Эти личности, настолько интересны, что дух захватывает от их феерической жизни, взглядов на миропорядок, переворачивающих общественные устои, трудов, в которых каждое слово сверкает, словно звезда в ночном небосклоне. Каждый из этих философов был выше своего времени. Возможно, кое в чем и нынешнего тоже. Просто не хватает слов, чтобы на должном уровне написать преамбулу к предлагаемым  очеркам. Прочитайте их, если сочтете нужным, и поймете почему.

Истинный пёс Эллады (Диоген Синопский)

         Предварить этот рассказ хотел бы цитатой из поэтического сборника русских декадентов начала двадцатого века «Кровь растерзанного сердца»: «Фонарь непонятых желаний горит на улице души»…

         Совершив побег из тюрьмы, куда он угодил за изготовление фальшивых монет и подделку денежных знаков, авторитет Диоген Синопский прибыл в Афины. Наступал вечер, а он за весь день так и не нашел себе жилища. Кто же пустит в гостиницу или возьмет на постой чумазого бродягу, обросшего густыми черными волосами, с нестриженными усами и клочковатой бородой, в рваном плаще с чужого плеча. Да еще и без гроша за душой. Бомж да и только. Впрочем, таковым он и был. Но не спать все же на городской свалке!

         И вот он брел по улице, разглядывая дома, и вдруг больно ударился обо что-то коленом. Это был пифос – крупный глиняный кувшин, а точнее большая бочка, в которой греки хранили продукты (античная версия холодильника). Диоген растирал ушибленное место, а сам думал: «Чем не квартира? Хоть и не очень просторная, но жить можно, да и прописки не требуется». Нашел лопату, вкопал бочку рядом с храмом Цибелы неподалеку от центральной площади Афин и стал в ней жить. Так он обрел собственный дом.

         Глядя на то, как Диоген, бедный, несчастный, голодный, сидит в бочке, сострадательные горожане одаривали его деньгами, продуктами и необходимыми для работы предметами.

         Лучшие часы своей жизни провел Диоген в этой бочке. Скорчившись, мыслил на вселенские темы, писал философские трактаты и публицистические материалы. Посмотреть, как творит сын трапезита (менялы и ростовщика) приезжали туристы со всех известных краев античного мира – от Индии и Армении до Магриба, не говоря уж о его земляках из родного города Синопа на берегу Понта Эвксинского (Черного моря).

         Зрелище было захватывающее. Диоген вынимал из своих закромов кисточки и листки пергамента (материал из кожи животных), а рядом ставил баночки с краской. После этого погружался в мыслительное безмолвие, а затем начинал писать (или рисовать?). Закончив этот процесс, слюной склеивал листочки в свитки и запихивал их в цилиндрический сосуд. Творения греческого философа четвертого века до нашей эры были бессмертны.

         В Афины Диоген приехал не просто так. Находясь в заточении, он услышал о философе Антисфене, приверженце школы киников (или циников, что одно и то же), и поразился глубине его мыслей. В городе он разыскал философа и напросился в ученики. В системе кинизма он и нашел себя. Свое имя эта школа получила от слова «κύων» (кинос), что на древнегреческом значит «истинная собака»; от него и произошли «киник» и современное «циник». По этой причине современники стали называть Диогена собакой и даже суперпсом, что он воспринимал как величайший комплимент. Философ всерьез полагал, что человек должен уподобиться собаке, жить подобно собаке, довольствоваться малым и вести себя как вздумается.

         Собакой он называл себя часто. Однажды несколько горожан кинули ему кость и хотели заставить грызть ее. Однако результата они предвидеть не могли. Подобно собаке, Диоген немедленно отомстил задирам; орошая их своей мудростью, он помочился прямо на оппонентов. Были и менее экстравагантные перформансы. Увидев неумелого лучника, Диоген разделся и сел около мишени; сказал, что это самое безопасное место и попросил выстрелить в него. Горожане пытались отговорить Диогена, но он заставил стрелка натянуть тетиву, и тот промахнулся.

