Книга  петербургского писателя, историка и эссеиста Евгения Валентиновича Лукина «Бог как ноль» раскрывает нам личность автора — сильную, целеустремлённую, просвещённую, с огромным литературным и жизненным опытом. Она вышла в издательстве некоммерческого партнерства поддержки литераторов (НППЛ) «Родные просторы» в 2021 году. Это девятая книга автора, объёмная, проиллюстрированная, в которой представлены эссе, статьи и воспоминания писателя. Книга посвящена проблематике русского героического эпоса, русской классической литературы и русского художественного авангарда XX века. Она полна интересных открытий и даёт ответы на многие вопросы читателей. Мы узнаём о точках соприкосновения Вещего Олега и Змея Горыныча, о родословной богатырской троицы — Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алёши Поповича. Также узнаём об истине, исповедуемой капитаном Лебядкиным в романе Достоевского «Бесы», о пути следования алых парусов Грина. В заключительной части сборника представлены воспоминания автора о периоде своего творческого становления, который относится к семидесятым–восьмидесятым годам минувшего столетия.

Творчество петербургского писателя Лукина — уникальное явление в русской литературе, отличающееся богатым, разнообразным содержанием. В нём представлены поэтико-эпические традиции средневековой Руси, художественный опыт Пушкина и Гоголя, нравственные уроки Достоевского, светлый строй мышления русской религиозной философии, языково–семантические эксперименты отечественного литературного авангарда, особенности «мифологического реализма» последнего века, художественные поиски постмодернистской словесности и ряд других феноменов искусства.

Перу Евгения Лукина принадлежит множество прозаических и поэтических произведений, которые занимают лидирующие места в современной русской литературе.

Один из основных трудов Евгения Лукина — стихотворное переложение древнерусских песен «Слово о полку Игореве», «Слово о погибели Русской земли» и «Задонщина» (1994). Как переводчик Евгений Лукин обращался к различным зарубежным произведениям лироэпического творчества. Ему принадлежат стихотворные переложения IV эклоги древнеримского поэта Вергилия и кифародического нома древнегреческого поэта Тимофея Милетского «Персы» (1993), а также переводы философических стихотворений блистательного норвежского поэта Улафа Булля в книге «По ту сторону фьорда» (2005). Среди основных трудов Евгения Лукина — мемориальная антология «Книга павших» (2014), куда вошли его переводы стихотворений тридцати поэтов–фронтовиков (из двенадцати стран мира), павших на полях сражений в Первой мировой войне. Известный литературовед, доктор филологических наук Ю. Б. Орлицкий назвал этот труд «подвигом».

Типологическая литературная деятельность писателя многонаправленна и разнообразна по жанрам. Следует отметить, что его творчество является художественно цельным, так как Евгений Лукин обладает ярко выраженным собственным интеллектуально–поэтическим стилем и особой формой образного повествования — рефлексии, чётко маркирующие весь спектр его литературных созданий.

Наряду с активной переводческой деятельностью, Евгений Лукин создал ряд оригинальных поэтико–философских текстов, представленных в романе «По небу полуночи ангел летел» (2006), в новелле «Памятник. Поэма в прозе и бронзе» (2007) и др. Он является автором таких выдающихся произведений, как книга «Святой Сергий Радонежский. 700 лет» (2013), поэтического либретто кантаты «Ксилургийский скит» (2016), «Святой Александр Невский. 800 лет» (2018), поэмы–оратория «Непобедимая воевода. Сказание о Донской иконе», опубликованное в его книге «Святой Димитрий Донской» (2019). За цикл упомянутых поэм–ораторий Евгений Лукин был удостоен независимой литературной премии имени Бориса Корнилова (2019).

Авторское повествование о мифологии древних городов России и мира, составляющих единую мировую цивилизацию, в полную силу зазвучало в его фундаментальных трудах «Легенды и мифы великих городов мира» (2015), «Легенды русских столиц: от Старой Ладоги до Москвы» (2020) и «Легенды старинных городов России» (2017). Последняя работа была удостоена диплома I степени на XV Международном конкурсе «Искусство книги» (2018).

Особое место в творчестве Евгения Лукина занимают поэтические переложения эпических песен средневековой Руси — «Слово о полку Игореве», «Слово о погибели Русской земли», «Задонщина». Он глубоко проник в характер мифопоэтического сказа и могучую духовную энергию народного предания, в суть анимистической символики природы в миропредставлении славянорусов, постиг смыслоценности бытия дружинного рыцарства, ощутил накал патриотических чувств создателей эпоса и осознал значимость творческого воскрешения древних песен для нового единения россиян, запутавшихся в хаосе разлада последнего десятилетия минувшего века.

Евгению Лукину очень интересны истоки русской истории, геосакральное и историческое пространство русского духа, возникшее, по его словам, «в результате согласного сочетания разных народных сущностей», на «перекрестье славянского, скандинавского, кельтского и греческого миров».

Этой проблематике он посвятил целый ряд оригинальных философско–литературных эссе: «Киев и Петербург: альфа и омега русского пути», «Песнь о Вещем Олеге», «Три богатыря», «Петербургская идея и американская мечта» и др. В этих эссе выстроена своеобразная методология историко–культурологического дискурса, позволяющая сделать научные открытия в переосмыслении хрестоматийных стандартов фольклористики. В результате Вещий Олег предстаёт не только как полководец, жрец и пророк, первотворец Русской земли, но и как первый её поэт, владеющий чудодейственной силой слова. Не менее интересны открытия родословных трёх богатырей: Алёши Поповича — сына премудрого славянского волхва Чудорода; Ильи Муромца — потомка храбрых викингов, именуемых варягорусами; Добрыни Никитича — отпрыска знатного славянского рода.

Книга открывается произведением «Бог как ноль». Оно привлекает внимание интересным сюжетно–композиционным построением, глубиной мысли, многогранностью образов и состоит из трёх глав: «Колокол», «Каменный богатырь» и «Чудесное дерево». В основе сюжета первой части  «Колокол» представлены два пути, по которым можно прийти в пустыню: один — по прямой дороге, покрытой асфальтом, удобной для ходьбы. Другой путь — по окружной полевой дороге, петляющей между лесом и полем. Она намного длиннее, зато необыкновенно красивая!

