Не могу не вспомнить одну встречу, которая случилась на Фонтанке в коридоре редакции газеты «Ленинградская правда» в те дни в начале 90-х, когда на страницах  этой главной ленинградской региональной газеты была опубликована моя большая статья об «особых» событиях на Ладоге. Меня окликнул Юрий Моисеевич Стволинский, известный журналист, можно сказать, звезда ленинградской журналистики и публицистики, статьи и книги которого на самые значимые темы всегда пользовались огромной популярностью  читателей.  Признаюсь, я тогда был почти незнаком с Юрием Моисеевичем, но, как и многие молодые журналисты города на Неве, с большим уважением,  можно сказать,  пиететом относился к   этому  признанному мэтру нашей профессии.  И вот сам Стволинский вдруг обращается ко мне, как к давнему знакомому, более того, я ощущаю себя в объятиях этого мастера и слышу искренние слова, которые и сегодня, спустя десятилетия, оцениваю как высшую оценку моего скромного творчества: «Олег, ты написал замечательный материал! Красиво, умно, а главное – по делу! Поздравляю!»

    Потом были и другие мои публикации на ту же тему – в «Литературной газете», «Правде», «Красной звезде», толстых журналах, кроме того, мои телерепортажи прошли на телевидении России и во многих странах.  Такой интерес объяснялся просто: я затронул тему, весьма актуальную, можно сказать, горячую  по тем сложным, перестроечным временам – экология, атомное оружие, финиш холодной войны – разоружение.

    Не скрою, мне тогда повезло. Как журналист и одновременно специалист по атомной энергетике, я оказался единственным представителем СМИ страны, допущенным спецслужбами и военным ведомством (сквозь фильтры особой секретности) к освещению уникальной ликвидационной операции на Ладоге. Конечно, знал, что от качества моих статей, точнее, от точности и правдивости освещения этой «хитрой», даже скандальной, темы будут зависеть и реакция «зеленых» слоев общественности города на Неве, и уровень доверия к военным, и даже политическое взаимопонимание с соседними странами, в частности с Финляндией, Швецией, Норвегией…

       Думаю, что мне удалось справиться с главной задачей. Свидетельство тому – слова В. Е Селиванова, вице-адмирала, командира Ленинградской военно-морской базы, сказанные после завершения операции. Наши дружеские отношения сохранились на многие годы, даже в период, когда Валентин Егорович был назначен начальником штаба ВМФ страны. Он тогда мне сказал:

 – Благодаря твоим материалам, а именно объективности в описании и оценке всех технических и исторических вопросов проведенной нами ликвидационной операции на Ладоге, никакие злые языки в нашей стране и за рубежом не посмели опровергнуть факты и выводы этих публикаций, исказить правду,  оскорбить и оклеветать профессионализм, самоотверженность, истинный героизм моих подчиненных – военных моряков, которые и завершили успешно это уникальное дело.  Поэтому и командир  операции К. А. Тулин был удостоен звания Героя Советского Союза…

     Прошли годы. Немало знатных событий ленинградской истории, можно   сказать,  сгинуло в вихре времени. Однако… Недавно мне сообщили, что сегодня рассказ о «Чернобыле» на Ладоге, об уникальной ликвидационной операции будет интересен многим. Тема, очевидно, пока не теряет своей актуальности.

***

Начну с плохих вестей…

В начале 50-х годов в северной части Ладожского озера на островах  проводились опыты с радио­активными веществами, при этом их распыле­ние на местности осуществлялось различными способами, в том числе с использованием взрыв­чатых веществ – своего рода имитации ядерных взрывов. «Грязные бомбы» – так позднее  стали называть подобные боезаряды. Негативные последствия этих экспериментов в дальнейшем устранялись только самой матушкой-природой. Так сказать, в целом. «Хэппи энд» в этой истории все же не­отвратим, но теперь – подробности.

Эхо

    Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется… К труду журналистов, на мой взгляд, эта поэтическая сентенция отно­сится лишь отчасти. И все же мы обязаны зреть в корень своих публикаций, ибо искра жгущего слова, упав на сеновал человеческих эмоций, вполне способна запалить пожар общественных страстей…

Все это я, безусловно, учитывал, когда готовил статью и теле­передачу о найденном на Ладоге полузатоплен­ном эсминце «Кит» с радиоактивностью в трю­ме. Набат Чернобыля продолжает тревожить людские сердца. Предотвратить взрыв «радиофобных» страстей вокруг ладожской проблемы, дать правдивую и объективную информацию о радиационной обстановке, а главное – помочь военным без помех, без ненужной шумихи по­быстрей ликвидировать опасный объект – эти задачи и старался я решить в своих публикациях.

Разумеется, тогда я не предполагал, что «Кит» станет лишь своего рода верхушкой айсберга в хронике событий, происходивших на островах Западного архипелага Ладоги в после­военные годы. Впрочем, догадки были. Потому после выхода материалов в свет с нетерпением ждал откликов. И больше всего – от свидете­лей и участников тех событий.

Не сразу дождался. Специфика проблемы не замедлила проявиться. Не спешили раскрыться люди, которые многое знали. Сказалась тут не­безызвестная «подписка о неразглашении гостайны», действующая с железной стабильно­стью, независимо от государственных передряг и перестроек. Однако это теперь не суть важ­но. Главное, что люди нашлись и открыли не­обходимую правду. В результате собрался со­лидный пакет документальных свидетельств. Ко­нечно, многое требовалось проверить, уточнить, даже дополнить в соответствующем ведомстве. Так я оказался в Москве, в одном из управ­лений Министерства обороны СССР, которое координировало работу по ликвидации последствий проводившихся ранее испытаний на Ладоге.

…А все-таки жаль, что на крутом вираже ис­тории страны, после бурных промывок наших мозгов газетно-телевизионной смесью из прав­ды, лжи и демагогии в нас вызрело устойчиво предвзятое отношение к людям, сотворившим ядерный щит державы. В общественном созна­нии, увы, начертан непрезентабельный образ этих специалистов: недоступные журналистам, консервативные до мозга костей, все решающие за закрытыми дверьми, рьяно ратующие за ядерные взрывы – назло экологам и демокра­там. Их теперь, как и всех армейцев, кстати, уже и гражданами страны не величают, в ходу своего рода кличка: «Вооруженные Силы». Что скрывать, и мои мысли припудривал налет та­ких убеждений. Разрушить этот стереотип  по­могли два общительных, энергичных полковни­ка, непосредственно занятых ладожской проб­лемой, причем «сухопутной» ее частью. Про­грамму же ликвидационных работ на воде – подъем с грунта и транспортировку к месту захоронения радиоактивного «Кита» – реали­зуют специалисты Военно-Морского Флота.

Вместе мы занялись разбором накопленных свидетельств. Хотя четвертым участником этой встречи была, как водится, незримая и неслышимая «мадам секретность», собеседники мои ничуть не скрытничали, не отбивались «с пуле­метом» даже от вопросов, явно тяготеющих к оборонным таинствам.

Позволю себе в этой связи еще одно личное наблюдение. Напрасно, мне кажется, многие гневливые коллеги-журналисты клянут закрытость военного руководства. Времена из­менились. Некоторый опыт контактов с Гене­ральным штабом Вооруженных Сил СССР со­вершенно убеждает меня в одном: поддерж­ка высшего командования будет обеспечена, если сумеешь доказать свое право на избран­ную тему, покажешь свои компетентность и творческую объективность. Только и всего. Кста­ти, точно так реагируют на расспросы кор­респондента пахарь, работающий на весеннем поле, или шахтер в забое.

