Мне повезло: я работал с Травиным и Ожеговым
Тому, кто хоть как-то причастен к журналистике нашего города, это имя хорошо знакомо – Александр Сергеевич Травин. Он давний автор электронного издания «Петербургский публицист», и ему принадлежит немало блестящих материалов, которые появились в нашей газете. Впрочем, я уже писал об этом человеке – смотрите: Мисонжников Б. Главное дело Александра Травина // Петербургский публицист. 2020. 28 нояб. URL: https://spbspeaks.ru/2020/11/20/александр-травин-тайна-капитана-крас/.
Сегодняшняя публикация появилась в некоторой мере случайно: Александр Сергеевич прислал мне в сети «Вконтакте» старую фотографию, на которой были запечатлены два очень хорошо знакомых мне человека: он сам и журналист Александр Ожегов. Впрочем, вот несколько фрагментов нашей переписки.
Мисонжников: «Спасибо, Саша! А с кем ты на скамейке перед практикой? Похож на Ожегова. Хорошо бы опубликовать с развернутым комментарием!!! Снимок замечательный!»
Травин: «Да, это Ожегов. Он проходил практику в «Челябинском рабочем», а я от «Комсомольской правды» летел в Магнитогорск выполнять задание. Естественно, к Ожегову не мог не зайти в гостиницу, где он жил. По пути в Магнитогорск нужно было ещё и в Троицк заехать. Вот мы и сидим на автовокзале перед отправкой в Троицк. Снимок сделан моим фотоаппаратом «Старт». Кого-то попросил запечатлеть нас. Это была практика после третьего курса. Вообще от «Комсомолки» я хорошо поездил по стране. После четвёртого курса тоже был в ней»
Мисонжников: «Это великолепный и уникальный материал! Пожалуйста, напиши об этом поподробнее, и я опубликую!!! Начни прямо с факультета, со здания, где мы учились, и т. д. Мелочи исключительно важны. Да многое уже и в письме сказано. И, конечно, об Ожегове и других студентах и преподавателях. Так было бы хорошо!!! Дай Бог здоровья! Обнимаю сердечно!»
Травин: «Боря, не могу до тебя дозвониться. Сообщи, когда и по какому номеру можно это сделать? … Ковтун сказал, что однажды кто-то на экзамен с собакой пришел… Ночью приступил к выполнению твоего задания. Красивый же текст получается! Всё это присутствует в нетленке))»
Текст у Травина получился действительно красивый! Потому что он написан мастером и в нем отразилась живая реальность, непосредственные чувства, искренние и светлые переживания и воспоминания. Да и страсти человеческие! Но хотелось бы сказать еще несколько слов об авторе.
Журналист, публицист, литератор и топ-менеджер А. С. Травин – заслуженный работник культуры Российской Федерации. Между школой и университетом два года работал сначала слесарем на авиационном заводе в Москве и, стало быть, был причастен к созданию огромного стратегического бомбардировщика В. М. Мясищева. Затем был корреспондентом городской газеты «Червоний прапор» (город Коломыя Станиславской, ныне Ивано-Франковской, области), писал на украинском языке (не знаю, где он обучился мове, при случае надо будет его спросить. – Б. М.). Редактор у него был замечательный – Дмитрий Иванович Безручко, порой целые полосы отводил под материалы молодого журналиста. Так что уже до факультета у Травина был и производственный, и журналистский опыт. С первого курса университета начал сотрудничать с «Ленинградской правдой», куда после окончания ЛГУ его и пригласили на штатную должность. Был корреспондентом, специальным корреспондентом. А затем – в «Вечернем Ленинграде» стал заведующим отделом промышленности. Позже возглавил самый влиятельный и ответственный в редакции отдел – партийной жизни.
