(Продолжение) В поздние брежневские времена, уже под занавес правления дряхлеющего генсека, ходил такой анекдот: Энциклопедия 2050 года. «Брежнев Леонид Ильич – незначительный политический деятель эпохи Аллы Пугачёвой».

Время, как ему и положено, всё расставило по своим местам. И Леонид Ильич оказался отнюдь не таким уж незначительным – в отличие от последовавших за ним кремлевских небожителей – тех, кто в итоге довёл страну «до цугундера». И эпоха Пугачёвой, к сожалению, так и не состоялась – несмотря на яркий старт, на мощный расцвет этого, действительно – незаурядного, таланта. Но со временем всё сошло на нет, померкло, а там и вовсе опошлилось, превратилось в постылый, тошнотворный фарс.

Эпоха Высоцкого

Зато, безусловно, состоялась эпоха Владимира Высоцкого. Она вошла в жизнь всей страны и во многом преобразила эту жизнь, насытила новым содержанием, расцветила новыми красками.

Вошла – блестящими образами, созданными на сцене легендарной Таганки: Галилей, Гамлет, Хлопуша… И ролями, сыгранными в кинематографе (один Глеб Жеглов чего стоит!). Но в первую очередь, конечно же, песнями. Песнями, песнями, песнями! Кажется, неистовым, сокрушающим все идеологические дамбы, разливом они затопили державу от Оймякона до Кушки. Затопили – и в воздухе повеяло свежестью. Повеяло весной.

В короткую пору знаменитой «хрущёвской оттепели» на авансцену нашей культурной и общественной жизни, пробив напластования партийной заскорузлости, вырвался сонм поэтов, писателей, режиссеров – по-настоящему талантливых и самобытных, которые так разительно не походили на именитых, идейно выверенных предшественников, осыпанных титулами и наградами не столько за талант, сколько – за «партийность, народность и верность принципам социалистического реализма».

Именно это созвездие, ослепительно взошедшее над нашим горизонтом,  и подарило нам ощущение подлинной оттепели, капели, весеннего пробуждения. Оно, а не малокультурный генсек, которого с его скороспелыми реформами вечно заносило то на одну обочину, то на другую.

Евтушенко и Окуджава, Вознесенский и Аксёнов, Роберт Рождественский и Леонид Мартынов, Твардовский и Астафьев, Тендряков и Ахмадулина победно вступили в нашу литературу, разметав ошмётки идейной казёнщины. С большого экрана во весь голос заговорили с пробуждающимся обществом Чухрай и Хуциев, Данелия и Ромм, Андрей Тарковский, Рязанов, Гайдай…

Каждый из них стал событием в жизни народа, ярким и светлым.

И одним из наиболее ярких, наиболее повлиявших на всю нашу духовную жизнь, стал он – Владимир Семенович Высоцкий. Как никто другой, он вошел в наши квартиры и в наши сердца, и очень непросто было отыскать такой дом, в котором бы с магнитофонных кассет не гремел, не тревожил наш покой, не бередил душу его хрипловатый голос. Он учил нас любить и ненавидеть, учил отторгать подлость и пошлость, фальшь и двоемыслие. Говоря языком казенным – формировал наши взгляды, нашу систему нравственных ценностей.

Пророк, надсадно хрипящий свою правду – едкую, горькую, неудобную для властей предержащих. Многогрешный провозвестник, обрекший себя на добровольную каторгу смертельно изматывающей работы и вынужденный, чтобы не свалиться от хронического переутомления, постоянно подстёгивать себя.

Поэт, не издавший при жизни ни единого стихотворного сборника. Певец, литератор, актер, не удостоенный своим государством ни званий, ни наград. В лауреаты Госпремии СССР его удосужились произвести уже посмертно, как и выпустить, наконец, книгу его стихов. Зато при жизни поэта сколь щедро травила его наша партийно-государственная пресса! «О чем поёт Высоцкий?» – с чувством гражданского негодования вопрошали цепные борзописцы, заслышав от хозяина команду «Ату его!».

А вот народ – от академика до грузчика из гастронома – однозначно признал его как Народного. Народного поэта, певца, актера. Народного героя.

