Можно ли трансформировать память народов? Да, можно. История и современность дают этому массу примеров. Один мой коллега увлёкся изучением русской национальной кухни и пришёл к печальному заключению, что русская национальная кухня ушла в небытие, вытесненная кухней советской. Гоголя мы теперь читаем со словарём. Но это пример скорее из разряда курьёзов.

Подлинной трагедией является то, что сегодня проделывается и происходит с исторической памятью больших и малых европейских народов, в том числе и с памятью проживающих в Европе русских. Как известно, рядовой состав ВСУ во многом состоит из этнических русских, и донос, с которого в Латвии началось уголовное преследование филолога и русского активиста Александра Филея, написал русский человек — Дмитрий Голубев. Это очень показательный уголовный процесс.

6 ноября Рижский городской суд признал А. Филея виновным в оправдании геноцида, преступлений против человечности, преступлений против мира и военных преступлений, как звучит статья (74.1) Уголовного закона, по которой его приговорили к 10 месяцам лишения свободы условно. Филея наказали за пост в соцсети «Фейсбук» (продукт компании Meta, признанной экстремистской и запрещенной на территории Российской Федерации), в котором тот дал негативную оценку ульманисовской Латвии, «погруженной в диктаторской режим, который строился на принципах свирепого национализма», и положительно оценил акт «введения ограниченного контингента Красной армии».

Теперь в Латвии историческое прошлое и его интерпретация утверждаются силой уголовного закона. Осуждающий Филея приговор суда первой инстанции — это образчик того, как работает машина по трансформации памяти народов. Она начинает с подкупа интеллектуалов и заканчивает расправой над инакомыслящими. Ведь большинству людей легче изменить собственную память, чем отстаивать её, рискуя угодить за решётку. «Дураком быть выгодно».

Учёные поставили ряд опытов, убедительно демонстрирующих, как формируется мнение большинства и как легко уступает большинству меньшинство. История знает, с какой быстротой изменилось мировосприятие и, соответственно, историческая память такой, казалось бы, культурной и памятливой нации, как немцы. И теми же методами ведётся обработка сознания и трансформация исторической памяти, скажем, современных латышей. Ключевым моментом здесь служит подмена общечеловеческой совести «совестью национальной», как её трактует американская исследовательница нацизма Клаудия Кунц, автор книги «Совесть нацистов».

Свою книгу Кунц начинает словами: «Словосочетание „совесть нацистов“ не является оксюмороном». Мораль нацистов в своей расовой основе была чудовищным извращением, но пропагандировала вечные человеческие ценности: долг — только по отношению к своей нации, верность — только «своим», честь — только перед «арийцами», счастье — только в «очищенном» от недочеловеков германском мире. Абсолютное зло приобрело вид расового блага.

«Национальная совесть» есть производная «этнического фундаментализма», когда главным мерилом нравственности становятся якобы интересы народа, понимаемые в логике «крови и почвы», когда «ты — ничто, твой народ — все», а «золотое правило» нравственности должно применяться только по отношению к «представителям своей расы» или «нации». В этой связи и через эту призму предлагаю взглянуть на концепцию «Москва есть третий Рим» и её трансформации.

Как это ни парадоксально, Советский Союз, будучи страной официального атеизма, не был страной антихристианской. Да, в СССР осуществлялись гонения на православную церковь и православных мирян, велась борьба с «религиозными пережитками» в общественной жизни и быту, но при этом советское общество оставалось христианским по своему духу. Такая основополагающая для христианства идея, как идея равенства, являлась краеугольным камнем советского общественного строя и мировоззрения. В этом плане советское общество при всём своём воинствующем атеизме было даже более христианским, нежели общество дореволюционной России с её государственной православной церковью, тысячами храмов, монастырей и десятками тысяч священнослужителей. Причём речь идёт не о пресловутом равенстве перед законом, которое в условиях имущественного расслоения автоматически трансформируется в господство имущих, а о действительном и действенном равенстве возможностей, память о котором ещё не полностью вытеснена из российского общественного сознания. И если это равенство насаждалось силой, то ведь и христианская проповедь далеко не всегда была мирной, и сама православная церковь не чуждалась мер административно-принудительного характера.

