Сборники стихотворений поэта и философа Алексея Грякалова «Одетые в свет» (СПб.:  Русская культура, 2018) и «Одинокий страж» (СПб: Русская культура, 2021) представляют собой единое целое в лирическом свете, но в то же время различны. Более поздний становится продолжением раннего – в развитии эстетических идей и формальных принципов построения произведения, осознанно или интуитивно исповедуемых поэтом.

Философия и поэзия находятся в разных  сферах, но пересекаются в одном – в искусстве именования и мышления, рискну сказать, что для поэта оно главное. Не менее важно так искусно спрятать мысль, что все стихотворение будет казаться журчанием ручья, оставляя проникновенное переживание. Но может быть и другим, где мысль преобладает над образом и является главным героем и темой отрывка. Между этими двумя крайними путями пролегают тропы   современной поэзии – они достаточно узки и проходят сквозь дремучие леса экзистенциальной тьмы и над опасными житейскими кручами.

Что же поэт воздвигает над ними в книге «Одинокий страж»? Башню из слоновой кости, откуда видны дали и иные времена, либо он остается простым путником с котомкой? Здесь выбор за авторским героем, ибо он «одинокий страж». В этом сочетании есть парадокс, потому что страж всегда является представителем более могущественных  сил, служит неким силам.  Одинок он по причине того, что перестал быть игрушкой чьей-то воли и повинуется только высшим нравственным законам. Он – страж источника вод жизни и её потаённых глубин. Тайное (так названо одно из стихотворений), потаённое имеет свою власть нераскрытой мудрости, постигаемой в вещих  видениях:

Как на расписанной стене

В который раз,

как в первом дне,

Явилось пленное виденье:

Брат брата вздернул на луне —

Уже сбывается знаменье.

Стихотворение имеет сюжет и несколько смыслов, но расположенных не только для горизонтального чтения, строка за строкой, но и вертикального, словно по шахматным клеткам, как это было у В. Нарбута и В. Маяковского, в большей степени живописцев, нежели поэтов привычной оркестровки, подчеркивавших контрапунктную лесенку стихотворчества ритмическим узором. Схожий узор на крылах стихотворения «Бабочка-парус», отражения образа  можно разглядеть в амальгамах стихий и души. Это переход по мановению крыл в иное измерение, а здесь остаётся пыльца:

Где тó существует, что лишь пыльцой

И взмахом скажется наяву

В отраженьи без плоти, а лицо

В цветы,

               строчки,

донник-траву?

Перетекания снов и слез

Дневных забот подсечет коса,

С округи аисты на овес —

Бабочку выпустить

в небеса.

Пыльца, прах, неосязаемое материальное «Я», преодолев физическую оболочку,   снова оказывается в «квадратных часах», символизирующих четыре стороны света, над которыми  небесные херувимы держат скрывающее тайну  покрывало:

Я не уловлен временем,

                                         и

Квадратных часов циферблат,

Зря вымеривает шаги,

Где один другому не брат,

Но и не ненавистник —

                                         Нет…

Где же выход из этого одиночества под коромыслом времени, где ведра находятся в неустойчивом равновесии и роняют в дольный мир то влагу жизни, то капли забвения и одиночества? Обратимся к книге «Одетые в свет», являющуюся прообразом второй, где автор или некто выстраивает  бытийную эстафету осуществленности-энтелехии бабочки, и слово свет является одним из главных многогранных символов:

Выглянет солнце — и дом

Светится рамкой медовой,

Кажется, в свете живем

К вечности жизни готовой.

……………………………..

Пчелы,

и небо,

и крот —

Тянут, светлеет и роет —

Вместе вселенский народ

Строит — единым героем.

Но даже в общем свету,

Даже в веселии общем —

Слёток судьбы на лету

На одиночество ропщет.

От одиночества к уединению понимания стремится лирический герой Алексея Грякалова, но оно – словно вспышка света, мимолётно в своём мерцании. Бытие вестника-ангела привлекает его внимание. Ангелы – утешители в земном пути, не зря в книге им посвящён отдельный цикл.

Хранитель-ангел в сторону отвел.

А вслед к нему — и я окрýжил

след

И обошел невидимый мне ствол

Живой воды, что бьет с истока лет.

Ни ангелов, ни их следов вблизи:

Дороги —

                     на войну, на целину,

Осенне свадьба по оси в грязи —

Чужой женой невестушка в весну.

А все стоит, не падает —

стоит,

Ждет срока стог, рождается дитя,

И ангелов вблизи никто не зрит,

Но ангелы незримые простят.

В стихотворении «Печаль» описывается петербургский лев, живой стражник моста между разными берегами, между «там» и «здесь»,  проявленного и потаенного:

Златые усы,

золото бороды,

серебро гривы,

золотой хвост —

Глиняный лев хранит зоревой мост

Слов и прикосновений, где тепло руки

Рассветно переливалось

     в обаянье строки.

Я подробно цитирую строки, не расшифровывая многогранные смыслы, потому что они перекликаются и вызывают образы разных эпох и многих поколений. Здесь философская мысль автора объединяется с поэтической, вопрошающего читателя и себя о пространстве и времени, перетекающими друг в друга и рождающими новые измерения строки. Не так ли на краю бездны, во время наводнения прозревший Евгений из поэмы Пушкина в ясном безумии ждал ответа от бронзового кумира и ужаснулся от своей мысли? Но тёмен и отрешён лик первооснователя, подобного сфинксу… Тени на мостовых, ночные и дневные, разные по своей сути, обращают взор поэта к первоисточнику света, в сиянии которого

Одетые в свет идут,

 не таясь…

И это не броня, а символ пересотворения автора по образу и подобию Слова, взыскующего новизны воплощения поэтического чувства и проникновенного понимания.