей. Короче говоря, «акула пера»! Насколько, по вашему мнению, справедлив, скажем так, «учебный постулат» о том, что любого респондента нежелательно расспрашивать о его детстве? И если вы не полностью разделяете этот тезис, то поведайте вкратце о своих детских мечтах и основных вехах жизненного и профессионального пути…
– Признаюсь: мне и впрямь довелось поработать на газетном поприще в разное время и в разных периодических изданиях. Жанры чередовались, как в калейдоскопе. Не обидела судьба и вереницей интересных собеседников. Честно признаться, мне не очень понятны попытки чуть не доктринально воспретить журналисту спрашивать у своего визави о его детстве или отрочестве. Знаю по себе: если человек не захочет отвечать, он легко уйдет от этой темы, а если захочет, то любезно сообщит вам массу нужных и ненужных подробностей. Вот, мол, тебе россыпь фактов – сортируй, брат, сам!
Что значит, нельзя? Как восклицал некогда Вольтер, все жанры хороши, кроме скучного. Я позволю себе продолжить данную сентенцию: все вопросы хороши, кроме откровенно грубых и раздражающих. Вспоминаю: некоторые разговорчивые чиновники – на уровне иностранных генеральных консулов – сами, без нажима, углублялись в детские годы, повествуя о своих тогдашних грезах и их взрослых, далеко не всегда совпадавших с «идеалом» воплощениях. Посему – мой совет журналистской молодежи: дерзайте! Ищите и обрящете.
– То есть вы не против так называемого вторжения в частную жизнь?
– Разумного и, естественно, словесного. Оттого спокойно отвечу на вторую часть вашего вопроса. В детстве я учился в английской школе и отдавал предпочтение гуманитарным предметам — истории, литературе, географии. Технические дисциплины, признаюсь, мало волновали меня. И в дальнейшем школьные увлечения обрели профессиональный маршрут. Я поступил на исторический факультет Герценовского института и, закончив его летом 1972 года, стал работать (после службы в армии на финской границе) преподавателем истории и обществоведения в вечерней школе, где занимались взрослые, житейски опытные люди, не получившие еще по тем или иным причинам среднего образования.
Потом пришла трудная пора. Где-то ко временам товарища Черненко число безаттестатных рабочих резко упало, и невостребованные вечерние школы стали закрываться. Так я угодил в Петропавловскую крепость, где свыше трех лет провел в качестве экскурсовода. Тогда же в мою жизнь властно вторглась пресса: вокруг шумела и звенела горбачевская перестройка, и интеллигенция восторженно задыхалась от желания высказаться, вывернуть себя наизнанку в условиях почти бесцензурной гласности.
Где я только ни печатался на стыке 80–90-х годов – и в «Смене», и в «Вечернем Ленинграде» (который вскоре стал «Вечерним Петербургом»), и в «Санкт-Петербургских ведомостях», и в «Невском времени», и в «Деловой панораме», и в «Петербургском эхе», и в областных «Вестях». Кроме того, послужил Отечеству в журнале «Аврора», в историческом приложении к газете «На страже Родины» – ежемесячнике «Ратоборец», и в маленькой газетке «Аничков мост»! Это закалило – я встал на крыло…
– Тогда позволю себе такой вопрос: есть ли точки соприкосновения между историей как наукой и журналистикой как искусством? И следует ли воспринимать всерьез звучный тезис академика Михаила Николаевича Покровского о том, что история – это-де опрокинутая в прошлое политика?
