Один из коллег – совсем по другому, но тоже в чём-то ностальгическому поводу – пишет: «На моей улице было три шляпных ателье, три булочных, два театра, ремонт баянов и ещё чего-то куча. Теперь там море ресторанов». Я стал вспоминать, что же было на моей родной улице Скороходова из того, что я застал и помню, и что там нынче? Ответ, понятно, был короткий: «…три школы, два детских сада, один продуктовый магазин с винным отделом, булочная, пивная-автомат, мороженица, керосиновая лавка, ателье проката, ремонт обуви, один завод, одно КБ и полный джентльменский набор органов власти и управления: райком, райисполком, райздравотдел, ЗАГС, милиция, прокуратура, военкомат и райотдел КГБ. И даже ходил троллейбус». При этом я хотел бы уточнить, что имею в виду «лучшие годы». И вот тут стоит, наверно, пояснить, что же это за годы такие. Без претензий на какую-либо социально-экономическую, политическую объективность и непредвзятость с одной, уже сделанной выше, оговоркой я считаю, что это время с 1954-го по 1965-й годы. Знатоки советской истории, особенно те, кто жил в то время и помнит его! Вы будете смеяться, но это всего лишь со сдвигом на один год то самое «великое десятилетие», коим лизоблюды назвали период правления Хрущёва в дни празднования его 70-летия и награждения четвёртой звездой Героя! Вот так…
         Для меня же это время с момента, когда после нескольких лет, проведённых в военных гарнизонах и на съёмных квартирах, мы наконец-то окончательно вернулись в нашу ленинградскую квартиру (точнее, в свои две из её шести комнат), и до переезда в построенную родителями кооперативную «двушку». Потом и я, а позже – отец с мамой, на время возвращались сюда, но то были, как говорится, совсем уже другие времена и другие истории. Здесь же – про время, извините за высокопарность, отрочества и юности, которое прошло на улице Скороходова, про то, чем и как жили моя родная улица и её обитатели.
         Три школы это, если по порядку расположения, 84-я (д. № 2), 68-я и 69-я (д. №14, он же – Кировский, 21 – бывший Императорский Александровский лицей). Во всех трёх я сподобился учиться. Лучшие мои годы прошли именно в 84-й – с 9-го по 11-й класс, время, когда учёба шла легко, с удовольствием. При этом два дня из шести проходили не в школе, а на заводе, где мы осваивали (и освоили, можете поверить!) специальность слесаря-механика и даже получали какую-никакую зарплату, которой вполне хватало на карманные расходы: пойти с девушкой в кино, а потом – в мороженицу, купить – ради понта, конечно, – кубинскую сигару, выпить кружку пива, прокатиться на лодке по Кронверке, пострелять в тире и т. п. Занятия у всех нас имели, собственно,  одну чёткую цель: по окончании поступить в институт. И должен сказать, что практически все мои одноклассники этой цели достигли. Эта школа работает и сегодня. Несколько лет назад ей, несколько неожиданно, присвоили имя дважды Героя Советского Союза лётчика Петра Афанасьевича Покрышева. Неожиданность, по крайней мере для меня, заключалась в том, что Покрышев в этой школе никогда не учился и вообще скорей всего не бывал. Да, он жил в соседнем доме, а в параллельном со мной классе учился его сын. Говорят, что позже в школе училась и его дочь. Вот и вся связь героя со школой. Кстати сказать, похоронен П. Покрышев на родине, в городе Голая Пристань Херсонской области, часто упоминаемом в последнее время в связи со СВО. В 68-й школе я проучился дольше всего – со 2-го по 8-й класс, и честно признаюсь, что ничего светлого, как, впрочем, и ничего особенно плохого, они в памяти не оставили. Ну да, там «на груди алый галстук расцвёл», там же, как в той песне, вступил и в комсомол, уже «на излёте» 8-го класса.      