Он был настолько популярен, настолько горячо и всеобъемлюще любим, что когда он умер, власти дали негласное указание не оглашать это в средствах массовой информации, – иначе всенародная скорбь смела бы и скомкала проходившие тогда в Москве Олимпийские игры. Только «Вечерняя Москва» и «Советская культура» позволили себе (а скорее – им высочайше позволили) поместить лаконичные сообщения о кончине Владимира Высоцкого.

А ведь дорогу к своим соплеменникам он не просто торил. Он ее пробивал – трудно и больно – как упрямый росток пробивает асфальт, прорываясь к солнцу. А как иначе? Для идеологических патриархов он являлся персоной нон грата. И уж таким мощным, таким непререкаемым являлось для них это самое «нон грата»!

Спасибо товарищеским застольям, самодеятельным, полуподпольным сборищам, что позволили ему со своими песнями докричаться до нас. И главное – спасибо наступившей эре домашних магнитофонов: тогдашних, допотопных, с рвущейся и «зажёвывающейся» коричневой пленкой.

Ох, как же трудно писать о Владимире Высоцком! Трудно охватить осмыслением эту ярчайшую звезду, найти верные и не затёртые слова, чтобы оценить такую сложную, такую противоречивую личность и всё то огромное, что он успел сотворить за свою трагически короткую жизнь. И в любом случае наверняка это окажется очень и очень субъективно. Думаю, у каждого из нас – «свой Высоцкий».

Поэтому просто скажу о том, что он значил и значит для меня. Когда, уже под занавес «оттепели», на экраны вышел фильм «Вертикаль», то я вкупе с моими приятелями, такими же сопливыми пацанами,  раз десять, не меньше, бегал его смотреть. И купленный за гривенник скромный  голубенький билет в наш небольшой кинотеатр «Дружба» казался мне пропуском в райские кущи!

Сам фильм (да простит меня любимый и глубоко уважаемый Станислав Сергеевич Говорухин!) не больно-то нас зацепил, да и знали мы эту картину уже едва ли не наизусть. Но истинным, не тускнеющим счастьем было вновь услышать «Песню о друге» и «Альпийского стрелка», и «Вершину». Магнитофонами наши папы-мамы нас тогда еще не облагодетельствовали – и ради такого праздника души приходилось раз за разом усаживаться на самые дешевые места в постепенно темнеющем кинозале.

Наше поколение выросло на песнях. Они нас не сопровождали разве что на школьных уроках. И то – если это были не уроки пения. Но таких песен мы доселе не слышали. Таких раньше просто не было. И быть не могло. Каждая из этих песен Высоцкого оборачивалась для нас пронзительным откровением, каждая строка в ней заставляла учащаться пульс, обжигала мальчишечьи наши сердца. И сердцам было больно и сладостно, сердца обмывались песней, как живой водой из доброй сказки.

Ну а когда я успешно сдал вступительные экзамены на факультет журналистики в наш Ленинградский госуниверситет, отец подарил мне магнитофон «Комета» – и пошло-поехало! Высоцкий, Высоцкий, Высоцкий!

Нет, разумеется – не он один. Обзавелся я записями и горячо любимого Булата Окуджавы, и ветхозаветного в моем восприятии Александра Вертинского, и одесских песен, и блатного фольклора, и Кукина, и Городницкого, и Клячкина, и даже глубоко «антисоветского» по тем временам Александра Галича.

Но на первом месте у меня неизменно оставался он – Владимир Высоцкий. Песни-сказки, блатной цикл и лагерный цикл, шуточные, спортивные, песни о войне… Словом, всё то труднообъяснимое многообразие тем и жанров, которое неповторимый этот поэт и композитор, певец и артист обрушивал на нас могучим, всёсметающим девятым валом своей творческой фантазии и неуёмной работоспособности.

Одно могу сказать «железно»: без Высоцкого моя жизнь и моя личность были бы намного тусклей и скудней. Более того: уверен, что то же самое может повторить за мной если уж не подавляющее большинство, то значительная часть моих соплеменников, представляющих несколько советских поколений.

