Ирина Павловна Лысакова родилась в Ленинграде. В 1957 году с золотой медалью окончила школу № 384 имени 10-летия Октября. В 1962 году с отличием окончила филологический факультет Ленинградского государственного университета. В течение пяти лет работала учителем русского языка и литературы в своей родной школе, после чего стала преподавать на факультете журналистики Ленинградского университета.

         В 1971 году Ирина Павловна защитила кандидатскую диссертацию на кафедре русского языка филологического факультета ЛГУ, а в 1984 году защитила докторскую диссертацию по социолингвистике на факультете журналистики. В 1992 году И. П. Лысакова основала кафедру межкультурной коммуникации в РГПУ имени А. И. Герцена и возглавляла ее до 2022 года. Под руководством Ирины Павловны защитили диссертации 54 кандидата и 7 докторов наук. Ирине Павловне присуждено звание Почетного работника высшего профессионального образования (2002), она награждена медалью К. Д. Ушинского за заслуги в области педагогических наук (2010), медалью А. С. Пушкина за заслуги в распространении русского языка в мире (2011), почетной грамотой Международного комитета славистов за вклад в развитие стилистики (2019), дипломом президентского конкурса преподавателей «Золотые имена высшей школы» (2020). В настоящее время Ирина Павловна является профессором кафедры межкультурной коммуникации РГПУ имени А. И. Герцена.

         – Ирина Павловна, мы знаем вас как филолога, специалиста по стилистике, лингвокультурологии, методике преподавания русского языка как иностранного и неродного. Всегда ли вы хотели связать свою жизнь с филологией или выбор профессии был случайным?

          – Конечно, нет. Выбор профессии был совершенно осознанным, и, более того, он довольно рано определился. Хотя у меня были пятёрки по всем предметам и я нисколько не страдала от того, что у меня что-то не получалось по математике, она у меня была на втором месте, если я не поступлю на филфак. Я решила, что если я не пойду на филфак, я пойду на что-то модное в области техники. Например, в ЛЭТИ тогда была модной специальность, связанная с диэлектриками. Я понимала, что там я тоже не пропаду и буду заниматься с удовольствием. Но, как я всегда говорю, прислушиваясь к себе, я чувствовала, что во мне волнение возникает, только тогда, когда я пишу сочинение. Волнение возникает, связанное, как я теперь понимаю, видимо, с вдохновением, потому что я не понимаю, сколько времени я могу сидеть до утра и не спать –  не хотеть спать! – когда я пишу сочинение. Мне это нравится, я забываю о времени. Так что выбор филологического факультета был осознанным. Вопрос с журналистикой тоже был осознанный. Я собиралась поступить именно на журналистику, потому что кафедра журналистики была в составе филологического факультета Ленинградского государственного университета имени А. А.Жданова.

         – Почему вы хотели поступить именно на факультет  журналистики?

         – Потому что я всегда была охвачена азартом сочинительства! Я писала стихи, ходила в литературное объединение нашего Дворца культуры Горького. Самое интересное, что, когда я думала о журналистике, то я прекрасно понимала, что эта профессия связана с постоянным движением,  с новыми людьми. Мне это было так интересно! Я издавала радиожурнал. Моя школа носила имя 10-летия Октября, так как была построена в Петербурге в 1927 году. Эта была первая школа с обсерваторией для занятий астрономией.  Сейчас здание школы – архитектурный  памятник конструктивизма, потому что имеет форму  серпа и молота. Когда я училась, обсерватория не работала, но в её помещении была радиостудия. Кировский завод, подшефными которого мы были, оборудовал нам радиоузел, поэтому мы могли  передавать по радио во все классы радионовости с директором, завучем, учителями и учениками.

         В  общественной работе школы я была очень активна: вечно была какая-то нагрузка, а раз в неделю я делала радиожурнал. Причем по всем правилам Ленинградского радиокомитета, так как кроме радио, дома  не было тогда ни телевизоров, ни  Интернета. Именно поэтому радио было всегда включено, и я  слушала все радиопередачи, прекрасно понимая, по какому стандарту они делаются. Примерно по этому стандарту мы писали сценарий ведущего, приглашали учителей и, конечно, наших товарищей из разных классов. Радиожурнал выходил в 9-м и 10-м классах, два года подряд. Эти сценарии хранились у меня дома очень долго.

         Благодаря тому, что я себя уже попробовала в журналистике в школьном радиожурнале, я считала, что с поступлением на факультет журналистики все должно получиться. Поэтому выбор профессии  был абсолютно осознанным.

          – Мы знаем, что судьба сложилась иначе. Вместо кафедры журналистики вы попали на кафедру русского языка. Как это случилось?