         В произведении раскрывается понятие колокола. Евгений Валентинович характеризует его как удивительное словосочетание, состоящее из двух слов, однокоренных по составу, но противоположных по смыслу, которые определяют всю древнюю философию традиции. Писатель подчёркивает, что данная традиция обуславливается гармонической слиянностью единого и множественного, первоначального и беспредельного. По утверждению Лукина, данным категориям в народном мировосприятии соответствуют два старинных слова — коло и кол.

         Кол — некая единица, некая точка отсчёта, мировая ось, вокруг которой вращается коло — окружность, двор, мир, вселенная.  Кол — это центр бытия, дом, откуда начинается дорога в туманную беспредельность. Согласно русской пословице, хаос определяется как состояние «ни кола, ни двора». Хаос — это реальное отсутствие центра и окружности, дома и двора, — бездомность, безбытийность. Бытие же предполагает наличие дома и двора, центра и окружности, которые принципиально не могут находиться вне бытийного круга: «двор кольцом: три кола забито, три хворостины завито, небом покрыто, светом огорожено». Такова народная формула мироздания, когда центр и окружность бытия освящены небесным светом, оберегающим их от неведомого хаоса, от зловещей тьмы, от духовной опустошённости.

Среди слов, созвучных этой формуле, самое замечательное — это колос, потому что «у кого колос, у того и голос», у кого есть дом и хлеб, тот действительно счастлив и способен жить в гармонии с собой и окружающим миром. Коло — это то, что около кола, а около одного – единственного кола располагается множество предметов, потому и производных слов здесь встречается немало: колесо, кольцо, колодец, околоток, околица. Существует ещё и околесица — окольная, окружная дорога. Околесицей также именуют бессмыслицу, когда заблудившемуся в таинственных дебрях сознания человеку советуют «не нести околесицу», а выбраться на ясную дорогу разума. Но, следует отметить, самым исключительным словом, сочетающим оба понятия и, таким образом, обозначающим мир, вселенную, космос в целом, является слово колокол. Оно наглядно соединяет в себе и кол — медный язык, медную ось, и коло — медный полушар, о который ударяется язык, извлекая божественный звук. Центр и окружность сливаются здесь в едином музыкальном ладе.

         Слова коло и кол, слившиеся в торжественном звучании колокола, являются лишь конкретными фонетическими отражениями тех глубоких метафизических понятий, которые одновременно обнаруживаются как в геометрической символике (точка и окружность), так и в числовых выражениях (единица и ноль).

Так Бог, распятый на Голгофском кресте, сходствен с единицей, а ослепительный нимб, воссиявший над Его главою, подобен нулю. Ведь ноль, помноженный на бесконечность, равен единице, что алгебраически доказывается в трансцендентной математике. На изображениях святого лика этот ослепительный нимб обозначен тонкой круговой линией, подчёркивающей мощное средоточие божественного сияния, его видимую огороженность. Это не отрицает его безграничного проникновения, а лишь указывает  на ярко выраженную символику явленного образа.

В заключение Евгений Валентинович подводит итог вышесказанному. По его  словам, упомянутая круговая линия устанавливает перед нами отчётливую границу, непреложно отделяющую  бытие от безбытийности, мир от хаоса темноты. Вдоль этой линии проходит та самая окружная дорога, та самая околесица, которая кажется непереходимой для нашего сознания. Она — достижимый гносеологический предел, петляющая между чистым полем разума и тёмным лесом неизвестности, привлекающая своим мерцанием. И, по убеждению автора, по ней и нужно идти.

В следующей части — «Каменный богатырь» — писатель раскрывает значимость роли богатырей в русской истории. Они объединяют племена, основывают города, побеждают в сражениях, вершат судьбы страны. Богатыри совершают героические деяния в становлении нашего исторического бытия. Эти деяния не подлежат сомнению или научному освидетельствованию.

В произведении встречается много ярких, метафоричных образов. Извилистые линии на поверхности валуна, встречающегося лирическим героям на дороге, составляют своеобразный магический рисунок. Они напоминают старческие морщины древнего волхва, гадающего по каменным узорам, как по чёрточкам на ладони.

         В каждом таком валуне видится священный камень Алатырь, который, по сути своей, аналогичен омфалу,  — древнегреческому «пупу земли». Вне всякого сомнения, здесь, на неровной поверхности валуна, в его таинственных каменных узорах скрывается вариативность будущего. В  былине «Три поездки Ильи Муромца» герой, обнаруживая на своём пути подобный знак, тщательно анализирует предложенные варианты, которые начертаны на придорожном камне: «Как в первую дорожку ехать — богату быть, во вторую дорожку ехать — женату быть, а в третью дорожку ехать — убиту быть».

Примечательно, что герой произведения, осуществляя окончательный выбор между бытием и безбытийностью, вопреки здравому смыслу, выбирает не центр, воплощающийся в доме, богатстве и счастливой семейной жизни, а окружность, околесицу, где таится возможность оказаться на той стороне бытия, перейти на границу сознания — «быть убиту». Его подвиг состоит в движении к запредельному, неизвестному, к  хаосу, где «свет клином сошёлся».

         В произведении встречается и образ пречудного креста, который обретает богатырь на пути. Крест представляется ему как неиссякаемый источник жизни, то самое духовное «злато–серебро», ради которого отправился на край света. Следует отметить, что,  в отличие от западных первопроходцев, русский богатырь вовсе не стремится к личному богатству  — для него важнее счастье Других. Поэтому он, подобно Иисусу из Назарета, на руках переносит крест в самый центр бытия, чтобы там «воздвигнуть жизнь» — озарить всеобщее существование чудесным духовным светом. Это и есть настоящий подвиг, достойный увековечивания в былинных стихах.

Удивительно, что, как только богатырь утверждает животворящий крест на последнем месте, как только он воздвигает жизнь посредине мира, его тотчас постигает смерть — он немедленно окаменевает, обездвиживается, поскольку главная цель достигнута, и обратное движение к туманной окружности, к тёмной околесице сознания (бессмыслице) становится напрасным.