         Как-то раз перед своей трапезой Диоген мыл в ручье зелень. Мимо проходил Аристипп, тот самый, что пользовался особым расположением тирана Дионисия. Увидев, чем занят киник, он участливо заметил:

         – Эх, Диоген! Тебе бы смирить гордыню и подружиться с Дионисием, глядишь, и не пришлось бы мыть зелень.

         Диоген ответил:

         – Посмотри на это с другой стороны: если бы ты умел мыть зелень, тебе не пришлось бы искать дружбы Дионисия. Свободный человек всегда самодостаточен.

         На вопрос, когда лучше всего приниматься за еду, он ответил:

         – Если ты богат, когда пожелаешь; если беден – когда сможешь.

         Иногда Диоген выбирался из бочки и шел на близлежащую площадь. Там философ читал свои лекции. Однажды, когда оратор надоел аудитории, он вдруг защебетал по птичьи. Собравшаяся толпа насторожилась, и тогда Синопский обозвал своих слушателей мерзавцами, негодяями и недоумками, сопроводив это высказывание непристойным звуком. В этой выходке, если серьезно, заключался главный диогеновский принцип: только отказавшись от навязанных обществом норм, условностей и ограничений, человек обретает свободу.

         На него не обиделись. Людям нравился этот эпатажный человек, его безумные выходки. В нем видели народного героя и житейского мудреца. Философ постоянно высмеивал власть, правила, законы и даже своих коллег по цеху, считая их слишком напыщенными. Привычки у него были тоже своеобразными. Например, в театр он всегда приходил к самому концу спектакля, когда зрители уже начинали расходиться. Что за охота двигаться против течения? На это Диоген отвечал: «Собственно говоря, я только этим всю жизнь и занимаюсь».

         Как-то его пригласили в богатый дом и запретили плевать на чистый пол. Стерпеть подобное Диоген не мог. Промочив горло напитком из фляжки, он плюнул в лицо хозяину роскошного особняка, заявив, что грязнее его рожи места не бывает. А потом взял в руки фонарь и пошел бродить по Афинам. Зачем это ему днем понадобился фонарь и что он так загадочно ищет? – недоумевали прохожие. «Ищу человека», – отвечал Диоген. Таким образом он выражал отношение к обществу.

         Философ искал не только человека, но и единения с природой. Поэтому решил отказаться от посуды и выбросил из бочки свою единственную вещь – тарелку, которая ныне хранится в частной коллекции какого-то монгольского бизнесмена. Мудрец, ходивший круглый год в нестираной одежде, хотел обойтись и без кулинарной обработки пищи, однако понял, что это подорвет его здоровье. Укреплял его тоже своеобразно: катал по асфальту пифос, находясь внутри его. Люди высоко ценили не только ум бочкаря, но и его бугристые мускулы.

         Но все же ум, философские взгляды Диогена для человечества были куда важнее. В основе его доктрины лежат фундаментальные принципы: аскетизм, отказ от всех благ сущих, подражание природе. Диоген не признавал государства, политиков, религии и священнослужителей, а себя считал космополитом – гражданином мира. Итак, вот что он провозглашал.

                   Цель жизни – быть счастливым и мудрым.

                   Счастье достигается путём отказа от материальных и духовных ценностей, ведь они навязаны обществом. В частности, человеку необходимо найти единение с природой: иметь только то, что он способен унести с собой. Социальный статус, репутация, обычаи, законы не имеют значения.

         Человек должен уподобиться собаке: не бояться выражать чувства, вести себя естественно, не обижаться на оскорбления.

         Никто не идеален, но каждый индивидуален. Люди скрывают индивидуальность, чтобы не казаться безумцами.

         Нужно быть полезным обществу, проповедуя свои взгляды. Мудрость отличает циника от обычного маргинала.

         Отказавшись от навязанных обществом ярлыков и ограничений, человек обретает свободу.

        Афоризмы Диогена до сих пор гуляют по всему миру (как и другого «философа» – В. С. Черномырдина).

         «Бедность сама пролагает путь к философии. То, в чем философия пытается убедить на словах, бедность вынуждает осуществлять на деле».