Итак, главное. В армейских архивах страны нет документов, раскрывающих методику, тех­нологию, качественные и количественные пока­затели испытаний с «особыми» зарядами, про­водившихся на ладожских островах. Был найден лишь небольшой лист бумаги, кстати сказать, испи­санный от руки. В нем кратко сообщалось об экспериментах с радиоактивными веществами на судне «Кит». И всё. Система охраны тайн при разработке советского атомного проекта во всех подразделениях Специального Управления № 1, которое возглавлял Лаврентий Павлович Берия, была доведена до совершенства. Даже машинист­кам не доверяли печатать такие материалы. Многое уничтожалось вскоре после проведения опытов. Отчеты по ладожским работам, вероят­но, постигла та же участь. Невесть куда сгину­ли кино- и фотоматериалы, отснятые тогда же.

Подробности давних экспериментов на ла­дожском полигоне военным специалистам при­шлось, можно сказать, прощупывать на мест­ности радиометрами-дозиметрами. Определя­лись зоны и уровни радиоактивного зараже­ния на островах. Разрабатывались методы лик­видации загрязнений. Эта работа длилась много месяцев. Необходимые данные собрали. Карты «пятен» составили. Что дальше?

– Вы приехали вовремя, – подытожили раз­говор собеседники. – Результаты наших обсле­дований необходимо теперь проверить на ост­ровах вместе с ветеранами-участниками испы­таний…

Дивизион особого назначения

Пришли к островам затемно. Бросили якорь, погрохотав цепью. Стали дожидаться рассвета.

Заря разгоралась неспешно-тихая, холодная, задумчивая. Пока спускали на воду шлюпку, я снимал видеокамерой зимнее великолепие островов, озаренных синеватым светом утра. И гранитную скалу острова Кугрисари, вытя­нувшуюся на добрый километр. И ласково­округлый, как каравай хлеба, остров Макаринсари. И молчаливый, заснеженно-величавый лес, поднявшийся здесь на всяком клочке суши, выступающем из воды.

Потом кто-то крикнул: «Утки летят!» Успел поймать видоискателем и эту легкокрылую супружескую пару, нежданных вестников тепла. Птицы просвистели крыльями вдоль гранитной стены, крутанули пару раз над нашим кораблем и потянули низко над чернеющей водой про­лива в разрыв меж островами, где виднелись трубы и мачты безмолвного «Кита». Так и за­печатлелись они на видеопленке – будто символ чистоты, красоты и покоя островов, опа­ленных когда-то страшным оружием…

В шлюпку под завязку набились офицеры – дозиметристы, радиологи, матросы-гребцы, ве­тераны части. Оттолкнулись от стального борта, налегли на весла, пошли по спокойной воде. От корабля, живого, наполненного теплом, зву­ками и запахами уюта, двинулись к другому кораблю – мертвому, немому, чернеющему ржавыми бортами и развороченными надстрой­ками. Будто из нынешнего яркого, шумного вре­мени отправились в мрачное холодное прош­лое.

Я глянул на ветеранов испытаний Александра Алексеевича Кукушкина и Евгения Яковлевича Царюка. О чем они задумались? Что подска­зывает им память?

…В Либаву их группу везли на поезде. До­гадок о будущей службе не строили, потому что перевод с одного флота на другой в то послевоенное время был делом обыкновенным. Народ в группе подобрался бывалый, не пер­вого года службы. Понимали, что такую опыт­ную флотскую братву готовят к серьезному делу.

Так и вышло. Распределили по командам на два глубинопромерных бота — ГПБ-382 и ГПБ-383. Командирами стали мичманы Кудря­шов и Алексеев. Задачу командам сразу не поставили, только намекнули: пойдете в Ленин­град. Такой адрес молодых матросов весьма устраивал.

Вскоре из военной гавани суда перевели в торговый порт, встали к борту «большого охотника». Его командир капитан-лейтенант На­заренко и возглавил группу из трех судов на переходе до Ленинграда.

…Погожим майским утром 1953-го вошли в Неву. Три дня отстаивались у моста Лейтенанта Шмидта. Моряки прогулялись по питерским улицам, поглядели на архитектуру и девушек. Потом была встреча с одним из руководителей новой части – солидным, ученого вида контр-адмиралом. Из беседы вывели главное: особая напряженка в работе не планируется, будут обеспечивать науку. Знали бы, какую науку, радость бы поубавили…

На Ладогу шли уже «четверкой». Рейдовый буксир из особого отряда судов гавани вел за собой два плавучих пирса-понтона. Курс прокладывали по новенькой карте, где прежние финские названия островов были изменены. Секретность будущей работы начиналась с гео­графии.

Первый причал поставили у острова Сури (ныне Хейнясенма). Здесь уже стучали топоры стройбатовцев. Возводили здание штаба, казар­мы, баню, склады и другие постройки. На самой высокой точке острова в бетонной баш­не командного пункта прежних финских укреп­лений был сооружен теперь пост для наблю­дения и связи. Вообще остров буквально опоя­сывали ходы сообщения к орудийным капонирам, блиндажам и пулеметным гнездам со стальными колпаками. Старослужащие поговари­вали, что все эти укрепления в сплошной гранитной плите были вырублены советскими военнопленными в годы войны. Многие из них не дожили до освобождения. Бывший опорный узел обороны врага теперь превратился в опе­ративный центр испытательного полигона. Его командиром назначили полковника Дворового.

Второй понтонный пирс занял свое место в одной из бухт западного берега озера, где базировались корабли дивизиона особого назна­чения, которым командовал капитан-лейтенант И. А. Тимофеев, начальником штаба был Ло­патин. Вскоре дивизион пополнился новым тральщиком (командир Левченко) и морским буксиром МБ-81 (командир Брусов).

Самым крупным судном дивизиона стал эс­кадренный миноносец «Подвижный», переиме­нованный вскоре в «Кита». Его привели в бух­ту на буксире. Этот бывший фашистский ко­рабль типа Т-12, переданный нашей стране по репарации после Победы, служил раньше в 8-м Балтийском флоте СССР. О нем ходили легенды. Согласно одной из них, в группе из тридцати немецких судов того же класса этот корабль был самым совершенным и быстроходным. Его скорость достигала 39 узлов против 37 у осталь­ных. Однажды в конце войны, уходя от англий­ской эскадры, он развил скорость до 41 узла, тем и спасся. Его преимущества обеспечива­лись повышенным давлением рабочего пара и весьма удачными обводами корпуса.

Летом 1949 года во время учений флота в кормовом отделении «Подвижного» произошла авария – разорвался главный паропровод. Два матроса погибли, еще двое были искалечены. Героизм экипажа при ликвидации аварии был высоко отмечен командованием.

Восстановить паропровод, изношенный дол­гой эксплуатацией, не удалось – не нашли замены высокопрочной крупповской стали, корабль приговорили к списанию. О том, как сложилась дальнейшая судьба командира эс­минца Юровского, других офицеров и команды, точных сведений нет. Известно лишь, что ко­рабль, приведенный буксиром на ладожский по­лигон, имел на борту около сотни матросов и офицеров. Они вскоре поселились в казармах на острове Сури, стали испытателями. Под­готовленными ли были эти люди или просто переквалифицировались члены экипажа – не­известно.

