Николай Сергеевич Лабуш – профессор, доктор политических наук, Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации, Заслуженный военный специалист Российской Федерации. Награжден Союзом журналистов России Почетным знаком «За заслуги перед профессиональным сообществом». Николай Сергеевич занимает должность профессора на кафедре международной журналистики Санкт-Петербургского государственного университета.

         В 1988 году в Ленинградском государственном университете защитил кандидатскую диссертацию по философии. В 1999 году в диссертационном совете Санкт-Петербургского государственного университета защитил докторскую диссертацию «Силовой механизм государства и общество (политико-социологический анализ». Область научных и профессиональных интересов Н. С. Лабуша – социально-политические аспекты функционирования силового механизма государства; экстремальные формы политического процесса; национальная и информационная безопасность; информационная война; медиатизация политического процесса.

         В Университете Николай Сергеевич читает следующие курсы: «Международное гуманитарное право и средства массовой информации»; «Информация и международная безопасность»; «Медиатизация экстремальных форм политического процесса»; «Политический процесс и политическая коммуникация»; «Информационные войны: история, теория, современность».

         – Николай Сергеевич, в настоящее время вы доктор наук, профессор, признанный специалист в области политологии. За плечами – большой путь кадрового офицера, ученого, преподавателя. А я вдруг попытался представить вас в ваши детские годы: маленький Коля в Белоруссии, у которой, как известно, нет выхода к морю, мечтает о флотской профессии, о морской стихии. Кстати сказать, не так давно «Петербургский публицист» представил читателям целую книгу известного журналиста и писателя, выпускника Ленгосуниверситета Евгения Соломенко «Когда усталая подлодка…», в которой он рассказал о своем отце – контр-адмирале и академике Николае Степановиче Соломенко, который был тоже родом из Белоруссии, преподавал в Ленинградском государственном университете и создал там уникальную и единственную в стране кафедру гидроупругости. А что вас привело в морское училище и побудило связать свою судьбу с флотом? 

– Романтического пути в юношеские годы я не проходил.  Действительно, море далеко. В деревне, где я родился, – две небольшие реки, одну из которых можно было спокойно переходить вброд. Начало морской биографии было совершенно прозаичным и в какой-то мере случайным. А вот что касается профессии военного, то дело обстояло совершенно по-иному.

 Во-первых, взросление и профессиональная ориентация молодых людей в 60-е годы прошлого столетия проходила в условиях,  когда военный олицетворял для мальчишек лучшие качества мужчин. Перед нами были живые примеры защитников Родины. Это были соседи, школьные учителя, знакомые и родственники. Их можно было встретить на улице, в магазине, на работе, в школе, в семейном кругу. Припоминаю, что абсолютное большинство учителей-мужчин средней школы, в которой я учился, составляли бывшие офицеры, участники войны, или бывшие партизаны.  Среди моих ближайших родственников профессиональных военных не было. Но были те, кто воевали в партизанских отрядах, были участниками борьбы с немецко-фашистскими захватчиками на оккупированной территории.

 Во-вторых, к этому следует добавить, что доблесть профессии военного воспевали художественные произведения самых разных жанров. Художественные и документальные фильмы, спектакли, стихи и проза, встречи с ветеранами войны формировали у молодых людей представление о возможности стать одним из них. Нынешние детективы и фэнтези нам были незнакомы, зато мы хорошо знали книги о разведчиках, боевых сражениях и о мужестве подпольщиков и партизан. Поверьте, это не высокопарные слова,  а реалии той поры. Стержнем воспитательной работы с молодежью был патриотизм. Ну а для мальчишек в чем он заключался? В готовности быть защитником Родины, в желании стать им. 

В-третьих, стержневым фактором выступала сформированная личностная ориентация на качества, которые характерны для представителей данной профессии. Мне лично всегда претили разгильдяйство, лень, расхлябанность. И именно в моем представлении настоящий военный был антиподом этих качеств. Зато импонировала дисциплинированность, организованность, ответственность, привлекала храбрость, мужество, самоотверженность.  Конечно, играли роль и внешние атрибуты военных – форма одежды, выправка, уважение и внимание окружающих (особенно девушек и женщин).

Поэтому уже в старших классах средней школы я психологически был готов к поступлению в военное училище. Начал готовить себя и физически, зная о том, что придется сдавать нормативы как при поступлении в училище, так и быть готовым к нагрузкам профессии. А вот учеба шла обычным чередом. Звезд с неба я не хватал, но хорошие и отличные оценки по четвертным итогам у меня абсолютно преобладали. Правда, выбора вида и рода вооруженных сил не было. Поэтому после окончания школы в 1968 году я поехал поступать в военное радиотехническое училище в  Вильнюс. Повлиял пример одного их местных парней, который уже учился в нем и, приезжая в отпуск, «вел соответствующую агитацию».