Из «Вечерки» перешел на работу в Обком КПСС, где был помощником секретарей А. Н. Герасимова, А. М. Фатеева, Д. Н. Филиппова. В годы «демократических» реформ – заместитель генерального директора международного концерна «Интерленпром» (26 предприятий в городе, области, по всему Северо-Западу, в том числе пять совместных с зарубежными партнерами). В сферу деятельности Александра Сергеевича входило экономическое и социальное развитие, транспорт, безопасность, сфера быта, контакты со СМИ и другое. Работал на ответственных должностях в структурах Законодательного собрания и правительства Ленобласти, общества «Знание» и даже коммерческим директором одной из городских гостиниц. Последняя должность – директор Центра евразийской стратегической инициативы ЕврАзЭС. Автор, кроме тысяч публикаций, двух телевизионных фильмов, нескольких лениздатовских книжек и, конечно, замечательных публикаций в электронном издании – газете «Петербургский публицист».
Считаю, что мне повезло: я работал вместе и с Травиным, и с Ожеговым. Это если не вспоминать многих других легендарных питерских журналистов. С Александром Борисовичем Ожеговым мы делили в течение нескольких лет общий кабинет на первом этаже в редакции «Вечернего Ленинграда», ту самую «комнату в угловом доме на Фонтанке» (клуб «Антонио»), которую упоминает в своем очерке Александр Травин. Мы с Ожеговым сидели друг против друга, каждый за своим столом. Он всегда писал прямо в редакции и неотлучно был, таким образом, на своем рабочем месте. Я же предпочитал писать дома и в редакции появлялся по мере необходимости. Отношения у нас сложились дружеские, и я с большой теплотой вспоминаю этого человека, выдающегося журналиста и литератора.
Те журналисты, кто упомянут в публикации Александра Травина, – выпускники факультета журналистики ЛГУ имени А. А. Жданова, и учили нас поистине выдающиеся ученые. О некоторых из них говорится в очерке. Получилось так, что мне только один раз довелось услышать лекцию профессора Георгия Пантелеймоновича Макогоненко. Неизгладимое впечатление! Непосредственно у профессора Николая Петровича Емельянова я не учился, но довольно хорошо его знал и ценил как выдающегося ученого, крупнейшего специалиста по истории русской журналистики. Профессор Валентин Сергеевич Соколов был не только моим научным руководителем и наставником, но нас связывали и добрые дружеские отношения. В очерке Александра Травина он представлен одним штрихом и не без некоторой пикантности описываемой ситуации, конечно, вполне жизненной и даже, можно сказать, забавной. Но хотелось бы дополнить: В. С. Сколов – это едва ли не самый глубокий и компетентный специалист в области французской литературы и журналистики послевоенных десятилетий, автор серьезных монографий, научных статей и учебных материалов. В свое время он учился в парижском Институте французской прессы, посещал семинар, руководил которым знаменитый публицист и теоретик массмедиа профессор Жак Кайзер.
Очень хорошо, что Александр Травин в своем очерке помянул добрым словом хотя бы некоторых профессоров, которые учили нас в Университете. Благодаря им ленинградская, а теперь и петербургская, журналистика в лучших своих образцах, несмотря ни на что, представляла и представляет собой пример профессионального мастерства и высокого служения обществу.
Борис Мисонжников
* * *
Александр Травин. Тысяча и один день (о факультете журналистики ЛГУ и первых шагах в профессии)
Время прекрасное и далекое, неповторимое и такое близкое… Туда, в ушедшую навсегда эпоху, перенесла меня эта простая вроде бы фотография. Смотрю в нее словно в магический кристалл. Слева мой большой друг, друг на всю жизнь Александр Ожегов, справа, стало быть, я сам. Сидим, улыбаемся, радуемся жизни. На скамейке под рукой – большой желтый чехословацкий портфель из толстой натуральной кожи с двумя замками, которыми, передвигая их вверх или вниз, можно регулировать вместимость портфеля. В нем пара рубашек, майки, носки, джемпер, толстые блокноты и авторучки. И еще – школьная тетрадь с записанными от руки строками входившего в силу Булата Окуджавы: «За что ж вы Ваньку-то Морозова, ведь он ни в чем не виноват. Она сама его морочила, а он ни в чем не виноват». А еще – «Всю ночь кричали петухи и шеями мотали, как будто новые стихи, закрыв глаза, читали»… И конечно же – «Вы слышите: грохочут сапоги, и птицы ошалелые летят, и женщины глядят из-под руки. Вы поняли, куда они глядят». Слова и мелодия песен тревожили, завораживали, трогали невероятно.
