Петербуржец (Окончание. Начало см. в предыдущих выпусках «Петербургского публициста») «Литераторские мостки», тишина мемориального кладбища. Влево от главной аллеи – указатель: «К могиле А. А. Блока». Мне – туда. Не потому, что я, действительно, зачитываюсь стихами этого дивного поэта. Там, не доходя десяток-другой шагов до захоронения автора «Незнакомки», покоится и мой отец.

Ярчайшая звезда Серебряного века русской поэзии Александр Блок – и Николай Соломенко – корабел, механик-«прочнист», математик. Странное, причудливое соседство.

А впрочем – не такое и странное. Блок – певец этого города, плоть от плоти Петербурга. Вот и отец мой, несмотря на белорусские корни, – весь, до кончиков волос – здешний, питерский, тоже – плоть от плоти. С той самой поры, как пешком, под бомбами люфтваффе проторил свою дорогу на невские берега. С той поры, как зелёным курсантом с винтовкой в руках защищал этот город от стягивающегося кольца блокады.

И, конечно же, с тех курсантских его свиданий, когда в очередную увольнительную он часами утюжил проспекты, площади и мостовые, ведя неспешную беседу с Огюстом Монферраном, Саввой Чевакинским, Этьеном Фальконе, спрашивая совета у Северной столицы, делясь с ней своим выстраданным, сокровенным. 

Самым удивительным образом Николай Соломенко и город, к которому он так стремился с георгинно-палисадниковой окраины Минска, органично совпали друг с другом. Совпали по глубинной своей сути, по изначальному предназначению.

Ведь чего ради, с каким дальним прицелом строил Пётр свою «Русскую Венецию»? Противостоять шведским супостатам, не дать их флоту войти в Неву? Да ерунда! Для этого достаточно было ограничиться Кронштадтским форпостом и Петропавловской крепостью: разместить арсенал и гарнизоны, расставить пушечные батареи, определить гавань для галер, фрегатов и шняв. Зачем же, спрашивается, было громоздить имперскую столицу посреди ржавых чухонских болот?

Думаю, главная цель у Петра Алексеича была далека от морских баталий и пушечного дыма. В противовес «купеческой» Москве, он создавал новую столицу как знаменосца наступающего российского Просвещения. Создавал столицу науки и технологий, образования и ремёсел. Последовательно, шаг за шагом. «Куншткамера» и другие музейные коллекции – предтечи первых научных учреждений. Инженерная и Артиллерийская школы. Навигаторские классы. Академия морской гвардии. Наконец – Академия наук…

Вот и мощный, передовой русский флот тоже родился тут, под тревожными балтийскими ветрами, – как детище наук, современных технологий и грамотных, по-европейски обученных специалистов.

Без Петербурга, без его высокой просветительской миссии Россия как мировая держава ни за что бы не состоялась. Во всяком случае – тогда, в ХVIII столетии.

И в этом смысле отец тоже был истинным петербуржцем! Читай – был истинным просветителем и педагогом.

Ещё молодым офицером он получил приглашение к сотрудничеству от Ленинградского государственного университета. Тогда, в 1950 году, Николай Соломенко подготовил кандидатскую диссертацию. После успешно состоявшейся защиты к «виновнику торжества» подошёл официальный оппонент – профессор кафедры теории упругости Ленгосуниверситета Валентин Валентинович Новожилов:

– Николай Степанович, поздравляю! Вы защитились блестяще, сегодня – день вашего триумфа!

И, неожиданно для триумфатора, продолжил:

– А ведь у меня к вам просьба. Видите ли, здоровьишко моё в настоящий момент, увы, что-то захромало, и мне требуется капитально подлатать его. Так вот, не согласились бы вы на время подменить меня на кафедре? Надо прочитать нашим студиозусам два лекционных курса – по теории тонких оболочек и по основам нелинейной теории упругости.

В непродолжительный период своего увлечения боксом курсант Соломенко слышал от тренера, что такое – состояние грогги. И вот теперь новоиспеченный кандидат технических наук сам «поплыл», как боксёр в нокдауне:

– Ваше предложение, Валентин Валентинович, делает мне честь. Но… боюсь – не потяну. Я ведь в педагогике – сущий профан, а уж лекций и подавно не читал!

– Поверьте моей интуиции, – улыбнулся маститый учёный. – Уж вы-то потянете!

Кафедра теории упругости ЛГУ, возглавляемая академиком Владимиром Ивановичем Смирновым, по уровню своих профессоров и преподавателей числилась среди наиболее авторитетных во всём Ленинграде. Что, несомненно, добавляло беспокойства лектору-дебютанту.

К каждой лекции он готовился, как к очередному экспериментальному погружению на подводной лодке. Да это и было погружением! С головой – по самую маковку – зарылся новоявленный педагог в специальную литературу: постигал глубины.

Интуиция не подвела профессора Новожилова: дела у начинающего преподавателя шли лучше и лучше. Не минуло и трёх лет, как учёный совет Матмеха – математико-механического факультета ЛГУ – присвоил Николаю Соломенко учёное звание доцента.

 На всю жизнь отец запомнил самую первую свою группу студентов-«упругистов». Впоследствии многие из них выросли в солидных учёных. Анатолий Алексеев и Евгений Шемякин стали академиками, директорами НИИ в Сибирском отделении АН СССР. Василий Бабич и Климентий Черных – докторами физматнаук, профессорами и возглавили, соответственно, отдел в академическом институте и кафедру в Ленинградском университете. Более сорока лет отец работал в постоянном контакте с доктором физматнаук, профессором, заведующим кафедрой теории упругости ЛГУ Никитой Морозовым – ещё одним из тех первых своих воспитанников…

После успешного дебюта в Университете доцент Соломенко получил приглашение в собственную Alma Mater – ВВМИУ имени Ф. Э. Дзержинского –  преподавать на кафедре строительной механики корабля. По заказу кафедры он подготовил к печати монографию «Строительная механика подводных лодок».

Его педагогическая деятельность в Дзержинке продолжалась пять лет. И опять на душе у наставника теплело от талантливости его питомцев –  Леонида Слепяна, Владислава Сорокина, Владислава Томашевского… И опять питомцы не обманули надежд своего наставника: со временем превратились в докторов наук, заведующих кафедрами, директоров и начальников  институтов.

Между тем успешно развивалось содружество доцента, а потом – и профессора Соломенко с  Ленгосуниверситетом. В 1960 году там открылся факультет прикладной математики – процессов управления. Отец, поддерживая давние связи с Матмехом, активно сотрудничал и с новорожденным факультетом, на котором стал председателем Государственной экзаменационной комиссии.

А в 1987 году ректор Университета член-корреспондент АН СССР Станислав Петрович Меркурьев и декан Матмеха профессор Сергей Михайлович Ермаков предложили ему создать и возглавить кафедру гидроупругости. Заметим – первую в стране!

Эта уникальная кафедра была создана. Помимо прочего, отец разработал программу полного курса гидроупругости, и сам читал этот курс.

Сорок три года продолжалось его содружество с Ленинградским – Санкт-Петербургским университетом, одним из крупнейших университетов мира.

В Ленгосуниверситете, в Ленинградском кораблестроительном институте, в ВВМИУ имени Ф. Э. Дзержинского отец, опытный наставник и профессор, читал лекции и принимал государственные экзамены, готовил дипломников и аспирантов. А помимо этого – поддерживал творческие контакты с Военно-Морской Академией, Санкт-Петербургским техническим университетом, Петербургским государственным университетом путей сообщения.

Он растил компетентные кадры, готовил будущих строителей флота российского. Он выковал целый «научный взвод» – 25 кандидатов и 10 докторов наук. На монографиях, вышедших из-под его пера, выросло не одно поколение математиков, механиков, строителей, инженеров самого широкого профиля.

Он был садовником, который десятилетиями окучивает молодые деревца, направляет их рост. И они вошли в силу, зашумели раскидистыми кронами, стали давать обильные плоды. Сад этот плодоносящий называется научной школой Соломенко. Большой научной школой в такой наиважнейшей сфере человеческой деятельности, как строительная механика.