Только во время прохождения медицинской комиссии в  училище и более глубоком проникновении в смысл и содержание учебы еще до сдачи вступительных экзаменов осознал, что радио и техника – это не мое!   Да и  знания по математике, физике недостаточны, чтобы победить в конкурсе. Это по моей тогдашней самооценке. 

Прошел год, который я провел столяром «в трудах праведных» на местном промкомбинате. Но мечту о поступлении в военное училище не оставил. Я стал более осознанно относиться к профилизации, из всех вариантов наиболее близкой и знакомой мне показалась работа с людьми. Ведь еще во время учебы в школе я участвовал в художественной самодеятельности, занимался оформительством, участвовал в общественной работе. В старших классах был секретарем комсомольской организации школы. И вот постепенно во  мне  стала утверждаться мысль о поступлении в военно-политическое училище. Выбрал одно из тех, которые рекомендовали в районном военкомате. Но когда проходил медицинскую и мандатную комиссию в областном военкомате Минска, произошел случай, который соединил мою судьбу с морем и военно-морским флотом и которому я благодарен по сей день.

Для разъяснения процедуры поступления в военные училища следует объяснить, что кандидаты проходили медицинские и мандатные комиссии в районных и областных военкоматах, производящих предварительный отбор. 

А произошло следующее. Очередная группа кандидатов на поступление в военные учебные заведения сидела в одном из помещений военкомата, ожидая процедуры комиссии. Было всего около двадцати человек, среди которых был и я со своим школьным другом, также планировавшим связать свою судьбу с военной службой. К нам вышел работник военкомата (почему-то в гражданской одежде), представившийся майором, и сообщил: «У меня есть одно очень хорошее место в военно-морское училище в Киеве. Кто хотел бы туда поступать?» Тишина, до этого стоящая в помещении, стала гробовой: после прохождения районных комиссий все уже были сориентированы на учебу в избранных ранее вузах.

Не ожидавший такой реакции военкомовский работник обвел ряды кандидатов взглядом и потянулся к стопке школьных аттестатов, лежавших перед ним на столе. Пролистав несколько из них, он остановился на одном и, глядя на молчащую аудиторию, произнес: «Лабуш!» Видимо, его внимание привлекли только хорошие и отличные оценки моего аттестата по итогам учебы в средней школе. Я, как и подобает неплохо подготовленному на курсах начальной военной подготовки при районном военкомате, встал. Вопрос буквально выстрелил в упор: «А у вас нет желания учиться в Киевском высшем военно-морском политическом училище?» Я, ни секунды не сомневаясь, ответил: «Хочу туда поступать». Майор попросил меня посидеть, подумать, а всех остальных будущих абитуриентов отправил на прохождение медкомиссии.

Я остался один на один со своими сомнениями и размышлениями: «Какой Киев? Какое морское? Зачем мне это море, которое я видел только на картинках и никогда о нем не мечтал? Но возникал и другой вопрос: «А если я откажусь, то не „срежут“ ли меня на комиссии специально и я вообще никуда не смогу поступать?»

 Прошло минут десять, и появившемуся майору я подтвердил свое согласие. Затем были медицинская и мандатная комиссии. Получилось. И вот нарастает гордыня: «А ведь прошел в военно-морское!»

Домой возвращались на попутной машине с другом. И он, подтрунивая надо мной, мурлыкал: «Ах море, море, волна под облака…»

А дальше было поступление в Киевское высшее военно-морское политическое училище, четырехлетняя учеба в нем и семилетняя служба офицером  на кораблях Краснознаменного Северного Флота, затем – учеба на педагогическом факультете Военно-политической академии,  служба на военно-педагогических должностях в военно-морском инженерном училище, военно-морском командном училище, Военно-морской академии. Всего 33 календарных года в военно-морской форме – от курсанта до капитана 1 ранга.

         – Это, конечно, впечатляет! Я два года служил на островах Северного Ледовитого океана и только, как говорится, с берега наблюдал за моряками. Они казались мне особенно собранными, целеустремленными, мужественными. Армейская служба помогает нам по-другому взглянуть на мир, на свое место в нем. Будучи кадровым офицером, вы занимались наукой, стали доктором и профессором. А чем был обусловлен выбор темы ваших научных исследований? Как проходила работа над кандидатской и докторской диссертациями?