         «Философия и медицина сделали человека самым разумным из животных, гадание и астрология — самым безумным, суеверие и деспотизм – самым несчастным».

         «Обращайся с сановниками, как с огнем: не стой ни очень близко, ни очень далеко от них».

        После себя, согласно жившему неподалеку мыслителю, тоже Диогену, но Лаэртскому, мудрец из Синопа оставил четырнадцать философских трудов и не менее двух трагедий. Большинство из них сбереглось благодаря другим писателям и философам, использовавшим изречения Диогена Синопского. К числу сохранившихся сочинений относятся «О богатстве», «О добродетели», «Афинский народ», «Наука нравственности», «О смерти», а к числу трагедий – «Геракл» и «Елена».

         Насытившись устными и письменными высказываниями Диогена, некий почетный гражданин Эллады напомнил ему о преступном прошлом, на что Синопский спокойно ответил: «В ту пору я был точь-в-точь, как ты сейчас. Разница между нами лишь в том, что тебе таким, как я сейчас, не стать никогда».

         Вспомнилось, как его признали фальшивомонетчиком. Тогда на суде киник заявил, что не мог ослушаться бога Аполлона, который предрек ему в Дельфах устами тамошней пифии: «Ты рожден, чтобы изменить ценности и приоритеты».

         Вот и нацелился Синопский на разрушение «чеканных» устоев замшелых правил, решив, что новые деньги, которые он введет в оборот, будут самым подходящим способом начала перемен в жизни страны. Как ни странно, суд такие оправдания не впечатлили, и философа приговорили к лишению свободы. Обидевшись, он заявил: «Вы отвергаете меня. Что ж, я приговариваю вас до конца дней своих оставаться в нашей стране».

         Сам же из Греции бежал, за что и поплатился, оказавшись в плену у Александра Македонского. Когда тот узнал, что в его власти находится знаменитый философ, захотел пообщаться с ним. Диоген в это время безмятежно грелся на солнце и, увидев царя, даже не пошевелился. Но великий завоеватель решил быть великодушным:

         – Проси у меня, чего хочешь.

         Завоеватель, вероятно, ожидал просьбы об освобождении, но только не того, что услышал:

         – Отойди, не заслоняй мне солнца.

         И полководец отошел, сказав при этом:

         – Если бы я не был Александром, я хотел бы стать Диогеном.

         Диоген же вдогонку проворчал:

         – Если бы я не был Диогеном, я бы хотел стать Диогеном.

         – Ты почему меня не боишься? – спросил в следующий раз Македонский.

          – Сначала ответь, ты хороший или плохой человек?

         – Конечно, хороший.

         – Так зачем же мне тебя бояться!

         Действительно, зачем?

         Киниками (циниками) не рождаются, ими становятся. Так чего же больше в учении выдающегося мыслителя Древней Греции – цинизма или здравого смысла? Думается, ответ очевиден. В своих взглядах на мир, на человечество, на его перспективы философ достиг подлинного апогея.

         Диоген умер в возрасте восьмидесяти девяти лет. Похоронили его лицом вниз, как и просил. На могиле, в Коринфе, учениками философа установлена надгробная плита из паросского мрамора со словами благодарности и пожеланиями вечной славы. Из мрамора сделан и памятник – собака, прошедшая с Диогеном всю его жизнь и оставшаяся в веках вместе с античным философом.

Европейский оракул (Эразм Роттердамский)

         «Как хорошо быть глупым!» – сделал величайшее открытие в истории человечества никому не известный тогда нидерландский мальчик лет десяти. Никаким Эразмом, а тем более Роттердамским он еще не был. «Делай что хочешь, говори что хочешь, не слушайся старших, до ночи гуляй с друзьями, а по утрам спи до одури. Какой спрос с глупого?» – радовался юный шалопай по имени Герхад Герхардс, он же Дезидерий Эразм. Так перелопатили его исконное имя, потому что в разговорную моду того времени (шел 1476-й год), как своего рода речевой тренд, вошли грецизация и латинизация всего, что попало. Сегодняшнее нашествие в нашу речь всевозможных и непонятных забугорных слов и словечек очень напоминает ситуацию голландского средневековья.