Это окаменение — верный признак святости героя, признак нетленности богатырской плоти. Такова священная награда, которой он удостаивается за своё бессмертное деяние, абсолютно лишённое каких–либо неизменных корыстных мотивов. И возможно, это его ли каменный образ запечатлён на исполинском валуне, который лежит у дороги к пустыне.

 В третьей части — «Чудесное древо» — раскрывается образ древа. Из него изготовлен крестильный крест, который оказывается источником жизни — животворящим. Речь идет о древе, сакральность которого устанавливается не принадлежностью к той или иной породе, а первоначальной плодотворностью, созидательностью, онтологичностью. Экзотическая же для русской равнины порода дерева (кипарис) на самом деле лишь подчёркивает его священное местонахождение.

         Много интересных, философских образов встречается в тексте. В библейском раю находится Древо познания добра и зла,  которое является, по существу, своеобразным отражением Древа жизни, как бы его гуманистической сущностью. В скандинавской мифологии есть ясень Иггдрасиль, который соответствует ветхозаветным деревьям. На его ветвях нам встречается мудрый орёл, у корня обитает дракон, а по стволу вверх и вниз снует белка и переносит слова, которыми обмениваются друг с другом орел и дракон.

Необычный образ зверька, переносящего слова, запечатлевается и в зачине древнерусской песни «Слово о полку Игореве». Важно то, что и эддический миф, и древнерусская песнь используют один и тот же образ, а значит — имеют один традиционный источник вдохновения.

В произведении встречается и образ белки — символ летящей идеи, символ крылатой мысли. Она спускается с дуба, чтобы схватить орех, лежащий на протянутой ладони. И через мгновение он оказывается на недоступном верху. Словесная шелуха, которая сыпется с дубовых ветвей, освобождает золотое ядро истины.

Дуб — та же сакральная единица, что и ясень Иггдрасиль, что и пречудный крест. Он является северной модификацией мирового древа, обозначающего мировую ось или кол. В «Повести временных лет» упоминается священный дуб, возвышающийся на острове Хортица среди днепровских омутов. Этот дуб наглядно реализует идею сакрального центра, которая философически сформулирована в старинном русском заговоре: «Если окиян–море, на пуповине морской лежит Алатырь камень, на том камне стоит булатный дуб».

Так связываются воедино священные предметы, населяющие центр бытия — исполинский валун, могучий дуб, пречудный крест, воздвигнутый русским богатырём. Библейская символика здесь гармонично сочетается с древними мифологическими представлениями славян, поскольку и то, и другое относится к одной философии традиции. Ведь христианская церковь утверждается на краеугольном камне, словно булатный дуб — на алатыре.

И недаром в энциклопедии народной философии, называющейся «Голубиной книгой», указано, что под сенью этого древа на исполинском валуне восседает сам Иисус Христос, беседуя с двунадесятью апостолами и распуская священные книги по всей земле.

         Важную историческую ценность, значимость представляет и философско–литературное эссе: «Киев и Петербург: альфа и омега русского пути». В нём автор раскрывает глубокий смысл «Повести временных лет». По его словам — это великий путь русской культуры — путь из варяг в греки. В длинном списке рек, озёр и морей запечатлеваются только два творения рук человеческих, два города, два Рима — Первый и Второй, а заканчивается он тем местом, неподалёку от которого вскоре вознесётся ещё один Рим — Третий.

Проложенный боевыми ладьями, путь из варяг в греки усеян франкскими мечами и готическими копьями, усыпан золотыми византийскими монетами и гривнами с молоточками Тора, уставлен крепостями и могильными курганами — молчаливыми свидетелями мощного неостановимого движения варягорусов на Юг. Но не мечта о несметных сокровищах, а идея найти жилище богов двигает вещим Олегом, когда в 882 году, собрав дружину из варяг, чуди, словен, мери, веси и кривичей, отправляется с приладожской земли завоёвывать юг.

Когда Вещий Олег провозглашает Киев «матерью русских городов», это значит, что он видит в нём только центр того куска пространства, где сосредотачиваются всевозможные ценности. Личная харизма властителя определяет местопребывание «я» как некий магический, магнетический центр, притягивающий с окраин всё благое. Хождение Вещего Олега на Харьград есть установление границы своего добра, за которой начинается чужое.

Определение всеблагому даёт властитель, а это могут быть и духовные сокровища. Новохристианин Владимир Красное Солнышко объявляет своим личным врагом каждого, кто не примет крещения. Так зарождается русская традиция скорого насильственного изменения, скорого насильственного преобразования бытия во имя небытия, настоящего во имя ненастоящего («светлого будущего»).

Следуя за Вещим Олегом, первые русский князья, обращённые в православие, окончательно утверждают на Русской земле самобытное миллленаристское  государство, для которого на протяжении пяти столетий духовным ориентиром, духовным светочем является Византия.

Идея Москвы основана на исключительности, самодостаточности, и, как следствие, самоизоляции от культурной Европы.

Если путь Вещего Олега — это путь из варяг в греки, то путь Петра Великого представляет собою обратное движение, обратный путь из грек в варяги. Его привлекает многоверный Запад красотой искусства, культуры. Дальнейшие действия русского царя являются зеркальным отражением того, что совершает Вещий Олег и его последователи.

Государь переносит столицу из Москвы на Север, на пустынные берега Невы, откуда лежит самая короткая дорога к идеалу — к мировой германо–латинской культуре. На окраине своей земли он основывает Царственный град, поскольку таковым может считаться только место пребывания властвующего «я».

Следует отметить, что изначально Санкт–Петербург утверждается как западная культурная столица, противостоящая Москве — символу старого русского византийства. Возведение прекрасных зданий по венецианскому плану, кроение одежд немецкого фасона, курение табака на голландский манер являются лишь внешними выразительными приметами многогранной деятельности Петра, имеющей одну цель — коренную переделку всего куска пространства по некоему великому образцу.

