История домов, по счастью, длиннее человеческой жизни. А иногда длиннее жизни и десятков людей. Удивительно ведь! И кого из нас не поражала эта наследственная цепочка, родовая пуповина, связывающая историю и современность, этот фантастический геном старых зданий, сохранивший для нас чувства, вкусы, людские привычки и манеры, да и не всю ли ту атмосферу, воздух минувших веков Москвы?

«Здесь всё меня переживет, – написала когда-то в стихах Анна Ахматова, и добавила: – Всё, даже ветхие скворешни…»

Скворешни!.. Что же тогда говорить о зданиях, с детства теснящихся вокруг нас, сопровождающих нас от рождения до смерти, дающих нам кров, тепло очага, уют, любовь – может быть, единственную не материальную ценность мира?

Знаете ли вы, что в Москве есть двери, ведущие с улицы на широкую парадную лестницу, куда входила, считайте, вся русская литература за последние четыре века? Дом, пусть и перестроенный ныне, но где жил в 1760-е годы поэт и драматург – и, кстати сказать, директор  Московского университета – Михаил Херасков, где  бывали, подумать только, Сумароков и Фонвизин, где потом танцевали на великосветских балах и «машкерадах» Пушкин и Грибоедов, где через поколение, в 1880-е годы, в редакции юмористического журнала «Зритель», умирали от смеха и анекдотов три брата Антон, Александр и Николай Чеховы, которые сотрудничали  в издании, где позже, уже в 1913 году, юный Есенин  в служебной комнатке дома впервые попытался покончить жизнь самоубийством, и где потом – уже в хорошо знакомом нам «Новом мире» – бывали до середины 1960-х годов не просто все значимые поэты и писатели той эпохи, но аж три Нобелевских лауреата по литературе: Пастернак, Шолохов и Солженицын?.. И это – в одном только доме…

Ныне домов в первопрестольной, переживших века, десятки, сотни из известных мне восьми тысяч адресов гениев, талантов и просто чернорабочих русской словесности. Мы всё еще буквально путешествуем, листая «каменную летопись» великой русской литературы, слышим голоса мудрецов, участвуем в их спорах, переживаем за них в бытовых неурядицах и как бы становимся невольными соучастниками, соглядатаями событий, послуживших поводом и первопричиной их творческих взлётов.

Та же Цветаева еще в 1913 году, как бы хватаясь за улетавший в никуда день, вдруг ахнет: «Не презирайте „внешнего“! – напишет. – Цвет ваших глаз так же важен, как их выражение; обивка дивана – не менее слов, на нем сказанных. Записывайте точнее! Нет ничего не важного! Говорите о своей комнате: высока она или низка, и сколько в ней окон, и какие на них занавески, и есть ли ковер, и какие на нем цветы?..» А до нее великий Боратынский, чей дом, к счастью, сохранился, неожиданно, но с тайной надеждой на нас, потомков, признается: «Мой дар убог, и голос мой не громок, // Но я живу, и на земле моё // Кому-нибудь любезно бытиё: // Его найдет далекий мой потомок… // И как нашел я друга в поколенье, // Читателя найду в потомстве я…» 

Чудеса прогулок, радость открытий, неожиданных встреч с тем, чего уже нет, со звуками, красками, запахами старой Москвы. Увидеть на нынешней Пресне, как молодой еще Пушкин верхом на гарцующей лошади не раз и не два, а целых три года подъезжал к усадьбе статского советника Ушакова, ради старшей его дочери Кати, к которой сватался и которой именно здесь подарит ей браслет, ставший потом «тайной» для литературоведов. Ведь про этот утраченный ныне дом он напишет ей потом: «Привет вам тот, кто вас певал, // В те дни, как Пресненское поле // Еще забор не заграждал…» Или – прикоснуться к тёплой стене еще сохранившегося дома в Ермолаевском переулке, где тот же Пушкин ровно двести лет назад оказался невольным соперником в любви к дочери сенатора и князя Урусова, красавицы Софьи, аж с самим императором, Николаем I-м, бывавшем здесь, и где поэта, из-за нее же, вызовет на дуэль другой поэт – родственник хозяев дома… Ведь это уже никогда не вычеркнешь из истории нашей литературы!

