Своеобразная эта книга, можно сказать, прошла через мое сердце (простите, господа и товарищи, за пафос!), рождая в нем созвучные радость и боль, душевную теплоту и грусть (извиняюсь за сантименты!). Во-первых, потому, что мы с автором – дети одного поколения, мальчишки, рожденные в начале 50-х. Говоря словами поэта, барда и писателя Михаила Анчарова, «мы – цветы середины столетья». И, к тому же, дети одного очень непростого, единственного в своем роде, города.

Цветы середины столетья

Детство наше протекало по соседству – на просторах городской окраины, именуемой Московской заставой. «Меня привезли из роддома, что находился в те годы на Кузнецовской улице возле Московского парка Победы», – пишет Владимир. А я с самых зеленых лет разгуливал по аллеям нашего Московского Парка Победы (не путать с Приморским!), мимо этого самого родильного дома, где явился на сей свет будущий автор «Археологии памяти».

И еще цитата из книги Симакова – о наших отцах и дедах: «Этим поколениям выпали жесточайшие испытания, невиданная война. Многие потеряли всё, и пришлось заново выстраивать жизнь. Может быть, именно поэтому нам, родившимся после войны, досталось от старших столько любви и нежности. Они, как могли, старались уберечь нас от невзгод и проблем, делали, что могли, чтобы детство наше было по возможности счастливым». И он тысячу раз прав в этом своем утверждении, – я готов поручиться за это собственным вполне счастливым детством.

Даже отцы наши воевали оба на Ленинградском фронте, обороняя будущие улицы детства и юности будущих своих сыновей.

А мы ходили по одним городским кварталам, ездили в одних трамваях, курсирующих от Средней Рогатки до площади Мира (ныне Сенной). Тая заветный гривенник в кармане, бегали с одноклассниками в одни кинотеатры. Сопливыми школярами, размахивая бумажными флажками и млея от восторга («Куба – любовь моя, остров зари багровой..!»),  встречали на Московском проспекте кортеж с Наипервейшим Бородачом Планеты (да простят меня Карл Маркс и прочие бородатые отцы-основоположники!) – легендарным Фиделем. Позже – уже в юности и в зрелые годы – заслушивались песнями Александра Городницкого.

Даже браки наши  (хотя, согласно расхожему мнению, они заключаются на небесах) прошли официальное освящение в одном и том же Дворце бракосочетания на улице Петра Лаврова (впоследствии – Фурштадтской).

И, конечно же, не в последнюю очередь сроднила нас любимая (хотя и ох какая тяжкая!) профессия. По тропкам своей журналистской работы, каменистым и ухабистым, мы с Владимиром, как оказалось, частенько ходили параллельными курсами. Которые, вопреки Евклидовой геометрии, порою пересекались. Скажем – когда мы, не будучи знакомыми друг с другом, дежурили по завтрашнему номеру (каждый – своего издания) в газетном секторе «Лениздата». Когда бегали, взмыленные, по коридорам питерского Дома прессы на Фонтанке, 59. Когда вели кровопролитную и для нас – малоплодотворную войну с бдительными цензорами, безжалостно кромсавшими (а то – и вовсе «зарубавшими») наши статьи во избежание утечки научной, государственной и прочих особо охраняемых тайн.

Когда наши заметки, репортажи, очерки выходили на страницах пионерской газеты «Ленинские искры», затем – «Ленинградской правды», затем – многих иных газет, журналов, альманахов…

Мы оба – хотя и в разное время – сотрудничали и дружили с одними и теми же людьми. Объединяли нас порой даже герои публикаций. Например –
профессор Горного института Борис Кудряшов, «покоритель» ледяных массивов Антарктиды, специалист по сверхглубокому бурению скважин тепловым способом. Или другой удивительный ученый, профессор Александр Ханукаев – один из асов взрывного дела, который еще в дни Ленинградской блокады, выполняя ответственнейшее задание, укорачивал взрывом (ни на минуту не останавливая работы цехов!) высокую трубу Кировского завода, дабы она не служила ориентиром для наводчиков гитлеровских дальнобойных орудий.

Читаю «Археологию памяти» – и вижу давно знакомые мне лица  журналистов, писателей, поэтов: Владимира Петрова и Евгения Лукина, Бориса Мисонжникова и Валентина Голубева, Людмилы Смирновой и Евгения Воробьева…

Разумеется, много в наших судьбах было и расхождений: скрижали судьбы разных людей не пишутся под копирку. И всё же, всё же, всё же…

А главное – мы носили в себе одни нравственные ценности. От некоторых из этих детско-юношеских идеалов и воззрений, навязанных нам идеологическими бонзами, оба мы впоследствии – повзрослев, многое из ранее запретного узнав и многое переосмыслив, – отказались, выбросили «на свалку истории». Но главные ценности, прошедшие проверку временем, и поныне являются в нашем понимании непреложными законами человеческого бытия.

Так что, по большому счёту, дело не столько в совпадениях отдельных эпизодов и фактов биографии, сколько – в созвучии восприятия жизни и событий, ее наполняющих, в схожести настроя потаённых душевных струнок.