Николай Соломенко не просто создавал новые корабли. Он был из плеяды тех профессоров и академиков, которые продолжили отечественную Эпоху Просвещения, подхватив знамя у титанов былого – Петра Первого, Михаила Ломоносова, Дмитрия Менделеева… Профессоров и академиков, которые приняли эстафетную палочку непосредственно из рук у отца строительной механики корабля Александра Крылова и его ближайших сподвижников – Петра Папковича и Юлиана Шиманского.

С каким восторгом пятикурсник Коля Соломенко, замерев в парадном строю, внимал напутственным словам «адмирала корабельной науки» академика Крылова! Этот восторг не остынет с годами, и уже незадолго до своей кончины академик Соломенко опишет ту – столь значимую для него – встречу с легендой отечественного кораблестроения: 

«2 октября 1945 г. по случаю начала нового учебного года состоялся торжественный парад курсантов училища. Перед курсантами и офицерами с речью выступил Алексей Николаевич Крылов… Его яркая и проникновенная речь, его советы и рекомендации курсантам оставили неизгладимое впечатление».

И – несколькими страницами далее:

«К сожалению... Петр Федорович Папкович умер в 1946 г. Моя творческая деятельность проходила в более позднем временном периоде. Однако тесные контакты с Юлианом Александровичем Шиманским и Валентином Валентиновичем Новожиловым были для меня редчайшей творческой школой».

Это – не просто эстафета научного познания. Это – эстафета света, мудрости, гуманизма. Всего того, что отец со всегдашней своей тщательностью постарался передать и своим ученикам.

И опять, как в юности, его вёл по извилистым тропам судьбы венценосный куратор – Пётр Романов. И когда возмужавший, утвердившийся на студёных невских берегах «Колька-Победоносец» ковал морские доспехи своего Отечества, и когда двигал вперёд фундаментальную механику и математику, и когда ставил на крыло инженеров завтрашнего дня, – он каждодневно продолжал, в меру сил и способностей, дело Петрово.

Так что, полагаю, вполне заслуженно имя Николая Соломенко осталось увековеченным в этом огромном мегаполисе, морской столице России, колыбели отечественной Академии и русского флота. Оно запечатлено в названии созданного отцом академического института: Институт проблем транспорта имени Н. С. Соломенко Российской академии наук.

Между прочим, и научное это учреждение получило именно питерскую прописку отнюдь не волей случая, а по настоянию отца.

Тут – своя «история с географией». Когда академика Соломенко пригласили в президиум АН СССР и предложили организовать под своим началом новое научное учреждение «на широких московских просторах», тот с благодарностью согласился, но – сделав существенную оговорку:

– По моему убеждению, целесообразней, чтобы институт располагался в Ленинграде. Там сконцентрирована большая транспортная наука, там – мощный кадровый потенциал, целая сеть профильных вузов, признанные научные школы учёных-транспортников.

И добавил:

– Не стану скрывать – в моей позиции присутствует и личный мотив. Не смогу расстаться со своим городом. Ну а в Москве можно открыть филиал института.

Так, по его волеизъявлению, Институт проблем транспорта появился не в Белокаменной столице, а в Северной.

В русском языке укоренилось понятие «петербуржец». Меньше всего оно связано с «географией» прописки (ныне – регистрации) и физического проживания человека. Понятие это – нравственное, оно включает в себя сложную гамму свойств человеческой души: тонкость натуры и высокую духовность, совестливость и способность к сопереживанию, готовность подставить плечо пошатнувшемуся и неуёмную жажду творить, строить, созидать. А также многое-многое иное, что суммарно составляет богатейшую ауру истинного петербуржца.

Словом, петербуржцами становятся не по штампу в паспорте, а по «анатомии души».

Так вот во всём естестве отца несомненно присутствовало исконно петербургское начало – произрастающее не от здешних департаментов и казённых присутственных мест, а от Петербурга Пушкина и Менделеева, от Петербурга Крузенштерна и Достоевского. И – конечно же! – от Петербурга Петра Великого.

В моём понимании Николай Соломенко был подлинным русским интеллигентом – с обострёнными совестью и чувством долга, с бессребреничеством, с постоянным стремлением работать на благо своей страны, заступаться за слабых, сражаться с подлостью и восстанавливать справедливость.

В 1994 году он вместе с академиком Дмитрием Лихачёвым, писателями Виктором Конецким и Борисом Стругацким, с другими представителями духовной элиты Петербурга и страны выступил с «Открытым письмом России и Флоту». В своем обращении они требовали реабилитировать Александра Васильевича Колчака – прославленного адмирала, выдающегося океанографа, одного из крупнейших полярных исследователей, автора монографии «Какой нужен России флот».

Открытым письмом дело не ограничилось. Его авторы приложили руку к формированию соответствующей  инициативной группы. И даже выбрали место, где, по их мнению, следует установить мемориальную доску в честь Александра Колчака: Минный дворик Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе (ныне – Санкт-Петербургского военно-морского института).

На следующий год отца не стало, он так и не дождался восстановления исторической справедливости по отношению к этому боевому офицеру, учёному и патриоту, ничуть не повинному в разразившейся Гражданской войне, в том, что «восстал брат на брата».

Так – до последних дней жизни – Николай Соломенко боролся и отстаивал правду. Пускай и не столь драматично, как в истории с «диверсией» на Каспийской флотилии или в баталиях вокруг глубины погружения подводного флота.

Боролся и отстаивал. Как и подобает офицеру. Как и подобает петербуржцу.

Нет больше Кольки-Победоносца – единственного, кто знал, какой ценой доставались ему те победы. Какой перегрузкой сил и нервов оплачивал он свои большие и малые сражения за торжество истины, за справедливость и человечность окружающего мира. Не просто так ушёл он, не дотянув даже до семидесяти двух – как подбитый корабль не дотягивает до своего причала. «Когда усталая подлодка»…

Когда отца хоронили, над могилой не произносилось речей. Все речи – и дежурные, и искренние, от души – отзвучали на торжественной панихиде в Здании Академии наук на Университетской набережной, в двух шагах от Петровского Здания двенадцати коллегий и от Петровской Кунсткамеры. А здесь, в тиши некрополя «Литераторские Мостки», приехавшие проводить контр-адмирала Соломенко стояли молча.

Тогда я шагнул вперёд и сказал. Коротко, уложив свою боль в минуту-другую. Сказал, что на нашем флоте существует традиция: когда корабль уходит на выполнение боевого задания, то с причала его провожают маршем «Прощание славянки». И сейчас, когда отец уходит от причальной стенки в самое дальнее плавание, его, по-доброму, дóлжно  было бы проводить этим славным, опалённым битвами, маршем.

И тут, неожиданно для меня и для всех остальных, стоящий поодаль военный оркестр грянул «Прощание славянки»!

Только что прошёл тёплый июньский дождь, умыл улицы Петербурга, окропил кладбищенские аллеи, зелёную, не выгоревшую ещё траву и листья высокого клёна над разверстой отцовой могилой.

А вокруг тихим половодьем растекались солнечные лучи, заливая окрестные надгробья. Надгробья Ивана Павлова и Дмитрия Менделеева, Ивана Бехтерева и Александра Блока. Надгробья ведущих отечественных корабелов: Алексея Крылова и Петра Папковича, Юлиана Шиманского и Михаила Яновского.

Что за имена! Элита! Честь и совесть, гордость державы и ее Северной столицы. Сегодня они молчаливо приняли в свои ряды ещё одного учёного, мыслителя, гуманиста. Ещё одного петербуржца.

Галактика Соломенко

Это – не мемуары и даже не портрет академика Соломенко. Скорее – капли утренней росы, солнечные зайчики, высвечивающие отдельные чёрточки на родном лице. Мои эскизы к портрету не претендуют на полноту картины. Не претендуют ни на что вообще – так же, как сам отец в своей жизни, при всех его несомненных заслугах, никогда не претендовал хотя бы на самую малость.

