Помните фразу из кинофильма «Подвиг разведчика» – «Вы болван, Штюбинг!»? Персонаж из фильма – это в данном случае не конкретный человек, а обобщенный образ руководителей западных стран, необдуманно обрушивших на Россию всевозможные и, сразу скажу, бесперспективные для них же самих санкции. Германия – одна из держав, активно участвующих в «пакетной войне». Можно ли было предположить, что пройдут годы, и давние журналистские беседы с гражданами этой страны о жизни, войне, бизнесе, культуре, образовании приобретут сегодня особое звучание.

Альстер

         Общение и сотрудничество с ФРГ в последней трети прошлого века строились в том числе и на комплексе немецкой вины перед нашей страной. Будь-то бывший солдат вермахта, учитель, предприниматель или просто бюргер – в разговоре с русскими непременно всплывала тема войны. В то время собеседникам удавалось, не обвиняя друг друга, прийти к согласию или хотя бы компромиссу. И вот казалось бы ставшие прочными контакты оборачиваются обнулением, разрывом экономических, культурных и любых других отношений. Но обнуление предполагает начало чего-то нового с нового старта, на новых условиях. Возможно ли это сегодня? Пока я не знаю ответа…

         Гамбург, Федеративная Республика Германия ,70-е годы… Прогулочный теплоход не спеша держал курс по Альстеру. По обоим берегам живописного озера ярко высвечивались фешенебельные отели и красивые здания. А по вечерним набережным гуляли нарядно одетые люди, мчались автомобили.

         Оставив своих друзей в салоне за столиком, я вышел не палубу покурить. Вынул из пачки сигарету, поднес огонек зажигалки и тут увидел стоящего рядом высокого мужчину лет пятидесяти, в массивных роговых очках. Ему явно не хватало собеседника.

         – Много городов повидал я в своей жизни и все же не перестаю восхищаться такой красотой, – он повернулся ко мне, предлагая продолжить беседу.

         – И в Ленинграде были?

         – Почти…

         В разговоре возникла пауза.

         – Вы, наверное, из России, судя по тому, что в салоне говорят по-русски.

          – Совершенно верно. Из Ленинграда.                         

         Надо сказать, мой собеседник сразу понял, что я иностранец, и говорил по-английски. А когда ведешь разговор на чужом языке не с носителем этого языка, как-то лучше понимаешь друг друга – это я давно усвоил.

         – И все же Ленинград я видел, – продолжил мой визави. – Вы уже, наверное, догадались, каким образом.

         Понять было, действительно, нетрудно. Подтянутый, с хорошей строевой выправкой, мужчина производил впечатление бывшего военного. Так, впрочем, и оказалось.

         – Группа армий «Север»?

         – Именно. Я был артиллерийским офицером, а из района Пулковских высот, к которым рвались наши части, в хорошую погоду ваш город с помощью бинокля можно было рассматривать как картинку. Красивый город.

         – Но это не мешало вам расстреливать его из орудий.

         Разговор явно начинал приобретать политическую остроту.

         – Шла война. А я был обер-лейтенантом. В любой армии приказ превыше всего. Кстати, зовут меня Юрген Вагнер. Работаю преподавателем.

         Представился и я.

         – Наверное, делитесь со слушателями своими впечатлениями о войне?

         – Безусловно. Но уже с учетом прожитых лет и новой ситуации в мире.

         – Скажите, Юрген, что вас больше всего поражало в русских солдатах, когда вермахт казался несокрушимым?

         – То, что они сопротивлялись до самого конца, даже когда положение становилось совершенно безнадежным. Так было везде, где наступал наш полк: в Прибалтике, под Псковом и Островом, под Ленинградом. Как фронтовики мы уважали отвагу русских солдат.

         – Но тем не менее…

         – Знаю, что вы сейчас скажете: зверства, жестокое отношение к пленным и мирным жителям…

         – Разве этого не было?

         – Было. Но я скажу так. Армия занималась тем, чем ей и положено заниматься: она воевала. Жестокости происходили со стороны гестапо и СС.

         «Расхожая отговорка, – подумал я, – но ведь в оккупированной Старой Руссе моей бабушке сделал сложную хирургическую операцию немецкий военный врач из развернутого там армейского госпиталя. Значит, не все так однозначно».

