Перрон Ладожского вокзала. Многолюдно – в основном парни от восемнадцати лет и старше. Призывники, новобранцы, рекруты! В новую, армейскую жизнь ребят провожают девушки, друзья, родственники. Возгласы, крики, игра на гитарах. Парочки, застенчиво взявшись за руки, ищут уединения в толпе. Бывалые сержанты-контрактники, прибывшие для сопровождения призывников к местам службы, в этот день строгими не кажутся. Некоторых вольностей будущих воинов они якобы не замечают. Из репродукторов звучат привычные в таких случаях песни: «Идет солдат по городу», «Улица Стрелковая», «Юность в сапогах»…

         И вдруг суеты не стало. Шум затих. Послышался хорошо узнаваемый, хрипловатый голос Сергея Шнурова, лидера группы «Ленинград». Он поет «Волховскую застольную». Поет так, что сердце замирает. Этот последний аккорд проводов в армию стал для петербургских ребят поистине подарком. Сергей – настоящий патриот своего родного города, и песни у него настоящие. «Волховская застольная» – особый акцент в репертуаре исполнителя.

         И дорога она на только Шнурову, но и всем поколениям жителей Ленинграда-Петербурга. Уже первые ее строки переносят нас, если передать пушкинскими словами, «во время славы и восторга», во время горькое и время великое.

         Песня появилась в начале 1943 года, и написал ее Павел Шубин, корреспондент газеты «Фронтовая правда», выходившей в 377-й стрелковой дивизии Волховского фронта. Насквозь пронзают душу ее проникновенные слова о тех, кто «неделями долгими в мерзлых лежал блиндажах, бился на Ладоге, дрался на Волхове, не отступал ни на шаг». В песне «с особой силой выражена вера в нашу армию, в наш народ, в неминуемую Победу». Такая оценка дана ей «Красной звездой», самой главной военной газетой страны.

         – А ты знаешь, что за линиями траншей, на другой стороне фронта немецкие солдаты пели свою «Волховскую застольную»? – однажды обескуражил меня вопросом Юрий Сяков, талантливый журналист из Волхова, знавший о своем крае все.

         Эту информацию он получил от местного краеведа Валентина Николаевича Папешина, который добавил, что застольная Wolchowlied была в Германии даже напечатана в журнале Kamerad, в котором публиковались воспоминания солдат вермахта о сражениях на берегах Волхова. Папешину принадлежит и перевод текста, передающий мрачные настроения немецких вояк, которые глубоко и прочно погрязли в волховских болотах.

                                  Wo die Welt mit Brettern zugenagelt ist,
                                  wo statt Wege du nur Knüppeldämme siehst,
                                  wo man bis zum Bauch in Sumpf und Moder fällt,
                                  da ist unsere Heimat, ist der Arsch der Welt.

         По-русски это звучит так:

         Где мир заколочен досками,

         Где вместо дорог ты видишь только гати,

         Где падаешь брюхом в болото и грязь,

         Вот мы где, это пятая точка мира.

         Повторяющиеся во всех куплетах три последних слова я позволил себе перевести иначе, но вы не ошиблись, если, зная немецкий, поняли их грубый смысл правильно.

         С нашей стороны – незыблемая вера в победу, с их – уныние, безнадежность, отчаяние. Немцы этого и не скрывали. Перед расположением 121-й пехотной дивизии вермахта по приказу ее командира, генерал-майора Ванделя, был развернут «оптимистичный» транспарант: Ist der Arsch der Welt.

         Почему немецким солдатам понадобилась своя «застольная» – даже такого содержания? Видимо, потому что оглохли от грохота бравурных маршей, которые с утра до ночи раздавались на всех волнах эфира и никак не вязались с окружающей обстановкой. Очень часто это были старинные народные песни, скажем, «Эрика», «Лора», «Когда солдаты идут по городу» (девушки, цветы, весна, военные мундиры). Однако пропагандистами идеологии Третьего рейха они беспардонно переложены на музыку так, что, зазвучав устрашающе грозно, стали песенным символом фашизма. Как известно, принимали эту трескотню отнюдь не все.

         Попробую допустить недопустимое прежде сближение. Ведь русские «Хороши весной в саду цветочки» тоже можно представить в виде марша. Только незачем, потому что «Цветочки», в противовес «Лоре» и «Эрике», наряжать в солдатские мундиры нет никакой необходимости, и советским пропагандистам в отличие от геббельсовских не было нужды заниматься перелицовкой.

         Хороших армейских маршей предостаточно. Но им лирика тоже не помешает. И она появлялась. Даже в таком виде… На одной из улиц сугубо равнинного Воронежа я увидел батальон аэродромного обслуживания, чеканящий шаг под неожиданные для авиации и города «Матросские ночи». Курьез! Но полный задушевного лиризма.