         –Да, правильно. Можно сказать, что в этом была вся трагедия выбора. Конечно, я шучу, говоря о трагедии. Так как у меня было с учебой все ровно и по техническим, и по гуманитарным  предметам в смысле оценок, то я, естественно, нисколько не переживала, что я могу не поступить на журналистику. У меня всегда был  запас – технический вуз. Большинство моих одноклассников выбрало технические вузы, и мне это могло было быть интересно. Я окончила школу в 1957 году, физики и лирики в то время считались двумя противоборствующими группами. Конечно, физики были более приоритетной группой, чем лирики, но, мы знаем, что в те годы и поэзия была прекрасной. Было много выдающихся поэтов: Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский и многие другие. Это было временя расцвета филологии, в каком-то смысле, поэтому на первом месте все-таки была филология. Тогда на филологическом факультете ЛГУ и была открыта  кафедра журналистики, на которую я подавала документы после окончания школы.

         Но, когда я пришла в приемную комиссию, мне сказали, что меня не могут взять, так как у меня нет двухлетнего стажа работы. Я немножко опешила, потому что  не знала об этом! Каждый год правила приема менялись. В тот год решили без стажа не принимать. У меня был запасной план: идти в технический вуз или думать о продолжении филологического образования. И я решила поступать  на кафедру русского языка, надеясь, что смогу на втором курсе перейти на журналистику. Почему-то так мне захотелось. Так как у меня была золотая медаль, я участвовала в отдельном конкурсе: для медалистов не было экзаменов. Мы, так сказать, шли по особому конкурсу. Но и у нас был свой конкурс – двенадцать человек на место.

         Мне все говорили: «Почему ты на русское отделение идёшь? Иди на английское! На иностранный язык! Это более престижно». Я совсем не хотела на иностранный язык, потому что в школе учителя по английскому языку были не такими сильными, как учителя по русскому. Более того, как я и говорила, во-первых, я уже знала, что такое чувство вдохновения, а, во-вторых, я так себя на журналистику настроила,  потому что иностранный язык не был в таком фаворе, каким он был потом, например, в 90-е годы. Все было решено: я иду на русское отделение. Конкурс лишь говорил о том, как это было популярно.

         К моему удивлению, я выдержала этот конкурс, хотя была подготовлена и к тому, что его не пройду. Экзаменом было устное собеседование, которое принимал профессор Б. А. Ларин, очень известный филолог, занимавший в 1957 году должность декана. Я была уверена, что завалюсь на каком-нибудь вопросе, но у меня был маленький бонус.

         Во время школьной своей жизни я занималась не только общественной работой и учебой, но уделяла много времени и спорту – у меня был второй спортивный разряд по легкой атлетике, поэтому я даже была в сборной города. Это тоже сыграло роль при поступлении, потому что приемная комиссия смотрела, кого можно привлечь в сборную университета. Видимо, этот факт повлиял, и я прошла все испытания и попала в нашу пятую русскую группу, состоящую из медалистов. Мы с моей лучшей подругой Ирой Макушиной познакомились именно там, в нашей группе.

         Таким образом, выбор профессии и закончился русским языком. Мне казалось, что здесь у меня есть нечто большее, чем интерес к этому предмету. Я помню, что единственную пятерку с плюсом я получила когда-то именно за сочинение в восьмом классе. У нас была очень строгая учительница, сильный педагог, наша классная руководительница. Она поставила эту пятерку с плюсом за сочинение по Белинскому. Я очень этим гордилась, потому что ни по какому другому предмету таких оценок не получала. Так я и остановилась на русском отделении.

                   –  Ирину Павловна, чем вы занимались после окончания университета?

         – Так как я училась в 384-ой школе имени Десятилетия Октября и была в этой школе и председателем учкома, и секретарем комитета комсомола в разное время, то, естественно, меня эта школа никогда не отталкивала. Хотя никто из моих однокурсников не хотел попасть в школу на работу, потому что они говорили, что  лучше работать в университете, музее или в редакции, не связанной с педагогикой, потому что мы профессиональные филологи. Мне было немного странно это слышать. Я не представляла, как можно выбирать, что из филологии может быть более приятным. Конечно, наверное, было бы более приятно, если бы я попала в музей или на литературную работу в журнал, но у нас не было такого распределения. Тогда у нас было обязательное распределение — все в школы. Иногда школы были очень отдаленными — по всему Советскому Союзу. Вся наша группа получила такие распределения. Даже моя лучшая подруга получила распределение в Ленинградскую область.