– Конечно, «погружение в науку» произошло не сразу. И первоначальным толчком к ней было восприятие личностей  тех педагогов, которые преподавали в военно-морском училище. В политические училища, которые открылись в 1967 году, были отобраны, пожалуй, лучшие как военные, так и гражданские педагоги из других вузов, в первую очередь из военно-морских. Я уже затронул вопрос комплектовании семи политических училищ, созданных для организации воспитательной, идеологической работы в различных видах Вооруженных Сил. Туда не только отобрали педагогов, но и военкоматы старались «выставить» лучший контингент абитуриентов. Для меня, сельского паренька, большинство занятий по философии, истории, психологии, проходили как завораживающие спектакли. Лекции звучали как музыка, я был зачарован тематикой занятий, методикой преподавания. Конечно, приходилось прилагать усилия по освоению высшей математики, теоретической механики, физики. Ну и как должное мы воспринимали военно-технические дисциплины – теорию устройства и живучесть корабля, навигацию, штурманское дело, технические средства кораблевождения.

Все эти знания пригодились  в дальнейшей службе в процессе воспитательной работы в должности заместителя командира дивизиона универсального калибра крейсера «Мурманск», идеологической работы в должности пропагандиста большого противолодочного корабля «Кронштадт», пропагандиста бригады противолодочных кораблей 7-й оперативной бригады Северного флота.

И вот по мере служебной деятельности я все больше и больше ощущал желание заняться педагогической работой. В результате – поступление на педагогический факультет Военно-политической академии, и успешное ее окончание (с золотой медалью) в 1983 году. И вот я, капитан 2 ранга, назначен на должность преподавателя в Военно-морское инженерное училище имени Дзержинского в Ленинграде, которое располагалось в здании Адмиралтейства.

Обстановка для перспектив начинающего преподавателя была весьма благоприятная. Не успел я еще полностью освоить лекционный учебный курс, как начальник кафедры обратился ко мне с довольно таки серьезным и неожиданным вопросом: «А как и когда вы собираетесь заниматься наукой?». И предложил посмотреть на перечень военно-исторических проблем, рекомендованных для исследования в диссертационном совете училища. Но более опытные и практичные старшие преподаватели посоветовали мне обратить внимание на возможность работы над более профильной диссертацией в стенах Ленинградского государственного университета. Кроме тематики, такой перспективе благоприятствовало даже географическое расположение университета и училища – училище и 12 коллегий ЛГУ соседствовали друг в другом по обеим берегам Невы. Последний факт был важен для оперативной коммуникации в тех условиях, и я совмещал службу и  преподавание в училище с научной работой над диссертацией. 

Вот там я и познакомился на философском факультете с моим будущим научным руководителем кандидатской диссертации – профессором Олегом Михайловичем Соловьевым. Именно у него я учился практике работы над научными статьями, осваивал методику научно-исследовательской работы, получил огромнейший опыт живого человеческого общения ученика и учителя в процессе подготовки диссертации.

Ускорить работу над диссертационным исследованием помогло то обстоятельство, что я вскоре  поступил в адъюнктуру (аналогия гражданской аспирантуры) при Военно-морской академии. Шел 1986 год. Страна бурлила, будучи охвачена синдромом ускорения, перестройки и гласности. И если сегодня тему моего диссертационного исследования – «Углубление самоуправления народа в условиях совершенствования социализма» – можно оценить как конъюнктурную, то в то время это была искренняя вера в возможность сделать наше общество лучше, богаче, динамичнее и эффективнее. И все это в рамках социалистической политической системы.  Ученую степень кандидата философских наук я получил после защиты в диссертационном совете ЛГУ в 1988 году и был назначен на должность преподавателя в Военно-Морской Академии. Здесь же получил и ученое звание доцента. 

Докторскую диссертация я защищал уже будучи начальником кафедры в высшем военно-морском командном училище (бывшем высшем командном военно-морском училище имени М. В Фрунзе) в 1999 году. В отличие от темы исследования кандидатской диссертации тема докторской не только не гармонировала с общественно-политическими трендами, доминирующими во власти, но даже противоречили им – «Силовой механизм государства и общества (политико-социологический анализ)». Страна «вписывалась» в западные стандарты, безапелляционно принимала чужие ценности, а что касается обороны государства, то в этот период «наш бронепоезд» не только застыл на запасном пути, но был списан в утиль. В этих условиях мне пришлось обосновывать объективную необходимость наличия у государства комплексной структуры силового механизма принуждения как с внешними, так и внутренними функциями, формулировать принципы и нормативные основы его функционирования, доказывать утопичность взглядов на возможность бесконфликтного мирового порядка.

Научно-теоретический аспект исследования был направлен на дальнейшее развитие теории политических институтов, обоснование возможности и степени использования легитимных силовых средств правовым демократическим государством, обоснование связи армии как ядра силового механизма с государством и обществом через призму власти и политики, относительной ее самостоятельности.