Пётр посягает на старинные духовные традиции, секуляризирует образование и технизирует культуру. Он пытается сотворить Петербург как центр всего благого, но странноприимного, как город полноты, но полноты наоборот. И потому идее полноты Петербурга противостоит идея его пустоты. По определению автора, пустота есть изначальное свойство дьявола, который способен лишь переиначивать, пересмеивать, подражать творению Божьему. У дьявола нет своей творческой идеи: он умеет только заимствовать.

Идея пустоты Петербурга обретает свои реальные очертания в годы гибели Российской империи. Самобытное, милленаристское государство, утверждённое Вещим Олегом и перестроенное Петром Великим, прекращает своё существование, когда иссякает божественный замысел о нём, когда растворяется в тумане последняя веха русского пути.

И вновь перед взглядом читателей встаёт старинный русский путь из варяг в греки, где длинная цепочка рек, озёр и морей преобразуется теперь в цепочку русских городов, а отмыкают и замыкают её две столицы — Киев и Петербург. В отличие от Москвы, оба города объединяет один миф, одна мысль, связанная с таинством рождения — они утверждаются единым словом, единым волевым действием. Два великих властителя, Вещий Олег и Пётр Первый, усилием воли утверждают на окраинах Русской земли две столицы, как бы настежь распахивая два окна в мир: одно — на рассвет, в греко–православную культуру, другое — на закат, в культуру германо–латинскую. Оба города несут на себе печать того и другого влияния, являются как бы духовными отражениями Востока и Запада, Рима Первого и Рима Второго.

         Киев — это светлая любовь Софии Премудрой, где покатость зелёных холмов сочетается с нежной округлостью золотых куполов. Петербург — это торжество чистого германизма, где мерцает прямая линия нордического духа, уходящая в туман.

Во втором разделе представлены статьи, миниатюры писателя, привлекающие глубиной содержания, многогранностью образов.

Жемчужиной философско–литературного творчества Евгения Лукина видится миниатюра «Философия капитана Лебядкина», темой которой стало мировоззрение второстепенного персонажа романа Ф. М. Достоевского с идеей «тараканочеловека». Автор обращается к важнейшей проблеме «маленького человека»,  его «товарно–нетварной сущности» и мастерски анализирует соответствующие тексты русских писателей. Речь в них идет о жестокости природных законов существования любого социума и необходимости создания такой нравственной схемы жизнеустройства, в которой были бы запрещены проявления агрессии и действовал механизм духовного преображения человека, в процессе которого им обретается высший эпос и способность «любить всех братьев — людей вне зависимости от личности». Помнится, заключает автор философской миниатюры, «к этому призывал и Тот, Кто явился на нашу грешную землю две тысячи лет назад». Безусловно, эта стратегия человеческого существования сегодня представляет ещё большую ценность и значимость, чем в прежние времена.

Главный герой произведения — отставной капитан Лебядкин — характеризуется автором как самый ничтожный и никчёмный персонаж Достоевского. По словам Евгения Лукина, капитана Лебядкина называют плутом, негодяем, шутом, фальстафом, над которым «все смеются и который сам позволяет всем над собой смеяться, если платят деньги». Он живёт в нищенских условиях, постоянно бьёт свою юродствующую сестру нагайкой, отличается эгоцентризмом, самовлюбленностью, агрессивностью. Лебядкин не имеет цели. По признанию автора, этот человек беспробудно пьёт вино, разбрасывает революционные листовки и сочиняет стихи, которые безмерно ценит. В романе Достоевского «Бесы» (1871) ему отведена второстепенная роль, но такую он играет в действительности,  и потому примечательна каждая мелочь, связанная с этим персонажем. Помимо воли своего создателя, он превращается в существующего поэта, которого цитируют также, как какого–нибудь классика литературы.

Социальное положение Лебядкина сложно, противоречиво. С одной стороны, его невозможно унизить, потому что ниже некуда — ниже только ад, смерть,  небытие, но его ещё невозможно раздавить, растереть, уничтожить, потому что Лебядкин — «поэт в душе». Но душа его поражена сомнениями, испещрена картезианскими червоточинами, живёт на черте безбожия, не верит в аполлонический призыв к священной жертве. Но жертва приносится Богу, а Лебядкин сомневается в том, что Бог есть. Он недоумевает, как он может быть капитаном,  если нет Бога, и наполовину прав, поскольку сам оставлен от службы, как Бог оставлен от бытия. Он обращается к творчеству Державина, который в философической оде «Бог» утверждает согласную антиномию Я как такового: «Я — царь, Я раб — я червь — я бог!». Но лебядинское отличие принципиально: он почти готов отказаться от божественного творческого начала в душе, тем самым уничижая и низвергая её. Не случайно Лебядкин цитирует Державина, для которого, судя по стихотворению «Лебедь», символом поэзии, символом света, символом красоты является лебедь — неизменный спутник бога Аполлона:

Необычайным я пареньем

От тленна мира отделюсь,

С душой бессмертною и пеньем,

Как лебедь, в воздух поднимусь.

Лечу, парю — и под собою

Моря, леса, мир вижу весь;

Как холм, он высится главою,

Чтобы услышать Богу песнь.

Следует отметить, что фамилия Лебядкин производится Достоевским от небесного державинского лебедя, но представляется в умаляющем, приземлённом смысле: это Лебядкин, а не лебедь, поэт, а не Поэт, червь, а не бог. И правда, отставной капитан совсем не вдохновлён необычайным лебединым парением — его поэзия порхает над землей:

И порхает звезда на коне

В хороводе других амазонок.

Образы порхающей звезды, порхающего мотылька, порхающей поэзии — предельная высота лебядинской души, сомневающейся в Творце и принявшей ничтожество, как полагается упомянутому таракану. Следует отметить, что в пьесе «Таракан» Достоевский раскрывает идею, заключающуюся в сопоставлении таракана и человека. Он приближает нас к той жуткой, роковой черте, за которой бледный облик таракана и человека сливаются воедино, образуя чудовищный фантастический образ «тараканочеловека». Но если дохристианская идея обращения человека предполагает овладение им лучшими свойствами естества — силою зверя, быстротой птицы, ловкостью насекомого, то современная идея обращения — идея антропоинсектическая — неизбежно увлекает человека вниз, в бездну, в ничто. Согласно ей, обращённый наделяется худшими, отвратительными свойствами, его ожидает участь обезличенного и раздавленного. Именно эта мысль приглядывается Фридриху Ницше, который отмечает на полях романа Достоевского: «Никто не имеет права ни на существование, ни на труд, ни на „счастье“: в этом отношении с отдельным человеком дело обстоит ничуть не иначе, чем с ничтожнейшим червяком».