         Моя родная школа сделала мне специальный вызов. Директор написала в университет приглашение через ГОРОНО, чтобы меня отправили на работу  в школу, мотивировав это тем, что я их лучшая ученица. Я получила это распределение, и, конечно, все очень завидовали, что я осталась в Ленинграде. Это была моя школа, и я с удовольствием туда пришла, хотя очень боялась, потому что моими коллегами стали мои учителя. Конечно, в какой-то мере это тормозило: мне, стеснительному человеку, было неловко общаться с ними на равных.

        Сначала я попала в один шестой класс, где учился Константин Баршт, в будущем  профессор Пушкинского дома.  Я начала работать с удовольствием, потому что, во-первых, это была моя школа, где все было знакомо и не нужно было привыкать ни к чему, а во-вторых, меня поддерживали мои учителя, которые очень хорошо ко мне относились. Новая директор школы тоже была достаточно внимательна. Атмосфера была чудесная, поэтому я думала, что задержусь в этой школе на всю жизнь. Такое было представление, и про журналистику разговоров уже не возникало, и я поступила в заочную аспирантуру по  истории русского языка, где был обозначен срок написания диссертации. Научная работа, связанная с историей языка, в которую я погрузилась, вышла на передний план, а журналистика отодвинулась на второй. История языка, которую я полюбила всей душой в университете, перевесила стремление к журналистике.

         – Какое было самое тёплое или самое радостное воспоминание во время вашей работы в школе?

         – Конечно – общение с учениками, потому что я их очень любила. Когда я была классным руководителем, мне было не только важно давать уроки. Но в основном литература была на первом месте. Получив образование по исторической грамматике, я поняла, что и русский язык можно давать интересно. В общем-то, и к русскому языку я тоже старалась применить свои знания по истории языка, поэтому и уроки по русскому языку были интересными. Мне было очень интересно работать с ребятами. Кроме того, я старалась себя готовить к учительству надолго. Я уже про журналистику не думала. Во-первых, у меня была аспирантура, и я была не уверена, как я в школе напишу диссертацию по исторической грамматике; во-вторых, у меня была каждый день подготовка по русскому языку и по литературе в разных классах.

         Я работала с удовольствием в школе. Со всеми ребятами, особенно с учениками из моего класса, у нас был хороший контакт. Это все было настолько приятно, что иногда я даже жертвовала домашними делами ради  учеников: мы ходили в походы, ходили в театры, гуляли по городу! Я уделяла им, действительно, много времени, а они были мне близки и верны. И я была им тоже верна.

         Но однажды открылась моя история с аспирантурой. Я думала, что ничего не напишу, потому что мне некогда было этим заниматься, и отложила диссертацию. Но открылась вакансия в университете на кафедре стилистики. К этому моменту я пять лет проработала в школе, и решать нужно было немедленно: уходить и, действительно, заниматься наукой — любимой исторической грамматикой, или забросить эту идею и навсегда остаться в школе.

         Работать на факультете журналистики, о котором я когда-то мечтала, — это заманчивое предложение. Преподавание на факультете журналистики очень привлекало. Но как можно бросить своих ребят, свой любимый класс? Они не чаяли во мне души, и я знала, что они ко мне очень привязаны. У нас были разные формы работы, например, самоуправление. Они были готовы работать сами, без классного руководителя, выставлять оценки в журнал и все прочее. У нас был отличный опыт создания коллектива.

         И мне пришлось  сказать ребятам о предложении. Они знали об аспирантуре, и я  спросила их, как они считают, либо мне стоит уйти сейчас от них, дорогих учеников, либо нужно расстаться с аспирантурой и никогда больше не поступать, не заниматься научной деятельностью.

         Ребята, видя, что я говорю эти слова со слезами на глазах, потому что мне не хотелось уходить из школы, дали свое разрешение. Дети сказали: «Да, конечно, уходите, там ваше будущее». В общем, они нашли какие-то  важные слова. Они были в восьмом классе. Я понимала, что если подожду еще год, то точно никогда не уйду, даже не потому, что работа не найдется, а потому, что их нельзя будет бросить перед десятым классом. Например, когда класс Кости Баршта был десятым, у меня была возможность устроиться в библиотеку, но мне нужно было его подготовить к сочинению, выпустить из школы. Как можно их бросить, если они провалят сочинение? В той ситуации я даже не стала задавать вопрос, раз у них был десятый класс.

         Мои дети разрешили мне уйти, мы простились со слезами на глазах, но я знала, что они могут без меня жить, потому что они были приучены к самоуправлению. Когда к ним стали присылать одного за другим классных руководителей, они ото всех отказывались. Мы даже разговаривали с директором школы, чтобы им разрешили существовать год без классного руководителя. Я говорила, что у них обязательно все получится, они умеют работать самостоятельно. Целый год они проработали без классного руководителя!