В конце концов, причины не столь уж и важны. Важнее иное – что мы с Владимиром по своему мироощущению «вступили в резонанс», оказались «на одной волне». И по этой причине он получил в моем лице не отстранённого рецензента, а весьма заинтересованного и очень даже пристрастного читателя, читателя-соратника; если будет позволено так выразиться, – со-переживателя. Благодаря всем названным обстоятельствам этот доселе незнакомый человек неожиданно сделался мне очень даже близким. Как и его «Археология памяти».

Родом из детства

По своему жанру «Археология памяти» – книга воспоминаний, вобравшая в себя разные периоды жизни автора: от раннего детства и по сию пору. Читаешь – и перед глазами встают полевой аэродром подле поселка Хвойная и Румянцевский особняк – филиал музея истории города на Неве. Красноармейская площадка, где захоронены красноармейцы, павшие на финской войне, и Карташевская – дачный посёлок по Варшавской железной дороге. Небольшая, но норовистая в половодье речка Песь на Новгородчине. Заполярная тундра. Бывшая макаронная фабрика на бывшей питерской окраине…

И, разумеется, яркие воспоминания Симаковского детства. Вкус тёплого парного молока. Деревянный буфет на платформе небольшой железнодорожной станции, – местное «дворянское собрание». Ослепительная молния, залетевшая в соседний дом и убившая его обитательницу.

Или вот – локомотивное депо, подле которого  высились терриконы из гари и сажи, оставшихся от чистки паровозных котлов. Аборигены черпали из этих траурно-мрачных Эверестов неиссякаемые ресурсы стройматериалов для возведения новых своих жилищ. А крохотный Володька из этих своих впечатлений, как из кирпичиков, возводил здание своего восприятия окружающего мира – оглушающе-огромного и загадочного.  

Как тут не вспомнить Экзюпери: «все мы родом из детства»! Далеко не последнюю роль в дальнейшем становлении маленького Володи Симакова сыграли нянины рассказы о войне. Затаив дыхание, мальчишка слушал – и словно бы видел, как низко барражирующий самолёт с крестами на крыльях в упор расстреливает поезд, в одной из теплушек которого сжалась дрожащим комочком юная Настя Титова – будущий Володькин ангел-хранитель.

Не собираюсь пересказывать «Археологию памяти» (ни к чему, да и лучше, чем у автора, все равно у меня не получится). Просто считаю необходимым обозначить некоторые узловые точки, на которых зиждется мое восприятие этой книги.

Послевоенная пора, в которой протекало наше детство, не была шибко сытой и благоустроенной. Особенно – вдали от Москвы, Питера и республиканских столиц. 1954 год, Вове – два годика, и его окружает полуголодная жизнь в Архангельске, где тогда почти невозможно было купить даже масла. Полуголодная – зато насыщенная до краев: чтение самых первых книг, постоянное рисование, посещение Филатовского цирка…

Отец, инвалид Великой Отечественной (по гражданской профессии – музыкант-тромбонист), ушел из жизни еще за несколько месяцев до появления на свет Володьки. Мать, обеспечивая семье хлеб насущный, целыми днями «пахала» в цирке, и над мальчишкой простёрли свои охраняющие крыла два добрых ангела: няня, Анастасия Прокофьевна, уроженка новгородской глубинки, и «бабуля», Мария Владимировна – вся, до корней волос, петербурженка.

Бабушка Маша, хрупкая интеллигентная женщина, тонкими своими руками ворочала шпалы в Ленинградском трампарке имени Леонова. И это каторжное занятие ничуть не искажало ее облика истинной петербурженки, чья жизнь была кровно связана с Градом Петровым.

Благодаря ее каждодневным – таким ненавязчивым, но последовательным – усилиям, Володя и сам постепенно становился петербуржцем – не по прописке, а по состоянию души. Регулярные походы в Кировский театр на очередной балет или оперу. С самого раннего детства – книги запоем. А вскоре к этой «культурной программе» прибавились занятия в музыкальной школе по классу скрипки.

Да еще – уроки игры на пианино, которые давала ему «бабуля» – бесконечно заботливая, взыскательная и мудрая. (На крышке старого чёрного фортепьяно так и остался ее «автограф» – следы от ручки, которой бабушка отбивала для юного музыканта ритмы исполняемой пьесы).

Скрипку ему купила тоже бабушка. И не просто купила, а заказала инструмент, специально изготовленный под маленький рост внука. После чего самолично за руку отвела Володьку в музыкальную школу на 9-ой линии Васильевского острова.

Музыканта из него так и не получилось. Владимир вспоминает: «Я добросовестно окончил 1-й класс этой школы, на отлично сдал переходной экзамен, сыграв наизусть «Сурка» и ещё какую-то вещь, более сложную. Но к моему счастью, на этом мои музыкальные страдания окончились… на семейном совете решили избавить меня от лишней тяжести».

А вот любовь – не к исполнительству, а к самой по себе музыке – осталась в нем на всю жизнь.