         Комсомольцев, кстати сказать, тогда в школе было всего пятеро: трое нас, восьмиклассников, старшая пионервожатая Галя К., до того учившаяся классом старше, и учительница биологии, вскоре ушедшая в декрет. Что же до пионерской жизни – наверно именно тогда стали видны признаки несовпадения того, что говорят по радио в передаче «Пионерская зорька» с тем, что происходит в школе и не только в ней. Не осталось тёплых чувств и к учителям, большинство из которых, как я понял уже много позже, лишь отбывали свой номер. Особенно заметно это было уже с 5-го класса, когда аргументы типа взять разгильдяя за шиворот и постучать лбом по парте уже не работали. Тогда же в школе был проведён эксперимент: самых отпетых второгодников и хулиганов свели в один класс, причём некоторых даже с понижением, назвав его «5 Г». Занимались они по отдельной программе, кое-как дотянули до конца учебного года, после чего наиболее благополучные отправились в ремесленные училища, а наименее – в детскую колонию в Колпино. С теплотой вспоминаю лишь учительницу литературы и русского языка Нину Андреевну Лопацкую, руководившую нашим классом, к сожалению, всего один год, но и потом не оставлявшую нас своим вниманием. Ещё запомнились уроки физики у Петра Петровича Никифорова и истории – у Людмилы Николаевны Митропольской. Следует сказать также, что учёба в 7-8 классах совпала со школьной реформой: программы были где-то скомканы, а где-то, наоборот, – растянуты. По окончании 7-го класса мы сдавали, ещё по старой схеме, экзамены. Многие ребята на этом завершила школьный период и отправились кто куда: в техникум, в техническое училище, работать и учиться в вечерней школе. Остальные доучивались уже по программе восьмилетки, а дальше, как правило, пошли в 9-й класс одиннадцатилетней школы. В 69-й школе, расположенной в том же здании, но на 1-2 этажах, мне пришлось позаниматься уже в 1971–1972 годах, на курсах по подготовке к экзамену на кандидатский минимум. Обеих этих школ уже давно не существует, их номера переданы новым школам в новостройках Калининского района. А в историческом здании вновь работает Александровский лицей. Правда, уже не Императорский, а постсоветский – нечто среднее между ПТУ и техникумом.
Далее в списке упомянуты два детских сада. Может быть, их было даже три: в доме № 8 – построенный в конце 1950-х и работающий до сих пор; в доме № 24; а также, если память не изменяет мне, был какое-то время детсад и в доме № 13, на углу с Кировским. Сразу скажу, что ни в одном из них я не был, не состоял и не участвовал. Счастливое сталинское детсадовское детство меня миновало. За это – вечная благодарность бабушке Евдокии Митрофановне, оставившей, пусть и немудрящую, но работу, а вместе с ней и рабочую карточку, и прервавшей трудовой стаж, который уже потом пришлось «наращивать» до минимума, дающего право хоть на какую-то смешную пенсию. Бабушка, имея «в багаже» три класса начальной школы, научила меня читать и писать, выполнять простые, но необходимые по дому работы – слесарные, столярные, портновские. С ней я посмотрел первые свои фильмы – «Золушку», «Золотой ключик», «Смелые люди». Потом, в первом и даже во втором классе, всё это принесло свои результаты: учёба давалась легче, чем большинству ребят с детсадовской подготовкой.
         Продуктовый магазин был в первом этаже моего родного дома на углу Скороходова и Малой Монетной, он существовал здесь со дня постройки дома в 1910 году, и это, кроме, пожалуй, Александровского лицея, было единственное заведение на нашей улице, сохранившее своё первоначальное назначение. Вероятно, самым знаменитым покупателем в нём был Александр Блок, живший в первой парадной, в мансарде на 6-м этаже в 1910–1912 годах. Не исключено, конечно, что в магазин ходила жена поэта Любовь Дмитриевна (держали ли они кухарку, доподлинно неизвестно). Магазин имел обширные подвалы с загрузочными окнами со стороны улицы и выход во внутренний двор, что позволяло завозить и хранить практически любые товары. Не знаю, как было при Блоке, но в советское время это был фактически полноценный