Достоевский как православный мыслитель видит в идее «тараканочеловека» прежде всего отказ от божественного, нетварного начала в человеке, следствием которого становится низвержение в «глубины сатанинские». Подтверждением тому является монолог отставного капитана Лебядкина, в котором сопоставляются два существа — капитан и таракан. Они словно рифмуются друг с другом, образуя нераздельную слиянность. Оба числятся «отставными», затягиваются в одну чёрную, дурно пахнущую воронку, где между ними устанавливается знак равенства. Они сочетаются в единый образ — образ «таракана Лебядкина». Следует отметить, что в лебядинском диалоге прослеживается и другая мысль. «Россия есть игра природы», поясняя, что «Никифор изображает природу». Связующим звеном логической цепи «Россия–природа–Никифор» является природа, причем Россия представляет её социальную ипостась, способной к жёсткой игре — «выплескиванию в лохань». Кроме того, в Никифоре угадывается конкретная историческая личность, потому что имя этого «благороднейшего старика» по–русски означает «победоносец». Примечательно, что русский философ и церковный деятель Константин Победоносцев, с которым знакомится Достоевский, в то время осуждал бесчеловечную суть социального дарвинизма и одновременно презирал и отрицал живого человека, обременённого мирскими заботами, окруженного печалями и радостями жизни.

Одной из центральных, основополагающих идей произведения  является идея замкнутого пространства: таракан неизбежно попадает в стакан, который, как замкнутое пространство, имеет свою философию устроения. Отказ от божественного означает отказ от бесконечного: мир представляется как банька с паутиной в углу, как стакан, полный мухоедства. В нём, согласно эволюционной теории, идет яростная борьба за существование, которую отставной капитан иронически называет «мухоедством». Следует отметить, что капитан Лебядкин в пьесе «Таракан» впервые формулирует идею закрытого общества:

«Закрытое общество — это такое общество, члены которого связаны между собой, равнодушны к остальным людям, всегда готовы к нападению или обороне — словом, обязаны находиться в боевой готовности. Таково человеческое общество, когда оно выходит из рук природы. Человек создан для него, как муравей для муравейника». Это общество, по определению Лебядкина, в мгновение распадается и прекращает борьбу, когда железной рукою природы «выплескивается в лохань» — в небытие. Смерть представляется единственным выходом из данной ситуации, и отставной капитан проповедует её безропотное приятие.

Примечательна статья Евгения Лукина о повести Александра Грина «Алые паруса». Она увидела свет в 1923 году, и с тех пор о ней постоянно звучат восторженные отзывы.  В 1961 году режиссер Александр Прушко  осуществил экранизацию феерии, где в роли Ассоль дебютировала юная актриса Анастасия Вертинская. Фильм имел успех, со временем был причислен к классике советского кино, но никогда не подвергался критической переоценке.

В анализе данного фильма Евгений Лукин отмечает два эпизода, две сцены в романтическом повествовании. Они кардинально исказили главную идею произведения, навязали антигуманные установки, коренным образом противоречащие духовной сути подлинника. Первая происходит в трактире, куда заходит главный герой капитан Грей (его играет Василий Лановой) в сопровождении своего помощника Атвуда. Моряков встречает трактирщик Сандро. Между ними завязывается разговор, в ходе которого читатели узнают, что Зурбаган находится на осадном положении. Вскоре раздаются выстрелы, и в трактире неожиданно появляются две подозрительные личности в чёрных плащах и шляпах, которые хорошо известны трактирщику. В следующий момент в трактир вбегает капрал, требуя от трактирщика выдачи террористов, и между ними завязывается драка. Капитан Грей, сбив полицейского с ног табуреткой, скрывается следом за преступниками в потайной двери. Следующая сцена происходит на корабле. Судно швартуется в порту. Капитан высаживает террористов, которых тайно вывез из Зурбагана, и на прощание говорит: «Ну, друзья, вот вы и дома. Желаю вам удачи в ваших благородных намерениях». Спасённые преступники сердечно благодарят капитана.

Следует отметить, что этих сцен в романтической повести Александра Грина нет, но для создателей фильма они были важны, так как позволяли произвести трансформацию романтического героя в социально активную личность. Таким образом, капитан по замыслу сценаристов становился не только пособником террористов, но и их единомышленником, так как определял террористический умысел как «благородное намерение».

Введя два эпизода в повествование, сценаристы существенно исказили основной замысел поэмы Александра Грина. Они считали, что таким образом «расширили» потенциал реализации мечты, которую можно построить как в личном плане, так и в общественном. Логика социальной мысли заключалась в следующем: девушке Ассоль следует дожидаться не только алых парусов своей любви, но и алых парусов всеобщего счастья — коммунизма. Капитан Грей, предстающий в образе революционного волшебника, должен был соорудить и то, и другое. Для построения всеобщего счастья нужно всего лишь убить губернатора. В то время идея убийства некоего властного лица, олицетворяющего собой зло, стоящее на пути к светлому будущему, превратилась для российской прогрессивной общественности в идею навязчивую.