         Однако вернемся к «Волховской застольной». Текст ее был пристегнут к известному в Германии мотиву Wo die Nordseewellen. Еще больше воинственных немецких песен было привязано к музыке советских композиторов. Например, «Смело, товарищи, в ногу!» даже не претерпела особых текстовых изменений; песня, разбавленная несколькими идеологическими штампами, использовалась в качестве строевой. «Вперед, заре навстречу!» таким же образом превратилась в маршевую песню. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» с обретением подходящего, известно какого содержания стала неофициальным гимном люфтваффе.

         Любопытная песенная история связана с командиром эскадрильи бомбардировщиков Ю-88 Хайто Херрманном, называвшим себя личным другом рейхсминистра Геринга и топившим союзнические конвои в северных морях. В конце войны немецкий авиатор оказался в плену и попал в воркутинские лагеря, где, по его словам, просто заслушивался песней «Широка страна моя родная». Поменял ли под ее влиянием идейные убеждения? Об этом в послевоенных беседах с журналистами немецкий ас умолчал.

         С советскими песнями германские военные знакомились не только в плену, но и на передовой между боями. Они откладывали свои повседневные бытовые заботы и с удовольствием слушали «Катюшу», «Синий платочек», «Темную ночь», повторяли их мелодию на своих губных гармошках.

        В нашей стране, тем более на фронте, немецких песен по понятным причинам не пели. Однако в войсках антигитлеровской коалиции огромной популярностью, сравнимой разве что с «Катюшей», пользовалась «Лили Марлен» (солдат у фонаря перед казармой ждет любимую девушку). Своего рода песни-аналоги. Схожую, условную параллель можно провести и между советской «Были два друга в нашем полку» и германской «Был у меня товарищ».

         Перед нашими глазами со всей очевидностью возникает выпуклое песенное пространство с его жизненными коллизиями. Молодой коногон, которого в шахтерской песне «несли с пробитой головой», в годы войны становится молодым командиром и ведет в бой товарищей по оружию. Танки, которые «на поле… грохотали», органично въехали в известный художественный фильм с подходящим для содержания новой песни названием – «На войне как на войне».

         Подобно кадрам документального фильма песенная многоликость входит в сознание как часть нашего собственного опыта. Простые, понятные каждому, доходчивые слова, за которыми возникают реалистичные образы, придают им особую достоверность. Потому и помнятся такие песни. Ты их видишь, понимаешь, они в тебе.

         Традиция такой специфичной субкультуры, назову ее «песни в окопах войны», получила продолжение и в послевоенные годы.

         Однажды из Борисовой Гривы ко мне приехал Богдан Гальчук. Мой друг проходил там срочную службу в артиллерийском полку. Мы вышли на Невский, и чтобы не докучали патрули, спрятались в садике неподалеку от монумента Екатерины Второй. Богдан рассказывал о солдатском быте, сетовал, что увольнительные выдаются ненадолго и всякий раз в Ленинград не поедешь, а берег Ладожского озера он изучил досконально.

         – Что по вечерам делаете? Знаю, песни допризывные слушаете.

         – Больше сами поём.

         – И что же поёте?

         Всю песню неизвестного автора, которую воспроизвел Богдан, я не помню и не могу даже пересказать в основных чертах. Но ее «оптимизм» врезался в память: «И после первой атомной атаки на поле труп мой поджаренный найдут». Окунувшись в начало шестидесятых годов прошлого столетия, понимаешь, что эта фраза появилась не просто так. Был канун Карибского кризиса. Шло ядерное противостояние двух сверхдержав. Вероятность их прямого столкновения была чрезвычайно велика. Вот и песня соответствующая появилась.

         Тяжелый выходной мундир артиллериста Гальчука украшали знаки, свидетельствующие об отличной службе в Вооруженных Силах страны. Он уловил мой взгляд.

         – Если ты про песню, то она не всерьез, – серьезно ответил Богдан. – Про этот ужас в батарее поют задорно, так… чтобы отвлечься от рутины. Не думай, из гаубиц стреляем метко.

         Мой друг посмотрел вдаль и что-то увидел.

         – Ужасно будет, если подойдет вон тот патруль. – Богдан махнул рукой в сторону садовой решетки. – Вопросы, проверка документов… Им торопиться некуда, а нам помешают.

         Патруль рядового Гальчука не заметил.

         Сходное мироощущение было присуще и молодым офицерам до капитанского звания. Дослужившись до четырех звездочек на погонах, те уже успевали привыкнуть ко всем особенностям армейской службы и прежде всего к тогдашней неустроенности офицерского быта. Объяснение простое.