гастроном с мясным, колбасным, молочным, бакалейно-кондитерским и винным отделами. На улице, рядом с нашей парадной, в летнее время работал лоток по продаже мороженого, а напротив, через улицу, примерно до 1958–59 годов стоял пивной ларёк; позднее, в ходе борьбы с алкоголизмом, его сменила квасная цистерна «Красной Баварии». А для страждущих чуть дальше по Скороходова в доме № 27 была открыта пивная-автомат, где, кроме пива, продавалось креплёное вино типа «Волжское», а также газировка – всё из автоматов, в которые опускались купленные в кассе жетоны. Единственная на нашей улице булочная была в доме № 23. В начале описываемого здесь периода хлеб в ней продавали ещё вразвес, отрезая на глаз от буханки нужный кусок длинным ножом на раме, один конец которой был приделан к шарниру, закреплённому в прилавке, после чего хлеб клали на весы, а затем уже обычным ножом отрезался необходимый довесок. Никаких полиэтиленовых пакетов тогда не было и в помине, хлеб отправлялся прямо в сумку или авоську, где уже лежали другие продукты, в лучшем случае завёрнутые в бумагу. Довесок же, как правило, съедался по дороге к дому. Булочная, по воспоминаниям старших, работала и в блокаду. В том же доме, с другой стороны от подворотни, была керосиновая лавка, и ещё в середине 1950-х в ней продавали керосин, который из крана наливался сначала в ванну, вделанную в прилавок, а оттуда продавец черпал его мерным ковшиком на длинной ручке, точно так же, как черпали тогда и молоко из бидонов в молочных магазинах, и через воронку переливал в бутылку или другую тару покупателя. Помимо керосина, там продавалась мастика для натирания паркета (и этот вкусный мастично-керосиновый запах помнится до сих пор!), а также много других интересных для пацана вещей: перочинные ножички, карманные фонарики…
Отдельного рассказа, безусловно, заслуживает мороженица, что долгие годы (если не ошибаюсь, с предвоенных ещё времён) работала в угловом с Кировским проспектом доме № 11. Первая и последняя в моей жизни. Мама привела меня туда вскоре после нашего возвращения из Луги, в 1954 году. Помню даже то первое мороженое – фисташковое, непривычного зелёного цвета. Потом, надо сказать, такими посещениями меня не баловали, и так продолжалось до тех лет, когда мне стали позволены хоть какие-то карманные деньги, то есть класса с пятого. И то благодаря тому, что надо было самостоятельно ездить в музыкальную школу, а потом ещё и на занятия по английскому языку, то есть иметь мелочь на трамвай. К слову сказать, ни о каких деньгах на завтрак в школе все одиннадцать лет и речи не было. Утром бабушка заворачивала в бумажку пару бутербродов, к ним обычно прилагалось яблоко. И всё. Организованных завтраков-обедов тогда в школах не было, за исключением групп продлённого дня, всё остальное – по желанию и возможностям. С возможностями, как я стал понимать уже много позже, у нас было не особенно, несмотря на приличную, особенно до конца 1950-х, зарплату мамы в оборонном НИИ, и постоянные совместительства отца. А желания съесть «резиновую» котлету с серым, как штукатурка, пюре или такого же цвета макаронами у меня никогда не возникало. Так или иначе, начались самостоятельные походы в мороженицу, а в старших классах, учитывая вышеупомянутые заработки, они стали довольно регулярными, иногда и с употреблением, по особым поводам, шампанского. Надо ли говорить, что ценник и на мороженое, и на сопутствующие напитки в те годы был стабильным и более чем гуманным, так что тогдашним «бронеподросткам» посещения были по карману. Где-то в начале 1960-х мороженица открыла «филиал» – рядом, на Кировском, 20, в маленьком зальце на три столика. В нём мы бывали, пожалуй, чаще, чем в «старой»: здесь было как-то уютней.
         Ненавязчивый советский сервис был на улице Скороходова представлен обувной мастерской, размещавшейся в том же доме, что и пивная-автомат, с другой стороны от подворотни, а также ателье проката в доме №18. И если с ремонтом обуви я точно не сталкивался, то в прокате не раз брал фотоувеличитель, а позднее – проектор для слайдов и пылесос.