А вековые деревья в Милютинском переулке, которые в двух сохранившихся домах, может быть, помнят и рождение, и фактическую смерть великого Серебряного века? В одном из них родился первый символист Валерий Броюсов, а в другом – напротив! – жили в 1930-х и были арестованы чекисты Ягода, Ежов и главный палач наших знаменитых поэтов и писателей Яков Агранов. А дом, где жила Нина Заречная, то есть, простите – Лика Мизинова, героиня чеховской «Чайки»? А двор, в который выбросился с седьмого этажа, друг Мандельштама, великий чтец, автор жанра «Театр одного актёра» – Владимир Яхонтов? А комната в Трубниковском, где ради любви Пастернак выпил залпом флакон йода и его отпаивала молоком его будущая и последняя жена Зинаида – эпизод, который почти целиком войдет в его закатный роман «Доктор Живаго»? Ведь эти дома живы и к ним также можно, пробегая мимо, прикоснуться помнящей ладонью.  Тут литература как бы облачилась когда-то в камень, а камень памятных зданий невольно превращается для нас в Литературу с большой буквы…

Все эти адреса – и еще, как я сказал уже, свыше восьми тысяч других – которые я «собирал» едва ли не всю жизнь, перечислены мной с минимальным комментарием во втором томе моего Атласа «Литературная Москва: вдоль и поперёк». Кстати сказать, само слово «Атлас» в применении к градоведению – не моя придумка (см., например, «Атлас Н. Цылова», выпущенный в 1849 году, или «Атлас Москвы» Хотева, опубликованный в 1852 году). Но в первом томе рассказано лишь о трёх сотнях их, не только наиболее интересных, но и сохранившихся до наших дней, тех, кои я, специально для почитателей Литературы, выбрал лишь внутри Садового кольца. О многих из них ныне написаны даже книги, не говоря уже об энциклопедиях, специальных исследованиях, справочниках и путеводителях. Разумеется, это личностный выбор «историй» об истории Литературы. Мои рассказы об упоминаемых здесь домах – это то, что в свое время, поразило лично меня, что изменило или, напротив, утвердило меня во мнении о том или ином литераторе, что заставило ворошить первоисточники и погружаться в труды исследователей. В каких-то заметках о том или ином эпизоде из жизни московских домов, знакомство с моими текстами потребует и от читателя известной осведомленности, но в одном вы можете быть уверены – всё приведенное здесь правда. До буквы и – до кирпичика.

Наконец, подспудным желанием было стремление пусть не сейчас, но в обозримом будущем, увидеть на стенах этих зданий мемориальные доски многим из их обитателей. Ведь у подъезда одного из домов на Большой Никитской, где в разное время, не зная друг про друга, жили в узкой комнатке первого этажа великие Цветаева и Ахматова, там, где в любой европейской столице висели бы, как ордена, две мемориальные доски, не висит по сей день ни одной. Ну не стыдно ли нам – потомкам?! А ведь таких домов в столице сотни… 

                                 «Ты – не Достоевский…»

          (Дом купцов Решетниковых – Большая Пироговская, 35-б) 

Это счастье, что дом этот, хоть и перестроенный, но сохранился. Ведь здесь, в цокольном этаже его, в первой своей квартире, с 1927 по 1934 год жил прозаик, драматург, журналист, либретист, театральный режиссер и даже актер – Михаил Афанасьевич Булгаков. Въехал в эту квартиру, когда ушел от первой жены и женился на машинистке, на Любови Евгеньевне Белозерской.

«Мы верны себе, – напишет об этом доме в воспоминаниях Белозерская. – Макин кабинет синий («Мака» – домашнее прозвище писателя. – В. Н.). Столовая желтая. Моя комната – белая… С нами переехала тахта, письменный стол – верный спутник М. А., за которым написаны почти все его произведения, и несколько стульев… На столе (Булгакова. – В. Н.) канделябры… бронзовый бюст Суворова, моя карточка и заветная материнская красная коробочка из-под духов Коти…».

Любовь Евгеньевна «высмотрела писателя» в 1924-м на литературном вечере в доме, который тоже сохранился (Денежный пер., 5). Привлекло лицо его – лицо, как отметила, «больших возможностей», но оттолкнули –  «цыплячьи» ярко-желтые ботинки. Булгаков скажет ей позже не без горечи: «Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти ботинки…».  