         Впрочем, мысль, озарившая мальчика, была отнюдь не бестолковой. Да и сам он, уже начитавшийся античных и современных отечественных и зарубежных авторов, был не по годам развит и рассуждал отнюдь не как ребенок. Умный, прикидываясь глупым, всегда извлечет для себя выгоду, развивал он свою мысль, а вот если глупец изображает из себя умного, ничего хорошего из этого не жди.

         Однако имя Дезидерий очень не нравилось маленькому мыслителю (какой-то дезодорант виделся ему в этом слове) и он отбросил его. Эразм –  звучало! А если прибавить к нему псевдоним Роттердамский (поскольку жил в поселении Гауда близ известного нидерландского города) – получалось вовсе шикарно. И от сыра, который в течение нескольких веков производили в его родном городе (ох, не хотелось ему быть сыроваром, в которые его готовили), отрекся, и к общеевропейской цивилизации примазался.

         С той далекой поры Эразм и начал свою беспощадную битву с глупостью, невежеством, обскурантизмом, враждебным отношением к просвещению, науке и прогрессу.

         Он много путешествовал. Ездил, взгромоздившись в карету, фаэтон, дилижанс, ландо, шарабан, а то и в крестьянскую кибитку. Любое транспортное средство подходило ему – лишь бы куда-то мчаться. По дороге обзаводился приятелями, запросто вступал в дружеские отношения с королями и престолонаследниками, занимался общественной деятельностью, агитацией и пропагандой. Пути странника пролегали из Нидерландов в Британию, Францию, Италию. На одном из них, в Турине, Эразм стал доктором богословия, его с надлежащими почестями принял Папа Римский. Во время пребывания в Оксфорде заезжему голландцу предложили заняться преподавательской деятельностью, но он лишь хмыкнул и отозвался на аналогичное предложение Кембриджского университета. Причиной такого предпочтения оказалось то, что в Кембридже работал его друг Джон Фишер.

         Эразм вел переписку с самыми высокопоставленными мужами всех стран и народов. Ему писали кардиналы, папы, государственные деятели. Пользуясь благосклонностью самых важных персон, Роттердамский мог получить звание кардинала и довольствоваться пенсией, назначенной баварским правительством. Но этого не случилось, потому что нужно было переехать в Нюрнберг на постоянное место жительства, а туда ему не хотелось.

         Тем не менее авторитет дорожного странника был невероятным. Посоветоваться с новоявленным мудрецом в длиннополом черном камзоле, напоминающем халат, и такой же черной шапочке с вислыми ушами считали за честь самые важные управленцы и чиновники. Он знал ответы абсолютно на все вопросы политического, научного и философского характера. Проявляя истинный гуманизм, мыслитель ратовал за идею научного духа, который, по его соображениям, заключался в исследованиях и истинном знании.

         Первая книга Эразма, вышедшая, когда он заехал в Париж, получила название «Adagia»; в ней были собраны поучительные истории и афоризмы, основанные на трудах древних писателей-философов. И пошло-поехало.   Роттердамский издал религиозно-этический трактат «Оружие христианского воина», в котором разработал тему духовного самоусовершенствования человека. Затем вышло «Наставление христианского государя», а после этого была написана «Жалоба мира». Эти труды содержали позицию философа в отношении войн и движений пацифистов.

         А вот книга «О свободе воли» принесла Эразму Роттердамскому репутацию глашатая гуманизма, причем во всех его направлениях. Прославился он и как филолог; ученому принадлежат переводы и толкования произведений Лукиана, Еврипида и многих других авторов Древней Греции.

         Не чужда была Эразму и педагогика. Его работа «Разговоры запросто» стала одной из самых востребованных. Автор полагал очень важным добиваться развития как духовного, так и физиологического потенциала человека, его полного совершенствования, при этом не забывая, что каждый индивидуум должен отвечать за совершенные им поступки. Призывая уважать детей и заботиться о них, мыслитель категорически возражал против насилия и телесных наказаний. Считал, что каждый человек обязательно должен получить образование.