В биографии Александра Грина есть один примечательный факт. В 1902 году писатель, дезертировав из армии, вступает в партию социал–революционеров. Он был определён руководством Боевой организации в террористы–смертники. Следует отметить, что, находясь на нелегальном положении, он несколько месяцев проходил так называемый карантин, духовно готовясь к совершению убийства. И этот факт из экзотической биографии писателя, судя по всему, дал основание сценаристам включить в фильм два упомянутых эпизода. Но в этой истории есть один момент, который полностью меняет картину. По горячим следам Александр Грин написал рассказ «Карантин», в котором главный герой, проходящий подготовку к террористическому акту, неожиданно отказывается от выполнения задания боевой организации и говорит приехавшему наставнику: «Быть героем я не могу, а винтиком в машине — не желаю». По всей вероятности, прообразом главного героя был сам писатель, а его революционным наставником — видный эсер Наум Яковлевич Быховский (1874—1938). Решительный отказ стать убийцей станет поворотным в судьбе Александра Грина, а наставника он назовёт своим «крёстным  отцом» в литературе.

Таким образом, добавление двух эпизодов в киносценарий «Алых парусов», хотя и соотносилось в некоторой степени с биографией автора, но никак не соответствовало ни сюжетной линии, ни духу произведения. Но, следует отметить, что оба сценариста, Алексей Петрович Нагорный и Александр Яковлевич Юровский, для которых фильм «Алые паруса» стал первым в их богатой фильмографии, были участниками Великой Отечественной войны. Оба храбро сражались на фронте. А главное — были убеждёнными коммунистами и государственниками. Также следует отметить, что поддержка народно–освободительных движений, практиковавших террористические методы борьбы, была в те годы официальной позицией и коммунистической партии, и Советского государства. Поэтому появление в киносценарии двух упомянутых эпизодов диктовалось стремлением сценаристов соответствовать текущей политической конъюнктуре.

В конце повести показано и отношение Александра Грина к идее государственности. Во время следования алого парусника к городку, где жила Ассоль, на горизонте возник военный крейсер, подавший сигнал «лечь в дрейф!». На борт алого парусника поднялся молодой лейтенант и целый час беседовал с капитаном Грэем, а потом, потрясённый историей любви, вернулся на крейсер и дал команду к салюту. «Весь день на крейсере царило некое полупраздничное остолбенение, — заключал Александр Грин, — настроение было неслужебное, сбитое — под знаком любви». Мысль писателя состояла в том, что любовь есть всепобеждающая сила, способная очеловечить и такую стальную государственную машину, как военный крейсер.

В третьем, заключительном, разделе представлены воспоминания и очерки Евгения Лукина. Примечательны воспоминания «Высокие сосны Глеба Семёнова». По признанию автора, эти мемуары он написал на веранде писательской дачи в Комарово. Здесь много лет назад Евгений встретился с поэтом Глебом Сергеевичем Семёновым, ставшим его духовным учителем. Светлый образ поэта помогали воскресить высокие комаровские сосны, которые он очень любил. И не случайно одну из своих поэтических книг он так и назвал — «Сосны».

Произведение открывается главой с ясным, жизнеутверждающим названием «Светает». В ней представлены годы отрочества и юности Евгения Лукина. Он вспоминает о своём поэтическом дебюте в детском журнале «Костёр», знакомство с литературным консультантом Глебом Семёновым, который в то время работал в редакции журнала, первые критические советы, рекомендации. Благодаря его чуткому, доброму отношению, вниманию мальчик познакомился с творчеством таких звёзд первой величины, как Тютчев, Фет, Блок, смог сформировать собственный поэтический вкус, воспитал в себе вдумчивость, внимание, целеустремлённость, любовь к Слову. Благодаря публикации в «Костре» Евгению открылись двери в мир литературы. По словам автора, ему стали поступать детские послания со всех концов страны — юного Женю поздравляли с дебютом и желали успехов. Он понял, что писательский труд — труд самостоятельный и одинокий: когда сам пишешь, читаешь, ходишь на почту за ответом и пожинаешь плоды — сладкие или горькие. И уверенно шёл по выбранному творческому пути. Став студентом первого курса исторического факультета ЛГПИ имени А. И. Герцена, он одновременно начал заниматься в литературном объединении «Нарвская застава», куда пришёл по приглашению Глеба Сергеевича.

В группе, состоявшей из десяти–пятнадцати человек, он был самый младший. Но довольно быстро влился в коллектив товарищей по перу. Каждый из авторов уже нашёл свою неповторимую поэтическую интонацию и состоялся как поэт. Автор отмечает прекрасного балладника Олега Левитана, который ходил на шхуне по морям–океанам и потому казался морским волком. Образы в его стихах были созвучны мироощущению автора: слышен был звон морского ветра, шум синих волн, а названия далёких морей и заливов дышали романтикой. Примечательно, что свои стихи он читал буднично, прозаически, и потому создавалось ощущение достоверности. Стихи Зои Эзрохи были по-кошачьи ласковы и грациозны, но за милыми строками скрывалась ирония. По словам Евгения, она ехидно сравнивала пьяницу в подворотне, пьющего водку из горла, с горнистом, что играет побудку, и этот опустившийся герой стихотворения невольно приобретал в глазах слушателей возвышенные черты. Могучий Михаил Аникин напоминал русского богатыря. Создавалось впечатление, что он только и делает, что ходит за плугом, как былинный Микула. А он в то время только закончил Академию художеств и работал сотрудникам Эрмитажа, изучал живопись Леонардо да Винчи. По словам Евгения, стихи Аникина были крепко сбиты, как картинные рамы, и пропитаны мудростью.  Читал медленно, спокойно, с достоинством, как и положено богатырю.

В мае 1975 года состоялся выпускной вечер «Нарвской заставы». Глеб Сергеевич, взрастивший сильных, талантливых поэтов, благословил каждого из них на собственный путь.  А с нового учебного года планировал набирать молодых начинающих авторов. Но Зою Эзрохи, Михаила Аникина и его, Евгения Лукина, оставил, чтобы продолжать работать вместе. Евгения он назначил старостой литературного объединения. Новыми учениками «Нарвской заставы» стали поэт Андрей Крыжановский (внук советского писателя Евгения Шварца), Борис Григорин, Алексей Давыденков, Наталья Перевезенцева, Сергей Носов. Каждый автор имел свой неповторимый стиль, голос. По словам Евгения, опасаясь наплыва посторонних людей, Глеб Сергеевич создал бюро литературного объединения, куда вошли Андрей Крыжановский, Татьяна Красовицкая и он сам. Следует отметить, что Татьяна — одарённая поэтесса, супруга Олега Левитана. Она обладала великолепным поэтическим вкусом, и Евгений, по собственному признанию, благоговел перед этой женщиной, исполненной высокой духовности и красоты. В новое литературное объединение было решено принять только избранных, то есть тех поэтов, кто согласен посвятить жизнь литературе, и чьи стихи действительно заслуживают уважения и внимания. Отличительной чертой Глеба Сергеевича было говорить правду, какой бы она ни была. При обсуждении творчества того или иного автора ни в коем случае не давать ему поблажки — говорить о его недостатках честно и по существу. И обязательно отыскивать в каждом его изюминку, его зерно, чтобы на этой основе затем вырос оригинальный поэт, не похожий на других. И поэты стойко придерживались этого правила, уверенно двигаясь вперёд к поставленным целям.