Она, 23-летняя женщина, только что вернулась в СССР из Парижа со своим мужем – фельетонистом и критиком Ильей Василевским, писавшем под псевдонимом «Василевский Не-Буква». Во Франции выступала танцовщицей в каких-то кафе-шантанах, пробовала писать рассказы и даже была знакома и с Буниным, и с Бальмонтом. Прошла, как вспомнит о ней писатель Ю. Слёзкин, – «огонь, воду и медные трубы – умна, изворотлива, умеет себя подать и устраивать карьеру своему мужу. Она пришлась как раз на ту пору, когда он, написав „Белую гвардию“, выходил в свет и, играя в оппозицию, искал популярности в интеллектуальных кругах…».

Здесь, в этом доме на Пироговской, Булгаковым были написаны пьесы «Кабала святош», «Адам и Ева», «Последние дни. (Пушкин)», и здесь же возник ещё первый вариант романа «Мастер и Маргарита», который назывался «Копыто инженера. Князь тьмы». В этом доме писатель пережил все треволнения, связанные с постановкой во МХАТе «Дней Турбиных» (решение по выпуску этого спектакля дважды принимало – такие были времена! – само Политбюро ЦК партии). Белозерская в мемуарах «О, мёд воспоминаний» напишет потом, что запрещение пьесы было сильнейшим ударом: «как будто в доме объявился покойник». Напишет, что муж ее «стал раздражительней, подозрительней, стал плохо спать, начал дергать головой и плечом (нервный тик)». Еще бы: поэт Безыменский как раз тогда публично назвал Булгакова «новобуржуазным отродьем», а Маяковский обещал позвать в театр двести человек и сорвать идущую в нем пьесу: «Мы случайно дали возможность… Булгакову пискнуть, – крикнул, – и он пискнул…».

Закончилсяэтот «литературный шабаш» тем, что именно в эту квартиру 18 апреля 1930 года, в ответ на письмо Булгакова в правительство, позвонил лично Сталин. Небывалый по тем временам случай! Вождь спросил писателя: хочет ли он уехать за границу, где хотел бы работать и обнадежил, что в МХАТе, если Булгаков подаст заявление о приеме на работу, «они согласятся…» Вот после этого разговора писатель, как пишут, и «выбросил   револьвер в пруд у Новодевичьего монастыря», в двух шагах от этого дома, а другу, прозаику Вересаеву, частенько заглядывавшему сюда, сообщил: «В самое время отчаяния, по счастию, мне позвонил Генеральный секретарь. Поверьте моему вкусу, он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно»…

Вячеслав Полонский, редактор «Нового мира», один из лучших критиков тогда, еще в 1931-м написал, что Сталин-де неплохо «разбирался в литературе». Один литератор, к примеру, рассказал ему, как вождь однажды принимал их, литераторов. «„Вот вы кричите о пролетарской литературе, – говорил он, – А я и теперь еще читаю Салтыкова-Щедрина, Чехова, и с удовольствием читаю… Вы скажете, что я отстал, что у меня мелкобуржуазные вкусы, что ли. Так ведь нет. Вкус у меня не мелкобуржуазный, – а важно то, что они пишут хорошо. Вот научитесь писать, как они, перегоните, тогда и будете победителями“. Это очень умно, – заканчивает в дневнике Полонский. – Сталин редко высказывается о литературе, искусстве… Жалко, что он так занят, что не может уделить немного времени культурному, то есть литературному фронту и искусствам: он внес бы порядок… Он – один из немногих, который, кажется, глубоко понимает искусство и литературу».

Не привычно нам этакое мнение? Так ведь?! Но в последнее время я все больше нахожу предположений, что Сталин (разумеется, политик-людоед!) был единственным «спасителем» настоящих поэтов и писателей. Спас Цветаеву, не тронул ее и не дал тронуть. Дважды спас от ареста и расправы Ахматову. Не тронул Платонова. Заботился о Пастернаке, как мог. Позволил Замятину уехать за границу. И вот – помог Булгакову в один из самых тяжелых мгновений его. Разве не удивительно, если помнить, что имена эти сегодня в нашей литературе – первые?..