         Юрген тем временем продолжал:

         – Конечно, многое было непонятно и полевым войскам. До начала войны очень многие немцы ездили во Францию, Бельгию, Голландию, другие европейские страны. Они видели там людей, понимали их культуру, традиции. Оккупировав эти страны, военные относились к их гражданам вобщем-то лояльно; немотивированая жестокость не укладывалась в психологию устоявшихся отношений соседства.

         В России всё было иначе. Непонятная страна, непонятный язык, непонятные люди. Армия шла вперед, оставляя позади себя захваченные территории, но наладить там нормальный гарнизоный быт было затруднительно: постоянно происходили диверсии, нападали партизаны. Всё это вызывало озлобление.

         – Но ведь вас никто не приглашал в Советский Союз.

         Снова возникла пауза. А затем разговор принял совершенно неожиданный оборот. 

         Юрген Вагнер полез во внутренний карман пиджака и достал сложенный вдвое журнал «Штерн». Развернул его и показал крупное цветное фото.

         Северное море. Два натовских корабля. Над ними истребители с белыми кругами НАТО на фюзеляжах. А еще выше – наш самолет-разведчик с красной звездой на хвостовом оперении.

         – Скажите, что он там делает?

         Я неуверенно ответил:

         – Наверное, фотомонтаж.

         И хотя снимок был сделан из космоса, Вагнера этот ответ по какой-то причине устроил.

         – Вот видите, значит, война пошла вашей стране на пользу. Советский Союз стал очень мощной державой, его армию все боятся. И самолет ваш неспроста летал над Северным морем.

         «Ну еще бы, – подумал я, –ведь НАТО проводит военные учения Норд-экспресс, а их надо отследить. Обычная практика  вооружённых сил как стран Варшавского Договора, так и Северо-Атлантического альянса».

         Я произнес несколько фраз о том, что Советский Союз никакой не агрессор и никогда им не был. А сегодняшнюю мощь страны лучше было бы достичь другим путём – без крови, разрухи, потерь. И бояться России не надо.

Русское слово

         Тем не менее, не буду скрывать, мне было очень приятно, что в небе над Северным морем оказался наш ЯК-28. Не забудется и танк из Группы советских войск в Германии, который я увидел спустя годы мчавшимся куда-то глубокой ночью по Гауптштрассе, центральной улице Дрездена. Он, как и самолет над Северным морем, навсегда врезался в мою память. Славно стало на душе. Физически ощутил, какая  же за моей спиной сила, какая мощь великой страны!

         Жил я тогда не просто в особняке окружного комитета СЕПГ (Социалистическая единая партия Германии) на берегу Эльбы. Это была, по словам администратора здания фрау Инге, одна из бывших дач  высокопоставленного нациста Геринга. Отсюда острота и яркость впечатлений.

         Утром мне предстояло встретиться с Марией-Луизой Леман, переводчицей первого секретаря окружкома партии Ганса Модрова, чтобы помочь ей разобраться в некоторых идиоматических нюансах перевода нужного руководителю русского текста. Мария-Луиза возилась с ним чрезвычайно добросовестно. Она думала не только о своем большом начальнике, но и об аудитории, перед которой он должен был выступить. Ей хотелось с ювелирной точностью довести до слушателей каждое русское слово.

         Мы шли по улице и обсуждали дела. В это время к нам подошла группа советских туристов. На ломаном немецком они спросили меня, как пройти к знаменитой Дрезденской галерее. Я ненадолго замешкался и пока думал, как выйти из положения, Мария-Луиза на чистом русском языке объяснила дорогу. Стало быть, мои соотечественники приняли меня за немца (выгоревшие минувшим летом на солнце светлые волосы, модный черный плащ), а переводчицу за мою русскую подругу. Мы словно поменялись ролями, и такая парадоксальная ситуация нам понравилась. Сделав несколько шагов, мы переглянулись и громко рассмеялись. Побольше бы таких безобидных недоразумений не только в жизненных ситуациях, а и в межгосударственных отношениях, с которыми сегодня явно не все в порядке!

         Но вернусь к разговору с Юргеном Вагнером. Вспомнив, что я журналист, он спросил:

         – Вы напишете о нашем разговоре?