         Вершиной творчества Эразма Роттердамского стала «Похвала Глупости» – произведение крайне актуальное и сегодня. Интересно, что слово «глупость» он  пишет с большой буквы, тем самым подчеркивая, что видит в этом понятии огромное зло для человечества. С такой позицией, которая применима и для сегодняшних мировых политических и экономических реалий, невозможно не согласиться. В книге нашли отражение мысли философа об ошибках человечества и его достижениях, которые повторяются через определенные циклы. Отмечены пороки и предрассудки, которым мировая популяция людей подвержена постоянно. Много еще чего прорицательно провозгласил Эразм Роттердамский. «Похвала Глупости» только при жизни ученого издавалась сорок раз и была переведена на все основные мировые языки.

         Ценил ум, а воспевал глупость – однажды засомневался в Эразме его любимый собеседник Томас Мор, лорд-канцлер Англии, философ и писатель-гуманист. «Еще посмотрим, кто из нас окажется в глупцах», –  подумал тогда нидерландский мыслитель. И словно напророчил. Томас Мор был казнен в соответствии с Актом о государственной измене за то, что отказался признать Генриха Восьмого, самого злобного короля Англии, главой церкви и считал его развод с испанской принцессой Екатериной Арагонской недействительным.

         Не умничал бы, и голову ему, глядишь, не отрубили бы – горестно вздыхали многие. А он, видите ли, о чем умолял палача на эшафоте? –  бороду не повредить. Ему вот-вот башку снесут, а он о красоте бороды думает. Что за бравада?

         Но это не было бравадой. Все происходило в соответствии с порядками и нравами, описанными в «Похвале Глупости»: власти всегда пресекают любое вольнодумство и инакомыслие, не допуская никаких послаблений в общественной и политической жизни (а это неправильно). Те времена были очень серьезными.

         А ведь книга, признавался сам автор, создавалась как безделица –  просто чтобы скоротать время. Страницу за страницей, не давая перу просохнуть, писал он свою «Похвалу», заедая каждую букву отнюдь не сыром «Гауда», а пахлавой, присланной ему аборигенами далекой Колхиды, о которой он ведал лишь из сказаний об аргонавтах, искателях золотого руна. И тем не менее именно это произведение стало самым знаменитым сочинением Эразма. Парадоксально? А может, закономерно? Ибо в этом и заключается величайшее мастерство философа, виртуоза слова и мысли – в шутке выразить самое важное, самое сокровенное, то, что останется вечным во все времена.

         Нидерландскому гению были присущи отменная эрудиция и оптимизм, во всех его трудах звучит вера в человека, в то, что он может побороть собственное несовершенство. Творчество Эразма Роттердамского объединяет в себе его философские принципы, талант писателя и упорство ученого. Не зря современники прозвали его «европейским оракулом». Его взгляды и деятельность оказали сильнейшее влияние на мировосприятие целых поколений.

         Само имя Эразм его современники сочетали с интеллектом, мудростью и образованностью. Закономерно, что оно привилось во многих странах мира, в том числе и в России. Так звали, например, Длусского, автора многих известных русских романсов («Ночь», скажем). Эразмом был и Кадомцев, советский организатор кинопроизводства, председатель правления Госкино. Это же имя носили Андржейкович, партийный деятель на Урале, некто Батенин, осужденный за участие в контрреволюционной группе, и другие не вошедшие в историю личности. Почти Эразмом был и советский актер Гарин –  Эраст.

         Женским же эквивалентом Эразма считаются Эра и Раза. Увы, в значимых событиях они не отмечены. Кстати, к женщинам у Роттердамского, поскольку он никогда не испытывал желания связать себя узами брака, было особое отношение. Вот такое: «Если женщина даже захочет прослыть умной – как она ни бейся, окажется вдвойне дурой, словно бык, которого, рассудку вопреки, ведут на ристалище, – ибо всякий врожденный порок лишь усугубляется от попыток скрыть его под личиною добродетели. Правильно говорит греческая пословица: обезьяна всегда остается обезьяной, если даже облечется в пурпур; так и женщина вечно будет женщиной, иначе говоря –  дурой, какую бы маску она на себя ни нацепила». И мысленно добавил: зато счастливой дурой, потому что может позволить себе какую угодно вольность – что возьмешь с глупой бабенки.