         Сейчас мы собираемся каждый год, и они вспоминают это время самостоятельной работы. Мы не разрывали связи, встречались, но все преподаватели и директор просили, чтобы я не приходила в школу и не нагнетала тоску. Конечно, в педагогическом плане было лучше их не тревожить. Мы стали встречаться вне школы и встречаемся до сих пор.

         – Как вам удалось сохранить такие тёплые отношения, чтобы встречаться со своими учениками спустя почти 60 лет после окончания работы в школе?

         – Эти шестьдесят лет никогда не прерывались. Я приходила в школу до поры, пока мне разрешили приходить. Потом ученики сами сказали, что мы будем встречаться во время праздников где-нибудь на квартирах ребят, и мы встречались, и в театр ходили. У нас сохранялись постоянные связи. Кроме того, в классе было несколько человек, которые хотели поступить на факультет журналистики. В частности, одна из них, Рита, поступила, писала у меня диплом, а сейчас работает директором издательства. Эти контакты у нас продолжаются. Через два года они уже окончили школу и разошлись по разным вузам. К сожалению, на филфак попала только одна Рита, но другие и не пытались. Рита окончила факультет журналистики, была корреспондентом в «Вечернем Ленинграде», а потом создала свое издательство, в котором даже издавала наши учебники.

         Мы не могли друг без друга: я их любила, и они меня любили. И до сих пор у них это чувство есть — об этом они пишут мне каждый год, приглашают к себе, устраивают мой день рождения в своем коллективе. Мы просто любили друг друга, у нас были крепкие связи, основанные на чувствах. Я действительно  отдавала им сердце, и они это чувствовали по голосу, видели по выражению лица.

         Недавно позвонила сестра одного из учеников, сказала, что слышала о нашей недавней встрече с ребятами. Я подтвердила ее слова, а она ответила: «Не хватало еще чтобы вы не собирались! Вы в них столько сил вложили!» Любовь. Только любовь. Причем очень искренняя и сильная. Они просто не представляли себе, как они могут жить, не встречаясь со мной. И я не представляла, поэтому, когда они мне звонили, я всегда приходила, не пренебрегала их приглашениями. Может быть, если бы я ссылалась на то, что мне некогда, в итоге, наверное, они перестали бы меня тревожить, но я всегда  

         –Как складывалось ваша судьба на факультете журналистики Ленинградского университета? В какой должности вы начали работать?

         – На факультете журналистики я начала работать ассистентом, тогда я еще не была кандидатом наук. Как вы знаете, я пришла из школы, ничего не сделав по диссертации, связанной с  исторической грамматикой. Я должна была быстро наверстывать упущенное.

         Я  любила журналистику всегда, и поэтому я была счастлива, что вернулась туда, о чем я мечтала когда-то. Конечно, школа была очень яркой страницей в моей жизни, но факультет журналистики был мечтой, которую я хранила ещё в школьные годы. Я думаю, что здесь, конечно, еще повлиял характер, потому что у меня всегда была любовь к журналистике. Сочинять что-то, искать что-то, придумать что-то — это мне было интересно. Даже когда я писала диссертацию по исторической грамматике, я всегда искала что-нибудь новенькое, интересное, что-то такое, что в какой-то степени могло стать небольшим открытием. Я помню, что мне удалось тогда открыть местоимение «этот» в письмах русских крестьян.

         Руководителем моей диссертации была профессор Мария Александровна Соколова, учеником которой был известный филолог В. В. Колесов. Она все время мне предлагала заниматься живым разговорным языком — историческими письмами помещиков и крестьян. Живая разговорная речь в письмах тогда была новым предметом, этим вопросом еще никто не занимался.

         На этом материале я нашла местоимение «этот», которое заменяло местоимение «сей» в письмах крестьян. В письмах крестьян всегда было местоимение «этот», а в письмах помещиков — «сей». Эта социальная дифференциация привела меня к социолингвистике, по которой я потом защитила докторскую диссертацию, и она стала первой диссертацией по социолингвистике в России. Началось все с  исторической грамматики: я увидела, что в одних слоях населения используется книжная форма «сей», а в других — разговорная форма «этот». Тогда я написала статью в журнал «Русская речь» и думала дальше заниматься этой темой, но я уже работала на факультете журналистики, поэтому в следующей диссертации — докторской — нужно было ориентироваться не на историческую грамматику, а на современную журналистику.