Пустой обезлюдевший «Кит» поставили на якоря у острова Малый (Макаринсари). С ко­рабельной кормы на берег опустили бревен­чатый трап.

«Кит» и принял первый удар.

Три взрыва

Теперь ходить по заснеженной палубе ко­рабля можно без опаски. Зимний панцирь как бы изолировал стальной настил, в ржавчину которого въелись радионуклиды. Уровни за­грязненности в надстройке и трюмах измеряют прибывшие с нами специалисты ленинградского Радиевого института В. М. Гаврилов и А. А. Фе­тисов. К трубам торпедного аппарата прикла­дывает щуп радиометра М. Г. Покатилов – начальник сектора межведомственного отдела ядерной, радиационной и химической безопас­ности Леноблгорисполкомов. Здесь же работает со своей аппаратурой офицер-дозиметрист майор С. А. Бобров.

О применяемых приборах, пожалуй, стоит сказать подробней. Ленинградцы привезли на острова СРП-68 – сцинтилляционный радио­метр, в простонародье именуемый весело «ко­чергой». Весьма удобный, быстро срабатываю­щий аппарат, которым хорошо искать ано­малии активности на местности. Его выносной щуп действительно напоминает короткую ко­чергу. Но не в печи ею шуровать, а ловить невидимый огонь радиации…

Уточнить радиационную «нагрузку», эквива­лентную дозе, поглощенной человеческим те­лом, позволяет другой прибор – ДБГ-06 Т. Этот дозиметр настроен на гамма- и бета-из­лучения. «Бобровское» аппаратное хозяйство включает радиометры-дозиметры ДРГ-01 Т, опытный образец ДРГЦ и КС-01 П. Показание всех приборов многократно дублируются, со­поставляются. Ошибок быть не должно.

– Тогда эсминец стоял в другом положе­нии, вдоль Малого, – рассказывает Кукушкин. – Помню, когда заводили якорь, поторопились и шлепнули его на якорь-цепь нашего катера. Пришлось оставить свой на дне. После шу­тили: угодили под фашиста! Потом начались испытания, взрывы – нам было уже не до шуток.

…Первых испытателей они приняли с прича­ла у Сури. Странный вид этих людей – изо­лирующие противоипритные костюмы, бахилы на ногах, противогазы – несколько озадачил. Что будут испытывать? Какие грозят вредности? О «химии» разговоров не было. Значит, нечто другое. Что? На вопросы моряков офицеры отвечали коротко: для вас опасности нет. Сове­товали действовать только по инструкции, стро­го выполнять команды и помалкивать.

Ясное дело, помалкивали. Особое время и особая власть уже отлились в людях осо­бой психологией: меньше вопросов — мень­ше тревог, спокойнее жизнь. Потом старожи­лы полигона научили флотскую молодежь чисто по-питерски трактовать сюжет своей новой «секретной» жизни: «Будешь болтать – угодишь на Литейный 4, где вход с улицы Ка­ляева, а выход – в Сибири».

Испытатели высадились на борт «Кита». Выгрузили измерительную аппаратуру и необычный заряд – «оболочку». Выглядел заряд без­обидно. Решетчатый деревянный ящик с ручка­ми — вроде носилок. В ящике взрывчатка, к которой добавили «начинку» – стеклянную посудину с жидким веществом. С последней обращались с особыми предосторожностями – везли в свинцовом контейнере, перегружали специальным инструментом. Уже потом моряки узнали, что в колбе радиоактивный раствор высокой концентрации.

С берега на судно доставили собак, клетки с кроликами и белыми мышами. Разме­стили живность по помещениям. Долго вози­лись, подключая к заряду подрывную машинку.

Наконец командиру бота дали команду: «В ук­рытие!»

ГПБ-383 отошел на безопасное расстояние. Наблюдали издалека. Громыхнул взрыв. Эхо за­металось между каменными островами, распу­гивая птиц. Дымное облако поднялось над «Китом» и быстро растаяло. На вид обычное облако, а на деле – туча радиоактивных изотопов. Но кто тогда об этом знал?

В самый эпицентр радиоактивного ада вошли без боязни: завели на «Кит» причальные концы, приняли испытателей и их аппаратуру на свой борт. Воздухом, отравленным радиацией, ды­шали без опасений. В руки брали все, что требовалось при работе, даже не догадываясь, что мир вокруг уже покрыт налетом невидимой зловещей «грязи». Защитной одежды, перчаток, респираторов матросам не выдавали.

Теперь сложно объяснить, отчего научные руководители этих архиопасных опытов, спе­циалисты специального ведомства, достаточно поднаторевшие в обращении с активными ве­ществами и хорошо изучившие жестокий нрав радиации, вдруг оставили без страховки, без должного санитарного контроля парней из ди­визиона особого назначения.

В пользу явной недооценки степени радио­активной опасности «отцами» полигона говорит и такой факт: заряды взрывали в сравнитель­ной близости от складов, казарм, лаборато­рии, где жил и работал научный и вспомо­гательный персонал. Думается, сказался и режим особой секретности вокруг этих работ. Для рья­ных особистов малейшая утечка информации с полигона была куда страшней того радио­активного потока, что хлынул после взрывов на острова, на работавших тут людей…

На «Ките» взорвали три таких заряда. Пер­вый — на палубе, второй в надстройке, третий в трюме. Можно предположить, что изу­чались поражающие факторы нового оружия, пути распространения радиации по отсекам, отрабатывались методы защиты. Животные, раз­мещенные в зоне взрывов, получали большие дозы облучения. Их потом военные медики использовали для изучения биологических по­следствий взрывов, для создания лечебных пре­паратов-радиопротекторов.

Подопытных животных после каждого взрыва доставляли в лабораторию, что размещалась рядом, на острове Малом (Макаринсари). А ис­пытателей, обслуживающее судно, отвозило на Сури. Баня, как правило, к этому часу здесь уже была натоплена. Люди раздевались. Защит­ная одежда, белье, обувь — все летело в печь. Степень загрязнения, видимо, была столь велика, что со стиркой никто не возился. У острова всегда стояла баржа, набитая необходимыми вещами. Поэтому всякий раз на задание испы­татели уходили, можно сказать, в обновках. А мылись пятипроцентным раствором лимонной кислоты. Дозиметрист проверял «чистоту» по­мывки на выходе. Бывало, что и заставлял перемываться.

Контроль был жесткий там, где приказывали, а где закрывали глаза – творилась беда. Ни­кто из командиров, к примеру, тогда не раз­глядел серьезную ошибку, допущенную в уст­ройстве водозабора для кухни. Слив сточных, с радионуклидами, вод из бани шел прямо в озеро. А неподалеку от этого места брали воду для приготовления пищи. О последствиях теперь можно догадываться…

Ягодные места

По правому борту притопленного, накре­нившегося «Кита» – два небольших симпатич­ных островка, разделенных между собой ручейком-проливом, где и курице по ко­лено. На карте эти островки тоже различают­ся почти условно: Безымянный № 1 и № 2. Первый из каменных братцев – покрупней. Его плоская вершина увенчана двумя сильны­ми соснами.