Просто солнечные зайчики бегают, скользят по лицу – и лицо оживает встречным светом, ответной теплотой.

Сражение за «углубление глубин», баталия вокруг мнимой диверсии на Каспии, противостояние то одним, то другим… Может создаться впечатление, что отец являл собою забубённого рубаку, любителя помахать шашкой. Отнюдь. Супермен, символ воинствующей маскулинности – это не про него. Скорее, он являлся антиподом таких «альфа-самцов».

Давняя российская традиция: господа офицеры не только подставляли грудь под пули неприятеля и выигрывали исторические сражения, не только покоряли вражеские крепости и сердца прекрасных дам, не только звенели шпорами и озаряли светские балы сиянием эполет. Они поставляли Отечеству лучших своих представителей как духовную, нравственную элиту, как блестящих поэтов, композиторов, писателей (вспомним Михаила Лермонтова, Льва Толстого, Цезаря Кюи). И, конечно же,  выдающихся учёных.

В скрижали науки вписаны имена филолога, автора самого знаменитого толкового словаря русского языка Владимира Даля, родоначальника авторитетной научной школы русских химиков Александра Бутлерова, геолога и географа Ивана Мушкетова, прославленного психиатра, невропатолога и физиолога Владимира Бехтерева, десятков других исследователей в военных мундирах.

Вот и отец по натуре своей был не командиром, а, скорее, учёным, облачённым в чёрный военно-морской китель.

Как-то, «бегая» по Интернету, я наткнулся на краткое воспоминание одного не знакомого мне человека:

«С Николаем Степановичем Соломенко наша семья встретилась в июле 1984 года во время отдыха в Комарово. Он уже был контр-адмирал и членкор, но вел себя чрезвычайно просто…

Мы стали ходить на залив вместе. Он пел романсы, читал стихи, рассказывал смешные случаи из своей жизни. Но мы понятия не имели о его научной профессии. Постепенно наши соседи приоткрыли его… историю. Засекреченный военный моряк, специалист по корпусам подводных лодок… Его монографии закрыты, и даже о его Государственной премии в газетах не написали.

Этот негромкий человек стал настоящим ангелом-хранителем нашей семьи… Он пригласил маму в научный совет по информатике и робототехнике, и она, наконец, после долгих лет скитания по разным учреждениям стала работать по специальности. В Академии получали достаточно, чтобы можно было покупать дорогие лекарства, поэтому жизнь отца была продлена ещё на восемь лет… Николай Степанович дал каждому из нас – маме, отцу, мне – путь в новую, лучшую жизнь…».

«Этот негромкий человек»… Какое точное определение! И впрямь: он никогда не громыхал, не барабанил себя в грудь, не выпячивал своё «я».

И с харизмой у него было напряжённо. Обаяния – море, а вот харизмы – увы! Голос – тихий, отнюдь не командирский, мягкая улыбка, и доброта, лучащаяся из глаз. И хлебом не корми – дай попеть, поюморить.

Он был человеком, который любит. Любит людей и розыгрыши, любит хорошие книги и справедливость, любит итальянские оперы и симфоническую музыку, любит весёлый гам застолий и тишину, сгустившуюся над шахматной доской.

Очень любит спорт. Впрочем, и тут тоже – никакой маскулинности, примата бицепсов и силовых игрищ! Ещё в Дзержинке, курсантом, он пару месяцев попрыгал по рингу, но, заработав перелом носовой перегородки, поостыл к этой кулачной забаве. Зато как он гонял мяч! Волейбол и (особенно!) футбол – это было для него куда как серьёзно, куда как радостно!

Ласточка из прошлого, долетевшая до меня через полстолетия с гаком: «Почетная грамота. Центральный Гурзуфский военный санаторий награждает команду 10-го мед. отделения в составе: т.т. Соломенко, Горшкова, Корзуна, Зубкова, Харитонова, Карпова, занявшую 1 место в розыгрыше кубка санатория по волейболу среди команд отдыхающих… 30 сентября 1961 г.».

Ну а болельщиком он был и вовсе безумным, тут у этого сероглазого белоруса прорывался просто аргентинский темперамент! Причём «болел» – в самом широком диапазоне: от хоккея – и до спортивной гимнастики.

Отец обожал и женское общество, и сугубо мужские компании. Вспоминаю свое «розовое детство»: я на папиных коленях восседаю за столом, на котором холостякующие в данный момент «господа офицеры» творят своё священнодействие. Ритуал этот выражается в классической триаде: «водочка, килечка и пулечка».

«Пулю», то бишь преферанс, они расписывали тут же, расчистив центр столешницы от наполненных стопок и нехитрой закуси. И я – ни бельмеса, естественно, не кумекая в хитромудрой этой игре, – жадно постигал хотя бы терминологию: «мизер», «бомба», «пас», «под вистуза – с туза»…

Пролетела пара-тройка лет, я пошёл в первый класс, и наша учительница Нина Николаевна как-то спросила:

– Дети, кто знает, что такое карты?

Боже, как же я тогда – до вывиха в плече – тянул руку! Я жаждал под благосклонным взором учительницы просветить прозябающих в неведении одноклассников, что есть карта «валет» и карта «туз», и туз бьет все другие карты. Кроме, разумеется, джокера.

На моё (думаю – и отцовское!) счастье, Нина Николаевна вызвала к доске не меня, а нашу классную отличницу. И та поведала, что карты – это втиснутые в определённый масштаб изображения стран, материков и морей. В общем, её ответ прозвучал вполне пристойно – в духе «вегетарианской» советской школы, а не разудалого офицерского кутежа.

Мать против отцовского «гусарства» особо не возражала, но как-то единожды попеняла господину поручику – мол, из священной их триады водочку можно было бы если уж не исключить, то хотя бы свести к минимуму. Отец засмеялся и приобнял жену:

– Раечка, нельзя крушить овеянные веками традиции! Предки наши не просто так присказку придумали: «Умный – в артиллерии, храбрый – в кавалерии, пьяница – на флоте, а дурак – в пехоте». Не стану обижать пехотинцев (с фронтовых времен уважаю их!), но заметь такую констатацию:  пьяница на флоте! Так что сложившуюся репутацию следует поддерживать…

При том, что пьяницами ни отец, ни его друзья-товарищи, конечно же, не были: честь офицерскую помнили и блюли свято. Хотя при случае любили вспоминать указ Петра Первого: если пьяный российский моряк в заграничном порту падал «от недержания на ногах» в сторону своего корабля, то получал прощение, ибо стремился домой.

Словом, это был очень весёлый и очень скромный человек, всегда готовый и пообщаться, и пошутить, и – если требуется – помочь, подставить плечо (за несколько дней до смерти записал в деловой блокнот: «Мемор.доски: одна есть на 16-й линии, одну надо на Балт.завод. Мною поставлен вопрос об установлении именной стипендии студентам»). Человек, которого любили дети и собаки. Вспоминаю, как в детстве родители несколько раз вывозили меня летом в Геленджик, и как бездомные дворняги всего этого южного городишки – разномастные Барбосы, Бобики и Жучки – хвостом ходили за нами, преданно поедая влюблёнными глазами моего батю.

На моей памяти он ни на кого (в том числе – и на меня, не самого, увы, примерного сына) ни разу не повысил голос. А вот когда дело касалось принципов, этот мягкий человек становился стальным.

Не говоря уже об упомянутых двух «генеральных сражениях», сколько раз выступал он против позиции, занятой начальниками его же собственного ЦНИИ военного кораблестроения! Начальники менялись, а неуступчивость этого «упёртого» подчинённого оставалась постоянной величиной (как говорят у них, у математиков, – константой). Вот несколько строк из его «Краткой автобиографии»:

«Считаю своим долгом отметить добрым словом начальников института… С 1948 г. институт возглавляли последовательно крупные специалисты в области военного кораблестроения Леонид Алексеевич Коршунов, Виктор Николаевич Буров и Михаил Михайлович Будаев… Ко мне они относились доброжелательно, и я получил много полезного от многолетних контактов с моими прямыми и непосредственными начальниками. Из этого, конечно, не следует, что между ними и мной не возникали иногда острые или очень острые дискуссии по научным проблемам…».