Возвращаясь же в дом Булгакова, надо сказать, что именно сюда, еще до развода с Белозерской, писатель приведет свою будущую третью жену – Елену Шиловскую, которая станет «другом дома». Кто только ни бывал здесь у становящимся опальным Булгакова? Приходили Ахматова, Замятин, Олеша, Ильф и Петров (Катаев), братья Эрдманы и многие другие. Но напряжение между супругами это только накаляло. Да, за восемь лет жизни с Белозерской писатель посвятил ей «Белую гвардию», «Собачье сердце», пьесу «Кабала святош», а другая пьеса, «Бег», вообще была написана им по ее рассказам об эмиграции. Но его «Любан», «Банга», как звал ее дома, всё больше отдалялась от него. Светская, общительная, расчетливая Любовь Евгеньевна (после смерти Булгакова она, кстати сказать, станет домашним секретарем академика-историка Е. В.Тарле) уже завела «на паях» с женой актера Михаила Чехова скаковую лошадь в манеже, мечтала о собственном автомобильчике, а на мужа всё больше смотрела, как на неудачника, на «лузера». Особо обидел его «Достоевский». Телефон здесь, в кабинете Булгакова, висел над его рабочим столом, и когда Люба, нависая над головой Булгакова, заболталась как-то с подругой, он не без укоризны взмолился: «Ведь я же работаю, Люба!» Тут-то «наездница» и выдала ему: «Ничего, – ожгла, – ты не Достоевский!» Это стало едва ли не последней каплей их «отношений», он долго бледнел, вспоминая эти слова…

Белозерская переживет Булгакова на 46 лет, умрет в 1987 году. Насколько я знаю – скончается в этом же доме. Правда, дом уже и тогда был перестроен, и от уютной квартирки в цокольном этаже Мастера, кажется, ничего уже не оставалось.

                                       Дом на две улицы

      (Доходный дом С. М. Калугина, 1904 г. – Пречистенка, 24/1)

Это – один из самых интересных домов на Пречистенке. Да и место его на древней Пречистенке знаменито. Ведь дом возвели на земле, где стоял когда-то, 100 лет назад, дом Сергея Михайловича Соковнина, у которого с 1810 по 1812 год жил поэт, прозаик, критик Василий Андреевич Жуковский (товарищ Соковнина по учебе в Благородном пансионе).

Пречистенка вообще очень литературная улица. Даже вступая в нее от Храма Христа Спасителя, стоит обратить внимание, не пропустить несколько домов. Скажем, в доме № 9 жил до конца 1930-х годов пианист, композитор, автор воспоминаний о Льве Толстом, с которым дружил свыше пятнадцати лет, А. Б. Гольденвейзер, у которого бывали поэты Мандельштам и Пастернак, Танеев и Рахманинов, Гершензон и Лариса Рейснер. В этом же доме жил до 1920 года литературовед, секретарь издательства «Скорпион» (1913–1915) и будущий заведующий музеем Пушкинского Дома Б. В. Шапошников. А в сохранившемся доме № 10/2 вообще бывали легенды русской литературы: Денис Давыдов, Петр Вяземский, Чаадаев, Боратынский и даже Герцен, ибо здесь, в собственном доме, жили с 1839 по 1842 год генерал-майор, историк и публицист, когда-то член литературного общества «Арзамас» М. Ф. Орлов и его жена, дочь героя 1812 года Н. Н. Раевского – Е. Н. Раевская, прообраз Марины Мнишек в «Борисе Годунове» Пушкина. Здесь же, но много позже, в 1914 году, жил на втором этаже в качестве учителя сыновей богатого предпринимателя молодой еще Пастернак. Я уж не говорю о тех, кому здесь висит мемориальная доска – о членах Еврейского антифашистского комитета, которые в 1940-х годах работали здесь над созданием «Черной книги» – о зверствах фашистов. В комиссию входили и бывали в этом здании с 1944 года Эренбург, Квитко, Маркиш, Антокольский, Инбер, Шкловский, даже Андрей Платонов.

Ну, и два, наконец,  литературных музея рядом – дома 11/8 и 12/2.  В первом, с 1921 года, в музее Л. Н. Толстого, в старом особняке Лопухиных, который на деле никак не был связан с классиком, жили секретари писателя: открывший музей В. Ф. Булгаков и историк литературы, автор «Летописи жизни и творчества Л. Н. Толстого», мемуарист Н. Н. Гусев. А в подвале его, с 1922 по 1938 год, обитала поэтесса и прозаик С. З. Федорченко, та, которая написала знаменитую книгу «Народ на войне», и у которой бывали здесь   Мандельштам, Пастернак, Парнок и Волошин, который, кстати, скажет про ее творчество: «Меня пленяет в ней сочетание французской четкости формы с абсолютном слухом русской народной речи…»

Наконец, во втором, в доме № 12, где в старой усадьбе гвардии прапорщика, помещика А. П. Хрущёва находится ныне музей Пушкина, жили прозаики и краеведы: Д. И. Никифоров (автор двухтомника «Старая Москва»), а позже, в 1920–1930-е годы,  директор НИИ краеведческой и музейной работы Ф. Н. Петров и историк  искусства, автор справочников-путеводителей «Москва», «Подмосковье» и др. М. А. Ильин.