Конечно, совмещать административно-командные функции начальника кафедры, преподавание (а я имел полную учебную нагрузку, читая лекционный курс политологии и проводя семинарские занятия) с проведением научного исследования было достаточно сложно. Тем более что научный консультант Олег Михайлович Соловьев жестко поставил ограниченные временные сроки подготовки диссертации. Не знаю, какими соображениями эти ограничения были вызваны, но так бывает.  Жизнь подтвердила верность этих требований – за месяц до моей защиты Олег Михайлович умер в возрасте 59 лет. Он спешил меня подготовить. Так же, как и до этого, скрупулезно и буквально постранично, если не построчно правил рукопись нашей общей монографии. Защита проходила без него. Как мне показалось, светлой памятью об Олеге Михайловиче была единодушная поддержка диссертации и солидарное голосование по итогам обсуждения работы в диссертационном совете.

Вот так в моей биографии переплелась военная морская служба, педагогика и наука.

 – В науке вы специализируетесь, в частности, на проблемах информационных войн. Известны ваши статьи, опубликованные в журнале «Медиаскоп», – «Продолжение политики средствами информационного насилия», «Контуры информационной войны современности». А ведь другая сторона этого тематического  направления – когнитивная безопасность, потому что информация воздействует, прежде всего, на когнитивном уровне. К сожалению, в мире немало стран, которые по отношению к нам занимают недружественную позицию. Они ведут против нас в настоящее время не только реальные боевые действия, но и стараются комплексно воздействовать на идеологическом, ментальном, психологическом уровнях, стремятся разрушить основы гуманитарной идентичности людей. Тема когнитивной безопасности обретает в современных условиях особое значение. Так, в нашем городе буквально на днях вышла в свет под редакцией известного ученого – профессора Игоря Федоровича Кефели фундаментальная монография «Пролегомены когнитивной безопасности», которая является первым в России комплексным исследованием проблем когнитивной безопасности в контексте предметной области когнитивных наук, которые были включены в обновленную номенклатуру научных специальностей в 2021 году. Кроме того, опубликованы статьи профессора Светланы Николаевны Плотниковой, в которых она рассматривает технологии дискурсного оружия, то есть использования дискурса в целях разрушительных манипуляций. Есть основание говорить уже о войне нового типа?

– Нет необходимости лишний раз напоминать о том, что современный мир – это мир борьбы за выбор самостоятельности, суверенности развития стран, народов, целых цивилизаций. За сохранение их права на жизнь, существование и развитие. Причем чем продолжительнее развивается история человечества, тем более изощренные и немыслимые ранее силы и средства задействуются в борьбе. От меча и стрелы – к ядерному оружию. От призыва в тексте листовки к противнику сдаться – к новейшим технологиям по переформатированию сознания войск н населения как противника, так населения страны.  

Вы же сами упомянули о недавнем появлении первого в России комплексного исследования когнитивной безопасности. Первого! Но, заметьте, длительное время, пожалуй, более двух десятков лет наши ученые занимались изучением информационного противоборства. Создано много монографий, написано множество научных статей. Но глубокого проникновения в суть воздействия информации на сознание человека, его идеалы, ценности, ментальность не происходило. Сначала все сводилось к описанию информационного сопровождения вооруженной борьбы. Далее информационное противоборство стало оцениваться на уровне информационных войн. Источником материала стала так называемая «холодная война». Учеными в основном анализировались организационно-технические аспекты использования специальной информации в военных целях. Характеризовалась секретность, скрытность информации, радиоэлектронная борьба, введение в заблуждение и обман противника, сохранность информации. Появились новые категории, характеризующие военное противоборство с привлечением иных средств борьбы – «сетевая война», «гибридная война», «радиоэлектронная война», «кибервойна». Я об этом говорю весьма конспективно и схематично, хотя смысл доминирующей тенденции в научных исследованиях отразил. Несомненно, гуманитарные аспекты прошлого информационного противоборства нашли отражения в таких исследуемых категориях, как психологическая война, где главной мишенью была психика личности воина, ее устойчивость, идеологическая война, в которой велась борьба за ценности и идеалы, а также их господство как в общественном, так и личном  сознании. Целый исторический этап в противоборстве двух мировых систем назван «холодной войной».

Извините, я ушел немного в сторону от заданного вами вопроса. Здесь же важно отметить, что  если в классических войнах целью является разгром вооруженных сил противника, а  в инфо- и кибервойнах – уничтожение критически значимой инфраструктуры противника, дезорганизация его систем государственного и военного управления, наведение хаоса, разбалансировка и в конечном итоге ликвидация государства, то целью войны нового типа – уничтожение самосознания, изменение ментальной, цивилизационной основы общества противника. Конечно, не стоит сбрасывать со счетов и то, что в любых формах противостояния государств, наций и цивилизаций базисным элементом выступает собственно военный потенциал страны, который обычно планируется использовать на завершающем этапе, когда оказали действия факторы идеологического, психологического, а в современных условиях ментального  и когнитивного влияния. 