Было, всё было: и «острое», и «очень острое». И дискуссии, и прямые конфликты: «Коль пошла такая пьянка, режь последний огурец!». Чего точно не было – так это интриг и склок, камня за пазухой и запрещённых ударов ниже пояса. Это были не бои без правил, а, скорее, рыцарские поединки, где противники выступают с открытым забралом.

Да: отец не был воякой. Отец был рыцарем.

Но завершалась очередная баталия – и весь металл из него как-то моментально улетучивался. И опять – шутки, розыгрыши, любимая музыка.

Музыка была его страстью. После смерти мамы ко мне перешли хранимые ею с 1946 года письма, которые посылал ей отец, тогда ещё – курсант, проходивший на кораблях Кронштадта преддипломную практику. И тут не могу не привести пару выдержек из тех весточек, написанных на старой тетрадной бумаге в линейку, с непременной синей печатью внизу: «Просмотрено военной цензурой».

«Моя вторая любовь (первая – это, разумеется, будущая моя мама! – Е. С.) – музыка также далека от меня. Если на летней практике я часами просиживал в радиорубке, то сейчас пока что этой возможности у меня нет. Лежу и напеваю различные мелодии из опер, балетов и т. д.».

Но вот – спустя несколько дней – радостно:

«У нас в радиоузле отыскал вторую (венгерскую) рапсодию Ф. Листа, которую захвачу с собой в обмен на танцевальную пластинку. Эти дни по вечерам слушаю музыку в записи и по приёмнику».

Впрочем, не надо думать, что в свою музыкальную гостиную отец впускал исключительно классиков: Баха, Бетховена, Моцарта, на худой конец – Пуччини и Листа. Не обижал он и «лёгкие жанры». Из кухни или из отцовского кабинета (он же, по совместительству, – моя спальня) частенько неслось мурлыканье профессора Соломенко:

Буду я точно генералом, буду я точно генералом –

Если капрала, если капрала переживу!

Или вдруг – совсем уже жгуче-латиноамериканское, завезённое к нам с родины легендарного в ту пору Фиделя:

Ай-яй-яй, тебя люблю я!

Ай-яй-яй, ты всё молчишь.

Ай-яй-яй, тебя прошу я:

Не зови меня малыш!

Ну и совсем уже криминальный случай пришёлся на середину 70-х годов: развесёлый мой папочка обучил своего четырёхлетнего внука Олежку абсолютно безыдейной (а может даже – идейно «глубоко не нашей»!) песенке. Это было незаурядным зрелищем – когда крохотный клоп-детсадовец, заходясь от восторга, самозабвенно (хотя и не вполне музыкально) орал:

Нашёл я славный кабачок,

Вино там стоит пятачок.

Сижу с бутылкой на окне –

Забудь, милашка, обо мне!

Дабы реабилитировать отца как воспитателя подрастающего поколения, добавлю, что, помимо славного кабачка, он обучил внука петь «Морская гвардия идёт уверенно, любой опасности глядит она в глаза!». Впоследствии маленький Олег так набрался от деда военно-морской тематики, что как-то сел писать письмо Главнокомандующему ВМФ СССР, Адмиралу флота Советского Союза Сергею Георгиевичу Горшкову. Начиналось письмо незатейливо: «Дорогой Горшков!…».

И весь этот песенный калейдоскоп – от капрала до кабачка – вполне органично уживался в странном отцовским мире с тем же Бетховеном, великим и легендарным.

Самым любимым из Бетховена была «Ода к радости» на слова Шиллера. Патефонная пластинка с «Одой» была истёрта едва не до дыр! Да отец и сам частенько напевал с доброй своей, мечтательной улыбкой:

Ты сближаешь без усилья
Всех разрозненных враждой,
Там, где ты раскинешь крылья,
Люди – братья меж собой.

И голос звучал всё мягче, и улыбка становилась мечтательней:

Обнимитесь, миллионы!
Слейтесь в радости одной!
Там, над звёздною страной, –
Бог, в любви пресуществлённый!

В своей отнюдь не сусальной жизни он «полной ложкой» нахлебался всякого. Голода и лишений. Войны. Подлости одних и предательства других. И, пройдя через такое вот горнило, – взывать и верить:  «Обнимитесь, миллионы!»?..

Мне кажется, он жил в особенном, им самим выстроенном, почти идеальном мире. И мир этот на сотни световых лет отстоял от реалий нашей жизни – располагался где-то в совсем иной галактике. Галактике Николая Соломенко.

Когда я появился на свет, отец был в отъезде. В Ленинграде он появился спустя пару недель, и дедушка, мамин отец, встретил его с шутливым испугом:

– Ты знаешь, Николай, что тут у нас стряслось? Представляешь: твой сын родился без единого зуба!

Побледнев, как смерть, Николай дрожащим голосом выдавил:

– Что, в самом деле?! Что же делать?

Погружённому в такие научные глубины, ему было невдомёк, что зубы у младенцев прорезаются отнюдь не сразу.

И ещё пара наглядных примеров, доказывающих неземное происхождение его «звёздной страны», над которой парит «бог, в любви пресуществлённый».

Как-то мать попросила его написать заявление в жилконтору, чтобы пришёл мастер – починить прохудившуюся батарею отопления.

Отец подошёл к делу с привычной фундаментальностью и начал составлять послание водопроводчику: «В связи с наметившейся в последние дни разгерметизацией теплового радиатора…».

Узрев сей учёный трактат, мать отобрала у высоколобого профессора авторучку и в момент накатала заявку: «Протекает батарея. Просьба прислать сантехника».

Или ещё одно воспоминание из детства. Как-то мама уехала навестить родителей, а трёхлетнее чадо (то бишь меня) оставила на попечение любящего папаши. И тот с энтузиазмом заступил на педагогическую вахту: вооружился «Тремя мушкетёрами» Дюма и с упоением затеял такое вот чтение вслух. Где-то на третьей минуте я вклинился в его восторженную декламацию:

– Папа, это книжка не интересная! Ты мне лучше сказку почитай! Про зайчиков, про мишку…

Родитель был потрясён до глубины души:

– Женя! Ну как это может быть не интересно? Тут же – мушкетёры! Гвардейцы кардинала!! Дуэли на шпагах!!! 

«Три мушкетёра» стали моей настольной книгой, которую я знал едва ли не наизусть. Но – спустя лет этак шесть после того печального вечера, когда я мечтал о мишке и зайчиках, а папа втюхивал мне про придворные интриги графа де Рошфора и зловредную обольстительницу миледи Винтер.

Вот таким он и был: в профессии, в делах своих корабельно-механико-математических – волкодав, а в обыденной жизни – не то ребёнок, не то чудак – что называется, «с луны свалился»…

А ещё он был страстным мечтателем и безудержным фантазёром. Он не строил воздушных замков, он облекал свои фантазии и мечты в надёжную броню математических расчетов, проводил через горнило экспериментов и натурных испытаний. Так он последовательно воплощал в жизнь мечту о небывалых подводных кораблях, мечту о субмаринах, противостоящих ядерным ударам, мечту о корабле-дельфине…

Когда я устаю от тотальной безвкусицы и гламурной пошлости, от навязанных нам «ценностей» общества потребления, за горло берёт страстное желание – погрузиться в звездолёт и добраться до этой самой Галактики Николая Соломенко. Галактики, в которой пишут монографии и строят корабли, в которой звучат ария Каварадосси и ода «К радости», в которой гоняют футбольный мяч и кормят бездомных дворняг. В которой «плавать по морям необходимо, жить не так уж необходимо!».

Но «погрузиться и добраться» значит – сбежать. Отец никуда, кроме тёмных глубин своей механики и пучин Мирового океана, не погружался. Он сам, своим талантом и упорством, выстроил эту галактику. Выстроил и выстрадал.