В этом, последнем музее, тьма артефактов, связанных с литературой. Здесь вы можете увидеть чернильницу поэта-партизана Дениса Давыдова и даже обтянутый золотой материей диван, привезенный им из Каменки, на котором он, как и мы, грешные, растягивался после обеда, рассветной охоты или поздней гульбы. Ну, разве не литературная улица – эта Пречистенка? И ведь я перечислил только самую малость о «пречистенской земле»…

Если же говорить об угловом доме, с которого я начал рассказ, о доме 24/1, то в нем (это мало кто знает!) в 1918–1919 годах жил какое-то время, переехав из Петрограда,  Осип Эмильевич Мандельштам. Вот к нему и был вход как раз с Пречистенки. Но гораздо интересней здесь второй подъезд дома – тот, что с Чистого переулка. Ведь в нем, при разгулявшемся воображении, вполне можно услышать тявканье собачонки, которое скоро перейдет в человеческую речь, во вполне отчетливое: «АБЫРВАЛГ…»  Помните?

Да, в этом подъезде, на втором этаже, в бельэтаже, как говорили раньше, жил в 1910–1920-е годы врач-гинеколог, профессор Николай Михайлович Покровский. Его выражения, его остроумные фразы мы уже полвека цитируем в «умных разговорах». Ибо донес их до нас его племянник, не раз останавливавшийся здесь, Михаил Афанасьевич Булгаков.

Первый раз остановился здесь в 1916-м, когда приехал из Киева с юной Тасей – с первой женой Татьяной Николаевной Лаппой. Бывал у дяди и один. Как-то, приехав, даже влюбился в «девушку К.», живущую по соседству, в том же Чистом. 21 декабря 1924 года он, например, записал в дневнике: «Около двух месяцев я уже живу в Обуховом (Чистом. – В. Н.) переулке в двух шагах от квартиры К., с которой у меня связаны такие важные, такие прекрасные воспоминания моей юности – и 16-й год и начало 17-го…» А однажды, уже в самый голодный для писателя год в Москве, хозяин квартиры, родственник-профессор Покровский, буквально спас нам писателя, подарив ему целый мешок картошки.

Так вот, позже и дом его, и огромная квартира, да и сам дядя Булгакова станут «героями» знаменитой повести писателя «Собачье сердце». Сюда, заманив куском колбасы «Особая краковская» бездомную дворнягу Шарика (это случилось у сохранившихся ворот дома № 6–8 по Пречистенке), профессор Преображенский привел ее и, после «фантастической операции», превратил пса в «пролетария Шарикова». Герой повести, профессор Преображенский, был так похож на реального Покровского (тот тоже любил напевать мотивы из «Аиды», носил такие же «пушистые усы» и остроконечную бородку и держал в доме добермана-пинчера), что последний, ознакомившись с рукописью, всерьез обиделся на племянника. Было от чего – перечитайте повесть! Но мало кто знает, что в этом же доме, но в других, не «профессорских», квартирах, жили и прототип доктора Борменталя, и некий «гр-н Потапов» – прототип «главного героя» – Шарикова.

Точно так же мало кто помнит ныне, что повесть «Собачье сердце» Булгаков писал не для публикации (он понимал, что она не пройдет «советской цензуры»), а для «смеха», для чтения ее своим друзьям-пречистенцам. Впрочем, когда впервые прочел ее уже публично, на писательском вечере, в ОГПУ поступил немедленный донос: «Был 7 марта 1925 года на очередном литературном „субботнике“ у Е. Ф. Никитиной, – писал осведомитель. – Читал Булгаков свою новую повесть. Сюжет: профессор вынимает мозги и семенные железы у только что умершего и вкладывает их в собаку, в результате чего получается „очеловечивание“ последней… Вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах… Всё это слушается под сопровождение злорадного смеха никитинской аудитории… Есть верный, строгий и зоркий страж у Соввласти, это – Главлит, и если мое мнение не расходится с его, то эта книга света не увидит. Но разрешите отметить то обстоятельство, что эта книга… уже прочитана… она уже заразила писательские умы слушателей… Мое личное мнение: такие вещи, прочитанные в самом блестящем, московском литературном кружке, намного опаснее бесполезно-безвредных выступлений литераторов 101-го сорта на заседаниях…»