Именно бабушке Володя обязан и другой своей «пожизненной» любовью. Любовью к литературе, к отечественной словесности и родному языку. Не к тому убогому новоязу, на котором тщатся излагать нечто корявое многие нынешние молодые, а к Его Величеству Русскому Языку, рожденному «солнцем нашей поэзии».

Александр Сергеевич вошел в жизнь Володьки Симакова опять же с лёгкой «бабулиной» руки. И в наследство от бабушки Володе досталось изданное еще  до революции «Полное собрание сочинений А. С. Пушкина в одном томе» с великолепными гравюрами. Этот пухлый фолиант, отпечатанный на тонкой папиросной бумаге, послужил стартовой площадкой для всего последующего художественного творчества Владимира Симакова.

«Самиздат» в красном галстуке

В двенадцать лет он, разом перепрыгнув «низовые» должности литсотрудника и заведующего отделом, сделался главным редактором, а по совместительству – еще и издателем.  Газету, которую юный Симаков начал издавать, он как убежденный пионер Советского Союза озаглавил вполне по-советски: «Наша правда».

Вот откуда (неисповедимы пути твои, Господи!) потянулась ниточка дальнейшей его журналистской судьбы! От «Нашей правды» – к «Горняцкой правде», затем – к «Ленинградской» и ко всем последующим разношёрстным «правдам» советской поры, вошедшим в жизнь Владимира Симакова. Из группы школьных соратников сплотился газетно-журнальный кружок – неформальный коллектив новоявленных публицистов, аналитиков и философов. И даже беллетристов.

Рукописная «периодика» этих пацанов, по сути, была двоюродной сестрой классных стенгазет. Но с той принципиальной разницей, что рождалась она не по воле классного руководителя или пионервожатой, без малейшей обязаловки, а исключительно по зову мальчишеского сердца.

О, это сладкое слово «рукопись»! Это сладкое слово «автор»!! Это сладкое слово «публикация»!!!

А состязательность – которая также шла не от опостылевшего всем и каждому, соцсоревнования, а от жара мальчишеских сердец, от азартного желания «блеснуть»? А выплеснутые на бумагу дуэли творческих самолюбий, страстные и мучительные поиски читательского
признания? А конкуренция рукописного издательства «Самделкнига» с рукописным издательством «Намаиз» («Наше маленькое издательство»)? Юных литературных стахановцев влекла через тернии к звездам не железная линия партии, не «спущенная вниз» директива, а прекрасные творческие амбиции и наивные мальчишечьи мечты, неугасимое стремление, вслед за Александром Сергеевичем, глаголом жечь сердца людей.

Так из месяца в месяц, из года в год вершился такой трудный и такой важный процесс осмысления. Осмысления своего детства, своих родных, своих одноклассников и учителей. А по Гамбургскому счету – осмысления своего общества и царящих в нем нравственных ценностей. Осмысления эпохи, в которой им предстояло жить и созидать.

В этом удивительном и отнюдь не антисоветском, а очень даже красногалстучном «Самиздате» статьи о Марксовом «Капитале» самым непостижимым образом уживались с яростной полемикой вокруг футбольных успехов и неуспехов питерского «Зенита», а «репортажи» о семейных событиях как-то уживались с вполне краснознаменной темой юбилея Октябрьской революции. И тут же – рассказ и стихотворение, юмористическая повесть, а то – и детектив, фантастика и приключения (в коих, конечно же, нещадно бичевался удушливый и глубоко чуждый нам мир капиталистического чистогана!).

Не примитивное бумагомарание, не графоманские потуги, – это были дрожжи, на которых всходило истинно творческое начало. И неважно, кем, в конце концов, станут эти вихрастые репортеры-очеркисты-стихотворцы: инженерами или кадровыми военными, физиками или лириками. Главное – они вырастали Homo sapiens’ами не по формальной видовой принадлежности к роду человеческому, а по глубинной своей сути, у всех у них личностные свойства базировались на прочном творческом и интеллектуальном фундаменте.

И это являлось еще одной «особой приметой» той эпохи: сомневаюсь, чтобы теперешние сверстники тех пацанов (за крайне редкими исключениями) грезили подобными начинаниями. А жаль. Чертовски, до боли жаль!

Кому нужен шкаф вашей бабушки?

Мемуары – жанр более чем распространенный. Свои воспоминания подарили человечеству Екатерина Великая и Уинстон Черчилль, «маршал Победы» Георгий Жуков и современник французской Фронды герцог Ларошфуко, апостол «старой» веры протопоп Аввакум и прославленный театральный реформатор Константин Станиславский.

А еще – маршал де Голль, Илья Репин, идеолог русских анархистов князь Петр Кропоткин, глава Кабинета министров Российской империи Сергей Витте и даже капитан мушкетёров Д’Артаньян (вполне реальный –  рожденный не фантазией Александра Дюма, а собственной гасконской мамой).

Ярчайшее созвездие Личностей, Деятелей, Творцов и Полководцев, вписавших себя в летопись нашей цивилизации! И что такое на этом ослепительном фоне – воспоминания малоизвестных, а то и вовсе неизвестных авторов, не удостоившихся вступить в Пантеон общечеловеческой истории? Нужны ли «широкой общественности» мемуары таких авторов? Не о них ли писал Владимир Маяковский:

Голос единицы

тоньше писка.