И никогда не претендовал в ней на роль звезды первой величины.  Академик Соломенко, контр-адмирал Соломенко… Во всём этом таится какая-то внутренняя, глубинная неправда. Нет: конечно же, он честно заслужил эти высокие звания. Неправда заключается в том, что по своей человеческой сути он оставался абсолютно простым человеком, к которому «не липнут» ни лампасы, ни чины. Оставался тем босоногим победителем всех и всяческих (и уже далеко не школьных!) «олимпиад», Колькой-Победоносцем.

Вам посвящается

У этой книги нет одного, «персонального» героя. Я писал ее о своём отце, но разве Николай Соломенко состоялся бы как человек и как учёный, если бы не десятки, сотни других людей, которые вошли в его жизнь?

Отец – при всей неповторимости его натуры – олицетворяет собою целый пласт советского и постсоветского общества: достойных представителей отечественной инженерии, решавших фундаментальные вопросы научно-технического развития мировой державы, взваливших на себя колоссальный груз ответственности за её обороноспособность. Людей, которые в собственном мироощущении и в профессиональной деятельности поднялись над сиюминутным, стали соразмерными своей стране, своей эпохе, глобальным геополитическим проблемам, решению коих они способствовали. Которые своим трудом, своим талантом обеспечивали паритет сил на «угловатом» нашем Земном шаре, снижая вероятность Третьей Мировой.

Поэтому книгу я посвящаю ВАМ:

ВАМ, академик Валентин Валентинович Новожилов, академик Николай Никитич Исанин, доцент, инженер-подполковник Алексей Васильевич Мосягин, и другие любимые учителя моего отца.

ВАМ, академик Алексей Николаевич Крылов; инженер-контр-адмирал, член-корреспондент АН СССР Пётр Фёдорович Папкович; академик Юлиан Александрович Шиманский – патриархи отечественного кораблестроения, высокие Наставники отца и других корабелов.

ВАМ, главнокомандующий ВМФ, Адмирал флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков, инженер-вице-адмиралы Леонид Алексеевич Коршунов, Виктор Николаевич Буров и Михаил Михайлович Будаев – отцы-командиры, под чьим взыскательным началом Николай Соломенко мужал как офицер, как исследователь и гражданин.

ВАМ, однокашники отца, «дзержинцы» сорок первого года поступления, с которыми бок о бок он бил фашистов и осваивал премудрости профессии, «становился на крыло».

ВАМ, его соратники, товарищи по научному поиску, офицеры и гражданские, с кем вместе отец решал сложнейшие проблемы военно-морского флота и страны в целом.

ВАМ, многочисленные его ученики, воспитанники, продолжатели.

ВАМ, безымянные, в силу секретности ваших работ, инженеры, создатели новейших кораблей, уникальных лазерных комплексов, систем предупреждения ракетного нападения, – неизвестные солдаты нашего Военно-промышленного комплекса, оградители Родины от разномастных супостатов.

ВАМ, советские и российские моряки-подводники, вашему суровому и мужественному братству.

ВАМ, офицеры всех видов наших Вооруженных Сил, защитники Отечества, не изменившие своей присяге.

ВАМ, строители кораблей, городов, космодромов. Строители Российской державы.

ВАМ, титаны былого, – Леонардо да Винчи, Петр Первый, Михаил Ломоносов, – дарующие многим поколениям мальчишек страсть к высоким мечтаниям и трудную науку продираться своей мечтой «через тернии к звёздам».

ВАМ, мальчишки этой земли, живущие всепоглощающим стремлением осваивать Мировой Океан и создавать супер-коллайдеры, прокладывать маршруты новых экспедиций через нашу ещё мало исследованную планету и пролагать новые космические трассы.

Простите меня, отцовские однокашники, коллеги и последователи, что остались неназванными: невозможно перечислить пофамильно десятки и сотни первоклассных специалистов и преданных патриотов, составлявших и составляющих ныне костяк славного инженерно-морского корпуса нашей державы. Как начертано на закладном камне, с которого начиналась эта книга, – «военным инженерам.. достойным поклонения Созидателям за их вклад в… укрепление обороноспособности нашего Отечества». Лучше не скажешь.

Земной вам поклон!

Эпилог. Однажды вечером…

Однажды вечером, когда я окажусь на Втором Адмиралтейском острове, налетит шальной ветер с Балтики, по дороге зачерпнув горсть песка со всё ещё грозных кронштадтских фортов. Налетит – и запорошит глаза, и принесёт в город сумерки, далёкие и промозглые, от которых горечь во рту и сосущая пустота на душе. Сумерки тысяча девятьсот сорок первого.

Я протру глаза и в студёных этих сумерках разгляжу тень. Тень худющего, как смерть, мальчишки, оглушённого красотой и надменностью этого города. Мальчишки, на неверных ногах поспешающего сюда, к Высшему военно-морскому инженерному училищу имени Дзержинского.

С натугой открыв тяжелую дверь контрольно-пропускного пункта, мальчишка перешагивает порог Петровского «Адмиралтейского дома». И сзади, из-под сени лип, пристально смотрит ему вслед тень высокого – очень высокого! – человека в долгополом шкиперском кафтане и чёрной суконной треуголке, пробитой пулею из шведского мушкета.

От редакции:       

Отец и сын

         Газета «Петербургский публицист» в этом выпуске завершает публикацию Евгения Соломенко «Когда усталая подлодка…». Перед нами – талантливо написанный, искренний и местами трогательный рассказ сына о своем отце – академике и контр-адмирале Николае Степановиче Соломенко. Он – фигура историческая, государственного масштаба, и в справочной литературе Николай Степанович представлен, само собой разумеется, строго и формально, в соответствии с энциклопедическим «табелем о рангах», когда за перечнем должностей и наград – особенно таких высоких, как у него, – совсем не увидишь человека, с его переживаниями, идеалами, пристрастиями  и даже слабостями, которые у всех, конечно, есть. И вот благодаря тому, что поведал нам сын об отце, мы увидели очень порядочного, доброго, целеустремленного и преданного Родине человека, фронтовика и ученого – Николая Степановича Соломенко. Читайте в «Петербургском публицисте» замечательное очерковое произведение «Когда усталая подлодка…» – это блестящая и правдивая документальная проза! Но мне хотелось бы сказать несколько слов об авторе – Евгении Николаевиче Соломенко. Кто-то, может быть, ухмыльнётся: ну, повезло парню, родился в семье академика, да еще и контр-адмирала, и всё было у сыночка на блюдечке с голубой каёмочкой.

         Так было всё или иначе, сделайте вывод после прочтения вот этой моей небольшой зарисовки. А поверить моим словам можете: я ведь знаю Евгения Соломенко с детских лет.

         Году в 1962-м или в 1963-м я пришел в редакцию газеты «Ленинские искры» на заседание литературного объединения, занятия в котором вёл наш добрый гений – Валентин Михайлович Верховский. В ожидании его я притулился в коридоре на топчанчике, покрытом тёмно-коричневым дерматином, как раз напротив кабинета, в котором вскоре должны были начаться наши занятия. Рядом со мной оказались мальчик моих лет и женщина  – его мама. Мы познакомились.

         Для нас это литературное объединение было чем-то вроде царскосельского лицея, в котором мы получили знания и начальный опыт литературного творчества. Через эту школу прошли Ольга Бешенковская, Валентин Голубев, Сергей Воронов, Владимир Петров, Григорий Чемоданов, Владимир Шалыт, Алексей Шельвах и многие другие ленинградские ребята, которые впоследствии стали профессиональными литераторами и журналистами. Но это была в то же время довольно суровая и жёсткая школа литературного образования, в которой всё зависело уже только от тебя самого. В обсуждениях стихотворных текстов, в их критических разборах, порой до обидного дотошных и не лишенных чрезмерной придирчивости, формировалось своё поэтическое мировидение. Выдержать всё это было нелегко, и я, в частности, как-то даже бросил данное, как мне вдруг показалось, малоперспективное занятие, но вскоре вернулся на эту, по словам Валентина Михайловича, «добровольную каторгу». Пробиться на страницы газеты было очень сложно. Евгению Соломенко это удалось. Вот его стихотворение, лёгкое и светлое:      

Первый снег

Я уйду – и в сердце словно не был

И однажды, душу теребя,

Выпаду я самым первым снегом

И растаю, не найдя тебя.