Вот после таких «сигналов» и нагрянули к Булгакову с обыском в 1926 году (это случилось также, в Чистом пер., но в доме № 9, где писатель жил в не сохранившейся ныне дворовой постройки со второй женой – Любовью Евгеньевной Белозерской), и забрали и рукопись «Собачьего сердца», и его дневники. Кстати, на допросе в секретном отделе ГПУ, сразу после обыска, Булгаков признался следователю Гендину: «Считаю, что произведение… вышло гораздо более злободневным, чем я предполагал, создавая его, и причины запрещения печатания мне понятны… Я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги…»

 Ну, а дом, что – дом? Мне остается лишь добавить, что позже, в квартире Покровского, жил врач-дантист Яков Ефимович Шапиро и его жена – врач-хирург Рина Марковна Брейтман, у которых лечились и бывали здесь Горький, Бабель, актриса Марецкая и многие другие. А если говорить о литераторах, то нельзя не вспомнить, что до 1929 года здесь проживал библиограф Константин Николаевич Дерунов, а в 1940–1950-е годы – историк искусств, москвовед, автор справочников-путеводителей «Москва», «Подмосковье», «Москва и Подмосковье» Михаил Андреевич Ильин.

Такой вот это дом – глядящий окнами на две улицы!

Английский ром в центре Москвы, или История одной пьесы

                    (Доходный дом: Никитский бул., 15/16)

Пьесу Михаил Булгаков назвал незатейливо – «Зойкина квартира». О спекулянтке, об авантюристке, сумевшей приспособиться к «новому советскому быту» в новой советской Москве. Но вот была ли реальная Зойка и где была ее «замечательная квартирка» – тот магнит, который в голодные годы притягивал писателей, художников, а также шулеров, картежников, валютчиков, воротил «теневого бизнеса» новой столицы?

Так вот и Зойка «в натуре» была и  – знаменитая её квартира. Более того, дом, где она держала свое «предприятие », и ныне стоит на Никитском. Неизвестен лишь этаж. По одним сведениям, это был пятый этаж, по другим – седьмой. Известно и полное имя предприимчивой гражданки  – Зоя Петровна Шатова, владелица«частной столовой», а с точки зрения правоохранительных органов  – так и «подпольного ресторана».

Булгаков здесь не бывал. Появившись в Москве в 1922-м, он жил первое время, прямо скажем, бедновато. А вот Сергей Есенин не только бывал тут, но и пережили здесь в 1921-м году натуральное «приключение»…

Зоя Петровна (по другим сведениям – Павловна) держала, по выражению судебных органов, «притон для литературной богемы, спекулянтов, растратчиков и контрреволюционеров». И чекисты, надо сказать, давно охотились за спекулянткой. А Есенин, прихватив с собой двух друзей  – «истого денди» Анатолия Мариенгофа и Гришу Колобова, – решил в очередной раз «завалиться сюда» и…  «распить бутылочку».  

«У Зои Шатовой, – вспоминал Мариенгоф, – найдешь не только что николаевскую „белую головку“, но и старое бургундское, и черный английский ром. Взбегаем, даем условленные три звонка. Отворяется дверь. Смотрю, Есенин пятится.

– Пожалуйста!.. Пожалуйста!.. Входите… А теперь попрошу у вас документы!.. – очень вежливо говорит человек при нагане…

В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты производят обыск.

– Я поэт Есенин!

– Я поэт Мариенгоф!.. Разрешите уйти…

– К сожалению…

– А пообедать разрешите?

– Сделайте милость. Здесь и выпивочка найдется… Не правда ли, Зоя Петровна?

Зоя Петровна пытается растянуть губы в угодливую улыбку. А растягиваются они в жалкую испуганную гримасу… На креслах, на диване, на стульях шатовские посетители.