Тут Кукушкин и отходит от нашей груп­пы шагов на двадцать в сторону и почти на сорок лет – в прошлую свою, незавидную, жизнь и, подумав, точно указывает на ложбин­ку: «Здесь!»

Разгребаем снег там, где он указал, и вокруг этого места. Сквозь вечнозеленый ковер мхов и веточек ягодника радиометры сразу улавливают «хор» радиоактивного распада частиц. След взрыва. Военные дотошно обследуют островок. Здесь загрязненность идет не по площади, а по ло­кальным точкам. Объяснить такой характер раз­броса можно просто: за минувшие после взры­ва годы короткоживущие изотопы распались, а более устойчивые задержались лишь по ямкам да трещинам в грунте.

А уровни тут разные. Мощность экспозицион­ной дозы по гамма-излучению в некоторых мес­тах почти в пять раз превышает фоновое значе­ние. Плотность поверхностного заражения в от­дельных точках доходит до полутора тысяч бета- распадов в минуту с квадратного сантиметра площади, что почти на три порядка выше естест­венного уровня.

Островок этот был ягодным, – вспомина­ет Кукушкин. – Да и грибов хватало… Когда мы высадили сюда испытателей с их «бомбоч­кой», здорово жалели. Всё испортят! Так и вышло. Заряд был мощный – весь островок накрыло взрывом. Потом нам категорически за­претили сюда ходить. Кто-то послушался, а кто-то продолжал собирать здесь грибы-ягоды.

В нашей команде один чудак приноро­вился даже на зараженный «Кит» забираться, – подхватывает Царюк. – Там еще оставались не­мецкие вещи, мебель. Так он за кожаными ди­ванами охотился… Нарежет полос кожи, после торгует. Вчистую парня списали с флота. Больше о нем не слышали…

…Они вспомнят еще немало подробностей той необычной жизни и работы. Вспомнят для нас и для себя. Не зря говорят, что челове­ческая память обладает избирательной способ­ностью: хранить самые трудные, опасные, яркие мгновения жизни и забывать пустые, скучные, бездельные дни. Им, двадцатилетним матросам, пришлось тогда хлебнуть особого лиха – не­объяснимого, неосязаемого, обладающего дья­вольским свойством нанести гибельный удар че­рез годы…

Трагедия в ночи

После серии взрывов на «Ките» и острове Безымянном № 1 эксперименты перенесли на Сури. Объяснить такой выбор трудно. Похоже, начальство полигона тогда просто решило уст­роить себе удобную жизнь: от штаба до точки подрыва зарядов было полчаса ходу по острову. Впрочем, испытателей с их приборами и живот­ными доставляли, как и прежде, по воде. Для этого пришлось даже обозначить сложный фар­ватер на входе в бухту, названную тоже, буд­то по стандарту, Безымянной.

Сюда на буксире привели второе судно – небольшой катер «МО» – «морской охотник». Моряки его называли просто «мошкой». Судьба этой посудины была предрешена, поэтому дви­гатель, механизмы, приборы предусмотритель­но сняли. Но деревянный корпус сохранял плавучесть.

…Мы идем от пирса по заснеженной лесной дороге через весь остров. Минуем бетонные финские блиндажи, укрытые сугробами окопы и ходы сообщения. Вскоре слева открывается тем­ный изгиб берега бухты. У дороги желтеет табличка: «Вход воспрещен». Значит, прибыли.

Полусгнивший, иссеченный временем остов «мошки» обнаруживаем быстро. Удивительно яс­ная память Кукушкина снова выручает. Он сра­зу находит главный ориентир – высокую бе­резу, порядком искалеченную взрывами.

«Морской охотник» поставили у того бе­рега бухты, – рассказывает ветеран, – заряд установили на палубе. Я видел этот взрыв. Кор­пус сразу осел в воду. Но совсем не утонул – деревянный. Потом его, видать, ветром прита­щило сюда, к пирсу…

На берегу Сури кипела своя сухопутная жизнь. Стучал дизель электростанции. Дымили баня и кухня. Покуривали солдаты из строй­бата. Никто не обращал внимания на близкие взрывы.

…Пожар случился ноябрьской ночью 1953-го. После вечернего отбоя, незадолго до полуно­чи, вспыхнула пристройка, где был дизель-ге­нератор. Огонь сразу перекинулся на свеже­рубленую двухэтажную казарму. Люди выпры­гивали из окон в одном белье. Успели выне­сти нескольких ребят, потерявших в дыму созна­ние. Сильные ожоги получил подполковник Спи­ридонов из Интендантской службы. Погиб ко­мандир строителей майор Рыжков. Потом, рас­капывая пепелище, с трудом опознали еще одного погибшего — офицера испытателей, бывшего комиссара эсминца «Подвижный».

В ту огненную ночь экипаж ГПБ-383 подня­ли по тревоге. С трудом разместили на судне более чем два десятка обожженных огнем лю­дей, многие из которых были в критическом состоянии. Доставили всех на Большую землю. Автобусы ждали на причале базы. Отвезли в госпиталь. Всех спасли…

Трагедия на Сури прервала программу работ на полигоне. В причинах пожара разобрались быстро, но новую казарму строить не стали. Будто сама судьба требовала внести корректи­ровку в испытания и обезопасить наконец при­роду и людей, живущих по ладожским берегам.

…Остов «мошки» темнеет в воде недалеко от старого пирса, едва различимого под снегом. Подобраться к этому катеру без лодки теперь невозможно. Измеряем уровень загрязненности берега в этом месте и на испытательной пло­щадке. Показания приборов мало отличаются от фоновых значений. Возможно, здесь была проведена дезактивация.

Мертвая зона

Между островами Сури и Малым (Хейнясенма и Макаринсари) – небольшой, но глу­боководный пролив. На берегу лежат стальные тросы. Здесь еще в финское время действо­вала паромная переправа. Можно сказать, важ­ная коммуникация в системе обороны остро­вов.

При испытании радиологических зарядов пе­реправу не стали восстанавливать. Незачем. Разрыв между островами был даже необходим. Он разделял не просто Малый и Сури, а  «научное исследование» и «боевое примене­ние». То и другое имело пугающий гриф «Со­вершенно секретно» и зловещее клеймо «Смер­тельно опасно».

…Остров этой «особой» науки, Малый, се­годня, пожалуй, опасней других. По его бере­гам – сплошь знаки запрета. Колючей прово­локой выгорожено несколько участков зара­женной природы.

В десятке метров от уреза воды, совсем рядом с «Китом» — самый опасный участок. Здесь располагался в те годы склад-хранилище радиоактивных материалов. Судя по показаниям наших приборов, на этом складе не всегда соблюдались особые предосторожности. Радио­активные вещества впитались в почву. И сего­дня радиометры фиксируют рекордные уровни: до одного миллирентгена в час – прони­кающее излучение над поверхностью земли, а плотность поверхностного загрязнения дости­гает 27 тысяч бета-частиц в минуту с квадрат­ного сантиметра… В пробах почвы, которые здесь брали раньше военные специалисты, об­наружены в основном долго живущие изотопы стронция-90 и цезия-137…

Это – нынешние уровни загрязнения. А что здесь было почти сорок лет тому  назад? Зная пе­риоды полураспада этих элементов (около три­дцати лет), можно считать, что количество радиоактивных материалов было в два-три раза больше.