Сборник стихов Владимира Высоцкого, вышедший после его смерти, назывался «Нерв». Именно так – на нерве – он творил. На нерве он прожил свою – такую короткую! – жизнь. И всех нас он научил жить на нерве, чувствовать на нерве, принимать и отторгать – на нерве, на нерве, на нерве!

Его песни стали для нас своего рода скрижалями, по которым мы строили свою жизнь. По которым мы жили, мечтали, стремились к звездам – в переносном и в самом прямом смысле.

В годы моего детства и отрочества у всех у нас на ушах уже мозоли наросли от пресловутого Морального кодекса строителей коммунизма – еще одного убогого детища «Никиты-кукурузника». Ну а как же? Ведь верный ленинец Никита Сергеевич пообещал нам, что через двадцать лет мы будем жить при коммунизме! Всё это было столь же пошло, сколь и нелепо. К чему вспомнилось? Да к тому, что для меня лично те песни из тесноватого кинозала «Дружбы» стали подлинным кодексом. Кодексом чести, поведения, морали. Кодексом построения – не коммунизма, конечно, а – просто человеческой жизни.

Если друг оказался вдруг…

Он писал ей стихи на снегу. К сожалению, тают снега…

Я не люблю себя, когда я трушу. Досадно мне, когда невинных бьют…

О чем бы ни пел Высоцкий, он, казалось, высвечивал мне дорогу. Не подличай, не раболепствуй, не криви душой! Не превращай жизнь в помойку! Живи чисто! Люби чисто! И плати за это по самому высокому счету! Нервами, болью и кровью. Иначе не получится! «Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души…».

С пресловутых 90-х годов (недоброй памяти горбачева, ельцина и прочих гайдаров с бурбулисами) в нашем словесном обиходе укоренилось понятие «хозяева жизни». Смотрю на отнюдь не светлые лики тех, кто наглядно олицетворяет это прискорбное словосочетание. Кто вовремя подсуетился. Хапнул. Лизнул сановный зад, «вошёл в обойму». Перешагнул через то, через что нельзя перешагивать. Не с завистью смотрю, не с пиететом. А с брезгливостью (не стошнило бы!), с недоумением: вот эти пройдошистые, эти свиномордые?! Хозяева?! Жизни?!

Только не моей! У моей жизни совсем другие хозяева. Куприн и Гоголь. Маяковский и Есенин. Конечно же – Александр Сергеевич. Вот им-то и посвятить жизнь, и отдать ее – не жалко. И далеко не последним в этом списке я числю его, Владимира Семёныча Высоцкого.

Он не был (упаси Господь!) ментором. Не был многомудрым гуру. Не был даже наставником для меня. Он был путеводной звездой. Пел – как светил. И светлый его луч вёл меня по жизни, помогал в бездорожье, вызволял в туманах и непогодах.

Сейчас, когда я уже разменял восьмой десяток лет, мне кажется: тогда, в быльём поросшем 1966-м, замотанная кассирша нашего кинотеатрика за Московской заставой по рассеянности продала мне за десять копеек билет не на киносеанс, а на всю жизнь. И вот сейчас я войду в зал, свет погаснет – и снова прямо в душу польётся:

Мерцал закат, как блеск клинка.
Свою добычу смерть искала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалам…

Позарастали Стёжки-дорожки

Позарастали стёжки-дорожки,

Где проходили милого ножки,

Позарастали мохом-травою,

Где мы гуляли, милый, с тобою…

Какая грустная, даже трагичная песня! Какая тёплая, родная! Какая безысходная!

Так и не знаю толком, кто же ее родил на свет, кого Россия должна благодарить за этот десятилетиями не гаснущий огонёк в ночи. Кто-то называет писателя и поэта Ивана Шухова и композитора Дмитрия Покрасса, кто-то именует «Стёжки» городским романсом неизвестного автора, кто-то лаконично сообщает: «музыка народная, слова народные».

В моем восприятии она и есть – подлинно народная. И это, я считаю, –  наивысшая оценка: народная песня – она сродни народному артисту, народному герою.