Так вот, снимок сделан в Челябинске в июле 1964 года. После третьего курса факультета журналистики ЛГУ студенты проходили летнюю практику – кто в серьезных газетах, кто на радио, как, например, Валентин Ковтун, кто в ТАСС, как Юра Шнитников. Володе Морозову предложили сделать сборник очерков для литературно-художественного издательства его родного Кургана. Ожегов был командирован в «Челябинский рабочий», а я отправлен в Москву, в «Комсомольскую правду», и летел в Магнитогорск выполнять ее первое задание. Предшествующая этому сцена была впечатляющей.
В редакционном кабинете заведующий отделом комсомольской жизни Александр Мурзин указал на карту СССР, обвел рукой контуры страны и сказал: «Выбирай. Куда хочешь, туда и поедешь». Такой щедрости я не ожидал. Куда же отправиться? Вся страна перед тобой! А мне нравилась, нравится и сейчас песня «Зовет гора Магнитная» в исполнении Уральского народного хора.
– В Магнитогорск, – обрадовался я.
– Ну тогда сначала полетишь в Челябинск, потом в Троицк, а уже оттуда в Магнитогорск, – испытующе поглядев мне в глаза, произнес Мурзин. – Пошли перекусим, за столом объясню, что нужно там сделать.
От «Комсомолки» (следующим летом я тоже работал в ней) хорошо поездил по стране. Побывал на Севере, в Кузбассе, в Горной Шории, в Усть-Каменогорске и Семипалатинске, на Бухтарминском водохранилище и озере Зайсан, в танковой дивизии Белорусского военного округа. Не знаю, как мои однокурсники, но собственно редакционной жизни я не видел: прилетел в столицу, перекинулся парой слов с Мишей Блатиным или Виталием Игнатенко и снова в путь. Статьи и корреспонденции никто не требовал незамедлительно. Отписывался уже в Ленинграде и почтой отсылал тексты в Москву.
В Челябинске, естественно, не мог не зайти в гостиницу, в которой обитал Ожегов. Вот мы и сидим на автовокзале перед отправкой автобуса-пазика в Троицк. Снимок сделан моим фотоаппаратом «Старт». Кому-то протянул его и попросил щелкнуть нас. У «Старта» превосходного качества «мягкий» объектив «Гелиос-44», горизонтально расположенный затвор, позволяющий сохранять глубину резкости даже при толчке. Перевод кадра осуществляется одним движением пальца. Аппарат сам просится в руки. Но не пошло в массовое производство это замечательное изделие Красногорского механического завода имени Зверева. По каким-то неизвестным причинам там ограничились одной единственной серией, и напрасно.
Мой «Старт», который сегодня отдыхает на пенсии, невероятно гордится тем, что побывал в руках самого Юрия Роста, который хотя и был старше меня, но учился на курс младше, вместе с Валентином Майоровым, кстати. И еще, у Юры был точно такой же чехословацкий желтый портфель, и мы однажды после общей лекции курсам и потокам, которую в главном зале здания на Университетской набережной читал профессор Г. П. Макогоненко, перепутали их. А вот тут надо сделать очень важное отступление и взять паузу.
Витязь литературоведения, как называли Георгия Пантелеймоновича коллеги из всех уголков земного шара, легенда и гордость нашего города – он поднимался на кафедру, весь такой импозантный, вынимал сигарету и, делая вид, что вот-вот закурит, зажимал ее в пальцах. В них она и оставалась до конца лекции. Слушать Макогоненко приходил весь университет, и студенты, и преподаватели.