 – Вот тут стояла сама лаборатория, – рас­сказывает Кукушкин, когда мы добираемся до высшей точки острова. – Двухэтажное здание. Ученые – военные медики – здесь жили и ра­ботали. Клетки с животными располагались по соседству, в лесочке. Какие велись исследова­ния – бог их знает. Я видел собак и кро­ликов с подвязанными к телу пробирками, ба­ночками. Видать, постоянно брали анализы, вели наблюдения. О своей работе медики не рассказывали, запрещалось.

     От этого здания остался только фундамент. Радиоактивного загрязнения здесь наши при­боры не выявили.

    В другом конце острова Малого на фунда­менте бывшего вивария, помещения для опытов с животными, наши радиометры-дозиметры загрязнений тоже не обнаружили. Это здание, видимо, было построено несколько позже, ко­гда испытания особых зарядов здесь прекра­тили…

    Еще один вполне оптимистичный факт: ис­пытания опасного оружия мало затронули со­седний – скалистый, укрытый чудесным сосня­ком остров Кугрисари, составляющий с остро­вами Малым и двумя Безымянными прекрас­ный фьорд. Впрочем, тут нам необходимо было проверить одно сомнительное место, о котором ходили разные слухи.

  Его заметно издалека, когда подходишь на лодке. В гранитной скале крутого берега почти на уровне воды чернеет пещера-штольня. За­гадочная и мрачная. Подсвечивая дорогу фона­рем, проходим в глубь подземелья, не забывая «щупать» радиационную обстановку приборами. Минуем два бетонных кольца, явно служивших для крепления мощных дверей-затворов. Скоро утыкаемся в тупик, где на полу свален всякий мусор. Радиометры выдают «спокойные» фоно­вые значения. Следов радиоактивности нет. Судя по устройству штольни, в ней разме­щался секретный склад боеприпасов для фин­ских «морских охотников», действовавших на озере против Ладожской флотилии и «Дороги жизни».

    Небольшое отступление. Конечно, говорить теперь о тех или иных событиях на Ладоге и радиологическом полигоне можно в опреде­ленной степени условно. Архивных данных, по­вторяю, нет. Все заключения основаны на вос­поминаниях ветеранов и некоторых сведениях, полученных от военных специалистов. Однако человеческая память тоже весьма надежный «архив», где помимо цифр и фактов сохра­няются еще и чувства — важнейший до­кументальный материал. Логика фактов и чувств подсказывает, что программу работ на поли­гоне выполняли сразу несколько подразделе­ний, причем по разным военно-научным направ­лениям. (Возможно, нам еще предстоит узнать нюансы этих исканий.)

  Надо заметить, что эта программа уже тогда включала, вероятно, не только испытание за­рядов, но и обучение командного состава на­выкам ведения боевых действий в условиях радиоактивного загрязнения местности. По вос­поминаниям участников, здесь испытывались технические средства защиты от радиационного поражения и методы дезактивации. Разработ­ки ученых, быть может, помогли в даль­нейшем создать эффективные препараты, спа­савшие пострадавших при авариях на атомных установках и реакторах, на той же Черно­быльской АЭС. Одно ясно и сейчас: тогда в мире нарастало ядерное противостояние вели­ких держав, армия спешила освоить «атом­ное» поле боя, и ладожские острова стали одним из полигонов.

Можно предположить, что по мере на­копления «факторов риска» на островах в райо­не «Кита» стали использовать более осто­рожные методики испытания оружия. Потому весной 1954 года эксперименты с радиологи­ческими зарядами в основном перенесли на остров Мюарка (ныне Мекерикке), подальше от густонаселенного западного берега Ладоги. К тому времени бойцы стройбата возвели здесь казарму и вспомогательные постройки. Обуст­раивались всерьез и надолго.

Первый взрыв на суше прогремел в южной части этого острова. Заряд-«оболочку» устано­вили в лощине недалеко от берега. Мощность взрыва была достаточно велика. О других сухопутных взрывах сведений нет, а вот об испытаниях таких зарядов на воде данные весьма подробны.

Исследовались разные поражающие факто­ры этого оружия: динамика распространения ударной волны в водяной толще и в атмо­сфере, мощность нагонной волны, образующей­ся на поверхности озера, но главное – ра­диационное воздействие на воду в точке взры­ва. Метод сбора данных, прямо скажем, не от­личался гуманностью.

…Рогатые донные мины, еще с начала века внушавшие страх не одному поколению военных моряков, здесь использовались как боевой за­ряд. Мину ставили на якоря в тихом месте, где не чувствовалось течения. Один-два длин­ных конца закрепляли на берегу. Потом начи­налось особое действо. От мины во все сто­роны разводили восемь лучей-канатов, тоже зафиксированных якорями. Эти канаты были разбиты на двухметровые отрезки, обозначен­ные узлами. На самой мине укрепляли спе­циальную площадку, куда и устанавливали «на­чинку» с активным веществом.

Восемь шлюпок с крепкими гребцами-матросами уходили в укрытие – за остров. Командой «Вперед!» для них был взрыв. Тогда вода закипала под веслами. Важно было в счи­танные секунды прийти в эпицентр взрыва и по заранее определенному лучу – у каждого экипажа свой! – произвести отбор проб воды. Техника отбора была отлажена. На каждом «этапе» луча за борт спускали связку из де­сяти бутылочек. Их пробки открывались син­хронно, на определенной глубине. Мгновение, и вся связка уже на палубе, устанавливается в ящик. А за борт на следующем «этапе» летит новая связка.

– Спешка была невероятная! – рассказы­вает Царюк. – Надо было успеть взять воду, пока радиация не разошлась в глубину. Пер­чатки мы сбрасывали, работали, что называется, голыми руками. Понятно, что «грязь» из воды попадала на кожу, одежду, в шлюпку. Но об опасности не думали. Авось пронесет! Бывало, что и ныряли в эту воду после взрыва, если тонула кинокамера. Ее устанавливали для под­водных съемок в зоне взрыва. За спасение камеры наливали стакан спирта. Так что охот­ников нырять в ледяную воду хватало.

Спирт, или по-флотски «шило», был для участников испытаний едва ли не лучшим сти­мулирующим, вдохновляющим, организующим средством. Богатые на выдумку испытатели умудрились сделать поистине дьявольский вы­верт идеи великого почина: ускоренный отбор проб воды объявили социалистическим соревно­ванием. Итоги подводили по вечерам, главный приз – «шило» – плескали в кружки победите­лей…

Взрыв «оболочки» произвели и на глубине – примерно в одной миле от берега Мюарки. Плот из бревен к месту испытаний под­вел ГПБ-383, где рулевым был Кукушкин. Над отверстием, прорезанным в середине плота, установили лебедку с тросом. Заряд опустили в глубину. Когда катер отошел на безопас­ное расстояние, вода под плотом вспучилась, полетели бревна. Эти мгновения фиксировали «фотопулемет» и скоростная кинокамера. На месте взрыва взяли пробы воды, произвели измерения уровня радиации…

Последние заряды

В 1955 году работы с радиоактивными ве­ществами на Ладоге начали свертывать. Меня­лась политическая обстановка в стране. После известных событий в верхних эшелонах власти шли преобразования и в особом «бериевском» ведомстве. Они косну­лись и ладожского полигона. Осенью 1954 года были списаны несколько трофейных, бывших не­мецких сторожевых катеров. Использовались ли они для испытаний особых зарядов – све­дений нет.