         Я защитила докторскую спустя десять лет после защиты кандидатской, в 1984 году, не имея научного консультанта. Я увидела, что у разных газет — разная стилистика, и это связано с дифференциацией аудитории. Это возвращало меня к истории языка, и я стала упорно этим заниматься. Это было очень интересно! Я объездила разные газеты: была в редакции «Правды», «Комсомольской правды», «Смены», «Ленинградской правды». Я делала обзоры газет по стилю и в то же время набирала материал по аудитории. В те годы было мало примеров своей аудитории в газетах, потому что была цензура, а газетный стиль был одним из эталонов формальной пропаганды. Абсолютно формальной, потому что все авторское было запрещено. Единственной газетой, в которой могло появиться что-то авторское, была «Комсомольская правда». Мне захотелось узнать, когда это началось, поэтому я начала изучать газеты с начала ХХ века. Все эти газеты я просматривала в Публичке — там даже появилось «мое» место, которое никто не занимал: все знали, что я обязательно приду.

         Из этих газет я узнала массу всего, что стало известно народу только после Перестройки. В оригиналах газет 1917–18 годов были положительные факты о тех, кто позднее был признан врагом народа. Это было большим открытием, но писать об этом было нельзя, и я собирала газетный материал, чтобы проанализировать аудиторию.

         За основу я взяла газеты «Беднота», «Крестьянская газета» и «Правда», которые издавал Центральный комитет коммунистической партии. У этих газет была определенная аудитория, на которую они ориентировались, формируя стиль своего издания.

         «Крестьянская газета» была для малограмотных, поэтому в ней было мало иностранных слов, много разговорной речи и писем, которые писали крестьяне. Я удивлялась: почему же сейчас не работают эти журналисты, которые отбирали и обрабатывали эти письма, которые делали эту прекрасную газету? Потом оказалось, что все они прошли суровый террор 1937 года, а эти газеты перестали существовать в конце двадцатых годов.

         То, что с 1920-го по 1925-й год было сделано этими газетами, вошло в мою диссертацию. Это было самое интересное, чем я занималась на факультете журналистики — это была настоящая наука. Она требовала большого анализа, большого материала. Потом я провела связь с современностью, когда в 84-м году защитила докторскую диссертацию. Ещё не было Перестройки, ещё не было новых газет, но уже можно было сделать вывод о необходимости ориентации на аудиторию на фоне того, что было в двадцатые годы. Таким и был мой путь в журналистике.

         – В 1992-м году вы основали кафедру методики преподавания русского языка как иностранного в Герценовском университете. Впоследствии эта кафедра была переименована в кафедру межкультурной коммуникации. Какие научные проблемы изучались и изучаются на этой кафедре?

         – Действительно, так складывалась судьба. После защиты докторской        диссертации было много планов по развитию социолингвистического направления, которое тогда было одним  из самых новых в филологии. В этом направлении я старалась развивать своих студентов, читала специальный курс по социолингвистическому анализу газеты. И вдруг случилась Перестройка, многое менялось. В частности, моя кафедра стилистики на факультете журналистики была закрыта, нас распределили по другим кафедрам. Мне не хотелось уходить на другую кафедру, в другой коллектив и заниматься анализом тех газет, которые придерживались стандарта в лингвистике.

         Мои друзья, бывшие однокурсники по филологическому факультету, предложили перейти в Герценовский университет, в котором была новая для развития филологии дисциплина — методика русского языка как иностранного. Мне было страшновато, потому что я не занималась русским языком как иностранным, но он был таким популярным в те годы! На него все стремились попасть! Многие однокурсники работали по РКИ, ездили в различные командировки.

         Меня убедили, что в Герценовском университете будет возможность заниматься аспирантами, наукой и этой новой дисциплиной. Я согласилась без особого энтузиазма, но это было интересно. Кроме того, педагогика, школа и работа с учениками никогда не были для меня тягостью. Наоборот, в отличие от многих моих однокурсников, которым не хотелось работать в школе, мне это нравилось. Так я решилась попробовать и начала заниматься методикой русского языка для иностранцев. Конечно, я принесла с собой университетский «хвост» из психолингвистики и социолингвистики, чтобы включать их в методику. Эта идея очень понравилась руководству — психолингвистика, социолингвистика, сравнительная грамматика были включены в учебный план. В научном овладении методикой русского языка как иностранного обнаружились большие лакуны, и это было интересно изучать. Нашими иностранными студентами были не вчерашние школьники, а преподаватели из разных стран, которые приезжали к нам на курсы. Им очень нравились лекции по языку газеты, стилистике газеты, истории газеты, потому что они нигде не могли это прочесть.

         – Одно из достижений кафедры межкультурной коммуникации — конференция «Русистика и современность». Как вам пришла идея создания этой конференции?

         – Я считаю, что большой заслугой нашей кафедры является создание конференции «Русистика и современность». Первую конференцию мы провели в 1997 году вместе с Жешувским университетом. С тех пор мы провели конференцию 26 раз. Наши конференции проходили ежегодно в разных странах и объединяли практически один и тот же состав участников. Те участники, которые попадали на «Русистику» хоть один раз, стремились попадать дальше и дальше, потому что у нас была очень доброжелательная атмосфера. После каждой конференции мы издавали  научные сборники. Были годы, когда участие представителей 15–20 стран было нормой. Настолько обширной была география «Русистики»! Сейчас мы поддерживаем высокий уровень конференции.