Кто её услышит?

 – Разве жена!

И то

если не на базаре,

а близко…

И впрямь: кому это надо? Вам? Или, может быть, мне? Но какое мне, в сущности, дело до его бабушки (какой бы хорошей она ни являлась)? У меня своя бабуля была! Даже две! И что за интерес жителю Вятки или Ростова-на-Дону читать про Забалканский проспект и Заставскую улицу Северной столицы – когда и какой дом там снесли и где там располагалась макаронная фабрика?

Ну, замучила тебя ностальгия по детству своему босоногому, потянуло «припасть к корням». Бывает, со многими случается. Ну и припадай, сколько душе угодно! «К бумаге просится перо»? Пиши на здоровье, коли уж так зуд разобрал! Но пиши-то – «в стол», для себя, любимого, а не для всего прогрессивного человечества. У человечества своих забот хватает, кроме как читать про твою коммуналку и какой у тебя стоял шкаф!

Да: вроде бы, и так. Вроде, и логично. Но!!!

Лично я убежден: такие мемуары, написанные не-именитыми, не-элитарными, – нужны! И даже – очень нужны. Ибо судьбы мироздания можно постигать по величественным панорамам, а можно увидеть целый мир, преломленный через капельку росы. И оба эти алгоритма только дополняют и обогащают друг друга.

Я не философ и не берусь выводить пропорции между исторической ролью личности и исторической ролью масс. Но в моем окружении, как это ни странно, не наблюдается ни Александра Македонского, ни Наполеона Бонапарта, ни, на худой конец, Алексея Миллера с каким-нибудь там Дмитрием Медведевым. А люди, которые мне близки и бесконечно дороги, все, без исключения, представляют как раз те самые «массы». Плоть от плоти! Как, впрочем, и сам я, многогрешный.

Более того: я ведь тоже, подобно Владимиру Симакову, в свое время написал уйму теплых очерков и выпустил два сборника публицистики и одну документальную повесть именно о таких вот «не-героических героях». Для меня было высшей радостью – найти такого человека, завоевать его доверие, чтобы он раскрыл мне душу, и найти слова, не затасканные и единственно верные, чтобы описать эту яркую и удивительную личность.

Кем они были, мои герои? Деревенский кузнец – художник своего дела. Солдаты-пограничники, несущие службу в составе военного оркестра на советско-китайской границе. Ученый-лингвист, скитавшийся по тундре вместе с кочевниками-долганами и обучавший их детей. Инженер-проходчик Северо-Муйского и других уникальных тоннелей. Изобретатель-самоучка из медвежьего угла, именуемого Мохнатым Логом. Председатель небогатого целинного колхоза, терзаемого непроходящей «жаждой» посреди засушливой Кулундинской степи. Офицер разведки Черноморского флота. Сельский пенсионер, создавший летопись своего рода, начиная аж с Куликовской битвы. Милиционер из таежного поселка, заброшенного в северные Васюганские болота…

И каждый из них напрочь вошел в мою жизнь.

Кстати о житье-бытье нашем человеческом. Запала мне в душу фраза Владимира Симакова: «Жизнь прожить гораздо быстрее, чем о ней рассказать». Интересная, неожиданная, парадоксальная. А впрочем, кажется, и нет тут никакого парадокса. Ибо с возрастом всё сильнее ощущаешь быстротечность своего «персонального» бытия.

Быстротечность и эфемерность. «Люди пишут, а время стирает…». Вот и на страницах «Археологии памяти» бушует ветер времени, безжалостно и неотвратимо он перелистывает страницы жизни Владимира Симакова. Соседнее здание разрушилось при проходке тоннеля метро. Потом бабушкин дом пошёл на капитальный ремонт. Затем снесли старый рынок, оставив на его месте две нелепо торчащих из земли металлических загогулины. Из большой прямоугольной арки по соседству исчезли железные ворота с двумя завитушками наверху. Помещения музыкальной школы на 9-ой линии Васильевского острова заняло таможенное ведомство…

Впоследствии Симаков напишет в одном из своих стихотворений:

Быт улетевших времён,

Нашей эпохой брутальной

Вдребезги был разнесён.

Этот быт, этот мир постепенно таял, уходил бесследно в прошлое. И остался жить только на страницах Симаковских мемуаров, заставивших неудержимое, казалось бы, время замереть в стоп-кадре. Прямо-таки – по Гётевскому Фаусту: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!».

Книга, которую я держу в руках, – это калейдоскоп. Калейдоскоп людей, событий, мест. Заслуженный коллектив Ленинградского филармонического оркестра и Центральный телеграф Новосибирска, Государственный еврейский театр Белорусской ССР и Василеостровское РЖУ, Трамвайный парк имени Леонова и Ленинградское музыкальное училище имени Мусоргского…

Чередой проходят, сменяя друг друга, и места работы Владимира. Редакция газеты «Ленинградский речник». Районный комитет КПСС. Отдел информации Леноблсовета. Областной издательский комплекс… (с точки зрения формальной – не Бог весть, какой карьерный взлет).