Жизнь литературного объединения «Нарвская застава» была полна ярких, интересных событий. Каждый урок был тщательно продуман мастером, задания были оригинальными, способствовали внутреннему развитию. По воспоминаниям Евгения, на одном из уроков «Рубленые рубаи» ученики должны были перевести текст с подстрочника. Перед ними были рубаи знаменитого персидского поэта Омара Хайяма — великолепного математика и астронома (звездочёта). Он прославился и остался в веках как непревзойдённый мастер стихотворных афоризмов, называемых рубаями, исполненных глубокой мудрости и жизнерадостности. В его четверостишиях рифмовались только первая, вторая и четвёртая строки.

Евгений Лукин вспоминает, как на занятии Глеб Сергеевич дал ученикам задание перевести подстрочник стихотворения Хайяма. И это было подлинным доверием, потому что учитель приобщал молодых поэтов к собственным исканиям. Таким образом, они постепенно овладевали навыками Глеба Сергеевича, и в будущем также могли стать мастерами. Он представил ученикам стихотворение Хайяма, в котором рефреном звучит словосочетание «у меня», сделав перевод с другим рефреном — «могу»:

Я румянцем сравниться с тюльпаном могу,

С кипарисом поспорить я станом могу.

Но в вопросе — зачем сотворён я из праха? —

Я считать себя полным профаном могу.

Через две недели Евгений Лукин представил свой вариант перевода со словосочетанием «меня»:

Розовеет лицо, как тюльпан, у меня,

Гнется, как кипарис, гибкий стан у меня.

Но зачем, о Аллах, сотворён я из праха? —

В размышленьях подобных туман у меня.

И был похвален учителем за достигнутый результат.

Яркими, примечательными были выходы ЛИТО в свет, встреча с известными мастеровитыми поэтами и писателями. Одной из таких стала встреча с литературным объединением Виктора Сосноры — кумиром тогдашней поэтической молодежи. Многие зачитывались его проникновенными яркими стихами, которые были насыщены свежим воздухом грозы. Подтверждением тому служит его последняя песнь Бояна:

Я всадник. Я воин. Я в поле один.

Последней династии вольной орды.

Я всадник. Я воин во все времена.

На левом ремне моём фляга вина.

Перед взглядом Евгения Лукина возник образ легендарного всадника. Соснора будто не сидел, а восседал на стуле как какой-нибудь средневековый рыцарь и с высоты своего положения он, подобно орлу, гордо озирал робких молодых пиитов из семёновского объединения. По воспоминаниям Евгения, первыми ринулись в бой конники Сосноры. Они лихо скакали по ритмам, рубя шашкой ритмы и метафоры, ниспровергая идолов традиционного стихосложения. Евгений Лукин отметил, что в этом стремительном поэтическом полете самыми оптимистичными выглядели стихи о пьянстве. Один из пришедших сосноровцев принёс две огромные бутылки народного портвейна «Агдам». И вскоре, по словам автора, лихая конница Сосноры превратилась в стремительную монгольскую орду. Завершил кавалерийскую атаку боевой отрок, из выступления которого Евгений запомнил только две строки, но они прозвучали как сентенция всего, что было сказано ранее:

И лишь один остался позитив:

Плывущий по Неве презерватив.

Участники ЛИТО «Нарвская застава» были ошеломлены, и выступить первым нашёл в себе мужество Михаил Аникин. Он представил слушателям стихи о суровой реальности северной деревни и закончил хвалебной песней творчеству. Ольга Бешенковская выступила со стихотворением «Жизнь радужней, чем крылья стрекозы!». А Евгений Лукин, по желанию Глеба Семёновича, прочитал стихотворение о золотой рыбке, которое нравилось учителю:

Вот рыбка золотая

Среди морских зыбей

Играется, не зная,

Что я слежу за ней.

Стихотворение наполнено яркими, исключительными образами, метафорами:

«улитки, как валторны», «голубая светлица», «невода, напоминающие созвездья».

Финальные строки сильны, примечательны:

А море плещет, плещет,

И рыбка в море том

Играется и блещет

Молчком, молчком, молчком.

Но ещё сильнее оказалась эпиграмма Ольга Бешенковской, сочинённая под впечатлением от встречи, которой хлопали все, даже медный всадник Соснора:

Сходился коллектив на коллектив,

Как незабудка и презерватив.

Эта эпиграмма с радостью была встречена и Глебом Сергеевичем, а в душе автора оставила неизгладимый след.

В финальной главе произведения «Волково кладбище» происходит прощание с Глебом Сергеевичем. Он серьёзно заболел накануне 1982 года и уже не проводил занятия в «Нарвской заставе». Данные обязанности добровольно возложили на себя его ученики — Евгений Лукин, Андрей Крыжановский, Татьяна Красовицкая. По признанию автора, в предчувствие беды они ещё сильнее сплотились, объединились в одну большую дружную семью.

После похорон собрались в котельной на Московском проспекте, 80 — Андрей Крыжановский, Наталья Перевезенцева, Валерий Земских, Елена Шаляпина и другие поэты. Они помянули ушедшего в мир иной учителя и стали читать по кругу его стихи. Каждый выбирал самое любимое стихотворение, а Евгений Лукин прочитал это:

Шум дождя на веранде,

Лето, дачный сезон.