На следующий год к новому месту службы отбыл бывший командир «большого охотника» капитан 3 ранга Назаренко. Следом ушли на своем МРТ главный старшина Семен Калинин и старшина первой статьи Владимир Зубрилов. В другую часть перевели группу легких водо­лазов под командой Анатолия Сидорова и эки­пажи остальных судов ладожского дивизиона.

Для многих участников испытаний нового оружия на Ладоге служба на полигоне закон­чилась весьма скоро. Как правило, люди выдер­живали один-два сезона. Этот срок не зависел от званий, выслуги лет, возраста. Одни уходи­ли, другие приходили на их места. Ушедшие попадали в госпиталь. Лечились. Потом исчезали из армии и флота навсегда. Гадать – что и почему, не стоит. Понятно, что люди, работавшие в районе взрывов, получали внешнее или внутреннее облучение. Ежегодная медицинская комиссия, естественно, выявляла в организме участников испытаний отклонения в функционировании тех или иных органов, чаще всего опорно-двигательного аппарата, желудка, легких. У некоторых начиналось белокровие.

После двух сезонов работы на полигоне, в мае 1955 года, попал в госпиталь А. А. Ку­кушкин, рулевой сигнальщик особого дивизио­на. У него были поражены органы дыхания и пищеварения, болели суставы. Долго медики не могли поставить диагноз. Верхушки легких были словно обожжены, кровоточили. Это напоминало туберкулез, но симптомов не было. По непонятным причинам в желудке образовались язвы, хотя сопутствующие язвен­ные явления отсутствовали.

Лечили его несколько месяцев. Списали с флота по болезни, дав заключение: «Инвалид войны второй группы». Работал спасателем в Приозерске. Окончил институт. Со временем здоровье нормализовалось, пошел плавать. Но потом наступило новое резкое ухудшение, боль­ница… Сейчас Александр Алексеевич трудится мастером завода «Измеритель» в Ленинграде. Часто болеет. Перенес шесть операций желуд­ка. Мучают боли в суставах. Только благодаря сильному, мужественному характеру держится «на плаву»…

Моторист из особого дивизиона Е. Я. Царюк в годы службы на флоте был активным спортсменом, капитаном хоккейной команды части. Через год nocлe демобилизации он с трудом передвигался на костылях, терял созна­ние от боли в суставах. К этому добавились боли в желудке и опухоль горла. Бывшему моряку повезло: удалось устроиться в военный госпиталь. Поэтому, считает он теперь, и выка­рабкался тогда… Врачи долго не могли поста­вить диагноз. Стали колоть гормоны. Само­чувствие улучшилось. Один из лечащих врачей подсказал: твое спасение – спорт. Будто задал жизненную программу.

После выхода из госпиталя Евгений Яков­левич не оставлял спортивных занятий. Освоил секреты восточной медицины, точечный и дру­гие виды массажа. Понимает теперь: только высокая активность помогла избавиться от обо­стрения болезни. Впрочем, здоровье его все же подорвано…

Из всех экипажей судов дивизиона осо­бого назначения наибольшей радиационной на­грузке, по свидетельству ветеранов, подверг­лись моряки двух уже упомянутых ГПБ, водо­лазного катера ВРД (здесь служил Е. Я. Царюк), штабного катера КП и торпедного кате­ра ТК-501. Как известно, их экипажи состояли в основном из матросов срочной службы, средний возраст которых — двадцать лет. Пе­чальным представляется тот факт, что спустя тридцать шесть лет некоторых из них уже нет в живых. Хотя нельзя однозначно связывать эти болезни и преждевременный уход из жизни участников испытаний со службой на ладожском полигоне. Ответ может дать углубленное меди­цинское обследование ветеранов.

Значительно меньше пострадали те, кто не­посредственно не присутствовал при взрывах. Наибольшие дозы, выходит, получали люди, вды­хавшие пыль, взметенную взрывами, употреб­лявшие воду из озера в районе испытаний, грибы и ягоды с полигона. Воздействие актив­ных изотопов на организм было как бы рас­тянуто по времени, носило эпизодический ха­рактер. Поэтому люди не испытывали страха, да­же бравировали таким бесстрашием.

Вспоминают лишь один эпизод кратковре­менного и сильного облучения человека. Води­тель по фамилии Парахоня доставлял на авто­мобиле ГАЗ-67 свинцовые контейнеры с «ампу­лами» на базу в бухте Муталахта. В дороге по­пал в небольшую аварию. Не заметил, что один из контейнеров опрокинулся, жидкость из «ам­пулы» пролилась. Только при перегрузке на судно это обнаружилось. Переполох был страш­ный. Дозиметристы обследовали машину. Сте­пень загрязнения была так велика, что авто­мобиль сразу отогнали в сторону от дороги, на приличном удалении выставили охрану. Че­рез несколько дней ее сожгли, это место ого­родили. Заметим, мера весьма спорная, но как теперь ее оценивать? Водителя отправили в госпиталь. Больше о нем ничего не из­вестно…

Можно, с сожалением, предположить, что еще многие годы последние заряды ладожского полигона подрывали жизнь и судьбу рядо­вых солдат и матросов, выполнявших свой воинский долг…

Момент истины

Пока наш военный катер «топает» по ледя­ной шуге от островов к базе, в кают-компа­нии составляем акт совместного обследования мест испытаний радиологического оружия. Мо­мент истины отливается в скупые строки до­кумента. Ветераны, специалисты Министерства обороны, представители науки и контролирую­щего ленинградского ведомства подписывают акт. И цифры, факты, уже приведенные в моем рассказе, превращаются в аргумент для любого возможного спора о последствиях тех зло­счастных испытаний.

Обстановка на островах в целом не внушает серьезных опасений. Природа, к счастью, спра­вилась. Локальные участки загрязнений, о кото­рых говорилось, будут ликвидированы в ближай­шее время. Специальной правительственной ко­миссии, которая уже работает, представлено несколько вариантов проведения такой ликвида­ции. Говорить о них подробно теперь нет смыс­ла, выбор за специалистами.

Каковы же последствия зловещих экспери­ментов для жителей Приладожья, для экологии озера, питающего чистейшей водой огромный регион?

По большому счету никто не даст исчер­пывающих ответов на эти вопросы, уходящие корнями в годы кромешной секретности. О де­фиците архивных материалов, необходимых для объективной оценки ситуации, уже сказано. Остается одно – обратиться к свидетельству специалистов, знающих и решающих эту проб­лему. Участниками нашей экспедиции были кандидат технических наук В. М. Милючихин, кандидат биологических наук Э. Н. Кабишев, кандидат химических наук С. А. Бобров и дру­гие. Многие из них прошли атомное пекло Чернобыля. Такой научной когорте, верно, до­верять нужно и должно. Однако опыт прош­лого все же подсказывает:     при решении вопросов экологии лучше уходить от чистой ведомственности, это помогает избежать оши­бок…

Итак, первое официальное свидетельство – книга «Введение в региональную радиоэколо­гию моря» (Энергоатомиздат, 1985 год). Ее автор – А. Е. Катков, известный ученый в области радиационной гигиены и экологии, член комиссии по охране природы и рацио­нальному использованию природных ресурсов Леноблисполкома, доктор медицинских наук. Фундамент этого труда – комплекс исследо­вательских данных по Ладожскому озеру, со­бранных ленинградскими учеными. Многолет­ний радиологический мониторинг позволил сде­лать вывод:    в ладожской воде содержание наиболее опасных радионуклидов стронция-90, цезия-137 и других значительно ниже предель­но допустимых концентраций (ПДК). Исходя из этих показателей, некоторые специалисты назы­вают воду озера суперчистой.