         Не удивительно, что, увидев собственный портрет кисти художника Ганса Гольбейна, Эразм пришел в негодование. В выражении своих глаз он узрел, будто разглядывает девушку, которой и в помине на полотне не было. Однако посетители выставки, на которой экспонировалась работа Гольбейна, признали портрет шедевром. Что-то все-таки было в глазах Эразма.

         Эпоха светилась в них. Он был человеком, олицетворяющим глубокие гуманистические и просветительские идеи сложного и противоречивого времени европейского Возрождения. Предвозвестником стиля мышления непредвзятого и критического, основателем гуманитарной науки, отстаивающей истинные ценности, те, на которых только и может зиждиться подлинная цивилизация, основанная на свободном развитии человеческого ума и воли.

         Вот таким был «европейский оракул» Эразм Роттердамский, великий философ, писатель, педагог. Единственный и неповторимый.

Тень первого на земле блогера (Мишель Монтень)

         Шла уже третья четверть шестнадцатого века, а во Франции все еще не было своего, французского по происхождению философа – никакого, даже самого захудалого. На древних, скажем, Аристотеля, Платона, Диогена, Цицерона, греческих и римских мыслителей, можно было кивать сколько угодно, цитировать их взахлеб, а вот отечественного, родимого явно не хватало.

         Невероятно огорченный таким обстоятельством, Мишель де Монтень в возрасте тридцати восьми лет решил, что проявит всю силу воли и первым философом Франции станет сам. И ведь, действительно, стал. И не просто философом, а выдающимся философом. Под его влияние ухитрились попасть даже такие звезды мировой величины, как У. Шекспир, Б. Паскаль, Р. Декарт, Вольтер, Ф. Бэкон, Ф. Монтескье, Д. Дидро, Ж.-Ж. Руссо, А. Пушкин, А. Герцен, Л. Толстой и т. д. Надо добавить, что в этот ряд еще никому из знатоков не удалось полностью вместить всех гениальных личностей разных времен и народов, так много поклонников было у Мишеля, и на каждого он влиял. С ума сойти!

         Не подумайте, будто Мишель стал философом по блату, поскольку его отец, гасконец по происхождению, был богатым человеком, занимал пост мэра города Бордо на юге Франции. Но повод для пересуд все же существовал. Старший Монтень, купец по профессии, приобрел  замок Сен-Мишель-де-Монтень и по названию имения (подумать только!)  стал по-дворянски именоваться де Монтенем. Вскоре пробился в мэры Бордо. Естественно, как у всякого первого лица в любом городе и в любой стране, у него появились неограниченные возможности безнаказанно пополнять свой собственный карман. Как же не воспользоваться привалившей удачей?

         Для обучения мальчика в дом был приглашен наставник из Германии, разговоры с которым велись только на латыни, так как тот не знал французского. Дабы Мишель понял, что далеко не все живут так, как его семья, мальчика на время отправили в село, к крестьянам. Это было как раз в «латинский» период обучения ребенка. Поэтому крестьянам велели на родном языке не говорить. Мишель обращался к ним по-латыни, а пейзане отвечали ему знаками. Спустя какое-то время, пообщавшись с мальчиком, они заговорили на латинском – конечно, отрывочно и нескладно. И даже когда Монтень вернулся в замок, продолжили называть некоторые предметы по-латыни, вызывая восхищение у проезжих и соседей. Как умилительно, не правда ли? С латынью – в массы! Вот они – истоки народного просвещения.

         Родитель хорошо продумал будущую биографию своего наследника, В ней предусматривались и бизнес, и правительственно-законодательная деятельность, и политика. Когда Мишелю исполнился двадцать один год, отец для разгона приобрел для него должность судьи. После окончания университета в Тулузе, где Монтень прослушал курс юридической науки, он открыл собственную практику. Так ему было велено.