Давайте вернемся в разговоре к тем формам противоборства сторон на информационной основе, которые сегодня привлекают внимание исследователей своей значимостью и результатами в социальной практике. Ученые продолжают изучать различные аспекты влияния информации на сознание и поведение индивида в ходе противоборства государств и их союзов как в мирное время, так и во время вооруженной борьбы. Так появляются теории «имиджевых войн», «ментальных войн» «когнитивных войн». По мнению авторов данных теорий, исследуемые явления имеют много общего, и прежде всего в своей направленности, особенностях проявления, степени охвата и т. д. Все они имеют свою специфику, особенности, средства и способы проведения. Но, на наш взгляд, общим, объединяющим фактором для этих явлений выступает, во-первых, объект воздействия, которым представляется сознание индивида, его убеждения, ценностные ориентиры, а во-вторых, одним  из средств их проведения  (а порой основным и определяющим) являются  средства массовой информации.

Для того, чтобы вести разговор о противодействии факторам когнитивного воздействия противника, необходимо упомянуть о сути процесса когнитивности и возможностях использования его для нанесения ущерба.  Позволю напомнить, что к когнитивной сфере личности относится внимание, память, восприятие информации, мышление, логика мыслительного процесса.  А когнитивные функции человека – это способность понимать, познавать, осознавать, воспринимать и перерабатывать информацию. В результате личность приобретает знания, умения и практический опыт, которые используются в жизни. 

Если специалисты в сфере информационно-технической борьбы, оперируя конкретными фактами, цифрами, реальными физическими процессами и материальными объектами, значительно продвинулись в своих представлениях о способах, формах и методах ее организации, то область информационно-психологической борьбы пока рассматривается весьма абстрактно. То есть количественные измерения, применяемые для анализа информационно-технического противоборства ограничено применимы в исследованиях гуманитарной стороны информационной борьбы.   Массово-информационная война недостаточно исследована и из-за сложностей ее изучения как виртуального явления, к которому весьма условно применимы существующие методы прогноза. Это же можно сказать и об использовании когнитивных методов в информационном противоборстве. А ведь результаты этого влияния вместе с другими составляющими массово-информационной войны потрясающие: нарушение позитивной преемственности поколений; появление «потерянного» поколения, которое испытало крушение надежд и идеологии; перерождение элиты; изменение сознания населения, которое становится пассивным и подверженным к еще большей внушаемости.

 – Как вы полагаете, Николай Сергеевич, несмотря на несомненные достижения в этой области, эффективно ли мы противостоим факторам когнитивного воздействия противника?    

– Когнитивное воздействие на противника имеет цель воздействия на процесс обработки получаемой информации, ее освоение и создание требуемых смыслов, мотиваций, ценностных установок, ведущих к определенному поведению. Это борьба за то, что человек думает, как человек думает, как он обрабатывает информацию, превращая ее в знания, используемые в практической деятельности.   И это совершается с помощью когнитивных искажений, которые обусловливаются предшествующим жизненным опытом, влиянием социального окружения, воспитанием и образованием, содержательным наполнением массово-информационного пространства.

Результат победы в когнитивной войне – перезагрузка исторического самосознания, перестройка системы воспитания и образования, подмена базовых ценностей и смыслов.

Вы спрашиваете, эффективно ли мы противостоим факторам когнитивного воздействия противника? Мой субъективный ответ таков: в общем-то недостаточно эффективно. И можно назвать целый ряд причин.

Судить об эффективности информационного противоборства, по всей вероятности, нам мешает ограниченность выверенных знаний об этом процессе. Если наши научные издания и публикуют материалы теории и практики информационной борьбы, то в основном там рассматриваются западные теории и описывается практика организации структур противника по ее ведению. Не знаю, как и в какой мере должны писать о наших усилиях в этом отношении, но это состояние напоминает старый анекдот: «Существуют два способа хранения тайны – американский и советский. Американский – все рассекретить, советский – все засекретить».

Я попытаюсь назвать те причины, которые, на  мой взгляд, имеют наиболее существенное значение как для научных исследований, так и для социальной практики.