Тихо сквозь сосновые ресницы

Глянут удивленные глаза.

А потом, потом тебе приснится

В тучах затаённая гроза.

У деревьев ветви – словно нервы.

Где-то в них запуталась заря…

…Первый снег растает самым первым,

Даже не дожив до октября.

И вот ведь что поразительно: когда я уже почти сверстал эту подборку, по электронной почте пришло письмо от Жени Соломенко – будто весть из далекого детства: «Я только что закончил два стиха „Из Комаровской тетради“. Еще не остыл от них, и „с пылу – с жару“ очень захотелось поделиться с тобой – как с давним товарищем по нашему славному ЛИТО. Обнимаю!»

Он и сейчас пишет стихи! А эти – «Из Комаровской тетради», потому что он подолгу живет на даче именно в Комарово. И вот – два стихотворения:

* * *

Асфальт был цвета мокрого асфальта,

Недужный дождик – явно не жилец.

А где-то солнцем наливалась Мальта,

А где-то зноем плавился Суэц.

Привет, ингерманландские болота,

Иззябший, бесприютно-мокрый лес!

Знать, Вседержитель, осерчав за что-то,

Не манну, – влагу нам послал с небес.

Как нежно б волны южные качали,

Как сладко пел бы их морей прибой!

Но я отравлен белыми ночами.

Мой русский Север, болен я тобой.

Презрев недолговечную бумагу,

Мечтою о бессмертье дорожа,

На валунах свою ты пишешь сагу,

Избрав себе гранитную скрижаль.

В твоих штормах своё сыщу я место

И пью (мне это счастье суждено!),

Обласканный пронзительным зюйд-вестом,

Твоих ночей обманное вино.

* * *

Молчат насупленные форты,

Готовы отразить врага.

И мнится – пыльные ботфорты

Вновь топчут эти берега.

И сосны ропщут втихомолку,

И веют ветры октября

На вытертую треуголку

И одинокого царя.

Он мачту грозного фрегата

В прибрежной углядел сосне,

Он снова топит супостата

В балтийской сумрачной волне.

Вершитель северных мистерий,

Кузен заморских королей,

Он – устроитель аустерий

И управитель ассамблей, –

Он грезит музыкой викторий,

Весёлым стуком топора,

Сияньем парусов над морем

И пьяным буйством до утра.

Истлели кости. Шпаги ржавы.

Столетья истекли водой.

Но берега родной державы

Омыты Балтикой седой.

Ночь, даже сосен шорох замер.

Лишь он не думает уснуть

И журавлиными шагами

В бессмертье отмеряет путь.

         Сразу после школы Евгений поступил на факультет журналистики Ленинградского государственного университета и прошел все этапы постижения газетного ремесла, а это не менее трудная профессиональная школа. Об уровне подготовки выпускника свидетельствует то, что его сразу после университета взяли в штат самой крупной газеты Северо-Запада страны – «Ленинградской правды». Там он проработал десять лет. Позже был  собственным корреспондентом газет «Комсомольская правда», «Правда», «Известия», работал в Туркмении, Западной Сибири. Его очерки и публицистика регулярно появлялись в журналах «Студенческий меридиан» и «Смена», «Ашхабад» и «Сибирские огни», «Петербургский публицист» и «Невский альманах». В разные годы он написал документально-публицистические книги «Распахни окно в октябрь» и «Ищу человека!», а также документальную повесть о таежном милиционере – «Не целься в меня, тайга!». Эти книги были выпущены в свет Новосибирским и Томским книжными издательствами.

По сценариям Евгения Соломенко в Туркмении, Новосибирске и Санкт-Петербурге было создано несколько документальных фильмов.

А вот ещё – краткая справочная информация. Он – автор романов. Первый из них, «Ваш номер – тринадцатый», вышел в свет в московском издательстве «Центрполиграф» в 2006 году тиражом 6 тысяч экземпляров. В 2008 году был переиздан (очередной тираж составил 8 тысяч экземпляров). Действие романа  разворачивается на фоне сатанизма – не мистического, а  вполне обыденного, «земного». Готовность идти на компромиссы оборачивается предательством и убийством. И как следствие – медленное вырождение души. Потому что дьявол обитает не в преисподней, он – в тебе самом: в твоей слабости и подлости.

В 2008 году «Центрполиграф» издает еще один роман Евгения  Соломенко – «Тебя заберет вода». В этом произведении детектив органично сочетается с притчей, фантастика переходит в философское эссе. Контрастные переплетения событий, судеб и времен рождают причудливую ткань нашего человеческого бытия, заставляют по-новому взглянуть на, казалось бы, «детские» вопросы. Что такое богатство? Что такое удача? Что такое власть?

В 2010 году в «Центрполиграфе» выходит третий роман Евгения  Соломенко – «Коридор в конец ночи».Его герои – бывший следователь-«важняк» ФСБ и гениальный (и притом глубоко аморальный) ученый – создают мощный холдинг по добыче  алмазов и производству бриллиантов, который быстро завоевывает ведущие позиции на мировом алмазном рынке. Всех, кто встает у них на пути, герои отправляют в иной пространственно-временной континуум, избавляясь таким образом от конкурентов и иных противников и при этом не оставляя за собой ни крови, ни трупов…

В 2011 году то же издательство выпускает очередной роман Евгения Соломенко – «Час «Ч» или Ультиматум верноподданного динозавра». Он повествует о роли насилия в жизни человечества, о деятельности отечественных и зарубежных спецслужб и транснациональных криминальных синдикатов, о коррупции и других реалиях нынешней жизни. Жанр книги можно определить как «реалистичную фантастику» с элементами детектива. Человеческая комедия со слезами и кровью.

В том же 2011 году Евгений Соломенко был награжден Дипломом ХХIV  Московской Международной выставки-ярмарки «за создание и яркое воплощение оригинального жанра детской литературы».

В 2014 году издательство «Аврора-Дизайн» выпустило документально-биографическую книгу Е. Соломенко «Прирастать будем качеством» о действительном члене РАН Владимире Валентиновиче Окрепилове, создателе научной школы в новой области исследований – экономике качества.

А в 2020 году Евгений Соломенко выступил в новом для себя жанре. Он выпустил книгу «Мистерии Северной столицы». Это – сборник эссе, посвященных сакральности Санкт-Петербурга, тому уникальному, трудноуловимому «петербургскому духу», который и составляет неповторимость и духовную суть российской Северной столицы, насыщает яркими красками ее ауру, определяет прекрасную, противоречивую, трагическую судьбу Града Петрова на протяжении всех трех столетий его существования.

За этими данными, скупыми и почти статистическими, – огромный труд, кропотливая работа, фундамент которой закладывался еще в школьные и студенческие годы! Этот человек – великий труженик! Но мне хотелось бы рассказать еще об одной странице из жизни моего давнего знакомого, который мне очень близок и симпатичен и которого я уже много десятилетий просто называю Женей. Он достойно выдержал еще одну школу – суровую и по-настоящему мужскую! Евгений Соломенко прошел полную подготовку как офицер ВДВ! В «Петербургском публицисте» несколько лет тому назад был опубликован его очерк, который можно найти по соответствующей ссылке (https://spbspeaks.ru/2018/08/14/%d0%b5%d0%b2%d0%b3%d0%b5%d0%bd%d0%b8%d0%b9-%d1%81%d0%be%d0%bb%d0%be%d0%bc%d0%b5%d0%bd%d0%ba%d0%be-%d0%bf%d0%be%d0%b4%d0%b5%d0%bb%d0%b8%d1%81%d1%8c-%d1%81%d0%b2%d0%be%d0%b8%d0%bc-%d0%bd%d0%b5%d0%b1/).  Это – по-настоящему захватывающее чтение, опыт человека, который совершил немало прыжков с новейших реактивных боевых самолетов. Он это делал не ради забавы и досужих развлечений. Просто Родина призвала его на защиту своих рубежей, своего чистого неба!