         Когда мы начинали «Русистику и современность», мы стремились, чтобы известные ученые выступали на пленарных заседаниях, а их статьи были в наших сборниках. Наши студенты знакомились с трудами Л. П. Крысина, И. А. Стернина, В. Г. Костомарова и многих других русистов, приезжавших к нам. Наше стремление расширять конференции за счет именитых ученых сделало «Русистику и современность» заметным явлением в научном мире не только нашего вуза, но и всей России.

         – Известно, что кафедра межкультурной коммуникации стала изучать русский язык как неродной (РКН). В чем отличие русского языка как неродного от русского как иностранного (РКИ)? Неужели одного термина мало?

         – Это очень распространенное суждение, но скажу без всякой ложной скромности, термин «русский язык как неродной» придумала я сама. Мы добились того, чтобы нам открыли кафедру методики обучения РКИ на филологическом факультете РГПУ в 1992 году, потому что, во-первых, мы хотели создать свою аспирантуру по РКИ, во-вторых, были очень ревностные отношения к нашей кафедре на факультете, так как у нас было много новых дисциплин, востребованных на филологическом факультете.

         Тут началась наша самостоятельная яркая жизнь: мы начали издавать учебники и программы бакалавриата и магистратуры. Нашу интересную жизнь поддерживали на филфаке. В 2005 году к нам на кафедру пришли учителя петербургских школ, знавшие нас как специалистов по РКИ. Они рассказали, что в их классах сидят дети, не говорящие по-русски. Учителя попросили у нас рекомендации, потому что по русским учебникам для русских в этой ситуации работать было невозможно. Эта идея нам очень понравилась: она была новой и нуждалась в разработке. Мы начали изучать проблему и попытались выяснить, сколько детей в школах Петербурга не говорит по-русски. Никто не знал ответа на этот вопрос.

         С нашими единомышленниками — учителями и администрацией Ленинского района  Санкт-Петербурга — мы начали разрабатывать курс на основе РКИ. Мы поняли, что обучение детей, не говорящих по-русски, не может быть РКИ в чистом виде, потому что им нужны гораздо большие знания по лингвострановедению. Эти дети живут в России, ходят в российские школы, хотят поступать в российские вузы — им нужно социализироваться, поэтому им нужны дополнительные знания не только по языку, но и по истории России.

         Мы стали искать пути расширения этого процесса. Так как я была членом Правления РОПРЯЛ, которым руководила  Л. А. Вербицкая, я  постоянно говорила, что русский язык для мигрантов должен быть в приоритете, потому что в нем есть своя специфика. Меня пригласили на заседание совета при правительстве России по этому вопросу. Конечно, первый вопрос был о количестве таких учеников в петербургских школах. Ответа я не знала, потому что и в городском отделе никто не знал. Я сама начала составлять списки детей через учителей, которые посещали наши курсы повышения квалификации. Учителя заполняли анкету, в которой указывали количество таких детей. Этим кустарным способом мы начали изучение этого вопроса.

         В итоге у нас все так бы и продолжалось, потому что со стороны администрации города никакого интереса не было. Мы, понимая, что это не совсем русский язык как иностранный, читали курсы повышения квалификации и переподготовки для учителей, в которые вносили дополнительные сведения с точки зрения лингвострановедения, социолингвистики. Это было важно для учителей, наши курсы пользовались большим успехом. Это было начало XXI века.

         В это же время стали появляться первые работы по межкультурной коммуникации, и я предложила нашему декану — Наталье Леонидовне Шубиной — переименовать нашу кафедру в кафедру межкультурной коммуникации, потому что у нас стал развиваться диалог культур с теми детьми, которые не знали русского языка. Нас поддержал ученый совет, и мы получили новое название в 2001 году. Методика преподавания РКИ оставалась в центре нашего внимания, потому что я была глубоко убеждена, что межкультурная коммуникация не может жить без методики РКИ, но наряду с этой методикой мы пытались создать методику русского языка как неродного. Мы выбрали такое название, потому что этот язык был неродным для мигрантов, но отличался от РКИ. Так родилось новое название. Мы написали несколько статей, и это название прижилось. В настоящее время никто от этого названия  не отказался. Так, РКН сосуществует с РКИ, и это очень удобно: это разрешает нам дифференцировать методику преподавания РКИ и методику преподавания РКН. Мы даже издали два учебника: один по методике РКИ, один по методике РКН, для того чтобы показать, что у него есть своя специфика. Кстати, этот второй учебник в 2019 году получил звание «Лидер Российской Науки», потому что в нем, действительно, впервые был затронут вопрос о разнице между РКИ и РКН.