 Во-первых, к негативным факторам следует отнести «наследие» предшествующих десятилетий – неудачные (а во многом и ненужные) попытки вписаться в западноевропейский тренд развития, переориентироваться на чужеродные ценности. Все это сформировало и соответствующую основу воспитания и образования в стране, действующую десятилетия и в значительной степени оказывающую влияние и сегодня. Здесь можно вспомнить и «соросовские» учебники и соответствующие учебные программы, по которым обучался нынешний корпус преподавателей. Здесь и отказ школы от воспитательной функции. Ряд можно продолжить. На выходе имеем то, что имеем.

Во-вторых, это пока еще не сформировавшийся концептуальный научный подход к исследованию и оценке массово-информационного влияния. На мой взгляд, раз уж мы приравняли возможность воздействия массовой информации по степени влияния, по последствиям к войне, то достаточно теоретического деления этого воздействия на информационную войну (организационно-технические аспекты использования специальной информации в военных целях) и массово-информационную (или информационно-психологическую). А уже в рамках последних рассматривать и влияние на имидж государства (а не имиджевую войну), на ментальность народа, нации (а не ментальную войну), когнитивное воздействие (а не когнитивную войну). Такое вычленение и деление требуется для упорядочивания наших знаний и целенаправленного исследования этих процессов без обращения к таким громким категориям, как «война».  Иначе ученые по прежнему будут заимствовать у журналистов метафорические категории и будут опять возникать «молочные войны», «дорожные войны», «тресковые войны» и пр. 

 В-третьих, пока не найдена серьезная, основательная методологическая база исследований процессов информационного противоборства. Ее следует искать, сочетая старые, испробованные временем и практикой методы с современными, позволяющими получить достоверную картину происходящего и найти эффективное противодействие.

К сожалению, мы не научились извлекать уроков из прошлого. Всем известно о таком периоде нашей истории, как «холодная война», в которой упор делался на борьбу идеологий посредством массовой информации. И эту борьбу, эту войну, к сожалению, мы проиграли. И не желаем в этом признаться себе, а значительная часть элиты общества (как политической, так и экономической) это поражение до сих пор приветствует.  А напрасно! И не столько с точки зрения поражения социалистических, коммунистических идеалов, ценностей, социальных ориентаций. А напрасно, с позиции потери методологии познания действительности и возможностей ее преобразования.

 Вот вам подтверждения данной мысли. Идеологи советской поры клятвенно заверяли всех нас о своей верности диалектике, но дальше клятвенных заверений дело не шло. А ведь именно применение принципов диалектики, ее основных законов позволяло выявлять и эффективно использовать механизм социального развития –  борьбу противоречий. Ведь именно борьба противоречий – источник развития. И игнорирование противоречий приводит к постепенному количественному накоплению негативных явлений и через их качественное преобразование меняет направленность социального развития. Так и сейчас. Если мы игнорируем противоречия, «затушевываем» неудобные явления в политике, общественной жизни, рано или поздно столкнемся с проблемами, которые станут для нас препятствиями.

События последнего времени поставили перед военными и политиками, дипломатами и журналистами массу вопросов. Требуются не только совместные усилия по поиску ответов на них, но и основательные теоретические разработки, которые могут быть положены в основу дальнейшей практической деятельности по информационному противоборству на фронтах информационной войны. Может быть, без глубоких теоретизирований можно и обойтись, но недостаток в теории приводит к тому, что на практике любой всплеск информационной конфронтационной активности (чем грешат журналисты) называют информационной войной, а это притупляет внимание к действительным импульсам и проявлениям данного феномена. Практика же показывает, что серьезных усилий требует тот сегмент информационного воздействия, свойственный информационной войне, который направлен на изменение менталитета, переформатирование сознания, подавление воли противника.

Поэтому можем обозначить еще одну позицию. В-четвертых, для организации этой работы нам потребуется разобраться и с вопросами идеологии и с социальными ценностями. Утвержденные Основы государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей (а ранее – обозначенные «духовные скрепы») должны лечь в основу обучения и воспитания нашей молодежи. Не на словах, а на деле войти в практику повседневной жизни.   Трудно, но актуально. Другое дело, что потребуется общественное согласие на их претворение в жизнь. А это уже, по сути, выработка государственной идеологии. А как тогда быть с положениями основного закона страны?

В-пятых, в условиях проведения специальной военной операции, а по сути прокси-войны коллективного Запада против России, обостряется поиск критериев эффективного взаимодействия власти и оппозиции, с одной стороны. С другой, одной из задач когнитивного воздействия противника в этих условиях является организация и пополнение рядов «пятой колонны».  Такая ситуация приводит к возможности резкой коррекции потенциала когнитивных искажений.

Конечно, названными выше характеристиками не исчерпываются возможности повышения эффективности когнитивного воздействия в условиях информационной борьбы. Взять хотя бы такую актуальную практическую проблему, как использование методов и приемов в информационном противоборстве. Наш противник использует всё возможное для достижения победы – ложь, подтасовки, фальсификацию. Мы же как в декларациях, так и на практике ограничиваем себя только правдой, только достоверными фактами, полагая, что правда в конечном итоге победит.