Уверен, его отец, академик и контр-адмирал Николай Степанович Соломенко, гордился бы своим сыном!

Эту зарисовку я начал со встречи в редакции «Ленинских искр» с Женей и его мамой. Она сумела окружить мужа и сына заботой и сердечным теплом. Я попросил Евгения рассказать о его маме – Раисе Савельевне Соломенко, многое сделавшей не только для близких ей людей, но и для нашей страны в тяжелейшие годы войны, награжденной медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Мне хотелось завершить мой небольшой рассказ и вновь передать слово автору замечательного повествованию о Н. С. Соломенко – его сыну, Евгению Николаевичу!

Борис Мисонжников

___________________________

  Евгений Соломенко. Слово о моей маме

 В отечественной истории 1924 год был отмечен массой событий –  эпохальных и не очень.

XIII конференция РКП(б) осудила троцкистскую оппозицию. Начался Ленинский призыв в РКП(б). Петроград был переименован в Ленинград. Президиум ЦИК СССР утвердил Государственный флаг Советского Союза. Получив назначение в Швецию, русская революционерка Александра Коллонтай стала первой в мире женщиной-послом. Нарком Семашко в газете «Известия» выступил с критикой общества «Долой стыд»…

Это был Год Больших Свершений – один из целой череды. После длительной международной блокады Советский Союз установил дипломатические отношения с Францией и Великобританией, Италией и Норвегией, Австрией и Китайской республикой…

Это был Год Рождений. Именно тогда появились на свет первая Конституция СССР и первый советский тепловоз. В Москве было создано Общество изучения межпланетных сообщений – первое в мире объединение энтузиастов ракетной техники и космических полетов. В 1924-м родились первый в СССР автомобиль АМО-Ф-15, собранный полностью из отечественных материалов, и Управление военно-морских сил РККА, центральная военная газета «Красная звезда», журнал «Большевик» и газета «Красный спорт» (в дальнейшем – всенародно любимый «Советский спорт»).

«Персонально» для меня самой эпохальной датой столь богатого на события года стало 4 февраля. Потому что в этот день родилась моя мама. Родилась далеко от новонареченного Ленинграда, в белорусском Витебске. Но в 30-е годы ее родители перебрались на невские берега, мамин отец, будущий мой дед Савелий получил место преподавателя в здешнем ФЗУ –  фабрично-заводском училище, и семья постепенно пустила корни в болотистую питерскую почву.

А перед самой Войной на свет появилась младшая мамина сестра –  Беллочка. И, возможно, именно это радостное обстоятельство стало спасительным для семьи. Потому что если бы не новорожденная, то семья наверняка осталась бы на все 872 блокадных дняв Питере, и кто бы из нее выжил в тех жутких морозах и голодухе, –  одному Богу известно.

В первый же месяц войны дед – сугубо мирный человек, обладавший тихим голосом, маленьким росточком и весьма субтильным телосложением, – взял в руки винтовку и отправился навстречу отпетым головорезам из СС, поправшим своими сапожищами всю скуксившуюся Европу. Он записался в добровольческую дивизию народного ополчения и ушел оборонять город, теперь уже для него – свой, родной. Поскольку дед породнился с ним кровью, которую пролил на трагически знаменитом «Невском пятачке». С войны дед Савелий вернулся глубоким инвалидом после ранения и тяжеленной контузии. И впоследствии ушел из жизни слишком рано. 

А по Ленинграду еще летом сорок первого разнеслась весть, что власти будут директивно, независимо от волеизъявления родителей, эвакуировать всех детишек, не достигших то ли трех, то ли пяти лет. Так крохотная Беллка, сама того не зная –  не понимая, выступила в роли ангела-хранителя для своей мамы, сестры Раи и брата Вовы. Ибо бабушка Зина, испугавшись, что младшенькую насильно увезут и она потом затеряется на бескрайних просторах державы, приняла решение:

– Едем все вместе!

И теперь уже вся семья (кроме, разумеется, деда Савелия – рядового Рабоче-Крестьянской Красной Армии), загрузилась в дощатый вагон и потащилась через половину страны на Нижнее Поволжье, в далекий лесостепной Саратов.

А в Саратове творилось несусветное: тогда, летом и осенью сорок первого, через тамошний эвакопункт денно и нощно лился поток беженцев –  мощный и непрестанный. Эшелоны с эвакуированным населением, предприятиями и учреждениями выстраивались в очередь к перронам, и очередь эта казалась бесконечной. Бесконечной и мучительной.

Эвакуация – еще одна драматическая страница в летописи Великой Отечественной, еще одно суровое испытание.

Уже на подходах к Саратову ближние  железнодорожные станции трещали по швам от наплыва таких поездов специального назначения. Заполнившим их людям нередко не доставалось ни еды, ни крыши над головой, а вокзалы были забиты «под завязку». К этому остается добавить, что в большинстве своем эшелоны не отапливались, а многие пассажиры и вовсе ютились на открытых, продуваемых всеми ветрами платформах.

Вот документально запечатленная картинка с натуры о том подлинном аде, который представляла собой станции «Саратов-1»:

«Громко плачут голодные и продрогшие дети, а над ними рыдают матери, потерявшие всякую надежду получить от саратовских организаций помощь, кусок хлеба и кров для своего ребенка на ночь. Пропускная способность комнаты матери и ребенка смехотворно мала. На 2000 – 2500 детей, ежедневно проезжающих через Саратов, в ней имеется только 50 мест».

В самом Саратове (не говоря уже об области!) было тогда размещено 100 тысяч вновь прибывших, в соседнем Энгельсе – еще 30 тысяч. Население оказалось переуплотненным до крайности.

Сюда съезжались и отдельные семьи, и учебные заведения, и культурные, и детские учреждения, и правительственные структуры. Ленинградский университет – и МХАТ имени Горького, Украинский радиокомитет – и Московская консерватория, 60 школ-интернатов и детских домов – и Президиум Верховного Совета РСФСР… И, конечно же, – предприятия, предприятия, предприятия!

Количество заводов союзного значения в Саратовской области тогда выросло аж в полтора раза. А вот рабочей силы остро недоставало: понятное дело –  военный призыв, «все ушли на фронт»!

Моя семнадцатилетняя мать сразу же пошла работать на одно из тамошних оборонных предприятий, выпускавшее артиллерийские снаряды.

А поскольку за шесть дней до объявления войны, 16 июня 1941 года, она окончила свою среднюю школу № 314 Фрунзенского района Ленинграда, то считалась, по тем временам, уже человеком обученным. И потому была зачислена инспектором технического контроля. На нее возлагалась ответственная, важнейшая по тем временам, задача – не пропустить на фронт ни самомалейшего брака! В ее трудовой книжке на самой первой странице так и записано: «Профессия браковщик». 

Она не стояла за станком, и к концу рабочей смены у нее не «отваливались руки» от тяжеленных стальных «стаканов», как у подруг по цеху. Зато до рези болели и слезились глаза от непрерывных замеров готового калибра.

Заводы тогда работали в режиме крайнего перенапряжения, нормой стало непрерывное перевыполнение суточных заданий. Набирало силу движение «двухсотников»: «Одну норму – за себя, вторую – за товарища, ушедшего на фронт!»

А ведь после этой изматывающей надсады на заводе часто начиналась «вторая смена»! Саратов был переполнен эвакогоспиталями – более трех десятков на небольшой сравнительно город! И каждый из них был прикреплён к определённому дому, учреждению или предприятию. Поэтому, завершив смену, работники завода регулярно несли дежурства в подшефном госпитале – ухаживали за ранеными, помогали медперсоналу чем только могли…

А потом, отстояв обе смены, она возвращалась в свой временный дом –  как правило, пешком. В связи с регулярными перебоями в подаче электричества трамваи часто «становились на прикол». Да и когда ходили, то главным образом перевозили либо раненых с железнодорожных станций в эвакогоспитали, либо военные грузы.