По ходу чтения на глазах оживает и заполняется топонимикой карта нашей страны: Ленинград и Котлас, мордовское село Арапово и овеваемый байкальскими ветрами Иркутск, неведомый мне якутский поселок Бриндакит и «запасная столица» военной поры город Куйбышев, безымянные разъезды Транссибирской магистрали, станция Хвойная в Новгородской области, десятки других точек на обширной территории державы.

И на фоне этого «географического атласа» разворачиваются события, в которых набатом грохочет пульс времени. Точнее – разных, очень разных времен, разных эпох, вместившихся в несколько десятилетий. Жизнь и выживание, лютая голодуха и концертные залы. Первая мировая, февральские события семнадцатого в Петрограде, Гражданская война. Великая Отечественная, гибель маминых одноклассников при прорыве немцами Красногвардейского укрепрайона под Ленинградом. Ввод войск Варшавского договора в Чехословакию.

И тут же – эпизоды совсем не эпохального звучания. Напряженные будни Октябрьской железной дороги: магазины рабочего снабжения, стрелочные посты, сортировочные «горки»,нелёгкий быт железнодорожников на линейных станциях и перегонах. Выпускники Ленинградского горного института, работающие на комбинате «Североникель» в Мончегорске. Студенческие строительные отряды на севере Архангельской области.

А еще – Международный книжный фестиваль в сербском городе Нови Сад, книжные салоны в Петербурге и Хельсинки, музыкально-поэтический фестиваль на Новгородчине…

И буквально каждая страница книги пронизана приметами своего времени. Бельевые верёвки, натянутые через кухню питерской коммуналки, зато – дорогие дубовые паркеты. Уличная тележка с газированной водой. Рядом – будка сапожника, которого знали все жильцы и всегда здоровались с ним. Милиционер-регулировщик посреди проспекта. Точильщик, скитающийся по дворам и накручивающий свой переносной деревянный станочек. Длинные очереди в керосинную лавку. Телевизор «КВН» с водяной линзой, «расширяющей» крохотный экранчик…

А как вам такая визитная карточка своей эпохи? Юный Володя (в каком он тогда был классе? В третьем? Четвертом?) с восторгом отчищал скребком тротуар от наледи, помогая своей няне в ее нелегком дворницком труде. Он вспоминает: «За этим занятием меня увидели одноклассники, а наутро в школе я стал героем дня – они с завистью рассказали ребятам о моих трудовых подвигах».

Смешно представить, чтобы нынче у кого-нибудь из школьников вызвал зависть  их сверстник,  подменяющий дворника-гастарбайтера! Не говоря уж о том, чтобы он сделался в школе героем дня. А моряки и ученые, преподаватели и космонавты? Разве они – кумиры сегодняшней молодежи? Что ж, каковы дни, – таковы и герои…

«Маленькие люди» великой державы

Неприхотливые воспоминания о детстве, о родителях, о рассказах близких, о собственных  путях-дорогах. Казалось бы – ничего особенного, доскональное до педантичности бытописание. Существует даже такой, отчасти пренебрежительный, термин – «бытовщинка». Старшие поколения, родители, дети, внуки, правнуки… – пышные ветви и тонкие веточки еще одного генеалогического древа совсем не именитого рода. Родственные обмены, переезды, старые и новые адреса, метраж комнат и расположение мебели, трудоустройство, должности и оклады, болезни и диагнозы, крематорий и кладбища, могилы предков…

Но мы же не укоряем документальную хронику за пристрастие к деталям. И, скорее всего, именно эти детали, коими оказалась столь насыщена «Археология памяти», превратили обыденные, казалось бы, мемуары в документ. Правдивый и беспристрастный документ своей эпохи.

Эпохи, раскрытой через бесхитростные, вроде бы, жизни «простых смертных» И сам автор задается вопросом: «А в чём смысл и оправдание жизни обычных людей, не совершавших подвигов или больших деяний на благо человечества?». Вопросом, который мучил Николая Гоголя и Федора Достоевского, Максима Горького и многих других выдающихся и великих…

Вот и Владимир Симаков, вслед за этой достославной чередой, пытается со своей археологической лопатой докопаться до сокровенных тайн, способных поведать о конечности бытия, о смысле человеческой жизни. Пытается, как он сам пишет, «нарушить это вечное молчание, которое погребает под слоем забвения многие поколения конкретных людей, стремившихся к улучшению существования своих  близких, стараясь оставить в их памяти добрый след».

До боли пронзительно звучат его слова: «Что остаётся от простых тружеников, занятых повседневным делом преодоления жизненных забот?». И тут же – собственный его, Симакова, ответ: «Но без них и этих забот не было бы на свете великих. Их ведь надо кому-то вырастить и воспитать, а прежде всего обеспечить хлебом насущным. Напитать воздухом культуры и творчества, помочь, что называется, опериться и взлететь».