         – К слову сказать, вы коснулись очень важной концептуальной проблемы! Все современные когнитивные войны за мозги людей осуществляются в пространстве и средствами пропаганды, сложной формы коммуникации, имеющей конкретную цель – воздействовать на аудиторию. В советское время у понятия пропаганды возникла в основном устойчивая негативная коннотация, а в постсоветский период о пропаганде вообще говорили очень мало, то ли пугаясь самого этого явления, то ли испытывая к нему чувство непреодолимого отвращения. Но ведь пропаганда древняя, как мир, и всегда сопутствовала общественному развитию. Люди всегда старались в чем-то убеждать друг друга, причем далеко не всегда в негативном плане, не всегда с расчетом перехитрить и одурачить друг друга. Ведь часто пропагандировали и положительные, действительно важные и полезные для людей ценности. И в связи с этим возникает вопрос о содержании пропаганды как фундаментальной гуманитарной категории: насколько она состоятельна в духовном, нравственном и  этическом  отношении, может ли допускать искажение фактов. Речь о понятии правды. Вот слова знаменитого киногероя: «Я вот думаю, что сила в правде. У кого правда – тот и сильней. Вот ты обманул кого-то, денег нажил, и чего, ты сильней стал? Нет – не стал! Потому что правды за тобой нет! А тот, кого обманул, за ним правда. Значит, он сильней». Вспомнился мне и фундаментальный труд Владимира Георгиевича Комарова, бывшего декана факультета журналистики СПбГУ, а ныне – это наш Институт «Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций» СПбГУ. Этот научный труд – монография «Правда: онтологическое основание социального разума», которая была выпущена Издательством Санкт-Петербургского государственного университета в 2001 году. А сейчас уже подготовлена к печати и монография – едва ли не первая за постсоветские десятилетия, – которая посвящена именно проблемам пропаганды. Но пропагандистский дискурс рассматривается уже в условиях цифровизации. То есть проблема правдивости и объективности в идеологическом противоборстве, технологии его организации давно привлекает внимание исследователей. А что касается моего мнения, то,  думаю, все-таки есть глубокий экзистенциальный смысл в том, чтобы ограничивать себя только правдой.    

– Согласен с вами. Но такой метод борьбы – «только правдой» – может дать результат лишь в том случае, если наша правда и их, т. е. противника, неправда будут доходить до противной стороны и граждане той стороны будут иметь возможность выбирать, размышлять, принимать решение исходя из преимуществ правдивой (соответствующей реальности) информацией над ложью. А для этого важно, хотя и сверхсложно, – находить каналы, способы, средства доведения правдивых фактов, аргументов, смыслов, идей, которые способны изменить взгляды оппонента.

 И эта работа сложна не только в силу названного выше обстоятельства. Она требует нашей готовности к данной работе – наличия специалистов, их умения и способностей вести эту работу. И что весьма важно – убежденности и вере в те идеалы, за которые идет борьба. А вот это обстоятельство ведет к неотлагательному решению еще одной сложнейшей задачи – девестернизации всего уклада нашей жизни. Не решив ее, мы не сможем победить.

Ведь кардинальная перестройка системы международных отношений, избранный курс российского руководства на укрепление суверенитета страны вызван необходимостью избавления от иллюзий «райской жизни в тесных объятиях» экономики, политики, культуры Запада. И вот это «избавление» происходит с большим трудом, вызывая, по сути, внутренний протест у значительной части населения страны.  И этот протест, на мой взгляд, в стране носит характер гражданской ментальной войны. Данный тезис требует глубокого пояснение, но в данном интервью давайте обойдемся двумя замечаниями. Даже на чисто бытовом уровне это объясняется тем, что люди привыкли к массе удобств, получаемых за счет тесных связей с Западом, не задумываясь и не разбираясь, чем мы за это платим. К тому же как в кругах элиты страны, так и на всех уровнях управления и руководства находится достаточное количество лиц, не желающих происходящих изменений и ждущих возврата к прежнему.

Кроме того, подходить к процессу девестернизации нужно весьма искусно,  не отрицая того, что наработано западной цивилизацией за мировую историю, не отворачиваясь от богатейшего наследия, а используя его, как говорят, – «с чувством, с  толком с расстановкой», а выражаясь по научному – диалектически, осознавая, что и  мы являемся частью данной цивилизации.

Но повторюсь, проблема девестернизации требует особого, отдельного и высокопрофессионального разговора. А пока это лишь самые общие замечания. 