Ну а то, что и по душевной надрывности своей, по звенящей тоске-печали «Стёжки-дорожки» вполне созвучны русскому песенному фольклору, – думаю, очевидно. Да и по содержанию песня эта – очень даже «нашенская», отечественная.

Птички-певуньи, правду скажите,

Весть про милóго мне принесите.

Где ж милый скрылся, где пропадает?

Бедное сердце плачет, страдает.

Эта песня – боль. Бесконечная боль женщины по любимому. Нестерпимая боль женского одиночества.

Ох, и немалую же лепту внесла эта боль-страдание в копилку нашего песенного искусства!

Миленький ты мой,
Возьми меня с собой!
Там, в краю далеком,
Буду тебе женой.

Не возьмет. Ни женой, ни сестрой, ни чужой.

А «Разлука ты, разлука» (вот уж народная донельзя!)?

Зачем нам разлучаться,

Зачем в разлуке жить?

Скольким же поколениям русских женщинам и скольким сегодняшним россиянкам знакома эта трагедия, эта обреченность!

Но нельзя рябине
К дубу перебраться.
Знать, судьба такая –
Век одной качаться…

Одной. У одной любимого отняла война, у другой – водка, у третьей – измена, мужская его ветреность, у четвертой – крутые демографические перекосы («Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят»). Да много тому причин, всех не перечислишь. Вспомним Цветаевское:

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Причин миллион, а итог – один: век одной качаться.

Здравствуй, женское одиночество,

Патефонный крик по ночам!

– написал Михаил Анчаров – фронтовик-десантник, писатель, поэт, бард. И в другой своей песне он продолжил вековечную эту тему:

Эй, вдовец, собери овец!

Где ты бродишь, чугун луженый?

Где ты спишь, молодой вдовец?

Незамужние стонут жены…

Приходи, приходи скорей!

А не то на слепом рассвете

Ты услышишь хрип батарей

И меня не успеешь встретить.

И опять миллионы жен,

Разгребая руками ветер,

Будут лезть с тоски на рожон –

И опять не родятся дети…

И разве не об этом пыталась докричаться в микрофон Алла Пугачева – еще не перезрелая «примадонна», еще бесконечно талантливая и такая яркая:

Ну, появись хотя б на миг,

Чтоб услышать сердца крик,

Быть с тобой всю жизнь хочу я,

Ну, приезжай, хотя б на миг!

 «Стёжки-дорожки» как бы дают запев этому песенному половодью, в которое выплеснулось столько всего наболевшего, всего неизбывного. «Стёжки» – это тихий, вполголоса, крик души, незримые миру слезы.

Сказал – и призадумался: сколь же многообразно, порой противоречиво песенное творчество!

В советское время подёнщики от этого цеха вдохновенно ваяли идеологически выдержанную галиматью на потребу дня, по социальному заказу партийных инстанций. Помню, как на октябрятско-пионерских «культмероприятиях» нас заставляли петь жуткую пошлятину вроде вот этого:

Мы все хотим побывать на Луне!

Эх, на Луне! Да, на Луне!

А чего стоил другой шедевр, нацеленный на должное идейно-политическое воспитание будущих строителей светлого коммунистического завтра:

Хочешь миллион? – Нет!

Хочешь на Луну? Да!

Ну а для взрослой публики – уже безо всякого там «лунатизма» –  звучало подголоском к очередной партийной программе, выдвинутой очередным генсеком и преданным борцом за марксистско-ленинские идеалы:

Мы будем жить при коммунизме!
Его рубеж не так далёк.
Трудом мы, подвигом приблизим
Великий день, заветный срок.

И вот все эти номенклатурно одобренные помои лились на наши несчастные головы.

Ну и без всякой там идеологии хватало (и хватает! Ох, как хватает!) безвкусной песенной жвачки, рождаемой профессиональными халтурщиками в расчёте на маловзыскательного слушателя.

К чему всё это отступление от главной темы? Да к тому, что истинная песня, песня с большой буквы – это выплеск из глубины души, это – выстраданное, это – родное по крови.

Мы обнимались, слёзно прощались,

Помнить друг друга мы обещались…

Слушаю – и думаю: что может быть родней этих омытых слезами стёжек? Право, не знаю.