Допускаю, что кому-то подобные искания и рассуждения покажутся наивными, даже банальными. Впрочем, не секрет: многие по-настоящему великие истины на поверхностный взгляд нередко выглядят вот такими же простыми до банальности…

Не могу не согласиться с автором книги: и впрямь, возможно, главное, что остаётся после ухода человека в мир иной, это наша память о нём –  единственное средство одолеть страшный сорняк – «траву забвения, что покрывает дорогие могилы».

Читаешь эту книгу – и незаметно творится некое магическое превращение. Скромная, ни на что не претендующая летопись своего рода и хроника своей жизни  вырастают в историю мировой державы.

Какая сложная, какая богатая событиями, встречами, людьми, какая драматичная жизнь остается за спиной у автора книги!

Мои следы на девственном снегу –

Пройти обратно только не смогу.

Да: пройти обратно нам, увы, не дано. Вернуться, исправить, переписать замаранный черновик начисто, без клякс и ошибок. И Владимир Симаков честно сделал то, что оказалось в его силах: объективно и непредвзято рассказал о собственной жизни, о жизни родных и друзей, органично вписав немудрёные эти истории в контекст жизни своей страны, своего народа.

Думается, Симаков – летописец по призванию. Я уже рассказывал, как юный Володя на протяжении ряда лет совместно с однокашниками пытался на своем пионерско-комсомольском уровне осмыслить и запечатлеть окружающий мир, период знаменитой «оттепели», людей 60-х. Пройдут десятилетия – и уже зрелый Владимир со своими товарищами выпустит Книгу памяти «Не дай, Отчизна, умолчать…», куда войдут биографии молодых уроженцев Ленинградской области, павших в Афгане. Затем начатая работа выльется в целую серию Книг памяти, хранящую сведения о более чем 200 тысячах воинов из Ленинградской области, погибших на полях Великой Отечественной.

Но вернемся к «Археологии памяти». Действительно: все эти факты, цифры, сведения, заключенные в форму воспоминаний самого Владимира и его родных, начиная еще с прадеда, имеют несомненную историческую ценность. Они не просто касаются судеб одной семьи, а являются документальными «верительными грамотами» своей страны и своей эпохи, будь то правление Николая Второго или оглушительные события 1917-го, Гражданская война, или же дальнейшие периоды в жизни Советского Союза и  постсоветской России.  

«Бабушка унесла в могилу многие секреты, невосполнимые факты биографии», – пишет Владимир. И попадает «в десятку»: невосполнимые! Ибо в жизни нашей с вами невосполнимо всё, кроме допущенных ошибок. Невосполнимые сведения. Невосполнимые судьбы. Невосполнимые годы, месяцы, даже секунды. Невосполнимые вы и он, и она… «Мир умирает каждый раз с умершим человеком».

Своей книгой автор дарит нам уникальную возможность не допустить еще одной «невосполнимости».

И на ранее заданный вопрос «Кому, кроме кучки родственников и соседей, это нужно?», отвечаю: «Мне». И – тщу себя надеждой, – многим-многим другим – не-родственникам и не-соседям. Ибо из тысяч никому не известных родов складывается великая общность – народ, из тысяч «малых Родин» – огромное наше Отечество.

Складывается – как из крохотных кусочков смальты – огромная мозаичная картина. Как из неприхотливых кирпичей – дом – большой, тёплый, надёжный. Дом, в котором жить вместе нам всем.

Кстати о доме. Вот сугубо, казалось бы, частный эпизод из его, Владимира Симакова, прошлого. Он выстроил собственную «фазенду» на легендарных наших российских шести сотках, которые в данном конкретном случае входили в состав Лениздатовского садоводства и располагались в огородно-садоводческом массиве Красницы под Вырицей. Счастливый владелец «имения» откликнулся на это эпохальное для себя событие строками:

Кусок земли мне дан — всего шесть соток

Многострадальной Родины моей…

И сейчас, в новой своей книге, он пишет: «Дом, который построил сам, сродни созданному произведению, воплощённому в материальном мире. Это укрытие, убежище от забот и тревог, существующих в ином, городском, каждодневном мире».

Да, безусловно. Дом и Очаг  – основа основ в жизни человека. И стократ важнее это стало для нас всех, когда большой и общий наш Дом, именуемый Родиной, развалили едва не до основания, а возле его теплящегося еще очага греться дано только избранным…

Памятник оболганной Атлантиде

И снова – о невосполнимости. Сегодня наша с Владимиром эпоха, наше с ним поколение – увы, уходящая натура. Но тем и ценна книга Симакова, что это (позволю себе повторить этот принципиально важный тезис!) – живой и тёплый документ своего времени – во многом оболганного и оплёванного. Честное повествование о стране, которую вычеркнули с карты мира, об обществе, которое, не растеряв человечности, продиралось сквозь, мягко говоря, непростые (порой – кровавые!) годы – «через тернии к звёздам». О той Атлантиде, что неожиданно и непоправимо сгинула под студёными водами времени. 