         Военные городки находятся, как правило, в отдаленных местах, где городской цивилизацией и не пахнет. От них даже до небольших поселков, не говоря уж о районных центрах, и то добраться трудно. А душевные порывы требуют выхода. Тогда и возникали песни «в окопах», наполненные приметами времени.

         Скажем, о службе в крупном городе выпускнику военного училища даже мечтать не приходилось. Скорее всего, его ждал «исход один –  безлюдный остров Сахалин, где люди вместо водки пьют разбавленный бензин». По крайней мере, так утверждалось еще в одной редкостной самобытной песне местного масштаба. И как же не радоваться начинающему лейтенанту Юрию Николаеву, что он был отправлен не туда, где кусок суши окружен дальневосточным океанским простором, а в Сертолово, которое в считанных километрах от Ленинграда. Студенты гражданских вузов тоже переживали: «Ты уедешь к северным оленям, в знойный Казахстан уеду я».

         Песню про Сахалин Юрий Николаев записал на свой магнитофон и время от времени слушал ее. Как-то включил ленту и для меня.

         Своя именная полковая песня была и у личного состава ОГРАП-48 (отдельный гвардейский разведывательный авиационный полк № 48 Прикарпатского военного округа):

                   В полку воздушном есть отряд,

                   В нем служат шестеро ребят.

                   И знает весь аэродром –

                   Они повсюду вшестером.

                   Когда гулял над полем ветер,

                   Друзья кидались смело в бой.

         И далее (так и вижу, как самолеты, отталкивая от себя землю, на форсаже двигателей один за другим стремительно рвутся ввысь):

                   Первый, второй и третий,

                   Четвертый, пятый и шестой.

         Песня была написана в 1954 году по специальному поручению летчиков школьным учителем музыки Дмитрием Цыганковым. Вместе с авиагвардейцами дальней разведки ее пел весь древний город – столица Гуцульщины и Покуття Коломыя.

         Прославленный боевой полк как якобы представляющий угрозу миропорядку давно расформирован властями «независимой» Украины в соответствии с какими-то международными соглашениями. А замечательная песня живет и сегодня.

         Русский «Коперник геометрии», так современники называли Николая Ивановича Лобачевского, был прав: параллельные линии обязательно сходятся в одной точке; только мы не всегда это замечаем. И есть зримый аргумент в поддержку ученого.

        Последний день Великой Отечественной войны. Сияющие лица, праздничная музыка, смех, веселье. Лучше всего передает это настроение ставшая поистине народной песня «День Победы», да еще в исполнении Александровского ансамбля песни и пляски. Фронтовой офицер, командир взвода Л. В. Таранюк с этим согласен. Обычно сдержанный в разговорах, в тот майский день Леонид Васильевич не скрывал эмоций. Я спросил его, где и как он закончил войну. Ответ:

         «На Эльбе. Там и союзников повидал. Сначала встретились на взорванном немцами железнодорожном мосту. Потом по одному разу с разрешения командования перебирались друг к другу в гости. Но это не главное. Больше помнится другое: радостные улыбки моих боевых товарищей, крепкие объятия друзей, долго неумолкающая стрельба в небо из ППШ, американские солдаты, махавшие нам руками с другого берега реки».

         Леонид Васильевич даже прочитал стихи, которые, может быть, написал сам, а если и нет, все равно хорошие:

                   Победа! Мир! Они пришли весной.

                   Нас подхватили радостные руки

                   И понесли над бурною толпой

                   В грядущий мир, в ликующие звуки.

         Это – правда.

         Реалии времени и в рассказе сержанта, командира расчета 120-миллиметровых минометов Александра А. Пронина, которому я задал тот же вопрос:

         «Получив приказ, восьмого мая наш полк покинул Берлин и выступил на запад. Колонна студебекеров двигалась по автостраде и вдруг остановилась. В полудреме я открыл глаза и не могу понять, что творится. Солдаты и офицеры что-то кричат, обнимаются, стреляют в воздух. Победа! Командир полка скомандовал расположиться на ближайшей опушке леса и приказал продовольственной службе отметить исторический день на самом высоком уровне – водки и вина не жалеть.

         Отпраздновали победу на славу. Помню, на руке у меня была пара трофейных часов. Когда проснулся, они отсутствовали. Не хватало и кожаного брючного ремня. На этом для меня и закончилась война. В армии я прослужил еще два года (занимал даже офицерскую должность) и только в марте сорок седьмого вернулся домой».

         Это тоже правда.          Обе картины сходятся в одной точке, образуют одно целое, одну отчетливую и честную панораму.

         Вот и наши песни… Они прошли «сквозь шторм и бури, через все преграды». И представления о том, как жила, как живет сегодня и как будет жить наша страна завтра, обретают новые масштабы и глубину. В них и великое, и то, какой ценой («мы за ценой не постоим») это великое достигалось.