         Вскоре бизнес надоел, и Монтень оставил его. А поскольку денег и свободного времени у него было навалом, поднялся на следующую ступень и стал заниматься политикой, устроившись советником в парламенте, благодаря чему оказался при дворе Карла XI. В этой должности он участвовал в осаде Руана и получил орден Святого Михаила, о котором давно мечтал. Выполняя ответственные поручения властителей, набирался политического и гражданского опыта. Матерел и умнел, стало быть.

         Одевался Мишель элегантно. Особое пристрастие имел к жилетке-худи и гофрированным воротничкам вокруг шеи, всегда был при шпаге, привезенной с войны, – даже в своих покоях. Холодное оружие ему было необходимо, чтобы защищать свою … тень. «Моя тень, моя тень, – тревожно восклицал Монтень, – никому не позволю отобрать ее у меня». Такая у него была фобия. Впрочем, никто на тень и не посягал. А вот самому вскоре пришлось пострадать.

         В стране было неспокойно. Католики жестко противостояли гугенотам (по-нашему, это старообрядцы и в какой-то степени даже духоборы), а гугеноты – католикам. По сути, шла религиозная война, апогеем которой стала Варфоломеевская ночь. Мишель де Монтень пытался найти компромисс между враждующими сторонами, активно общался и с гугенотами, и с католиками, поддерживал дружеские отношения одновременно с монархистами и с республиканцами. В связи с этим его признали двойным агентом, назвали, как Ленин Троцкого, «иудушкой» и за двурушничество водрузили в Бастилию. Вытащила его оттуда сама Екатерина Медичи. И напрасно.

         Изрядно напуганный, Монтень написал заявление об уходе с правительственных и парламентских должностей по собственному желанию. Не дожидаясь высочайшей резолюции, покинул Париж и уединился в родовом замке в Перигоре. Хорошо, что королева Екатерина не стала его вылавливать и тащить за шиворот на место.

         На потолке своей библиотеки он приказал написать следующий текст (конечно, по-латыни): «В год от Рождества Христова 1571, в день своего рождения, накануне мартовских календ, в последний день февраля Мишель Монтень, давно утомленный рабским пребыванием при дворе и общественными обязанностями, и находясь в рассвете сил, решил скрыться в объятиях муз, покровительниц мудрости. Здесь, в спокойствии и безопасности, он решил провести остаток жизни, большая часть которой уже прошла. И если судьбе будет угодно, он достроит это обиталище, это угодное сердцу убежище предков, которое он посвятил свободе, покою и досугу». Там, в угловой комнате, которую он называл «обителью-библиотекой», и произошел перелом в его жизни. Слава богу, что не перелом руки или ноги.

         За тридцать восемь лет Монтень обрел кое-какой жизненный и социальный опыт, обзавелся различными мыслями, стал записывать их и доводить до сведения друзей и близких (именно их он считал своей аудиторией). Делился с ними соображениями о мелочах окружающей жизни, об исторических событиях, о счастье, политике, актуальных тенденциях общественной жизни и многом другом – обо все понемногу. Но выходило крайне интересно. Например, из повествованиях о каннибалах можно узнать многие подробности их людоедской профессии, что совершенно необходимо каждому.

         Манера изложения записей, которые он ежедневно вел на протяжение двадцати лет, лишена заумности, язык афористичен, мысли Монтеня понятны всем. Сам он писал: «Почему я не могу пользоваться той же речью, какою пользуются на парижском рынке?» Французское просторечие уживалось у него с прекрасным литературным слогом. И это придавало особый колорит его творениям. Нижегородский с французским?

         «Так это же первый на Земле блогер», – скажете вы. И не ошибетесь. Ведь, по сути, Мишель писал посты, комментарии, краткие обзоры в формате пресс-релизов, цитировал мудрецов. Отсылал написанное в социальную сеть в виде тех же родных и близких. Так еще никто и нигде не поступал.