В час ночи на двух грузовиках мы, человек шестьдесят, отправляемся на Лубянку. Есенин деловито нагрузил себя и меня подушками Зои Петровны, одеялами, головками сыра, гусями, курами, свиными корейками и телячьей ножкой…»  

Это – не выдумка мемуариста. Некто Самсонов, ответственный сотрудник ЧК, подтвердит потом, что всё так и было – квартира была «салоном для „интимных встреч“». Специалисты ныне «поправляют» Мариенгофа. Оказывается, квартиру мог посетить далеко не каждый – сюда приходили по рекомендациям, по паролям, по условным звонкам, ибо здесь не только кормили пуляркой и рябчиками в сметане, но продавали и покупали золото, меняли валюту, совершали крупные спекулянтские сделки, закладывали антиквариат и торговали художественными произведениями. Здесь, добавлю уже от себя, всё еще существовал «дореволюционный день» со всеми его аппетитными парами, ароматом сигар, хрустом купюр и шелестением игральных карт… 

Ныне «Зойкину квартиру» в этом доме найти, при желании, можно. Но не пытайтесь искать её у Булгакова. Он, как известно, поселил свою «героиню» не здесь, а на Большой  Садовой улице. Но не в сохранившемся ныне «доме Пигит», где жил тогда сам и где ныне его музей, а в доме № 105,который и не существовал никогда.

Да, дом в пьесе его «выдуманный», а вот рассказанная «история» – отнюдь… 

                           «Нехорошая квартира»… на 6-м этаже

(Доходный дом  архитектора Г. А. Гельриха, построенный в 1911 году. Пречистенка, 13/7)

           Ныне, по мнению специалистов, этот обычный с виду дом и «запрятал» внутри себя ту самую «нехорошую квартиру» из закатного романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Кто ж ее не помнит ныне? Только мало кто ведает, что здесь, на этом месте, стояла когда-то богатая и «вечно праздничная» усадьба отца поэта, воина и партизана Дениса Давыдова – командира Полтавского легкоконного полка, бригадира Василия Давыдова. По одной из версий, его сын-поэт и родился здесь. Но точно известно: именно здесь, с 1791 года, с семи до шестнадцати лет он и провел тут свои детские годы. Отсюда его мальчишкой увезли в Петербург – поступать, как он мечтал, в кавалергарды. И сюда, на Пречистенку, поэт вернется, вообразите, генерал-лейтенантом, но уже в другой, последний свой дом, который купит незадолго до смерти, дом, сохранившийся до наших дней, «пречистенский дворец», по слову Давыдова, – Пречистенка, 17. Но это, что называется, к слову. Его, этот дворец, могла, например, видеть сверху «вылетевшая» в дыму пожара из окна 6-го этажа дома 13, «банда Воланда» из романа Булгакова… Из «нехорошей квартиры»…

Квартиру эту в доме 13 по Пречистенке можно увидеть ныне и с улицы; она находится прямо под угловой башенкой на крыше. Именно там, прямо под ней, в обиталище с потолками в семь метров, с 1912 по 1919 год и жил один из сыновей знаменитого К. Г. Фаберже, ювелира,  и также – художник и руководитель московского отделения фирмы – Александр  Карлович Фаберже. Его и арестуют тут в 1919-м, после чего, выцарапанный из лап ОГПУ, он спешно уедет за границу. А в его «таинственной» квартире, с камином и шикарной люстрой, работы всё того же Фаберже, поселятся, вообразите, художники группы «Бубновый валет», возникшей еще в 1910 году, а к тому времени – члены «Первой творческой коммуны художников» Борис Такке, Иван Захаров и его жена Наталья Агапьева.

Тут, в огромной приспособленной под мастерскую комнате, художник Такке, помимо портретов вождей революции, напишет, к примеру, работу «Катька», навеянную поэмой Блока «Двенадцать». Удивительно, но в последний свой приезд в Москву, в мае 1921-го, уже больной, Блок поднимется сюда и, рассмотрев портрет, согласится – да эта «разухабистая девица» с папиросой в углу рта – его «героиня». Здесь же бывал и описал эту квартиру в повести «Голубая звезда» (1918) знаменитый уже тогда писатель Борис Зайцев. И, наконец, в конце 1920-х здесь, у друзей, оказался и Михаил Булгаков.