         – Если не возражаете.

         – Напротив, хочу этого.

         О Германии я написал серию очерков, но этот эпизод не использовал ни разу. Сейчас я понимаю, почему Юрген Вагнер хотел придать публичность нашей беседе. Он четко дал понять, как от уважения к русскому солдату, с которым скрестил оружие на поле битвы, от уважения к простому русскому человеку, который не покорился чудовищной машине вермахта, он пришел к уважению нашей великой страны. И, думается, он не один такой человек в современной Германии.

Schissen! Schissen! Schissen!

         Хартмут и Кристель Лешнеры – из поколения немцев, которые родились во время войны. Он служит регистратором в гамбургском загсе, а его жена Кристель работает в рекламном бюро. Интерес к нашей стране, её достижениям тесно связан у них с интересом к нашему образу жизни. Однажды супруги побывали в Советском Союзе – в Москве, Вильнюсе, Ленинграде.

         – Во время поездки я убедился, что русские никому не угрожают, – говорит Хартмут. – А в наших газетах читаю другое. Теперь мне ясно, какие цели преследуют те, кто пытается настроить нас против вашей страны. Я не знаю русского языка и вынужден полагаться на сообщения наших средств массовой информации.

         А пятнадцатилетняя гимназистка Мартина Рузен, дочь предпринимателя из Бремена, сказала:

         – Отец настоял, чтобы я изучала русский. Он считает, что Россия – великая страна и у нее большое будущее.

         И всё же отголоски минувшего нет-нет да и проявляют себя в самой неожиданной форме. В Бремене в одной из гимназий русский язык преподает Гюнтер Шлегельмильх. Средних лет, живой, очень подвижный. На вопрос одного из учеников, что значит русское слово «вдруг», он отвечает:

         – Представьте, что вы идете по лесу. Кругом ни души. Тихо. И неожиданно: Schissen! Schissen! Schissen!

         Учитель бурно жестикулирует, на его лице – испуг, недоумение, ужас. Слово «schissen» («стрелять») он произносит с нарастающей громкостью. Пусть сравнение останется на его совести, но ученикам понятно. Сегодня, наверное, Шлегельмильх значение русского слова «вдруг» объяснил бы на другом примере – скажем, на «вдруг» запрещенном русском языке.

         В те годы два народа нашли наконец путь друг к другу, и, отказавшись от прошлого, стали партнерами в экономике, в культурной жизни, наладили взаимополезные контакты в политике. А русский язык становился инструментом межнационального общения. Во всяком случае, в странах социалистического содружества. Даже сегодня в объединенной Германии восточные немцы (ossi) говорят по-русски. И объявлять русский язык вне закона – и преступление, и глупость.

«Я – предатель!»

         Возвращаясь в гостиницу, на одной из улочек в районе Центрального вокзала Гамбурга мы увидели человека, который шел нам навстречу и говорил сам с собой по-немецки. Услышав русскую речь, остановился перед нами. Случайный прохожий выглядел крайне непрезентабельно. Распахнутое грязное пальто без пуговиц, несвежая рубашка под пиджаком, нечесаные сальные волосы, сгнившие передние зубы… И это немец?!

         Но тут он заговорил на нашем родном языке.

         – Из России? Хотите здесь остаться?

         – Зачем?

         – А я вот давно живу  в Германии, хотя тоже из России.

         – Кто же ты?

         – Я – предатель. У  Власова служил.

         Мы молча отвернулись. А по вымощенной брусчаткой мостовой еще долго раздавались шаги человека из прошлого. И вдруг до нас донеслось, как он негромко, с каким-то неподдельным, щемящим чувством запел: «Только слышно – на улице где-то одинокая бродит гармонь…»

         Долго не давал покоя вопрос. Зачем власовец спросил, не хотим ли мы остаться в Германии? Может быть, искал сочувствия и внимания? Бесполезно. Подсказывал, что не стоит менять свою страну на чужбину, где сам он оказался никому не нужным и одиноким? Такого и в мыслях не было. А возможно, его вопрос и не требовал ответа. Этот человек, с его исковерканной, изломанной судьбой, сам был ответом: честь и Родину потерять легко, вернуть их уже невозможно. И все-таки к бывшему соотечественнику осталось чувство жалости: ведь его жизнь могла сложиться иначе, не смалодушничай он в свое время.