Понятно, что нас особенно подкупало то, что Макогоненко был журналистом. В блокадном Ленинграде служил военным корреспондентом, находился в войсках, которые вели тяжелейшие бои на Ораниенбаумском пятачке, освобождали Гатчину и Лугу.
– Посмотрите, какая красота перед вами, – однажды сказал он первокурсникам. – Нева в лучах солнца, Петр Первый на ее берегу, Сенат, Исаакий… Эта панорама, куда бы ни привели вас дороги жизни, навсегда останется с вами.
Воин, журналист, писатель, ученый в наших судьбах навсегда.
Остался в них и профессор Григорий Абрамович Бялый, выдающийся авторитет в исследовании русской литературы девятнадцатого века. В годы «партийности литературы» он не боялся высказывать собственное мнение. Скажем, Достоевского он вовсе не считал, как это было принято тогда, «реакционным» писателем. На лекциях Бялого мы погружались в анализ художественных, нравственных и психологических проблем гуманистической русской литературы и многое переосмысливали.
А сколько нового мы узнали о русском фольклоре, сказках, былинах, старинных текстах от профессора Владимира Яковлевича Проппа, непревзойденного филолога мировой величины, какие загадки старинных рукописей он нам раскрыл! В годы борьбы с космополитами на него возвели напраслину, обвинив в антимарксизме, идеализме, протаскивании религиозных идей и даже приверженности буржуазным традициям. Владимир Яковлевич, по характеру отнюдь не боец, выдержал все испытания и сохранил свое доброе имя – ученого с большой буквы.
В мир античной литературы нас погружала Наталия Васильевна Вулих. Рассказывая о Вергилии, Горации, других авторах предыдущих тысячелетий, она иногда переходила на их язык. Строки стихов на латыни звучали тревожно и звонко, словно звук копья, попавшего в щит центуриона. Меня особенно подкупало то, что профессор была поклонницей Валерия Катулла, моего любимого поэта. Вулих преподавала в университете Дижона, читала лекции в учебных заведениях других европейских городов, куда ее часто приглашали. Осталось загадкой, почему блистательная Наталия Васильевна неожиданно покинула Ленинград и уехала сначала в Сыктывкар, а затем в Ухту.
Университет дал выпускникам факультета журналистики не только уникальные гуманитарные, но и обстоятельные знания в других отраслях науки, прежде всего в экономической сфере. Автор этих строк, например, уверенно занимал должность заместителя генерального директора международного концерна «Интерленпром», в создании которого принимал непосредственное участие. Это крупнейшее образование имело шесть совместных предприятий с участием итальянского, германского, югославского и вьетнамского капитала и, кроме того, располагало еще двадцать одним предприятием в городе, в Ленинградской области, на территории Северо-Запада.
Профессиональное образование тоже было на высоком уровне. История журналистики, искусство газетного производства, теория жанров, стилистика, особенности работы на радио и телевидении и многое, многое другое… И все же кое-чего, с позиций приобретенного за минувшие годы опыта практической работы, не хватало. Но это для отдельного разговора с Б. Я. Мисонжниковым, выпускником, а теперь профессором университета, наставником нынешнего поколения журналистов.
Итак, Рост открыл не принадлежащий ему портфель и обнаружил в нем «Старт». А уж в фотоаппаратах, как и в курительных трубках, впрочем, он разбирался досконально.
– Дашь на денек, другой поснимать белые ночи? Твой «Гелиос» лучше всего подходит.
– Ну конечно… Ведь в белую ночь умолкла бы, будь она с тобой, даже Шахерезада.
Юра задумался, а потом радостно хлопнул меня по плечу:
– А ведь это идея! Шахерезада над Невой – в молчаливом восхищении сказочной красотой… Шикарный кадр.