Другое заключение. Ученые Радиевого ин­ститута имени Хлопина (Ленинград) в последние годы не раз брали пробы воды в северо-западной части Ладоги и свидетельствуют: кон­центрация радионуклидов значительно ниже ПДК. К этому можно добавить данные ана­лиза проб, взятых осенью прошлого года возле «Кита» специалистами ленинградского отдела радиационной, ядерной и химической безопас­ности, чему автор этих строк был свидетелем. Результаты подтвердили крепкий «запас проч­ности» по нуклидному составу даже в воде, омывающей борта многострадального эсминца.

Можно ли считать вопрос исчерпанным? Разумеется, нельзя. Ибо есть еще хитрые «био­логические цепочки», по которым в 50-х годах радионуклиды, несомненно, попадали в орга­низмы приладожских жителей и участников ис­пытаний из почвы, растений, воды, вместе с ягодами, грибами, рыбой. К примеру, свиде­тели рассказывают, что местные рыбаки в те годы частенько нарушали «территориальные во­ды» бывшего полигона, ставили сети у остро­вов. Наказания не помогали. Между тем взрывы, как оказалось, гремели в самых нерестовых местах…

Современные исследования (и об этом ска­зано в упомянутой монографии) определили от­сутствие превышения ПДК радионуклидов в тка­нях представителей подводных флоры и фауны Ладоги. Нет концентраций и в донных отло­жениях. Значит, маловероятна сегодня «биоло­гическая цепочка», проложенная по воде от тех давних взрывов к нашему современнику. Прак­тически оборвана такая связь и на суше: в местах загрязнения на островах скошена расти­тельность, решается участь самой почвы. Та­кие участки, кстати сказать, можно пересчитать по пальцам.

Эти данные подтверждают, что зона действия «активных» облаков, взметенных взрывами ра­диологических зарядов, к счастью, была неве­лика. Даже при сильных ветрах пятно осадков могло охватить площадь не более двух-­трех квадратных километров. То есть оно не дотягивалось до ближайших материковых, се­верного и западного, берегов Ладоги, тем более – до границы с Финляндией. К тому же при удалении от эпицентра взрыва кон­центрация опасных изотопов резко снижалась.

Теперь контроль за экологической обстанов­кой в Ладожском регионе, проведение ком­плексных научных исследований будут вести ученые вновь создаваемого на территории быв­шего полигона отдела экотоксиметрического центра Академии наук СССР. Словом, эколо­гическая конверсия поможет Ладоге.

…Здесь нужна пауза. Некоторые читатели, верно, уже удивляются такому обилию успо­коительной информации. Что-то тут не вяжет­ся: испытания смертоносного оружия с драма­тическими последствиями для непосредствен­ных участников и нынешняя радужная картина экологического благополучия на островах. Мо­жет ли так быть? Не выполняет ли автор заявку каких-то особых ведомств?

Честно сказать, выполняю, и сразу несколь­ко заявок. Одна из них – от командира части, депутата Приозерского городского Совета на­родных депутатов Р. М. Оленина: «Помогите ответить на „каверзный“ вопрос ленинградских „зеленых“: сколько ядерных взрывов было на Ладоге?» Другая – от ветеранов испытаний, всю жизнь страдающих от болезней и полу­чающих мизерные пособия. Государство обязано помочь! И еще просьба – прошение о защите этой уникальной природы. Вот и мой сын, увидев прекрасные ладожские острова с борта вертолета, зачарованно произнес: «Как зеле­ные жемчужины…»

Наконец, есть у меня и своя личная ко­рысть, выражающая субъективное отношение к «опасному» архипелагу: в соответствии с но­выми российскими законами о земле мечтаю получить от местных властей клочок неболо­тистой суши на любом из этих островов для устройства персонального приюта нег и мечта­ний, то бишь дачи. Ибо не могу забыть здешнюю красоту. А в чистоте этой красоты я теперь не сомневаюсь.

Впрочем, на положительный ответ не на­деюсь – желающих слишком много…

Вместо эпилога

И все же счастливый финал явно не полу­чается. Не дают покоя вопросы из писем чи­тателей, откликнувшихся на публикации.

«Почему они были так неосторожны? Поче­му страшные эксперименты устраивали в ожив­ленном районе, на прекрасной Ладоге? Под бо­ком у Ленинграда?»

Отвечу коротко: потому!

Трактовать ладожские события можно по-разному. К примеру, так. Мы долго  жили в тоталитарном государстве, где многое совершалось по принципу  «с на­ми тот, кто все за нас решит». Опасные эксперименты на Ладоге — тот слу­чай, когда все решали за нас. Но почему?

Потому, что нельзя оценивать смертоносные ладожские взрывы односторонне. Тогда на планете шла война. Холодная, потаенная, безжалостная по масшта­бам и средствам. И не Советский Союз ее начал. Пусть не было открытого фронта, столкновения войск враждующих стран, но испытательные взрывы греме­ли и должны были греметь, – советский народ создавал свой ядерный щит, спасающий страну от удара американского ядерного меча, уже обратившего в прах японские города Хиросима и Нагасаки и открыто угрожающего нам. Именно  тогда «грязные бомбы» были испытаны и названы радиологическим оружием. Так каждая из держав накачивала «атомные мускулы». Можно утверждать, что именно благодаря вышеупомянутым ладожским испытаниям  в дальнейшем началась многогранная и многолетняя работа  над Конвенцией о запрещении разработки и применении радиологического оружия.

Напомню, что в атмосфере ядерное оружие взрывали до 1963 года.  Всякий такой взрыв взметал над Землей ураган из изотопов об­щей радиоактивностью в десятки и сотни мил­лионов кюри. Для этих смертоносных туч не существовало государственных границ, частей света, климатических поясов. Пепел тысяч Хиросим и Нагасак посыпал материки и океаны. И поныне природа хранит эту «летопись» в слоях отложений, пропитанных «мечеными атомами» советских, американских, китайских, француз­ских боеголовок.

Уточню еще раз. Взрывы особых зарядов на ладожском поли­гоне нельзя считать ядерными. Это были хи­мические взрывы, имитирующие сильную ло­кальную загрязненность радиоизотопами. Они выбрасывали в атмосферу (точных данных нет, расчет приблизительный) до нескольких кюри активности. В сравнении с атомным оружием – пустяк. А для работавших здесь людей – доза была весьма опасной. К сожалению, руко­водители испытаний проявили явно «пустяковое» отношение к мерам особой предосторожности, к защите вспомогательного персонала, к эко­логии озера. Искать виновных за давностью лет бесполезно. Куда важнее проявить мило­сердие ко всем пострадавшим. Ветераны-участ­ники (многих еще предстоит найти) должны получить не только специальную медицинскую, но и, при необходимости, весомую социальную помощь. Претерпели они достаточно. Есть и другая «группа риска». Назову их условно «на­рушителями режима охраняемой зоны». За де­сятилетия на островах побывало множество та­ких гостей, которые ловили здесь рыбу, со­бирали грибы и ягоды, просто отдыхали. Как теперь себя чувствуют?

