В Русском музее открыта выставка «Великий Карл. К 225-летию со дня рождения Брюллова». Любители изобразительного искусства восхищаются грандиозной картиной «Последний день Помпеи», десятками полотен, акварелей и рисунков; внимание зрителей привлекают эскизы и картоны для росписей купола Исаакиевского собора и другие уникальные произведения знаменитого живописца. Директором Государственного Русского музея Карл Брюллов был назван «Пушкиным русской живописи».

         Такая аттестация представляется неожиданной, но ничуть не удивительной. Вызвана она, по всей видимости, очевидными, громогласными, недостижимыми в наше время

достоинствами искусства Брюллова: живопись его эффектна, красочна, необыкновенно красива и привлекательна; его полотна доставляют несомненное эстетическое наслаждение, вызывает радость и удивление такой красотой, какой нигде не увидишь, кроме как в его произведениях. Недаром Брюллов был знаменит в России, при жизни снискал в мире оглушительную славу. Он царил на Олимпе российского искусства и общества, вращаясь в высшем свете среди родовитых, богатых, властных, красивых, избранных. Он по праву был одним из них.

         Брюллов любил Италию. Он скончался в 1852 году и упокоен в Риме. К счастью, Великий Карл не увидел краха своего искусства.

         Россия потерпела поражение в Крымской войне. Император Николай I cкончался от постигшего его огорчения (или принял яд в хрустальном орехе). Николаевский мир в одночасье рухнул.

         В Россию застойную, расписанную до мелочей, бессердечную, задушенную множеством циркуляров и бессмысленных запретов, Россию палки и шпицрутена, и только для немногих беспредельно свободную, роскошную, эстетическую, в эту Россию ворвались нигилисты, люди, не верящие ни в бога, ни в черта, ни в государственные установления, ни в законы прекрасного, утвержденные Императорской Академией художеств. Разночинцы требовали революционных перемен во всех сферах жизни.

Россия вступала в эпоху глубоких и опасных реформ.

         В 1855 году на историко-филологическом факультете Петербургского университета Чернышевский защитил диссертацию на тему «Эстетические отношения искусства к действительности». В ней он рассматривал ключевой в эстетике вопрос: что является идеалом – искусство или реальность, которую оно отображает. 

         Чернышевский писал: «Существенное значение искусства – воспроизведение того, чем интересуется человек в действительности. Но, интересуясь явлениями жизни, человек не может, сознательно или бессознательно, не произносить о них своего приговора; поэт или художник, не будучи в состоянии перестать быть человеком вообще, не может, если б и хотел, отказаться от произнесения своего приговора над изображаемыми явлениями; приговор этот выражается в его произведении, – вот новое значение произведений искусства, по которому искусство становится в число нравственных деятельностей человека…

         Воспроизведение жизни – общий, характеристический признак искусства, составляющий сущность его; часто произведения искусства имеют и другое значение – объяснение жизни; часто имеют они и значение приговора о явлениях жизни».

         В 1863 году в Императорской Академии художеств вспыхнул «Бунт Четырнадцати».

По словам Ильи Репина, в Академии продолжали довольствоваться «римскими художественными консервами». В ответ протестанты организовали Артель художников, потом Товарищество передвижных художественных выставок. Интересовали этих живописцев красоты Италии, прекрасные наездницы, куртуазная тонкость, роскошь высших кругов, красота женщин света; старались ли они блеснуть колоритом, тонким рисунком, замысловатой композицией? Что им, художникам-шестидесятникам, что великим композиторам «Могучей кучки» «Гибель Помпеи»? Что им блистательное искусство Великого Карла? Да это далекая разноцветная сказка, увлекательный миф, не имеющие отношения ни к положению крестьянства и городских слоев, ни к деятельности революционных демократов. Ни к острой, беспощадной, кровавой действительности пореформенной России Александра Второго, на всех парах мчавшейся к катастрофе.

         Скромное полотно Саврасова «Грачи прилетели» стало манифестом национального искусства, выражением красот русской земли. Крамской, Мясоедов, Ярошенко, Перов… в отношении живописного мастерства ни в какое сравнение не шли с живописью Великого Карла, но в их полотнах выносился социальный приговор действительности. В новой русской живописи, обращенной к простой, низменной, грубой жизни пульсировала народная боль. Передовое русское общество жило идеями Белинского, Чернышевского, Писарева.

         Принципы искусства подвергались глубокому критическому пересмотру.

В 1861 году Стасов находил в работах Брюллова «фальшь, ничтожество и пустоту содержания, холодное бездушие, ковёрканный вкус рококо, отсутствие натуры, вечный фейерверк и шумиху, заменяющие истинное выражение, чувство, жизненную правду».

Наступала эпоха критического реализма.

         Сравниваться с Пушкиным опасно. А тем более, назначить кого-нибудь из деятелей искусства, пусть и выдающегося, Пушкиным!

         Потому что, как провозгласил Достоевский в Пушкинской речи: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа, сказал Гоголь. Прибавлю от себя: и пророческое… И никогда ещё ни один русский писатель, ни прежде, ни после его, не соединялся так задушевно и родственно с народом своим, как Пушкин… Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унёс с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем».

         Пушкин ушел из жизни, но никогда не уходил из российской культуры, из жизни русского общества и русского человека. Вся русская словесность прошла и сегодня существует под знаком Пушкина. Народ говорит и пишет на языке Пушкина. Пушкин воздвиг себе памятник нерукотворный. Поклоняться ему будут, пока стоит Русская земля, пока говорят в ней по-русски.