Повторюсь, поиск эффективного противодействия информационного – когнитивного – влияния противника потребует решения массы проблем – организационных, технических, методических, методологических, идеологических, аксиологических, филологических. Полагаю, что этим вопросам будут посвящены будущие исследования ученых, массмедийная практика журналистского сообщества.

– Не могу не задать такой вот – теперь уже совершенно философский – вопрос. Вы, имея огромный социальный, научный, политический и, конечно, военный опыт, как полагаете, что вообще ждет человечество и наступит ли время общей разумности, справедливости, добрососедства? 

– Честно говоря, не считаю, что мой опыт даже на восьмом десятке жизненного пути позволяет мне делать такие, по сути, космические предсказания. Ведь прогноз в гуманитарных науках строится на предположениях, исходя из возможных действующих факторов, в данном случае от природных (космос, климат, земная биосфера и т. д.), до рукотворных, человеческих.

Не нужно далеко идти в историю. От 200 до 300 тысяч человек, погибших и пропавших без вести, составила численность жертв волны высотой 24 метра, образовавшейся в результате разлома морской породы вблизи острова Суматра в 2004 году. Смещение литосферных плит привело к энергетическому выбросу, сила которого приравнивалась к 550 миллионам атомных бомб.

И вообще, первая четверть XXI века отличилась значительным числом природных катастроф. Наводнение в Мозамбике в 2000 году, ураган «Катрина» (США) в 2005 году, 2011год – засуха и голод в восточной Африке, в этом же году – землетрясение и цунами в Японии, землетрясения произошли    в Южной Азии в 2005 году (Пакистан, Индия), на Гаити в 2010, в Турции и Морокко в текущем году.   Тысячи человеческих жертв принесло наводнение в августе нынешнего года в Ливии. 

Пока человечество лишь фиксирует катаклизмы и подсчитывает ущерб от них, пытаясь наметить пути их предотвращения. Но дальше замены одних видов топлива другими (уголь на атом, атом на ветер) дело не идет. А борьба с выбросом аммиачного газа уперлась в необходимость уменьшения поголовья коров. Но молочко и молочные продукты хотят кушать все.

Мы еще не коснулись тех опасностей и рисков, которые может нести нам Вселенная. Несмотря на то, что мир вокруг нас полон угроз и опасностей, человечество существует, развивается и будет существовать.  Но в отличие от тех угроз и опасностей, которые носят объективный характер, более реальные вызовы рукотворные.

В ответе на ваш вопрос я, пожалуй, немного отклонился от темы, увлекшись вопросом судьбы человечества в космическом масштабе, хотя вопросы, по крайней мере разумности и справедливости, да и добрососедства, упираются в решение экзистенциональных проблем, о которых я начал говорить.  

Названные вами категории, а точнее, характеристики социальной жизни не только взаимосвязаны, но даже взаимно обусловливают друг друга. Разумная жизнь, это жизнь справедливая и добрососедская, построенная не только на своих, часто эгоистичных, интересах, а основанная на учете всех из команды корабля под названием «Земля». Сплоченность корабельного экипажа в борьбе за живучесть основывается на том, что спасаются все, или никто. Отсюда вытекает и требование добрососедства. Конечно, есть геополитические интересы, есть союзники и соперники.  Но сегодняшние усилия России и ее друзей по строительству многополярного мира и есть попытка гармонизировать интересы всех стран и народов без существенных ущербов для каждого.  

 Но вот соотношение справедливости и добрососедства упираются, с одной стороны, в понимание справедливости потому, что разночтение (а часто противоположно понимаемая справедливость) приводит к вражде, агрессии и войне между государствами, народами и цивилизациями. Чем же вызывается разночтения в понимании справедливости? Биологическими и социальными качествами человека, многие из которых неистребимы.

Поэтому были и остаются ведущими мотивами человека эгоизм, жажда наживы и обогащения. А хуже всего, когда эти качества возводятся в ранг национальной политики государств.  Отсюда социальное неравенство, борьба и конкуренция, революции и войны. 

Возможно ли искоренить их? Похоже, что нет. Мировые религии, проповедующие любовь, смирение, мир, не прошли проверку практикой. Коммунистическая, или социалистическая, практика не выдержала – пока –  испытания временем.

Но попытки эти продолжаются.  И если мы считаем верным диалектику как методологию научного познания и методику преобразования действительности, то она предполагает постоянную борьбу добра и зла как источник развития. А в контексте нашего разговора добро и представляет разум, справедливость, добрососедство. И надеяться на доминирование этих свойств в жизни человечества не только стоит – в противном случае человечество само себя погубит, – но и делать следует все, чтобы жизнь стала лучше, чище.

Беседу вел Борис Мисонжников