– История и журналистика пересекаются довольно плотно и ощутимо. Историческая наука требует зачастую художественно-беллетристической передачи своего затейливого материала ‒ сиречь острого пера искушенного публициста. А журналистика иногда нуждается в крепкой подпитке фактами и датами из разных эпизодов «человеческой комедии». Это придает статье или эссе фундаментальный характер, исключая даже намек на политическую ангажированность автора. Вот тут обе сферы сливаются, и желательно, чтобы такое «соитие» происходило – к вящей радости читающей публики – ежедневно и ежечасно. Ну как, к примеру, в подзабытых сочинениях Евгения Викторовича Тарле…
Что же касается мысли академика Михаила Покровского, будто история ничего иного, кроме политики, опрокинутой в прошлое, собой не представляет, то с ней я категорически не согласен. Любой политический курс складывается в определенных конкретных условиях и зависит не только от сиюминутных «видов» правительства, но и от народной психологии, общественных нравов, да и хозяйственно-финансовых возможностей, с которыми – хочешь не хочешь – приходится считаться элитарному слою, «верхним десяти тысячам». И если какие-то политические соображения не грех сопоставить с похожими расчетами двух-трех-четырехсотлетней давности, то с психологией, обычаями, экономикой и прочими «атрибутами» выйдет посложнее и попротиворечивее.
Попробуйте прямолинейно сопоставить настрой наших военных специалистов, действующих сегодня в пределах Сирии, и храбрых православных монахов, защищавших в начале 1600-х годов, на пике Смутной эпохи, Троице-Сергиеву обитель, которой домогались агрессивные панские захватчики. Российским офицерам будет непонятно, почему иноки думали не столько об отстаивании крепостной инфраструктуры славного монастыря, сколько о спасении от осквернителей святых мощей преподобного Сергия Радонежского. А набожных чернецов XVII столетия, вероятно, изумляло бы, что наши, как выражались тогда, «христолюбивые воины», сражающиеся под сирийским небом, пекутся в основном о разгроме и выдавливании игиловских террористов, а не о духовной победе православия над суннитским бусурманством. Тут будет трудно навести понятийный мост. Нет, нет, история – это не «опрокинутая» в глубь веков политика. Это – сложнейший комплекс разнообразных явлений и многомерных сущностей, которые в двух словах не описать и в трех строках не раскрыть…
– Хорошо. Позволю себе очередную «головоломку». 5 мая все «лучшие люди» нашей планеты отмечают день рождения Карла Маркса – одного из виднейших евреев в истории человечества. Как вы относитесь к фигуре мятежного Прометея?
– Сергей Алексеевич, вы решили, наверное, «утопить» меня в великих именах. Но я постараюсь выплыть. Карл Генрих Маркс был обращен в лютеранство, когда ему исполнилось шесть лет. Он совсем не случайно вышел на духовно-идеологическую сцену в качестве глашатая новых откровений: сами объективные обстоятельства тогдашней европейской жизни социально заказали подобную личность, сумевшую облечь все левые теории в строгую, даже математизированную научную и, думается, не обижу его память, наукообразную форму.
– И что в результате?
– По-всякому. Целостная картина земного мироздания и стержневые тенденции общественного марша в будущее были набросаны, скажу положа руку на сердце, слишком общё и слегка наивно. Карл и Фридрих чересчур понадеялись на воспитание нового, свободного от пороков и предрассудков идеального человека, которому суждено построить идеальный жизненный уклад. Без эксплуатации, антагонистических классов, истребительных войн и всех ипостасей розни-ненависти-зависти-высокомерия! Ничего такого не получилось ни под дирижерской палочкой западных реформистов социал-демократического толка, ни под жесткой указкой советских ленинцев-сталинцев и китайских маоистов. Человек остался человеком – таким, каким сотворил его Господь Бог «в день шестой».
Мировая революция не грянула ни в промышленно развитых, ни в аграрно отсталых странах. Отечественный «социализм» не выдержал испытания временем и рухнул осенью 1991-го – чуть не по пророчествам Мишеля Нострадамуса. Интернациональное братство трудящихся оказалось миражом в пустыне. Диктатура пролетариата стала паром, ушедшим в свисток. Рабочий класс не обнищал в абсолютном плане, а, наоборот, наполнил карманы неплохой наличностью. На это, между прочим, обращал внимание еще на исходе 1890-х годов знаменитый немецкий социалист-еврей Эдуард Бернштейн – отец позднейшего марксистского ревизионизма, каковой ругательски ругали, да так и не обрушили и Карл Каутский, и Георгий Плеханов, и Владимир Ленин. Я говорю о том Бернштейне, который породил крамольный лозунг «Движение – всё, конечная цель – ничто», а после Октябрьского переворота в России первым из западных политологов не стесняясь обличил переброску большевикам изрядных кайзеровских денег.