         А Брюллова вспоминают по случаю большого юбилея, вот как сегодня, в Русском музее. Посмотрят, восхитятся мастерством и… забудут до следующей круглой даты.

         Ну уж если в самом деле Карл Брюллов есть «Пушкин русской живописи», то непременно наблюдался бы эффект широкого, глубокого, длительного нравственного и эстетического влияния его живописи. И в таком случае изобразительное искусство России от грандиозных полотен до небрежной почеркушки во все времена должно быть пронизано так или иначе духом этого несомненного мастера. Духом, формой, идеей, призывом, или еще чем-либо, что могло бы быть близким новым поколениям художников. И не только: оно должно было быть созвучно времени и тогда, и сегодня, и уж точно он, как Пушкин, озарил бы сознание миллионов людей, и длилось бы это благотворное проникновение в разум и сердца на протяжении столетий.

         Где сказалось влияние Великого Карла?  Увы, он ничем он не воодушевлял передвижников. Не обращались к его творчеству ни утончённые мирискусники, ни хулиганы футуристы. И если вспоминали Великого Карла в советской России, то только в духе уничижительных оценок, данных Стасовым.

         Великий Карл не продлился в российских временах.

         Он остался там, в роскошных гостиных, золотых дворцах, в почитании вельмож и тонких ценителей изящного, среди породистых дам и породистых лошадей.

Пушкин бы вышел на Сенатскую площадь, «русский мещанин» с бурлящей в жилах африканской кровью, и разделил судьбу декабристов. Ссылка спасла его.

Мог ли Брюллов быть среди восставших полков?

         Он жил и творил в благоуханной Италии, писал идеальные романтические портреты прекрасной графини Юлии Самойловой.

         Он был далек от мятущейся России.

         В наше время Великий Карл воспринимается как драгоценная часть великой истории российской культуры, как образец высокого мастерства, как великолепный музейный экспонат, составляющий славу русской живописи.

         Разве этого мало?

         Карл Брюллов понятен, однозначен, исчерпан.

         И пусть ему рукоплещут, отдают историческую дань, Пушкину он неровня.

         Так по какой причине назначать его «Пушкиным живописи»?

Вместо P.S.

Причины есть, одна – понятная. Физическая по сути.

Нет никого, кто бы не попал под очарование искусства Великого Карла; зритель видит в его произведениях людей, похожих на людей, животных на животных, пусть и особо изысканных, невероятно прекрасных, которых в уличной толпе не встретишь, но все же настоящих людей и животных, и бездонную голубизну подлинных небес, и удивительные живые растения, и прекраснейшие ароматные цветы. Зрители получают высокое эстетического наслаждение от лицезрения почти реальной, но все же сказочной жизни,

и при этом с удовольствием обсуждают исторически-житейский аспект: кто изображен, где были, кто чей муж, чья любовница, есть ли пикантные обстоятельства, сколько стоит эта роскошь. Но главное – очень красиво! И дальше этого зритель не идет, да и не надо ему. Искусство Великого Карла выполнило природное предназначение живописи. Поразило красотой необыкновенной, изумило. Развлекло. Чуть напугало «Гибелью Помпеи». Искусство Брюллова в самый раз подходит для широкого зрителя. Брюллов интересен, красив, дорог и почти реалист.

Назовет ли любитель изобразительного искусства Карла Брюллова «Пушкиным живописи»? Почему бы и нет?

         Существует другая причина – неочевидная.

         Искусство Брюллова неожиданно приобретает значение предсказательное, оказывая гипнотическое воздействие на небольшую, но важную, особую часть зрителей – российских нуворишей и парвеню.

         На полотнах Брюллова всё блеск, красота, роскошь, люди высшего света, сливки сливок; нет в том элитарном мире неприятного, проблематичного, неразрешимого, тупикового, сложного, ранящего, нет страданий народных, недохваток, опасностей; напротив, здесь богатство, свобода, уверенность, глубокое почитание властей… в прошлой прекрасной России Брюллова –  графы, князья, мазурки, красавицы дамы, вальсы, кони, шелк и золото, брильянты, дворовые мужики и бабы, и, конечно, хруст французской булки.

         Так социально остро, по сути классово, воспринимают живопись Великого Карла граждане очень богатые, просто богатые, и еще только наживающие богатства, мечтающие о влиятельном положении, высоком родстве, которые в России даст любому подлецу раздобытое богатство. И, любуясь картинами, им начинает мниться, что до имущих и благородных, всевластных и неподсудных, счастливых и безмятежных, до тех, кто на полотнах, дотянуться легко…

         Какие сладкие мечты, какие страстные переживания! Еще чуть-чуть, еще малое усилие, немного удачи, и они сравняются с ними, займут достойное положение, соответствующее их богатствам, силе, напору, безнаказанности. И не в снах и мечтах, а сейчас, и если не сейчас, то уж точно завтра они будут им подобны. И даже еще круче их станут!

         Они опьяняются полотнами Великого Карла.

         Эта характеристическая мечта нашего времени, не очевидная, но остро ощущаемая, больно пульсирующая в обществе, реальная, горячая мечта, эти воздушные движения, невидимые умственные токи, сладостные вибрации предвкушений, эманации влиятельных сфер, что исходят от субъектов нового высшего света, формирующегося класса дворян, еще не укоренившихся глубоко, еще неблагородных хозяев жизни, но которые вот-вот вознесутся на разные Олимпы, – эта мечта была выражена неожиданно. Так некоторые из наших современников простодушно поднимают искусство Брюллова до всемирной значимости Пушкина!