Сколько там ни горланьте,

Я дождём обнесен.

Я дождём забормочен,

Мне совсем не до вас.

Да и весел не очень

я, наверно, сейчас.

Шум дождя на веранде,

Каждодневный недуг.

Никаких нет гарантий,

Что разведрится вдруг.

Ни малейшей отсрочки.

Так что, брат, не ершись!

Недописаны строчки,

Недодумана жизнь.

Шум дождя на веранде

До конца моих дней.

Напоследок сварганьте

Кофе мне почерней.

Или нет, погодите,

Лучше сам я сварю.

Вы со мной посидите,

Я на вас посмотрю.

Ясный, лучистый взгляд Глеба Сергеевича, близкий и родной, был теперь обращён на учеников с небесной высоты. Как ангел, он оберегал каждого из них, направляя на пути, помогал достигнуть намеченных целей.

После смерти Глеба Сергеевича Евгений Лукин продолжил дело великого учителя. Об этом подробно рассказано в очерке «Под готической розой». Евгений работал в редакции университетской газеты «Советский учитель», которая ныне называется «Педагогические вести». Примечательно, что украшением редакции было круглое окно в виде готической розы с восемью лепестками. Из окна открывался чудесный вид на золотой купол Казанского собора, обрамлённый зелёными деревьями.

         В царство готической розы Евгений Лукин вступил в сентябре 1973 года. Он тогда учился на первом курсе исторического факультета. Редакцией тогда руководил молодой журналист Александр Яковлевич Папахов. Но Евгений называл его просто Саша. Он был из породы шестидесятников — общительный, жизнерадостный, деятельный, и являл собою образец дружелюбия и свободомыслия.

Следует отметить, что в редакцию на огонёк заглядывали разные знаменитости. Здесь побывали популярный бард Александр Городницкий, поэт–фронтовик Михаил Дудин, который рисовал дружеский шарж на Анну Ахматову. По признанию Евгения Лукина, этот рисунок он хранит до сих пор как семейную реликвию. А народный певец Дагестана Расул Гамзатов рассказывал весёлую причту о золотой рыбке, которая удостоила стихотворца десятком книг и премий, отказав ему в одном — поэтическом таланте. Этих блистательных гостей приводил в редакцию Андрей Андреевич Ахаян — живая легенда Герценовского университета. Он был делегатом от Армении на первом съезде Союза писателей СССР. На его приглашение выступить в Герценовском университете откликались все известные поэты, среди которых были Илья Сельвинский, Всеволод Рождественский, Евгений Евтушенко.

Евгений Лукин работал в газете «Советский учитель», которая являлась печатным органом парткома — месте историческом, духовном. Здесь Пушкин работал секретарём, его заместителем по идеологии был Крылов, а замыкал главную троицу член парткома Гоголь. Евгений Лукин, будучи студентом третьего курса исторического факультета, составлял литературную страницу в многотиражке, где помещал стихи начинающих поэтов. Здесь регулярно проходили собрания, одной из самых ярких, интересных встреч была встреча с поэтом Павлом Першиным — внуком известного украинского академика Павла Першина. Он писал рифмованные стихи и мнил себя великим русским  поэтом. Примечательно то, что он был бунтарём и одновременно писал «идейные» стихи про Байкало–Амурскую магистраль, где отбывал в писательской командировке. Эти стихи с охотой печатали в толстых журналах.

Дух свободомыслия витал и на заседаниях литературного кружка, который организовывал при редакции газеты Александр Папахов. Евгений Лукин вспоминает, что на его первом заседании выступил поэт Виктор Кривулин с большим докладом о творчестве Осипа Мандельштама. И вскоре на странице «Советского учителя» появились его стихи. Следует отметить, что это была первая публикация поэта в СССР.       

Второе заседание открыл прославленный профессор Герценовского университета Ефим Григорьевич Эткинд. Он был автором книги «Разговор о стихах» — учебного пособия для начинающих авторов. Евгений вспоминает, что эту книгу взял с собой в надежде получить автограф. Вспоминает он и другой труд Ефима Григорьевича — книгу «Русские поэты–переводчики от Тредиаковского до Пушкина». Здесь был обобщён бесценный опыт наших классиков. Следует отметить, что Эткинд был прирождённым наставником литературной молодежи. Его рассказ был наполнен удивительными подробностями и точными оценками. После встречи с ним мы почувствовали себя окрылёнными. Но это заседание оказалось последним. Вскоре за поддержку известного писателя Александра Солженицына и его исторического исследования «Архипелаг Гулаг» Ефим Григорьевич был выслан за границу. Александр Папахов покинул университетскую редакцию и переехал через Мойку в здание напротив, где издавал многотиражную газету «Связист» в Ленинградском институте связи имени профессора М. А. Бонч-Бруевича. И осиротевший «Советский учитель» остался без отцовской опеки.

         Но Евгений Лукин уверенно продолжает творческий путь и уже много лет обогащает мир литературы новыми произведениями, которые становятся шедеврами современной отечественной прозы.

Уверена, книга «Бог как ноль» нашла отклик в сердцах многих читателей, которые успели с ней познакомиться. Она заставляет проникнуть в содержание с первых строк благодаря глубине, искренности, многообразию образов и тем. В ней наглядно отображена душа автора, который делится с современниками жизненным и писательским  опытом, воспитывая в них целеустремлённость, мужество, благородство. Люди обретают внутренние силы, необходимые для преодоления трудностей и достижения поставленных целей. И, несомненно, в этом — талант и мастерство Евгения Лукина — замечательного писателя, поэта, историка и журналиста. Многие после прочтения данной книги проникнутся теплом, уважением к автору, желанием постигнуть представленные в ней уроки жизни. А идеи мужества, целеустремлённости, добра, благородства будут тепло восприняты и современниками, и последующими поколениями.

Верю, что впереди у Евгения Лукина — годы открытий, творческих свершений и стремительных взлётов. И будем ждать от него новых книг и творческих встреч, а с этой книгой он навсегда вошёл в историю русской литературы и в сердца людей!