         Но когда же Мишель Монтень стал выдающимся философом? Именно в это время, время глубокого осмысления всего сущего. Своими блогерскими суждениями бывший чиновник резко выдавался из окружения, общества, толпы. Вот и обрел статус выдающегося. Но поначалу слава проходила мимо. А ведь что бы ни сказал Мишель, все было внове. Может быть, кто-то и думал, как он, но не говорил об этом. А Монтень своих суждений не пугался и смело выносил их в общественное пространство. Пугались и не понимали этого другие.

         Известно, что печатное, книжное слово воспринимается совсем иначе, нежели написанное от руки или произнесенное вслух. Сформулировав эту мысль, Монтень решил написать книгу под названием «Опыты». При сдаче в печать он переименовал ее в «Эссе», находя это слово более элегантным (и тут сказалось пристрастие к изящной одежде). Хотя, что в лоб, что по лбу (в переводе с латинского exagium – те же «опыты», «проба», «взвешивание», «эксперименты»). Зато в обиходе укоренился новый термин, который стали использовать и другие авторы. Вскоре появилось и производное – эссеист, а Монтень даже не знал об этом. Иначе подал бы иск о нарушении авторских прав.

         Труд, начиная с 1580 года выходивший отдельными главами, не имел никакой структуры. Свои наблюдения и суждения Мишель излагал, как бог на душу положит. «Забавная причуда», – восклицал мыслитель в главе «О суетности», – «многие вещи, которые я не хотел бы сказать ни одному человеку, я сообщаю всему честному народу. И за всеми моими самыми сокровенными тайнами и мыслями даже своих ближайших друзей отсылаю в книжную лавку». Лень что ли план было  составить?

         И все же «Опыты» Монтеня – один из тех трудов, которые можно читать постоянно, по любому случаю, использовать как лекарство от социальных болезней. Надо, утверждал он, «разумно вести себя в повседневности, надо не выигрывать битвы и завоевывать земли, а наводить порядок и устанавливать мир в обычных жизненных обстоятельствах. Лучшее наше творение – жить согласно разуму. Все прочее – царствовать, накоплять богатства, строить – все это, самое большее, дополнения и довески». Уже по названиям глав книги можно судить о том, насколько разные предметы занимали автора: «О лжецах», «О стойкости», «Церемониал при встрече царствующих особ», «О ненадежности наших суждений», «Об опыте» и т. д. Однако верхоглядом Мишель не был.

         Из «Опытов» мы узнаем, что Монтень считал себя скептиком. В чем же заключался скептицизм философа? Прежде всего, он не уверен, что человек в принципе способен познать мир. Все истины, провозглашаемые людьми, относительны и справедливы только для своего времени. Увы, не все это понимают.

         Скептицизм Монтеня распространялся и на человеческую нравственность. Всеми поступками людей в первую очередь движет эгоизм, утверждал он, и это абсолютно нормально. «Делай свое дело и познай самого себя», – повторял философ слова Платона, которые считал девизом своей жизни. Каждый человек – частичка человечества и его отражение, считал Монтень. Поэтому, чтобы познать его, мыслитель познает самого себя. Он изучает движения своей души, свои мысли и чувства и в итоге излагает наблюдения на бумаге, делая их общим достоянием. Задача каждого человека – выработать в себе счастливое состояние духа и способность противостоять жизненным невзгодам. Попробуй-ка выработай счастливое состояние и поборись с невзгодами!

         И потому государству, что бы в нем ни происходило, следует сделать акцент на образование и воспитание. Главной целью должно стать взращивание не просто специалиста (юриста, доктора, священника, профессора), но человека с развитым умом, сильной волей, великодушным сердцем. Монтень критически рассматривает вопрос о добродетелях, альтруизме и моральных принципах, призывает установить справедливые общественные отношения на принципах гуманизма и просвещения. Размечтался, видите ли!

         Франция монтеневских времен, освобождаясь от мрака Средневековья, переживала эпоху Возрождения. И в сумраке тех лет ярким факелом горела гуманистическая мысль Монтеня. Он не возрождал, он создавал, прокладывал путь грядущим философским поколениям  всех стран и народов.

         P. S. Тень первого на Земле блогера не пропала. Вместе с великим Монтенем она ушла в следующие столетия, в будущее, которое мы называем сегодня.