Утренний гость

         В половине девятого утра раздался стук в дверь. На пороге номера стоял портье. Он сказал, что со мной очень хочет поговорить один из постояльцев гостиницы. На вопрос, по какому поводу, портье уточнил:

         – Он был в плену в России и хочет поделиться своими воспоминаниями о русских.

         Почему бы и не послушать бывшего военнослужащего вермахта, тем более что время для этой утренней беседы у меня было.

         Через десять минут в комнату вошел человек лет шестидесяти, приятной наружности, хорошо одетый.

         – Инженер-связист Клаус Штауб, – представился немец.

         Рассказ утреннего гостя я приведу так, как он сохранился в записях моего домашнего архива:

         «На войну я попал, как и многие мои соотечественники, по мобилизации. Раз надо, так надо, рассуждал я. Вначале я служил во Франции, а потом нашу часть перебросили на Восточный фронт. Наступая, дошли куда-то далеко за город Брянск. Потом отступали. Нас нещадно обстреливали, постоянно бомбили с самолетов. Нападали партизаны. Тут я и понял, что война с Россией – не увеселительная прогулка с обещанным немцам жизненным пространством, где можно возвести собственную усадьбу, как показывали нам на заранее нарисованных картах.

         Может быть, мне в какой-то мере было легче, чем другим фронтовикам. Ведь я был радистом, находился в основном в штабах и скрытых помещениях. И все же под постоянным огнем было несладко. В плену я оказался неожиданно. В один прекрасный день откуда-то взялись русские солдаты, и нам пришлось вопреки словам из патриотической песни «Deutsche Soldaten nicht kapitulieren» («немецкие солдаты не сдаются») выйти из блиндажа с поднятыми руками. Это было в Белоруссии, в городе Лунинец.

         Нас построили, пересчитали и отправили в ближайший пересыльный лагерь. Оттуда в товарных вагонах долго везли на восток. В конце концов показались горы. Это был Урал. Там я и провел долгие восемь лет.

         Днем работали на стройке. Вечерами вместе с товарищами обсуждали ситуацию, в которой оказались. Большинство сходилось на том, что лучше оставаться в плену, чем быть зарытым в землю. Тем более что обращались с нами сносно. Нормально по тем временам кормили, давали выспаться. Иногда кто-нибудь из конвоиров угощал нас папиросами, а то и чем-нибудь съестным. Знаю, такого в немецких лагерях по отношению к советским военнопленным не было.

         Местные жители тоже не глядели на нас со злобой. Скорее, жалели. Иногда перебрасывали через забор теплые вещи, хлеб домашней выпечки. А вот мальчишки нас не любили. Обзывали фашистами и «фрицами», стреляли из рогаток. Я понимал: на фронте погибли их отцы и братья. И именно в нас ребята видели тех, по чьей вине их родные навсегда остались на поле боя.

         Меня все время поддерживала мысль: война скоро закончится разгромом Германии (это уже было ясно всем), и наступит час, когда я вернусь домой, в Ганновер. Понимал и другое: за беды, причиненные вашей стране, вашему народу, надо платить. И мы платили своим мирным трудом, трудом без всякой халтуры. Говорят, дома, построенные немцами в России, до сих пор стоят без всякого ремонта. Это так?

         Вели с нами и определенную пропагандистскую работу. Но коммунистом я не стал, хотя и понял кое-что в идеях социализма о братстве народов, солидарности трудящихся, недопустимости захватнических войн. Вот мы с вами говорим, и я думаю, есть у нас ненависть друг к другу? Нет. Хорошо, если бы ее не было и в те далекие годы. Поэтому время в плену я не считаю потерянным. Я приобрел несколько новых специальностей, научился разбираться в людях, понял, что народам и государствам лучше договориться, чем идти друг на друга войной.

         Вернувшись в Германию, я получил высшее образование, у меня семья, хороший дом, машина. Я доволен жизнью. Сегодня я не сказал бы бездумно – «раз надо, так надо».

Совесть или чистоган?

         История Юргена Вагнера, с которой  я начал рассказ, спустя двадцать один год имела неожиданное продолжение. Нет, оно не относилось непосредственно к Вагнеру. Но в определенных условиях Юрген мог бы оказаться в подобной ситуации. Правда, не сомневаюсь, выглядел бы он в ней иначе.