Она устало шла мрачным городом, уставшим от голода и холода, от светомаскировки, от печек-«буржуек», в которых постепенно исчезали стулья и шифоньеры. Городом израненным, изнемогшим от частых бомбёжек. Шла мимо бесконечных очередей, выстроившихся к продуктовым магазинам, мимо многочисленных пней – останков срубленных на дрова деревьев, мимо разрушенных войной домов и искореженных бомбами рельсов.

Это было типичное житьё-бытьё сотен и сотен советских городов, посёлков и сёл. Потом – уже возвратясь на невские берега – мать поймёт: по сравнению с кошмарами Ленинградской блокады она пребывала, можно считать, в раю!

В сорок втором Саратов и сам из тыла превратился в прифронтовой город. Не выходя еще непосредственно на линию фронта, он ожесточенно оборонялся и по максимуму вносил свою лепту в успех великого противостояния на Сталинградских рубежах, предопределившего разгром фашистских войск. Выдвижение гитлеровских армий на подступы к Сталинграду создавало прямую опасность прорыва их и к Саратову. Уже некоторые из эвакуированных сюда учреждений начали переселяться дальше вглубь страны, на более безопасные места.

Основные объекты вражеских бомбардировок были хорошо известны всем горожанам. Авиационный завод (каждый третий наш самолет периода Великой Отечественной войны был выпущен на Саратовском авиационном). Улешовская нефтебаза. Крекинг-завод (он дал воюющему Советскому Союзу четверть всего отечественного горючего, потраченного державой на протяжении войны). Железнодорожный мост. Через него проходила знаменитая Волжская рокада – рокадная линия железной дороги, протянувшаяся от станции Иловля вблизи Сталинграда до Свияжска неподалеку от Казани и также ковавшая нашу грядущую победу в Сталинградской битве.

Так что в своей юности мама не понаслышке знала, что такое –  бомбежки, как свистят, проносясь над головой, осколки рваной стали, как стонут и мечутся в бреду раненные солдаты. Здесь, на Волге, суровые экзаменаторы выписали ей новый – совсем иной, чем прежде, – аттестат зрелости.

На улицах Саратова еще гремели взрывы, а мама, перешагнув через все тяготы и переутомления, решила продолжить и мирное свое обучение. В 1943 году она поступила в здешний Нефтяной техникум – учиться на химика-технолога. Синенький студенческий билет с серебряными буквами на обложке так и хранится в нашем семейном архиве, рядом с ее бордовым удостоверением ветерана Великой Отечественной войны.

Но стать дипломированным химиком-технологом так и не довелось. 29 июля 1944 года она уволилась со своего завода, забрала документы из техникума и вместе с мамой, братом и сестрой вернулась в освобожденный Ленинград.

И вот – возвращение в родную коммуналку (слава Богу, дом уцелел от обстрелов и бомбёжек!) и долгожданная встреча с отцом, только что вернувшимся из госпиталя. А там, впереди – День Победы! Потом –  знакомство с курсантом «Дзержинки» Николаем Соломенко на вечере отдыха во Дворце культуры работников просвещения. Потом – свадьба. Потом – рождение сына Жени…

Помимо тягостных снов, в память о войне ей достались записи в трудовой книжке, ветеранское удостоверение, медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». К которой со временем прибавились и две юбилейные медали – в честь пятидесятилетия и шестидесятилетия нашей Победы.

В новой, послевоенной жизни мама решила посвятить себя благородному делу медицины. Кто знает? Может быть, на таком ее выборе сказались и те «вторые смены» в Саратовском эвакогоспитале.

Так или иначе, но она успешно сдала вступительные экзамены во «2-ой Мед», как тогда неофициально прозвали Ленинградский санитарно-гигиенический медицинский институт. Спустя пять с половиной лет успешно его окончила и начала работать участковым врачом-терапевтом: сначала – в городской поликлинике № 27, затем –  в Больнице № 1 Октябрьского района. Она вела приём, совершала обходы по домам лежачих больных. Составляла анамнез, ставила диагноз, назначала курс лечения, заполняла истории болезни… День за днем, месяц за месяцем – одна и та же нескончаемая карусель.

Но жизнь распорядилась иначе – и спустя несколько лет маме пришлось оставить работу. С того дня она целиком посвятила себя семье – мужу и маленькому сыну. Правда, потом, уже в 1972 году, домохозяйка Раиса Соломенко неожиданно «тряхнула стариной» и устроилась младшим научным сотрудником в ОКБ БИМК – Особое конструкторское бюро биологической и медицинской кибернетики. И там, в лаборатории медико-биологических исследований, работала, насколько мне помнится, радостно и увлеченно. Оттуда спустя восемь лет и вышла на пенсию.

Как, наверное, всякий нормальный сын, я безмерно благодарен своей матери за очень и очень многое.

Она не просто любила меня, «единственного и неповторимого», слепой материнской любовью. Она научила меня многим важнейшим, фундаментальнейшим вещам. Научила всегда помогать старшим и неизменно вставать на защиту маленьких и слабых. Научила безоглядно делиться куском, даже если этот кусок у тебя – последний.

В этом мире, где еще несколько лет назад иззубренная сталь разрывала людей на кровавые ошмётки, где их миллионами умерщвляла чужая ненависть, мама учила меня жить по высшим законам любви. Учила, как стать человеком не просто по факту своего биологического рождения. 

А еще с самых ранних моих лет она привила мне любовь к Книге. Книге с большой буквы.

В доме моего детства главными предметами обстановки являлись два книжных шкафа, туго набитых разномастными подписными изданиями и отдельными книгами. Гоголь и Драйзер, Тургенев и Золя, Пушкин и Ремарк, Чехов и О. Генри… Но начиналось для меня, конечно, с волшебного мира сказок. Русских, чешских, китайских, итальянских… Сказок всех народов мира.

Я и сейчас это помню: вечер, за окном падает снег, щедро подсвеченный огнями большого города, а в тишине комнаты мамин голос с выражением читает мне из Александра Сергеевича: «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет»… И «Мороз и солнце, день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный…» И Лермонтовскую «Песнь про купца Калашникова»: «Ай, ребята, пойте – только гусли стройте!»…

Эту любовь я благодаря маме пронес через всю жизнь. Эта любовь держала меня на плаву в тяжкие минуты жизни, а в безоблачные – делала счастливым.

И, кажется, только сейчас я начинаю понимать, что любовь эта обернулась легендарной Ариадниной нитью, которая вела меня через тьму, западни и миражи заковыристых жизненных лабиринтов.

Сперва привела в детско-юношеское ЛИТО. Так лихо мы именовали в те 60-е годы свое литературное объединение, созданное при редакции пионерско-октябрятской газеты «Ленинские искры». Здесь наш неустанный наставник и подлинный подвижник Валентин Михайлович Верховский учил нас, вихрастых, неумелых и гонорливых, всё менее и менее коряво складывать слова, переплавлять мысли и чувства в поэтические строки.

На следующем крутом вираже лабиринта она направила меня в журналистику, к которой я прирос всей душой и со временем сделался профессионалом не из последних. Ну а спустя годы – неожиданно для меня самого – усадила за написание уже своей собственной книги. Потом – еще и еще одной…

Я смотрю на корешки этих своих книг, перебираю в памяти наиболее яркие и острые эпизоды из непростой жизни Соломенко-газетчика, вчитываюсь в строки давних, юношеских стихов – и в душе звенит серебряная струнка: спасибо, мама, низкий тебе поклон! 

…Мать ушла из жизни на десятый день после своего 85-летия. Среди бумаг, оставленных ею, были два листка, вырванные из маленького блокнотика. На одном – сочинённое ею короткое стихотворение:

Я желаю вам:

Ясного неба,

Свежего хлеба,

Чистой воды

И никакой беды.

На втором – три строки из песни:

Давайте негромко,

Давайте вполголоса,

Давайте простимся светло…

На фото:

1. Маленький Женя Соломенко с папой и мамой
2. Перед очередным прыжком с самолета (Евгений – справа)
3. Офицер ВДВ Евгений Соломенко