Фотоаппаратом я, как и Юрий, пользовался постоянно. В «Ленинградской правде», куда после университета пришел по ее заявке, свои репортажи и очерки поначалу иллюстрировал сделанными «Стартом» снимками с места событий. Ведь здорово же, когда в конце публикации за фамилией журналиста стоит запятая, а под ней короткой строчкой значится – «фото автора»! Вскоре, правда, начал недоумевать. На планерках и редакционных летучках никто этого «фото автора» словно не замечал. Не понимал, почему бы не сказать молодому коллеге за такую инициативу доброе слово, которое, как известно, и кошке приятно. Может быть, отбиваю хлеб у штатных фотокорреспондентов? Тогда становится понятным, почему никто из пишущих собратьев так не поступал.
Однако ни Василий Логинов, ни Владимир Никитин, ни Михаил Шарапов, ни Валентин Брязгин, ни их товарищи, высококлассные мастера фотожурналистики, никаких претензий не имели. Напротив, без всяких вопросов позволяли пользоваться своими фотолабораториями, проявителями и закрепителями (не купленными в магазине, а изготовленными по собственным рецептам), фотобумагой, давали очень ценные советы относительно тонкостей профессиональной фотографии. Ну и, кроме того, благодаря новаторству молодого пишущего коллеги никому не нужно было ехать, скажем, на Невский машиностроительный завод, чтобы воспроизвести для готовящейся текстовой нетленки панораму цехов с их станками и агрегатами. Сэкономленное таким макаром время позволяло готовить персональные творческие выставки и фотоальбомы, публиковаться в высоко гонорарных журналах и других привлекательных изданиях. Тем не менее делать фотографии для своих газетных материалов я перестал.
Сегодня, в эру высокоинтеллектуальных айтишных фотоаппаратов, смартфонов и айфонов, невозможно представить себе журналиста, не способного проиллюстрировать собственное произведение. Грустно, что Александр Ожегов, который был на одной частотной волне с технической эволюцией и в свое время занимал должность главного редактора Ленинградской студии научно-популярных фильмов, не увидел столь стремительного прогресса. До наших дней он не дожил. К сожалению, как и многие из моих товарищей.
Нас, в первый факультетский набор, было пятьдесят, и о каждом, понятно, не рассказать, но о некоторых, с кем связь была особенно прочной, попытаюсь:
«Были два друга в нашем полку» (из песни) – вдумчивый Миша Холмов и ироничный Юра Шнитников. Оба служили в одном взводе и носили синие погоны с буквами ГБ. На одной из вечеринок в общежитии на Симанской они под аплодисменты спели самодельную, сочиненную ими балладу о воинском долге:
От Воронежа до Пензы мы протянем провода,
Чтобы лампочки горели, освещали города.
Стало понятно, где дислоцировались наши гэбисты и чем занимались.
Виктор Некрасов на службе в Группе советских войск в Германии тоже времени зря не терял. Ухитрился выучить немецкий так, что тевтонцы считали его натуральным германцем. А вот свой майор принял его за настоящего немца. На военной кафедре перед началом занятий показывали документальный фильм об уличных боях в Берлине. Тишина, только потрескивает кинопроектор. И вдруг раздаются истеричные всхлипы, непонятные немецкие фразы. Майор забеспокоился. Ему объяснили: человек прибыл на учебу из ГДР и ему тяжело видеть страдания соотечественников. Последовали объяснения: наша страна воевала не с немецким народом, а с фашизмом. Виктор затих. И вот перекличка. После того, как подошла его фамилия, и Некрасов встал навытяжку, началось нечто невообразимое. Гнев майора, его выразительные слова описать невозможно.
Зато радость, которую доставил нам Ушанги Хуцишвили, по возрасту самый старший из студентов, вполне понятна и хороша для яркого описания. Группа уже полтора часа толпилась перед аудиторией, чтобы сдать зачет по зарубежной литературе. Преподавателя не было. Отсутствовал и Ушанги. Решили подождать еще тридцать минут и, если ничего не изменится, разойтись. И правильно сделали, потому что вскоре появились и преподаватель Валентин Сергеевич Соколов, и Хуцишвили. Пришли вместе и, как показалось, навеселе. Вместе вошли и в аудиторию. Мы переглянулись: что за дела? Через две минуты Ушанги вышел: «Давайте зачетки!» Взял их и вернулся в аудиторию. Через четверть часа дверь открылась, улыбка сияла на лице нашего товарища: «Зачет сдали все. В книжках подпись преподавателя. Теперь можно и по домам. Благодарить меня не надо».