Помните люстру, на которой, обнимая примус, качался кот Бегемот? Это вот – та люстра! А пули чекистов, которые звенели по стенкам, но никогда не убивали? Это – те стенки! О том, что именно эта «квартира пошаливала», говорили потом даже близкие Булгакову люди – Н. А. Ушакова, М. А. Чимишкиан-Ермолинская, Н. К. Шапошникова. Но  ведь и сам писатель прямо пишет в романе: «Квартира эта… давно уже пользовалась если не плохой, то во всяком случае, странной репутацией. Еще два года тому назад владелицей ее была вдова ювелира де Фужера…» А всё остальное – хрустальная люстра в центре комнаты, камин, с полки которого отстреливался от чекистов кот Бегемот, тяжелые гардины на высоких окнах с цветными стеклами («фантазия, – пишет Булгаков, – бесследно пропавшей ювелирши!»), трюмо и даже «ювелиршин пуфик» – всё во времена писателя было при нем еще, что называется, «в реале». Отсюда перепившийся накануне директор варьете Степа Лиходеев, помните, мгновенно «переместился», был выкинут непрошенными гостями в Ялту… И именно отсюда, после перестрелки с чекистами, после вспыхнувшего пожара, в разбитые окна верхнего этажа, откуда еще недавно были слышны «звуки патефона», вылетели вдруг еле видные в дыму «странные, загадочные фигуры»…

Впрочем, на улице (то есть здесь, на Пречистенке, а не на Садовой, как пишет в романе Булгаков), их никто так и не успел разглядеть…

Ну разве не интересно всё это? Москва в литературных фантазиях писателя?

Об авторе:

Вячеслав Михайлович Недошивин — литературовед, кандидат философских наук (1985), член Союза писателей Москвы (2006), сценарист документальных фильмов, журналист, лауреат Анциферовской премии за «лучшую популярную работу о Серебряном веке Петербурга» (2005­) и премии Союза писателей Москвы «Венец» (2020) за книгу «Джордж Оруэлл. Неприступная душа».

Вячеслав Михайлович родился в Ленинграде, в 1972 году окончил факультет журналистики ЛГУ. С 1968 по 1977 год работал в молодёжной газете «Смена» (младшим литературным сотрудником — первым заместителем главного редактора). С 1977 по 1982 год – в редакции  газеты «Комсомольская правда» (член редколлегии, редактор нескольких отделов, в том числе отдела морали, права и писем). В 1985 году окончил аспирантуру Академии общественных наук  и защитил кандидатскую диссертацию по современным антиутопиям, в которой впервые в СССР научно проанализировал роман Джорджа Оруэлла «1984» и другие  книги по этой тематике. Позднее совместно с Д. Ивановым перевёл на русский язык и этот роман, и повесть Оруэлла «Скотный двор» и издал тремя изданиями (1990, 1991 и 1993 гг.)  

С 1986 по 1991 годы преподавал в Академии общественных наук (доцент кафедры теории и истории культуры), где и защитил диссертацию. С марта 1993 года – гендиректор собственного Агентства по связям с общественностью Alter Ego, читал лекции по связям с общественностью в Московском государственном университете международных отношений, являлся вице-президентом Российской ассоциации по связям с общественностью.

В 2003 году стал автором идеи, сценариев и ведущим 60-серийного телефильма «Безымянные дома. Петербург Серебряного века» –  телерассказов о 13 крупнейших поэтах начала века (демонстрировался по ТВ в Санкт-Петербурге в 2003 году), а в 2007 году – 40-серийного телефильма «Безымянные дома. Москва Серебряного века» (телеканал «ТВ-Центр», 2008), за что был удостоен звания «Золотое перо». Кроме этого, В. М. Недошивин  – автор сценариев телефильмов о Цветаевой, Тютчеве, Давыдове, Куприне, Грине, Твардовском, которые демонстрировались в разные годы на ОРТ, Российском ТВ, «Культуре» и «ТВ-Центре».

 Автор книг:

Прогулки по Серебряному веку. Очень личные истории из жизни петербургских зданий.  АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2009 (600 стр.);

Адреса любви. Дома и домочадцы русской литературы.  АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2014 (720 стр);

Джордж Оруэлл. Неприступная душа.  АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019 (790 стр.);

Джордж Оруэлл. Проза отчаяния и надежды. Роман. Сказка. Эссе /

пер. Д. Иванова и В. Недошивина, вст. статья В. Недошивина. Лениздат, 1990; Трижды переизданные переводы.

Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны. Адресная книга писателей от Державина до Бродского, или Алфавит 300 зданий столицы. АСТ, 2021 (620 стр.).