– А что скажете о достоинствах марксизма?
– Не надо скрывать ни плюсов, ни минусов, ни их диалектической суммы. Чем, допустим, плоха идея социальной справедливости и более равномерного распределения материальных благ между людьми? А судьбоносный, как любил выражаться Михаил Горбачев, тезис о планировании хозяйственной деятельности? Слоган этот был впервые высказан в 1848-м на страницах «Манифеста коммунистической партии» и уж точно не стал бродящим по Европе призраком, а превратился в предмет если не всеобщего поклонения, то, во всяком случае, широкого утилитарного применения. Разного по степени директивности, но одинакового по масштабу востребованности.
Маркс предсказал череду неизбежных циклических кризисов в развитии буржуазной экономики. Они, правда, поражали и «социалистическое» народное хозяйство. Достаточно вспомнить томительные дефициты на советских прилавках и низкую, по сравнению с западными странами, производительность труда на наших заводах и фабриках. Вообще этот же парадокс отличает и Америку с Европой: под властью левых кабинетов индустриальная и аграрная производительность нисколько не выше, чем под «железной пятой» право-консервативных министров.
К числу перспективных наработок Маркса как мыслителя нужно отнести здравый прогноз о воссоздании независимой Польской державы в границах 1772 года, то есть в рамках той территории, которую Речь Посполитая занимала накануне разделов ее земель между Пруссией, Австрией и Россией. «Основоположник научного коммунизма» провозгласил по сему поводу тост на лондонском банкете в январе 1867-го – за 51 год до второго рождения польской государственности. То же касается и слов Маркса о неотвратимости будущих мировых войн. Пока, слава Богу, их было только две. Понадеемся, что третья, ядерная, не грянет.
Это последнее пророчество не кажется мне чем-то из ряда вон выходящим. За спиной Карла и Фридриха были уже наполеоновские походы, которые легко уподобить грядущим всесветным браням ХХ столетия. Бонапарт «заглянул» в Северную Африку, полюбовался на пирамиды, вовлек в драку все ведущие страны Европы, включая могучую Россию. Вынужденно втянулась – в косвенном варианте – и заокеанская Америка: в 1812-м, воспользовавшись французскими «затруднениями» на русских просторах, американские рубежи пересекли былые колониальные хозяева тех краев – англичане. Букингемский дворец пожелал вернуть «мятежников» под скипетр британского короля.
Лихие «томми» оккупировали и сожгли только-только заложенный Вашингтон и на радостях двинулись дальше, но были разгромлены под Нью-Йорком. Пришлось убираться восвояси в канадские владения и позабыть о гордых имперских амбициях. Так Штаты отстояли вожделенную независимость и начали постепенно наращивать статус великой державы («Америка – для американцев!»). Поэтому речи Маркса о мировых войнах представляются мне более тривиальными, нежели его «посулы» насчет кризисов и планирования. Однако и этого хватило ему, чтобы войти в пантеон бессмертных. Недаром теории сего Прометея – не столько систему, сколько критический метод («подвергай все сомнению!») – углубленно изучают в самых элитных университетах преуспевающего респектабельного Запада.
– Меня интересует, кроме того, ваше восприятие такого международного феномена, как масонство, и его роли в отечественной и всеобщей истории. Насколько зримо и весомо влияние «вольных каменщиков» на современную политику?
– Сделаем запев с конца. Полагаю ‒ более того, убежден на сто процентов, – что мощь упомянутых вами персон сильно раздута и преувеличена. Когда-то шутили, что английскому парламенту по плечу абсолютно все, кроме превращения мужчины в женщину и наоборот. Потом стали рассуждать: парламент – слишком многолюдная и велеречивая институция, чтобы вершить реальную политику. Ею-де ведает правительство – узкий и полузасекреченный кабинет министров. Позднее «обнаружилось», что все решения принимаются под воздействием экспертного сообщества – искушенных специалистов-референтов, но высшие чиновники учитывают, помимо того, психологический тонус своего населения.