Оказывается, по пути в университет Хуцишвили и Соколов столкнулись на Невском. Ушанги предложил зайти в «Советское шампанское». Соколов, недавно вернувшийся из Парижа после стажировки в Сорбонне, приобрел там некоторые французские привычки и не возражал. Выпили коктейль «Белая ночь» (сто граммов шампанского с добавленными в него пятьюдесятью граммами коньяку) и разговорились. Беседа была долгой и обстоятельной.
По поводу этого инцидента Володя Морозов выдал свой очередной шедевр: «Я бы тоже не прочь выпить байкал шампанского». На шутки он был мастак.
Вот один из его шедевров, как раз связанный с Ожеговым.
– Слушай, как зовут преподавателя? – обратился тот к Морозову перед экзаменом по современной международной политике.
В голове Владимира закрутилось. Ага, был этот Ожегов все последнее время охвачен романтическими переживаниями, на лекции ходил от случая к случаю, естественно, не помнит, как зовут преподавателя, молодого, до зависти модного кандидата наук – в натуральных кожаных туфлях «мокасины», платочком в наружном кармане костюма и в шляпе «борсалино» на голове. Какой там Владимир Николаевич Орлов! Имя его должно соответствовать образу. Так… Артур, Роберт, Казимир, Вилли… Не подходит… А если Ричард?.. Да, вот оно – то самое… Но у преподавателя должно быть и отчество; в данном случае желательно контрастное.
– Ричард, Ричард Поликарпович его зовут! – загремел во весь голос Морозов.
Ожегов кивнул головой и бросился в аудиторию:
– Здравствуйте, Ричард Поликарпович!
– Почему опаздываете? – проигнорировал приветствие преподаватель.
– Понимаете, Ричард Поликарпович, общественница привязалась. Зачем плюнул на лестнице да зачем? Я извинился; пардон, говорю, мадам. А она еще больше рассвирепела. За рукав даже схватила. Едва отвязался. Чуть было снова не плюнул, но удержался. А вы бы на моем месте как поступили, Ричард Поликарпович? Наверное, плюнули бы в такой ситуации.
– Хватит об этом, – остановил распалившегося Ожегова преподаватель. – Кстати, как вы меня называете?
Александр понял, что Морозов его подставил, но промолчал.
Юля Артемьева, красивая, изящная девушка с солнечными, как и положено костромичке, локонами до плеч, загадочно улыбнулась, а Леша Михайлов многозначительно произнес: «Мог бы и схлопотать Морозов». Еще на первой «картошке» мы подрались с ним. Он сказал, глядя на небо: «Вот и луна появилась». Я возразил: «Где ты ее видишь?» Хорошо, что в деканат никто не капнул. Хотя кое-кто вполне мог донести.
Был один такой парнишка у нас, небольшого роста, жирноватый не по годам. В самом начале первого курса он неожиданно для всех стал кандидатом в члены КПСС. «Ну и дурак же, – думал я, – тебе бы наслаждаться студенческой жизнью, дружить с товарищами, увлекаться девушками, вон сколько их на соседнем филфаке. А ты что? Опутал себя веригами: туда нельзя, это запрещено, это предосудительно, что скажет партячейка…»
Сегодня думаю иначе. Никаким дураком парнишка не был. Он уже, не овладев профессией, не научившись ничему, примерял камзол вельможи, готовил себя в журналистские начальники. И говорили, вроде бы стал им в каком-то городе. К сожалению, в журналистике немало таких руководителей. Одни, профессионально не владеющие пером, прогибаясь и подстраиваясь под конъюнктуру, становились в средствах массовой информации топ-менеджерами, другие устремились в учителя журналистов, третьи подались в науку. Лучше всех поступили четвертые – они сменили профессию.