Одним из аспектов и проявлений этой изначально присущей христианству идеи равенства является, на мой взгляд, отрицание национальных различий или национальности, выраженное словами апостола Павла о том, что в Церкви Христовой «нет ни эллина, ни иудея». «Природной разделённости человечества на племена и народы противополагается его единство во Христе. Как для Израиля, для древних отцов Церкви народность (мы сказали бы: «национальность») — символ язычества. Язычники («языки») так именуются не по признаку многобожия, а по признаку национально-народной жизни», — писал в 1928 году в статье «Национальное и вселенское» русский религиозный мыслитель Георгий Федотов.

Отсюда он выводит вселенские притязания католической церкви — первого Рима, и Рима второго — Византии. Этими притязаниями Федотов отчасти объясняет как трения и борьбу новых европейских народов с Ватиканом в период Реформации, так и падение Константинополя и греческого царства от рук магометан. По словам Федотова, во вселенских притязаниях Рима и Византии было извращение великой правды. «Приравнение земного единства Церкви внешнему государственному единству было великой ложью. Христианское человечество должно иметь единство не только в духе, но и в полноте исторической жизни», — писал Федотов, утверждая вместе с тем право народов на самобытное существование.

И мы видим, что Советский Союз, притязавший на роль лидера в освобождении человечества от оков капитализма и колониального гнёта, пользовался авторитетом на международной арене во многом в силу того, что проводил и тем самым способствовал укоренению принципа равенства в международных отношениях, так легко отброшенного вскоре после распада СССР. Современная Россия, почти отказавшись от идеи социального равенства, силой вещей принуждена отстаивать равенство субъектов международного права, в частности в области гуманитарного права.

«Национальная совесть» позволяет отдельным народам и нациям действовать, исходя из примата собственных интересов, постулируя собственную исключительность, будь то мания богоизбранности, паранойя расовой полноценности или жупел светоча демократии. Россия вынуждена вести борьбу за торжество подлинного равноправия в международной жизни, поскольку идеи богоизбранности, расовой чистоты и экспорта демократии не оставляют ей места для существования.

В отрицании «национальной совести», в противопоставлении ей совести христианской, совести общечеловеческой, если хотите и заключается уже без кавычек национальная совесть России, её миссия. В этом состоит универсализм русской идеи, и от реализации её на практике зависит мир на нашей планете и процветание всего человечества, а не одного только золотого миллиарда. В этом можно усмотреть своеобразную метаморфозу концепции «Москва есть третий Рим, а четвёртому не бывать», в принципе не утратившей своего религиозного содержания. В ней отсекаются крайности национального эгоизма, в том числе, заметьте, и русского национального эгоизма, но утверждаются взаимопонимание и взаимовыгодное сотрудничество всех «языков», всех народов мира.

Но, как писал в той же статье Федотов, надо бояться дешёвых лозунгов и узких точек зрения. «Не горделивое спасение мира, а служение своему призванию, не „мессианство“, а миссия, путь творческого покаяния, трудовой трезвенности, переоценка, перестройка всей жизни…», — вновь цитирую я Федотова.

На каких началах, спросите вы. На началах социальной справедливости, будет ответ. Ибо нельзя последовательно отстаивать принцип равенства в международных делах, игнорируя его в делах внутренних. В этом смысле историческая память большинства россиян, их национальная совесть алчет гармонии. Неимоверные усилия, предпринимаемые сегодня для трансформации исторической памяти нашего народа, объясняются страхом перед этой глубинной потребностью общественного сознания, перед, быть может, ведущей потребностью настоящей эпохи.