О наших сверстниках он пишет: «Именно в эти „проклятые“, а для кого-то „святые“ девяностые круто сломалась жизнь поколений, в том числе и нашего, счастливого уже тем, что родившимся в пятидесятых удалось чудесным образом избежать войн и конфликтов, в которых Советский Союз был погружён практически все годы своей истории».

Мне близка и понятна та боль, с которой автор описывает трагедию развала мировой державы по имени Советский Союз. И как у нас записные «демократы», влекомые «ветрами перемен», дующих отчего-то исключительно с Запада, действуя с истинно большевистской непримиримостью («Если враг не сдается, – его уничтожают!»), шаг за шагом взрывали стабильность и гражданское согласие в обществе, отнимали нашу страну, наши ценности, ломали наши жизни.

И само понятие «жизнь» планомерно превращали в жутковатое выживание. Развязанная ими гражданская война обошлась (с известными оговорками) без выстрелов и окопов. Очень гуманная война! Если, разумеется, не считать, сколько она повлекла трагедий, сколько исковерканных судеб, преждевременных смертей. Но всё это – такие мелочи по сравнению с победно шагающими по державе Демократизацией, Либерализацией, Провокацией!

На авансцену великой и трагичной истории Государства Российского невесть откуда вырвались сонмы новоявленных Бонапартов и совсем уже микроскопических Бонапартиков, полу-ниспровергателей, полу-паяцев. И стопроцентно предателей, Иуд по призванию, радостно разменявших Отечество на ваучеры для народа и доллары для себя. Прекрасный бартер: Родина – на зарубежные гранты!

И вся эта трагедия творилась под дешевую демагогию, дурное актерство, бездарные кривляния. Дешёвая и пошловатая оперетка с привкусом крови на губах…

Под дежурные завывания о вхождении в семью «цивилизованных народов» (мы-то, понятное дело, лаптем щи хлебаем!) гробили образование и флот, медицину и военно-промышленный комплекс, авиацию и науку. Гробили духовность, уничтожали представления о доброте и сострадании, о помощи слабым и недужным и насаждали примат силы, психологию потребительства, хватательный рефлекс как залог жизненного успеха. Вперед, в каменный век – светлое будущее России!

Не случайно и Владимир Симаков в своей «Археологии…» именует себя «человеком, рискнувшим вступить в литературу на изломе тысячелетий, когда это занятие, ещё недавно уважаемое и почётное, вдруг стало в бездуховном сегодняшнем мире почти ненужным».

Я надеюсь: наступит время – и мы, граждане России, соберем Трибунал. Он не будет карать, «стирать в лагерную пыль», «ставить к стенке». А закроет, наконец,  «Ельцин-центр» – чёрный памятник чёрной эпохе. И с таблички прекрасной библиотеки в моем родном городе вычеркнет позорное имя Разрушителя. И даст непредвзятую оценку всем этим горбачёвым, ельциным и прочим собчакам с бурбулисами и чубайсами за все их деяния-злодеяния. И расставит всё по своим местам, и назовёт всех персонажей драмы, разыгравшейся с нашим Отечеством, своими именами. Предателей – предателями. Врагов – врагами. Взяточников и воров – ворами и взяточниками. 

И одним из свидетелей обвинения на том будущем судебном процессе выступит Владимир Симаков со своей «Археологией памяти».

Клад по имени «Правда»

В былые времена мне довелось не единожды побывать на археологических раскопках – и в Средней Азии, и на юге Сибири. Мне посчастливилось свести знакомство с таким, например, выдающимся ученым-археологом, как академик Анатолий Пантелеевич Деревянко, научный руководитель Института археологии и этнографии Сибирского отделения АН СССР и председатель Объединённого учёного совета по гуманитарным наукам. Он водил меня с собой по древним пещерам, затерявшимся в урочищах Горного Алтая, и – рассказывал, рассказывал, рассказывал.

И вот теперь, спустя десятилетия, неожиданно для себя я вновь прикоснулся к своего рода археологическим раскопкам. На сей раз – в совсем иной сфере: как определил сам автор, – в археологии памяти.

Я уверен: Симаков так озаглавил свою книгу отнюдь не случайно. И в подзаголовке уточнил для непонятливых: «Раскопки кургана жизни». Наша держава, наше сообщество, именовавшееся советским народом, дарили автору, как и каждому из нас, события, встречи, жизненные задачи и жизненные проблемы, которые десятилетиями прессовались в эти «археологические напластования».

И опять же точные слова нашел автор – курган жизни. Ведь курган – это всегда памятник. Памятник своей эпохе, своему этносу, своей культуре. Среди страстей, обуревавших человечество, всегда числились и поиски кладов, запрятанных в этих древних искусственных холмах: «Тыщу лет за улыбку мечты ищем клады по старым курганам»…

Владимир Симаков взял на себя нелегкую задачу – кропотливо и бережно раскопать собственный «курган», дабы упрятанное там под спудом подарить нам с вами, всем желающим, всем интересующимся, всем неравнодушным. И для тех из нас, кто не ленив мыслью и не зачерствел душой, это, действительно, становится кладом – не для пополнения банковского счёта, а для обогащения внутреннего мира. Свидетельствую об этом лично и готов присягнуть клятвенно: правду и ничего кроме правды!