Коллеги из Карелии прислали мне статью, опубликованную в газете «Призыв» Лахденпохского района. Это рассказ об их посещении «Кита» вместе с военными. Приведен такой потрясающий факт из тех, что на устах мест­ных жителей: «За десятилетия на нем («Ки­те». – О. Т.) побывали тысячи и тысячи человек, взрослых и детей. Эсминец подвергся раз­граблению, люди увозили с собой понравившие­ся приборы, узлы и детали. Многие бывали на этом корабле по многу раз…»

Еще строки, поистине страшные: «…В редак­ции припомнили несколько тяжело заболевших и умерших молодых людей из города и райо­на. Все они были рыболовами-любителями и не раз посещали этот радиоактивный эсминец».

Переведем дух. Слухи, толки, воспомина­ния об усопших – всего лишь часть правды. Но какая часть? Какие «плоды» риска люди увозили с островов в своих лукошках и садках? Как использовались потом трофеи, содранные с боевого эсминца? По каким непредсказуемым «цепочкам» радионуклиды могли попасть в организмы детей и взрослых? Наконец, выявлены ли медиками такие постра­давшие?

Ответов пока нет. Но их должны дать врачи, радиологи, руководители местных Сове­тов. К сожалению, нет и статистики таких заболеваний приладожского населения, которые могли случиться из-за радиоактивных «следов» на островах. Не проводилось соответствующее обследование.

О фактах из газеты «Призыв» я, понятно, сообщил участникам нашей экспедиции. Про­фессионалы отреагировали профессионально. Вот мнение военных медиков: «Чтобы всерьез подвергнуть свою жизнь опасности, требуется прибыть в точку загрязнения, достать ложку и начать есть эту почву…»

В подобном ироничном стиле ответил и стар­ший научный сотрудник Радиевого института В. М. Гаврилов:    «Даже если загрязненные предметы с эсминца попадали в дома мест­ных жителей, я сомневаюсь, чтобы они их клали в свою постель и спали с ними в обнимку. Только при многолетнем контакте с грязной  поверхностью облучение от него опасно для жизни»…

Вот такие серьезные заключения в веселой упаковке. Но, как говорится, поживем –  уви­дим.

Наконец, еще одно важнейшее свидетельство. Привожу его последним, хотя получил первым.

…Вскоре после выхода в свет первого сооб­щения о «Ките» шведские журналисты передали мне, что в их стране живет бывший советский гражданин Владимир Серафимович Григорьев, который не раз сообщал нечто подобное пред­ставителям прессы, но ему не верили…

Он позвонил мне сам. Из Стокгольма. Мо­лодой, уверенный голос, в нем  было искреннее, как мне показалось, стремление помочь решить ла­дожскую проблему. И еще, наверное, желание, чтобы теперь ему поверили. Словом, говорили мы дружески.

Я понял, что Володя — человек сложной судьбы, боровшийся и сумевший найти свою правду и свое жизненное благополучие. Там, «за бугром» — на шведской земле. А здесь, на питерской стороне, остался самый значимый кусок его жизни, который и теперь примаг­ничивает мысли и чувства. Поэтому и позвонил.

По словам Владимира Григорьева, его отец, Серафим Александрович, в 50-е годы  руково­дил лабораторией на ладожском полигоне. Маль­чишкой Володя часто бывал на этих островах, видел «Кит». Из рассказов отца и его сослу­живцев узнал о здешних испытаниях. Об этом и поведал мне. Его сообщения в этой части впоследствии подтвердили и дополнили ветера­ны, о чем сказано выше. Но есть и другие факты, которые нельзя оставить без внимания.

Истина и домыслы, основанные на детских воспоминаниях, в рассказе Григорьева, как мне кажется, смешаны. Подчеркиваю это потому, что его воспоминания, возможно, будут опуб­ликованы за рубежом. В частности, он говорит о некоем макете прибрежной части Нью-Йорка, построенном на ладожском полигоне для экспериментов с так называемой базисной вол­ной. От взрыва боевого заряда якобы образо­вывалась большая волна, которая должна была атаковать, подобно цунами, берег «врага», ощетинившийся небоскребами. Сюжет этого опыта весьма кине­матографичен. Увы, на полигоне он не реали­зовывался. У меня лично это вызывает сожале­ние, потому что местный люд получил бы свое­го рода «Диснейленд», сюда тянулась бы вере­ница экскурсантов, куда более плотная, чем к достопримечательному, но опасному «Киту».

Но правда в этой информации Григорьева тоже есть. Как говорят военные специалисты, один из столпов советской оборонной науки действительно вынашивал такую специфичную идею, но не для Ладоги.

Еще одна легенда моего шведского инфор­матора. В одной из бухт Ладожского озера якобы базируются мини-подлодки ВМФ, совер­шающие в прошлом и настоящем те самые скандальные рейсы в шведские шхеры, в ходе которых их потом с помощью всей мировой прессы безуспешно отлавливают местные погра­ничники. Опять констатирую с сожалением: очень хотелось, побывав в этой бухте, глянуть хоть краешком глаза на суперсовременную морскую технику и взойти на ее борт, но кроме судов-ветеранов у причалов и в ангарах ничего нет. Может, мне не повезло – «малют­ки» как раз ушли в загранкомандировку?

Но одно сообщение Григорьева, честно ска­зать, заставляет забыть иронию. Тревожная весть, не дай Бог, если это правда…

В районе острова Мюарка (Мекерикке), не­далеко от малого островка с неизвестным названием, в те же годы было произведено испытание бактериологического оружия. В нем участвовал катер, оборудованный специальной системой очистки воздуха. Над судном был взор­ван заряд с «начинкой» из опасных микробов войны, вызывающих заболевание сибирской яз­вой. Возможно, смертоносные споры попали на остров, вернее, в почву, где они могут жить веками.

Повторяю этот непроверенный слух намерен­но. Ответ на запрос от служб санитарного надзора уже есть: подобных инфекций в Приладожье не было испокон века и поныне. Ошибка Григорьева? Думаю, он и сам был бы рад своей ошибке. Но если на эту статью от­кликнутся люди, знающие больше, чем было сказано о возможности испытания бакоружия на Ладоге, ждем их сообщений.

…А потом мой шведский собеседник спро­сил

– Почему занимаешься этой проблемой? Хочешь оправдать военных?

Ответил я не сразу. Подумал.

– Просто хочу защитить свой народ от оши­бок прошлого и настоящего. И военные в этом деле завязаны. Они – часть моего народа.

…Летом этого года ликвидационные работы на бывшем ладожском полигоне продолжи­лись – зараженные воды из трюма «черного» эсминца были откачаны, ведется их очистка, а сам «Кит» подняли со дна и, защищенного бортами дока, отправили на вечную стоянку далеко на север. Но пока Западный архипелаг еще закрыт для  посторонних. Долгая память прошлого…

Об авторе:  Олег Алексеевич Тарасов родился в 1949 году в селе Медвежка Тульской области. Окончил Московский государственный технический университет имени Н. Э. Баумана. Участвовал в строительстве Ленинградской АЭС, работал журналистом в редакциях  ле­нинградских газет. Автор статей в центральных газетах и журналах, телефильмов,  шести публицистических книг. Член Союза журнали­стов. Живет в городе Сосно­вый Бор в Ленинградской области.