Я думала, что поехать в монастырь волонтером просто так не получится. Что для этого нужно быть глубоко воцерковленным человеком, пройти какое-то собеседование, предъявить доказательства своей веры. Но оказалось, что отправиться туда может почти каждый. Есть некоторые условия, но они продиктованы просто здравым смыслом.

Мы закрыли глаза и далекий придумали остров

Когда катер выходит в открытую Ладогу, начинается качка. Меня предупредили о ней и предложили заранее принять нужные таблетки, но я решила, что эта проблема меня не коснется.

Я сижу на верхней ступеньке лестницы к гальюну. Мимо спускаются и поднимаются люди. Я всякий раз прошу прощения, но сдвинуться не могу. Мысленно благословляю все предварительно надетые теплые вещи, два капюшона, перчатки и туристическую пенку-«сидушку», позволяющую мне сидеть, а не стоять. Погода на Ладоге даже не октябрьская, это вековое северное ненастье – с сильным ветром, холодными брызгами и качкой на черной воде. Вверх-вниз, вверх-вниз. Я пою про себя песню «Остров» группы «Пикник»:

Постой! – Пусть закат тебе ляжет на плечи,

Я ещe не дышал, я ещe не дослушал твой смех.

Постой! Ты можешь спугнуть этот вечер,

И мы потеряем друг друга во тьме.

Мы закрыли глаза и далeкий придумали остров,

Мы придумали ветер и себе имена,

И не знаем пока, кто из нас на рассвете

Станет ждать, чтоб скорее укрыла волна.

Этот остров, где всe не так,

Как когда-то казалось нам.

Этот остров, где каждый шаг,

Словно колокол, рвeт небеса.

От любимой песни по телу бегут мурашки. Мурашки прогоняют тошноту, и я незаметно проваливаюсь в дрему, не отпуская перил. Во сне меня снова начинает мутить, я открываю глаза, ловлю взглядом горизонт, пою про себя, засыпаю и просыпаюсь, засыпаю и просыпаюсь.

Через бессчетное количество подобных циклов на горизонте появляется остров. Мы плывем к нему целую вечность. Но это еще не пункт назначения. Мы проходим мимо, и остров медленно уплывает за корму. Позади меня, прислонившись к каким-то снастям, стоят две женщины – неподвижно, как памятники. Они не ходят, не спят, они просто смотрят на горизонт всю нашу поездку. Их вид немного приободряет меня. В конце концов, я еду в монастырь, — напоминаю я себе. — Там не ищут комфорта. Возможно, это такое начальное испытание, вступительный экзамен. Телефон сел, и я даже не знаю, сколько осталось плыть. Без гаджета, без книг, без музыки, без общения. Только я и Ладога.

И я снова смотрю в горизонт. И засыпаю. И просыпаюсь.

Проходит еще одна вечность, и мы причаливаем к Валааму.

Флэшбек №1: отъезд.

Мой научный руководитель спешно уехал из страны незадолго до моего путешествия. Я узнала об этом случайно, через знакомых. Так же случайно, проходя мимо беседующих друзей, узнала, что так же спешно уезжает за границу близкая подруга. Никто из них ничего мне не должен, но на душе становится тоскливо и холодно. Собираясь ранним утром на электричку в Приозерск, я чувствую, что моя поездка на Валаам — это подведение черты, итог, рубеж. Будто вернусь я уже в другую жизнь.

С пристани маленький автобус довозит нас до жилых корпусов. Быстро поужинав, раскладываем вещи. Прогуливаясь по коридору, я испытываю странное чувство: будто я, наконец, попала домой. Моя кровать прислонена к печке. Засыпая, я слышу, стук дров за стеной.

Этот остров, где все не так, как когда-то казалось нам

Трудно в двух словах описать волонтерский быт. Большинство из нас живет в «работном доме» — местном общежитии. Здание с обшарпанными, исписанными стенами давно не знало ремонта. Но в это жилище вложено много любви. Непривычное для меня православие — народное, искреннее, без официоза. Наверное, так люди верили в восьмидесятых, на закате атеистического государства. Книги, иконы (иногда как будто вырезанные из журналов), какие-то сушёные букетики, альбомы для рисования, цветные мелки, текст молитвы прямо на стене в мансарде. Специальный обменник рабочей одежды. Все очень обжито, наполнено тысячью мелочей. Помещения топят дровами, в коридорах иногда стоит лёгкий дымок. Тут множество причудливых вещей: коробка из-под печенья (в ней спит кот, свернувшись калачиком), старый телевизор экраном к стене, ведро с надписью «Пушкин». Мне хочется рассмотреть каждую мелочь, каждую деталь, которая вписана в это ни на что не похожее пространство. Но на «мужские» этажи заходить женщинам нельзя (или, как здесь говорят, «не благословляется»).

Завтрак в 8:30. Есть надо быстро, потому что в 9:00 уже начинается работа.

Работа («послушание») не очень сложная. На дворе октябрь, мы собираем корнеплоды с монастырских грядок и яблоки-паданки в саду. Рабочий день длится шесть часов. В перерыве на обед я переодеваюсь в комнате («келье») и ненадолго сажусь на кровати. Печка за моей спиной излучает убаюкивающее тепло, которое не сравнится с городским отоплением. Закрыв глаза, я как будто вижу, как его волны омывают мое тело.