– Вы сказали, что дети мигрантов, приезжающие в Россию, вступают в диалог с представителями русской культуры. Что значит этот «диалог культур»?

         – Дело в том, что мы не просто изучали проблему с точки зрения статистики: сколько у нас мигрантов и из каких стран они приехали. Мы, конечно, изучали как социализировать мигрантов, то есть как сделать Россию для них более понятной и в какой-то степени родной страной. Для этой цели мы создавали внеклассные мероприятия, которые заключались в знакомстве представителей других народов с русской культурой. Легче всего это было сделать на примере еды: какие существуют русские блюда, чем угощают на русских праздниках. То же самое нам предлагали ученики из других стран. Они принимали этот вызов — проводили для нас разные праздники своих стран и угощали нас своими национальными блюдами. Кроме национальных блюд, была и национальная культура: мы пели песни, устраивали концерты, ходили в музеи, рассказывали об истории Петербурга. Таким образом, мы пытались познакомить их с теми явлениями, которые являются для них новыми, и приближали их к пониманию русской культуры. Так и возникал диалог культур. Конечно, это было изобретено не только нами, мы просто это делали более масштабно, более часто, сделали эти культурные связи основой нашей методики преподавания. Этот ход оказался очень удачным, поэтому диалог культур до сих пор это остается частью методики РКИ и РКН.

         – О чем нужно помнить человеку, который вступает в контакт с представителем другой культуры?

         – На этот вопрос можно ответить очень просто: нужно уважать другого человека и другую культуру. Надо понимать, что не все на свете одинаково, что люди разные и национальности разные, что лица разные и имена разные, и у каждого народа есть своя культура и свои языковые особенности. Это вопрос культуры человека и вопрос национального этикета. При обучении чужому языку это необходимо учитывать: если вы не будете уважать ваших учеников другой национальности, они сразу это поймут, и никакого серьезного обучения не получится.

         Вы спрашивали меня о моих длительных связях с моими первыми школьными учениками. Как я говорила, все основано на любви. Если любви и уважения нет, дети это почувствуют. Все имеет значение. Всё должно вызывать доверие. Доверие – это основная часть преподавания РКИ и РКН. Доверие должно проявляться в каждой детали, без него не может быть преподавателя. Ученик должен чувствовать, что он нужен преподавателю, что преподаватель его уважает, что преподаватель видит в нем человека, который заинтересован в изучении родной культуры преподавателя.

         – У вас множество учеников, которые, чувствуя вашу любовь и уважение, смогли завершить обучение в аспирантуре и докторантуре. У вас есть секреты: как нужно работать с аспирантами и докторантами? Почему в качестве научного руководителя выбирают именно вас?

         – Любовь и уважение – это важная особенность, но это фон, на котором должны проходить занятия. Самое главное – это знания. Если вы будете только любить, но не будете учить, ничего не получится.

         Наша дисциплина нескучная, потому что каждый раз мы ищем те особенности, которые позволят нам быстрее научить нашего ребенка или взрослого русскому языку. Каким способом можно подойти к студенту? С каким методом? Как можно быстрее научить запоминать, сочинять, читать, говорить? В каждом случае эти вопросы нужно решать индивидуально. Конечно, есть общие законы, но каждый раз в новой диссертации мы ищем изюминку  – то, что сделает материал доступным и правильным. Прежде всего мы проводим сравнение родной культуры и чужой культуры, своего языка и чужого языка.

         Сейчас я работаю с аспирантом из Узбекистана: он ищет грамматические модели для обучения взрослых русскому языку. Он считает, что учить грамматике нужно на основе моделей. Когда он говорит о том, что сейчас создается множество национально-ориентированных учебников по русскому языку, он отмечает, что большинство этих учебников создается авторами, не знающими родного языка учащихся. В узбекском языке бесчисленное множество элементов, не совпадающих с русским: там нет рода, есть свои особенности у категории числа, у суффиксов. В грамматике русского языка для узбека существуют трудности только потому, что в его родном языке свои особенности. Если знать эти особенности и учитывать их, то тогда можно найти более легкий и быстрый способ овладения иностранным языком. Мне кажется, знание языка учащихся необходимо, чтобы увидеть отличия и этим отличиям обучать.

         – Ирина Павловна, вернемся к обучению русскому языку русских студентов. Вы долгие годы работаете с молодежью. Как вы считаете, поменялась ли речь студентов-филологов?