Думаю, обстановка всегда «чеканится» в этом коридоре. Министр не может без советника, советнику – никуда без министра. И поверьте: далеко не все они ‒ масоны. Гораздо большее значение имеют корпоративные, клановые, партийные, имущественные принадлежности сильных мира сего, а также их образовательный ценз. Вспомним, например, «нашего Никиту Сергеевича», который, по его собственному признанию в запальчивом разговоре с тогдашним министром иностранных дел Дмитрием Шепиловым, бросил, что он, Хрущев, за пуд картошки одну зиму у попа учился. Вот вам образчик истинного партийно-кланового руководителя!
Масонство же, возникшее как религиозно-этическое движение на заре XVIII века в Англии и распространившееся затем по другим землям, не исключая Россию, вывело свои организационные «отливки», иерархию и символы (циркуль, фартук, отвес, молоток, перчатки) из средневековых цеховых объединений, или братств, строителей-каменщиков. Прежде всего, разумеется, из их высшей прослойки – архитекторов и скульпторов. Отсюда и название – франкмасоны (по-французски – «вольные каменщики»). Большим весом эти разномастные структуры, на мой взгляд, не обладали и не обладают – даже с учетом того, что какой-нибудь влиятельный государственный муж входил (входит) ради светской моды в энную экзотическую «ложу».
Правительственные решения принимались и принимаются, исходя из принципов прикладной целесообразности, а не отвлеченных, в том числе масонских, представлений о добре и зле. Политика существовала до масонов, не изменилась она по нравственным (вернее – безнравственным) устоям и при масонах.
– Что ж, вернемся к труду публициста – благо работа эта, судя по нашему интервью, всеобъемлющая и всепоглощающая. Какова взаимосвязь между журналистикой и писательством? Что происходит чаще: журналист преображается в литератора или литератор растворяется в написании газетно-журнальных статей? Недавно вышел в свет ваш оригинальный роман «Сердце внаем». Какие мысли и чувства хотели вы выразить в этом произведении?
– Взаимосвязь двух смежных профессий (скорее, призваний) – прямая и непрерывная, как «двух голосов перекличка» у Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. Сообщающиеся сосуды! Любой крепкий журналист способен поработать в беллетристике, хотя бы в малых жанрах ‒ рассказе, эссе, короткой повести. Да и поэзия ему не заказана. И всякий писатель в состоянии сочинять злободневные статьи и брать интервью у собратьев по перу. Ну, ради разнообразия и проветривания мозгов. Лучший отдых – смена деятельности. Возьмите того же Дмитрия Быкова. И швец, и жнец, и на дуде игрец. Заявляю с уважением!
Вы спрашиваете, что происходит чаще: журналист «заражается» художественной литературой или писатель рвется в периодику? Бывает и так, и этак. Ничего страшного! Повторю слова Вольтера: все жанры хороши, кроме скучного! Но замечено: именно публицисты, обретя творческий опыт, стремятся в большую литературу. С тяжеловесами, раздобревшими на беллетристических витаминах, такое хождение в народ случается реже. Лишние килограммы сбрасывать трудно да и утомительно. Однако нервная разрядка может идти в обе стороны – была бы польза и для благородного дела, и для интеллектуальной личности!
Что же до моего романа «Сердце внаем», напечатанного уже двумя выпусками в издательстве «Алетейя» и даже размещенного каким-то молодым доброхотом с берегов Волги в Интернете, то там рисуется ущербный человек, переживший громадную физико-психологическую ломку – операцию по пересадке главного телесного мотора! И неоправданно ощутивший себя после этого чуть не суперменом. Завышенная самооценка приводит к опрометчивым шагам, а они ‒ к житейскому фиаско и тюремной больнице. Смысл повествования прост: всегда оставайся самим собой и не пытайся прыгнуть выше головы. Умеренность, не отменяющая смелости, сохранит тебя для дальнейших дел, а смелость, отметающая умеренность, подведет к пропасти. Всё! Больше делиться ничем не буду: читайте роман, беседуйте по душам с его героями, оценивайте его с любым знаком, но по совести, и делайте свои нелицемерные выводы.
Беседу вел Сергей Емельянов
Петербургский публицист 