А ведь это так важно! И не столько для нас, сколько – для наших внуков. Для того обманутого «поколения пепси», которое отлучили от книг и лишили социальных «лифтов». Поколения, которому наврали с три короба про жуткий и позорный Советский Союз – насквозь прогнивший и такой тоталитарный. Которому внушили, что мировая держава, освободившая мир от гитлеризма, первой запустившая человека в Космос, создавшая мощнейшую науку и самое передовое образование, – это пошлый и грязный «совок». А слово «Родина» не пишется с большой буквы, потому как она –  всего-навсего «рашка».

Поколению, которому с подачи «провозвестников демократии» вбухали в голову моральные ценности, слепленные по лекалам заботливых заокеанских дядь. Ценности – совсем иные, чем у их дедов и отцов, зато –  «общечеловеческие». Которые, впрочем, не мешали их проповедникам и горячим адептам толерантности и политкорректности нещадно бомбить обескровленную Югославию. Вторгаться в Ирак, в Ливию, в Афганистан. Насаждать в суверенных государствах разномастные «майданы» и «революции», рассаживать в президентские кресла своих марионеток.

Своей книгой Владимир Симаков еще раз прокричал нашим молодым (дай Бог, чтобы докричался!) правду о родной земле, о стране их предков, о стране и времени, которые по сию пору остаются жестоко оклеветанными.

И опять возвращусь к точности названия книги и ее подзаголовка. Археология, курганы. А в основе – трудная и такая ответственная задача исследователя (неважно: археолог он или писатель) – докопаться!

«С годами лучше осознаёшь, как тяжело и непросто жили наши родители, деды и бабушки», – констатирует автор. Да: это понимание приходит только с возрастом (а к кому-то не приходит вовсе). Потому что надо проторить собственный путь по ухабистым жизненным тропам, накопить в дорожной котомке за плечами солидный груз радостей и горестей, ошибок, синяков и шрамов, чтобы постепенно прозреть душой, прийти к этому трудному, но такому важному для нас самих осознанию. Как писал старый, мудрый Самуил Маршак,

А часто ли видел ты близких своих?

Всего только несколько раз. —

Когда твой досуг был просторен и тих

И пристален взгляд твоих глаз.

Пожалуй, я готов согласиться с Симаковым, что «писать мемуары – дело неблагодарное, хлопотное». Но человек, который под занавес жизни не пытается реанимировать все ее составляющие, подвести итоги, возможно – что-то переосмыслить, произвести некую переоценку, возможно – предать себя суду собственной совести, – такой человек убог и нищ, на каком бы месте ни числился он в пресловутом «списке Форбса», сколько бы ни приобрёл океанских яхт, сколько бы нулей ни скопил на банковских депозитах во всех офшорах планеты.

Сильно подозреваю, что именно в этом таится главный исток книги Владимира Симакова, а не в лукавом объяснении самого автора – мол,  «решил: лучше сам напишу о себе, чем кто-то начнёт выдумывать обо мне небылицы». Хотя, конечно же, могут и наплести. Оболгать. Ошельмовать. Как ошельмовали его время. Его страну. Его народ.

Эпилог

«Говорят, что историю пишут победители. Они оставляют в анналах лишь то, что хотели бы передать потомкам о себе», – читаю у Владимира Симакова. Историю своего рода и родной своей улицы тоже написал победитель. Он победил беспамятство, ту самую траву забвения. Да простит мне автор, но эту его победу я ощущаю, как свою собственную.

В детстве Володя мечтал о различных трудовых карьерах в диапазоне от дворника до циркового акробата или машиниста паровоза. Не довелось. Ни то, ни другое, ни третье. Мечты эти бесследно канули в прошлое, как и те самые паровозы.

Но что-то мне подсказывает, что в своем уже сильно немолодом возрасте (по определению самого автора – «невероятном и неожиданном») Владимир Симаков ничуть не жалеет о той профессиональной стезе, по которой он прошагал несколько десятилетий, начиная с трогательно-наивных школьных «газет», «журналов» и альманахов.

Тем паче, что и еще одно желание (пускай даже – тайное!) терзало душу мальчика: стать знаменитым писателем. Не знаю, как насчет «знаменитости» (в наше время триумфального шествия именитых ворюг и пресловутого шоу-бизнеса это понятие, кажется, вообще утратило прежний смысл). Но писателем он, несомненно, стал. Не по принадлежности к соответствующему творческому союзу, а по глубинной своей сущности, воплотившейся в ряде стихотворений, рассказов и повестей. По способности докапываться до сути.

Что хотелось бы сказать в заключение моих сумбурных впечатлений, навеянных книгой «Археология памяти»?

Пожалуй – только, может быть, банальное, хотя и предельно искреннее пожелание Владимиру Симакову: чтобы не оставлял своих раскопок, чтобы археологический зуд кладоискателя, не угасая, терзал его еще долго, а курган жизни разрастался и по-прежнему манил своими не до конца исследованными напластованиями.