         – Я не хочу обобщать. Все зависит от аудитории. Когда я слышу на улице нецензурную речь от взрослых и от детей, я думаю о низкой культуре преподавания русского языка. Никогда не нужно закрывать глаза на то, что кажется нам очень распространенным. Например, я вижу, что девушки и юноши могут использовать нецензурные слова даже в стенах университета. Это считается вполне естественным и даже модным элементом. Они полагают, что это не свидетельство бескультурья, они не стесняются использования такой речи. Это безобразие. Такое отношение к языку – это безобразие. Без этих слов вполне можно обойтись. Я не одобряю, когда известные люди, артисты обращаются к таким словам и нисколько не стесняются. С этим должна идти жестокая борьба: должны снижаться оценки или даже накладываться штрафы. Нужно вызывать презрение к этим словам, а не восхищаться ими. Мне кажется, что нетерпение к таким словам – самое верное средство борьбы с ними. Желание не замечать их или сознательно произносить их кажется мне возмутительным, потому что это нарушает культуру речи и искажает наше мышление, воспитанное на хорошо обработанном русском языке. У наших великих русских писателей брань, конечно, тоже встречается, но она является средством выражения характера персонажа или имеет специальное художественное значение. Я считаю, что распространять это ни в коем случае нельзя.

         – Если мы говорим не только о бранной лексике, какие еще черты, характеризующие речь современной молодежи, можно выделить?

         – Надо подойти к этому вопросу с научной точки зрения – с точки зрения стилистики. Единственный способ овладеть языком – знать стилистику языка, потому что разные стили речи разрешают использовать и слова разговорные, и слова просторечные, и слова книжные, и слова заимствованные. Разные произведения нашей литературы располагают этими языковыми средствами, которые оправданы в определенной ситуации. Ситуативность высказывания, обязательная социальная обусловленность использования того или иного художественного средства важны для обучения образцовому русскому языку. Учитель в школе и в вузе должен владеть стилистическими нормами, должен знать о социолингвистике и психолингвистике, потому что все эти знания способствуют укреплению грамотности населения и распространению культуры речи.

      – В этом году вы отметили свой юбилей. Как вы его отпраздновали и кто был приглашен?

         – Это была значительная дата, но не очень большой праздник. Для себя я стараюсь сделать любой праздник приятным за счет встречи со своими друзьями и учениками. Этот юбилей  был посвящён любимым ученикам и друзьям разных лет. На нашей встрече гости говорили о том, как важно любить своё дело. Мне повезло: моя профессия была выбрана по любви. У меня ни разу не было желания изменить этой профессии ни на каком основании.

         В таких праздниках меня делает счастливой то, что я нахожу взаимопонимание со своими учениками. В одной песне есть слова о том, что ученики – это продолжение учителя. Продолжение меня я вижу в своих учениках. Если мы единодушны в наших оценках, если мы понимаем друг друга, если мы относимся друг к другу вежливо и уважительно даже в критических моментах, это приносит мне удовольствие, потому что самое главное — достичь взаимопонимания. Я терпеть не могу лесть и фальшь, которые замечаю по глазам, по тону, и с такими людьми, которым невозможно доверять, я прекращаю всякое общение. Доверие – ключевое слово, которое определяет отношения учителя с учениками. Я чувствую удовольствие, когда понимаю, что мне доверяют и что я доверяю. Как сказал мой китайский аспирант, у учителя и учеников должны быть общие ценности. Понимание друг друга, разговор на одном языке – это то, ради чего стоит быть учителем. Строить мостик между учениками и учителем — это великое счастье.

         – А что делает вас вами? Есть ли у вас какой-то принцип или девиз, правило, которому вы следуете по жизни?

         – Как вы знаете, я не люблю жить по правилам. Конечно, у меня есть категоричные представления, например, я не терплю брани, не терплю предательства, но эти идеи не являются формальными.

У меня есть любимые строки, которые я могу произнести про себя. Они принадлежат К. Симонову:

Какое б море мелких неудач,

Какая бы беда ни удручала,

Сожми руками горло и не плачь,

Садись за стол и все начни сначала.

         Эти строчки я очень люблю, чтобы не подчиниться неудаче и не стать нытиком. Да, помимо успехов бывают неудачи. Но когда есть неудача, надо сесть за стол и все начать сначала, не подчиниться неудаче, а найти пути ее преодоления. Не нужно называть себя героем — это должно быть велением вашей души, стимулом для того, чтобы жить в хорошем настроении и быть нормальным человеком.

         Моя лучшая подруга, с которой мы дружим с 1952 года, со времени пребывания в  Артеке, не была на моем юбилейном празднике, но вспомнила, что в нашем пионерском детстве  артековцев учили быть верными друзьями и  заботиться о том, чтобы друзья были всегда  рядом, не оставаясь позади нас.

Беседу вела Наталья Пронина