         В то время я работал заместителем генерального директора международного концерна внешне-экономического и промышленно-торгового сотрудничества «Интерленпром». Вместе с коллегами мы в духе перестроечных времен создавали его на базе известного объединения «Скороход». В новую, современную, структуру входили семь совместных предприятий с участием иностранного капитала. Одно из них возникло на базе денежных средств, полученных из Германии.

         Хорошее было предприятие, призводило лучшее в стране механическое оборудование для производства обуви. Деньги, и немалые, были вложены в него господином N (умышленно не называю фамилию, поскольку не знаю, понравится ли нашему бывшему партнеру то, что скажу дальше).

         Время от времени господин N приезжал в Петербург, интересовался положением дел и выручкой. Держался несколько замкнуто и отчужденно: дело прежде всего, и никаких дружеских чувств, а тем более, фамильярности. Тем не менее протокол встреч предполагал посещение театров, музеев, обеды и ужины в ресторанах. В одном из них, на Фонтанке, произошел конфуз. Несколько песенных и танцевальных номеров исполняли цыгане. Господин N вдруг отставил бокал с вином, весь напрягся и прекратил всякие разговоры. Немецкая переводчица шепнула: он не любит цыган. Пришлось встречу скомкать и под благовидным предлогом перебраться в другое заведение – теперь уже чисто в германском духе.

         Там-то господин N и позволил себе разоткровенничаться. Как и Юрген Вагнер, в годы Второй мировой войны он тоже был офицером вермахта. И тоже артиллеристом. И тоже позиции его войсковой части располагались недалеко от Пулковских высот. Нарочно не придумаешь такое. Как и Вагнер, он тоже видел, как немецкие батареи разрушали Ленинград.

         – И когда в России произошла перестройка, я как предприниматель захотел хотя бы частично загладить вину немецкой армии перед вашим городом. Поэтому я вкладываю средства, которые имею от своих предприятий в Германии, в развитие промышленности вашей страны, – заявил господин N.

         Мы, разумеется, отдали должное таким высоким чувствам. Но как-то не воспринимались эти откровения. Сомнения в мгновенном прозрении одного из совладельцев совместного предприятия прочно засели в душе. Где же ты был раньше? Ведь и в годы СССР многие предприятия ФРГ  активно сотрудничали с нашей страной на взаимовыгодных условиях.

         Могут возразить: лучше раскаяться позже, чем никогда. И всё же твердой уверенности в искренности мотивации партнера у меня не осталось. Не лежал ли вульгарный чистоган в основе решения господина N? Ведь инвестиционный климат в Петербурге был тогда (впрочем, как и сейчас) одним из самых благоприятных в России для зарубежных предпринимателей. Вчера воевали (и это было в Германии кому-то выгодно), сегодня сотрудничаем (опять же, выгодно). Мне, например, искренние признания Юргена Вагнера и Клауса Штауба импонируют гораздо больше.

         Конечно, на немецкие средства концерну «Интерленпром» удалось сделать многое. Модернизировалось производство. На прилавки отечественных магазинов поступила замечательная обувь. И так было не только в нашем концерне, но и на многих предприятиях – от Калининграда до Владивостока.

         Но ведь господин N предложил финансовую поддержку не раньше, чем убедился: именно своевременно вложенный капитал принесет ему особенно большие дивиденды. Закончив эту фразу, я вот о чем подумал. Какая в конце концов разница, чем руководствовался наш партнер. Заглаживанием прошлой исторической вины, альтруистическими соображениями или просто выгодой. Главное, что результат вполне устраивал господина N. Нас тоже.

         Сегодня многосторонние связи двух стран зачеркнуты крест накрест. И кто же несет этот далеко не символический, тяжкий крест санкционного беспредела? Прежде всего, такие люди, как те, с кем я встречался, граждане стран, руководители которых в истерическом порыве стремятся отлучить Россию от мирового экономического, культурного, образовательного пространства.

         А что поддерживает нас? Вера в свои силы. Говоря словами поэта:

Она не погибнет – знайте!

Она не погибнет, Россия.

         У нас свой крест – Георгиевский!