Ожегов как-то сразу стал своим во всех четырех группах нашего курса – английской, немецкой, французской, испанской (Куба, Фидель Кастро). Красивое, энергичное лицо, умные с легкой иронией глаза, стройная, подтянутая фигура, облаченная в черный джемпер (на снимке именно этот предмет одежды), бесконечный “Беломор”. Но главное в другом. Ожегов много знал, много читал, любил искусство, особенно балет, прекрасно разбирался в литературе. Был общительным и мог поддержать разговор с кем угодно – хоть с академиком, хоть с секретарем горкома КПСС, а уж со своими сверстниками и подавно. В его комнату в угловом доме на Фонтанке, в клуб «Антонио», как мы называли нашу компанию (что-то от итальянского кино было в этом слове), приходили начинающие балерины, спортсмены, аспиранты, писатели, в том числе живший неподалеку Довлатов. Для колорита – смешная и безобидная деталь: Сергей уехал в Америку, не отдав (какой кошмар!) три рубля, позаимствованные у Ожегова в долг.
Журналистскую науку Александр постигал обстоятельно. Став профессионалом газетного дела, он, обладая обширным словарным арсеналом, писал красиво и непринужденно, остро и конструктивно, выстраивал свои творения с безупречной логикой. Если захотите, можете убедиться в этом, полистав подшивки «Вечернего Ленинграда» и «Ленинградской правды».
Однажды морозным декабрьским вечером Алик (Ожегову нравилось, когда его так называли, прежде всего девушки) позвонил мне домой:
– Приезжай, нужно кое о чем поговорить. Встречу.
У Аничкова моста стояла фантастическая фигура, облаченная в длинную синюю телогрейку с высоко посаженными вертикальными карманами, так что если захочешь опустить в них руки, то держать их нужно растопыренными, под острым углом. На голове красовался малахай из потрепанного меха неизвестно какого животного, а ноги засунуты в огромные валенки с галошами. Словно из двадцатых годов явился Ожегов.
В описываемое время зимой одевались не как тогда, в двадцатые, но и не как сегодня. Мужчины носили толстые пальто на ватине, предпочтительно с меховым воротником, добротные шапки-ушанки, утепленные ботинки и шерстяные или кожаные варежки. В такой одежде на мороз можно было не обращать внимания. Зачем обижаться на него сегодня, если вы носите какие-то курточки, набитые синтетикой, нелепые вязаные шапочки-колпаки, лопающиеся от холода кроссовки.
Нямжав Цендаюушийн на минусовую температуру не серчал. В любую непогоду прибывший из Монголии студент вызывающе щеголял в какой-то легкой размахайке и с непокрытой головой, которая в снегопад выглядела причудливо, отливая седовато-серебряным колером. Такому эпатажу была убедительная причина. Нямжав совершенно осознанно, будучи в твердой памяти и здравом уме, отнес в комиссионку теплое пальто и меховую шапку. На вырученные деньги купил собрание сочинений Ленина в сорока томах. Читал их, к восторгу преподавателя истории КПСС, взахлеб, один за другим, подряд. Думаю, такое рвение понравилось бы и Цеденбалу, монгольскому руководителю той поры.
– Пойдем, объясню все дома, – произнес Алик, заметив мое удивление.
Но там я изумился еще больше. Первое, что бросилось в глаза, это картина из жизни обитателей морского дна, наклеенная на тыльную сторону шкафа, стоящего поперек узкой комнаты и отделяющего тем самым импровизированную прихожую от основного пространства. Повернувшись вправо, увидел на вешалке исполосованные в лоскутья шинель и китель военно-морского офицера. Золотые лейтенантские погоны были оторваны и валялись на полу рядом с кортиком. Изумился еще больше.
– Вот, вот… Моим же кортиком она все и покрошила, – удрученно пояснил Саня.