         Экономический сектор олицетворял, конечно, завод «Пирометр» на Скороходова, 16 – детище советской индустриализации, всегда работавший на оборону. Именно по этой причине во время войны район подвергался регулярным артиллерийским обстрелам. При этом сам «Пирометр» так и остался невредим, зато в наш дом, стоящий напротив, было два, как теперь говорят, прилёта, один из которых – весной 1943 года – пришёлся прямо в квартиру, где тогда жили мама с бабушкой. Из разрушенной квартиры их переселили в другую, в соседней парадной, и с той поры наша семья жила в этой квартире. Следы же этого и другого, более раннего, прилёта сохранялись на стенах дома вплоть до конца 1950–х, когда в доме сделали ремонт, а рядом пристроили хрущёвскую пятиэтажку. На «Пирометре» мама недолгое время работала в блокаду, перед тем как отправиться в военно-восстановительном поезде на только что построенную дорогу «Шлиссельбург – Поляны». В 1958 году на пустующем после войны участке № 20 было построено новое, «сталинской» архитектуры, здание, в котором поселилось связанное по тематике с «Пирометром» закрытое ОКБ. Много лет спустя мне, молодому специалисту, довелось работать с некоторыми его сотрудниками, но уже совсем в другой организации.
Как я уже говорил в начале, на улице Скороходова располагались почти все официальные учреждения Петроградского района. На одном из краеведческих сайтов её в шутку даже назвали «Даунинг-стрит Петроградской стороны». Самые главные – райкомы партии и комсомола и райисполком – занимали два особняка бывшей усадьбы князей Горчаковых, когда-то, в эпоху Александра Блока, владевших почти половиной квартала между Большой и Малой Монетными, Ружейной улицей (ныне – улица Мира) и Каменноостровским. К описываемому же времени от усадьбы остался лишь примыкающий к особнякам сад, который поколение моей мамы называло ещё «горчаковским», а наше, послевоенное, – «райкомовским». Добавлю уж заодно, что рядом, через дорогу, были «школьный сад» (у 68-й и 69-й школ – бывший «парадный» сквер Императорского лицея) и «милицейский садик» – сквер, разбитый уже в советское время на месте снесённых лицейских служебных построек, рядом с двухэтажным домом, в котором находилось сперва 17-е отделение, а потом Петроградский райотдел милиции. Именно в этих садах и проходила большая часть нашего счастливого детства и озорного отрочества, за исключением разве что «походов» и «полётов» по «фавелам» и «бидонвилям» дровяных сараев и поленниц, до начала 1960-х занимавших все дворы – вдоль брандмауэров и глухих стен – и вообще любые закоулки. Рядом с райкомом, во флигеле, находился райвоенкомат, а в боковом подъезде горчаковского особняка – райотдел КГБ и столовая, запах из которой – кислого борща и жареной рыбы – тоже неотъемлемое воспоминание из детства. Там же помещался и райком ВЛКСМ. Исполком и ЗАГС, в котором «расписались» отец с мамой, а потом выдали свидетельство о моём рождении, располагались в другом особняке. Над входом там висели большие электрические часы, а у дверей на стене висел громадный, ещё царских времён, уличный термометр, отградуированный не только по Цельсию, но и по Реомюру. Со стороны же сада на террасу второго этажа вела каменная лестница, и, поднявшись туда, через щёлки в шторах больших окон можно было разглядеть комнату со стоящим посредине большим белым роялем.
         Вот так жила родная улица и мы вместе с ней в 50-е и 60-е годы. Стоит, наверно, вспомнить ещё, что всё это время шло постепенное заживление и залечивание ран, нанесённых войной и блокадой: восстанавливались и ремонтировались, снаружи и изнутри, дома; постепенно, с подключением газа и центрального отопления, исчезали из дворов и с пустырей, образовавшихся на месте разбитых или разобранных на дрова домов, заполнившие их сараи; исчезли дощатые заборы, закрывавшие всё это со стороны улицы; дореволюционные ещё помойные ямы во дворах сменились стандартными сменными баками; закрылись старые придомовые прачечные с дубовыми лоханями и медными кранами, а вместо них на улице Рентгена, 7 открылся пункт приёма белья в стирку; во многих домах восстановили старые, а там, где было возможно, поставили новые лифты; с 1953 года по Скороходова пошёл троллейбус № 9, соединивший Финляндский вокзал с Витебским, и по этой причине улицу впервые заасфальтировали.
         В 1965 году родители, ценой немалого, как я догадывался, напряжения, построили кооперативную квартиру на проспекте Тореза, в квартале, названном чуть позже ядовитыми языками «Тель-Авив». Прежняя связь с улицей Скороходова прервалась, хотя и не прекратилась тогда насовсем. Но всё это было уже в другой жизни…