После обеда работать недолго, но темнеет слишком рано для вечерней прогулки по острову. В свой первый день я попыталась добежать до дальнего скита. Но по дороге начало темнеть, я еле успела к ужину. А в сумрачном лесу увидела вдалеке кого-то, похожего на собаку. «Бесы», — говорит одна из девушек («сестер»), с которыми я работала. — «Где же им еще быть? Здесь монахи злят их своими молитвами, вот и пугают верующих». Я в бесов не верю, но идея мне нравится.

Ужин заканчивается в 19:00. Мы сидим в общей келье и пьем чай. Приходит батюшка, меня зовут на занятия по церковному пению. Пение мне нравится, хоть и сложно с непривычки. В 21:00 уже стоит глубокая ночь. Окна горят, но на улице никого нет.

Этот остров, где каждый шаг, словно колокол, рвет небеса

Поздно вечером сижу на скамеечке. Мне холодно, из носа течет вода, я уже написала ВКонтакте очередной пост-отчет и хочу спать, но на коленях мурлычет маленькая кошка.

Котов и кошек на Валааме очень много. Большие и маленькие, пушистые и гладкие, очень ласковые, они с удовольствием трутся о ноги и лезут на руки, сидят у монахов на коленях. На опушке леса стоит избушка ветеринара.

Ночью на колокольне Спасо-Преображенского собора горит свет. Дух захватывает от мысли, что это единственный огонек на много километров вокруг, среди холодных черных волн.

После отчаянного марш-броска первого дня я больше не рискую и не бегаю по острову впотьмах. Прошу подвезти меня или хожу куда-то недалеко. Скиты разбросаны по Валааму, каждый со своим характером. Строгий Казанский на берегу озера, среди гладких «бараньих лбов». Нарядный Воскресенский на холме. Нежный Гефсиманский возле дороги. Таинственный Коневский, спрятанный в лесу на берегу озера. Торжественный Никольский, который первым видят приезжающие на остров. Я хочу обойти их все, но приходится выбирать.

Флэшбек №2: папа.

Мне 7 лет. Папа раскрыл передо мной большую, пахнущую краской книгу. На глянцевой бумаге отпечатана картина: за столом сидят три худеньких ангела со склоненными головами. «Это Троица», — говорит папа. — «Посмотри, какие у них умиротворенные лица». Я не вижу на лицах умиротворения, но пытаюсь проникнуться иконой и не хочу показаться невеждой. «А это Сикстинская мадонна», – показывает папа другую репродукцию. Женщина с безнадежным взглядом держит на руках младенца. «Посмотри на ее глаза», — говорит отец. — «Она родила сына и знает, что он умрет ради других людей». «Но ведь бога нет», — говорю я. — «Нет», — кивает отец. — «Бога нет. Его придумали люди. И сделали много зла его именем. Но и много добра сделали».

Суббота. Я с благоговением наблюдаю всенощную. От меня скрыт смысл происходящего. Я не знаю, почему сейчас зажгли свечи, а сейчас погасили. Почему эти люди встали так, а потом так. Я просто пробую простоять на ногах всю службу. Вспоминаю тех женщин на палубе. Теперь я понимаю, откуда берется эта привычка — безмятежно стоять часами, когда вокруг холод, качка, духота, а то и похуже что-то. В этом есть что-то, какое-то достоинство.

Если подумать, слово «стойкость» тоже происходит от глагола «стоять». Стоять, стойкость, достоинство… Может быть, она, стойкость, и начинается со способности стоять просто так, в тишине духа, без отвлекающего шума.

На втором часу службы что-то происходит со мной. Большая, необъятная мысль проступает сквозь тишину в голове. Она всегда была, но я не видела ее все это время за мыслями маленькими, ежедневными, суетливыми. Мысль о том, как мне перестать быть «лишним человеком». Перестать быть тем, от кого все время уходят и уезжают, даже не предупредив. Мне просто надо быть полезной. В мире каждый день есть тысячи поводов для этого.

Флэшбек №3: свет.

Ранним утром я просыпаюсь от света. За окном как ни в чем не бывало сияет солнце. Как будто не было двух недель дождей и собачьего холода в августе. Как будто не было затянувшейся на два года клинической депрессии. Как будто нет настойчивой мысли, что жизнь кончена в 35, и теперь меня ждет только медленное угасание. Еще вчера я страшно разозлилась. На мир, на жизнь, на людей. На два года сдержанного страдания, недуга, не заметного для других. На многочисленные попытки взять себя в руки, принять, понять, простить, отпустить, отвлечься, смириться, проговорить, прописать. На бесплодные походы к врачам, на таблетки, которые притупляют душевную боль, но не дают ответов. И я потребовала — не знаю, у кого — чтобы все закончилось. Сейчас же.

И теперь меня пронизывает свет. Ликующая радость затапливает сознание. Кто-то говорит со мной без слов. Он снимает с меня страдание, как бетонную плиту. Без подготовки, без объяснений. Он отпускает меня жить.

Я чувствую всей душой: я есть.

С тех пор Валаам регулярно снится мне. В ноябре — в непроглядной тьме и гулкой тишине. Зимой — заваленный снегом. А сейчас снится весенний остров. Будто это и не воспоминания вовсе. Будто кто-то прямо мне в голову проводит прямые трансляции.