– Кто это она?
– Самотурова!
Н-да, фамилия подходящая для такого безумного действа.
Панорама морского дна не была случайной декорацией помещения. Ожегов после окончания высшего училища подводного плавания служил на Балтике. Во время вахты сидел ночью на стальной крышке люка субмарины, мечтательно разглядывал звезды на небе, вспоминал стихи Гумилева и приобрел заболевание, из-за которого был списан на берег. Так что морская картина напоминала ему былые погружения и всплытия.
Став гражданским человеком, подал документы в университет и там более чем познакомился с секретарем приемной комиссии отделения журналистики филологического факультета Василисой Самотуровой. Ему было не до того, чтобы покупать партикулярную одежду, тем более зимнюю. Уезжая после экзаменов отдохнуть в Сочи, Алик отдал подруге дубликат ключа от квартиры, и она приходила туда, когда ей вздумается. «Что-то он долго нежится на солнце, – однажды пришла ей в голову шальная мысль. – Наверняка подцепил какую-нибудь милашку!» Взыграла неистовая ревность, которая вылилась в непоколебимое решение – отомстить неверному. И возмездие свершилось.
Пострадал от Василисы Самотуровой и Валентин Ковтун. Отослав в Ленинград нужные документы и справки, заверенные печатью Прибалтийского военного округа, в котором проходил срочную службу, он получил вызов для сдачи экзаменов. Прибыл, собственноручно вручил Самотуровой пухлую папку с вырезками армейских публикаций, успешно прошел испытания и ждал… Но не дождался: в списке поступивших на журналистику его фамилии не оказалось. Расстроенный Валентин Гурьевич обратился к председателю приемной комиссии, доценту Н. П. Емельянову. А тот огорошил парня:
– В Ваших документах отсутствуют публикации, а без них, по положению, мы вас принять не можем, о чем сожалею.
Валя был окончательно добит таким разъяснением. Неужели предстоит возвратиться в Донбасс, на шахту в Красный Луч, где он после техникума работал горным мастером?
– Но я все привез, отдал вырезки секретарю приемной комиссии Самотуровой,
Николай Петрович Емельянов, бывший фронтовик, слыл человеком отзывчивым и не мог не войти в положение недавнего воина:
– Поищем. Может быть, найдем.
Действительно, нашли. И не где-нибудь, а у Самотуровой. Не слишком великого роста, она с трудом могла дотянуться до клавиатуры пишущей машинки, водруженной на высокий для нее стол. Вот и нашла применение пухлой папки абитуриента; положила ее на сиденье кресла под свою пятую точку и благополучно забыла про какие-то там публикации. Все пять лет учебы Валентин обходил Самотурову стороной.
Здание на Университетской набережной, 11, к вероятному сожалению архитектора Доменико Трезини, так и не поднялось выше второго этажа (в его время тоже случались недострои) и не стало императорской резиденцией Петра Второго, как задумывалось. Но отделению журналистики там было хорошо. Осенью 1961 года, сразу после того, как мы стали студентами, оно отделилось от филфака и в статусе факультета зажило собственной жизнью. Его одноэтажный кирпичный флигель во внутреннем дворике, где проходили занятия, до сих пор в целости и сохранности. Не знаю, заглядывают ли в него нынешние студенты. У факультета журналистики прекрасное здание на Первой линии Васильевского острова, насыщенные будни и замечательные перспективы.
«Пишите в упор! Смотрите в корень!» – девизом звучат рубленые строки Владимира Маяковского из стихотворения «Рабкор». По-моему, самое доходчивое напутствие начинающим журналистам. Впрочем, не только начинающим.
На снимках:
- Александр Сергеевич Травин. Таким он был, когда учился на первом курсе факультета журналистики ЛГУ.
- Александр Борисович Ожегов (слева) и Александр Сергеевич Травин. Студенты факультета журналистики ЛГУ встретились в Челябинске на практике.
Петербургский публицист 