Очень редко, но отмечается роль Веры и Разума в российской и мировой Истории. Вера ‒ феномен подсознательный и эмоциональный. Как высший ум низшей природы, она «окаймляет» интеллект  и связывает человека с Абсолютом. Вера, проявляющаяся в любви, ‒ краеугольный камень Церкви. Без данной основы «церковность» сохраняет только внешнюю фарисейскую оболочку.

              Апостол Павел в послании к евреям (11:1) почти до конца прояснил ситуацию:  «Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом».

              Христианский писатель-аскет Исаак Сирин тоже не мог долго молчать: «Для духовных тайн, которые выше ведения и которых не ощущают ни телесные чувства, ни разумная сила ума, Бог дал нам веру».

                  Через философскую оптику современности заметно, что политический рейтинг не заменяет веру. Однако, быть может, любимые мастера искусств и спорта отвечают неосознанной потребности  в вере. В какой-то степени комплекс  ассоциаций, эмоций и ценностно-брендовых характеристик строятся по тому же принципу, что и религиозные верования с истовой приверженностью. Разум ‒ основа рационального подхода к внешнему миру. Среднестатистическим  людям не очень интересны демонстрация могущества разума,  околонаучные гипотезы Большого взрыва и  происхождения жизни на планете Солнечной системы Земля. Рядовые граждане более восприимчивы к реальному воздействию на чувства и возбуждению эмоциональной сферы

Любая граница порождает нарушителей. В российско-исторической логике   христианская вера доминировала над разумом. Религия обеспечивает связь со Смыслом и Космосом. Во всякой большой религии есть Искусство. Православная генетика определяла меру потенциальных возможностей социума и аккумулировала духовную энергию для реализации политических утопий. На поле Куликовом и в Бородинской битве воины погибали за Русь с именем Бога на устах.

          Вера восполняет недостаток знания и  спасает человечество от гибельности бездействия. Она придает человеческим действиям решительность и определенность («действовать уверенно»). Человек без веры даже во всеоружии знания не понимает, что надо делать. Эти мучительные колебания порождают бессилие. Поэтому сам Разум подсказывает необходимость Веры.

         Господь-вседержитель  как Единое Сущее  любит простых людей с большой верой и   чистым двухкамерным сердцем. Подлинная вера возникает в игре и гармоничном состоянии духа. Всякая вера пассивна, если она не предсказывает светлого будущего.

Христианство как эзотерическое знание, в котором тесно пересеклись эллинистические и иудейские корни, не случайно в I веке н. э. пришло на смену идеологии атомизированного древнего Рима и показало светлый путь «редактирования» искаженного общественного сознания в античном государстве.

В глубине «отрицательных» тысячелетий древний грек Климент Александрийский полагал, что сам Бог даровал философию эллинам как инструмент богопознания, а христианство есть истинная философия.

         Очень пунктуальный калининградский философ И. Кант добросовестно опроверг все пять доводов Фомы Аквинского о существовании Бога и сформулировал свое доказательство ‒ нравственное.

          Биографы Канта констатируют и сообщают, что великий  идеалист  дважды собирался  по большой любви вступить  в  законный брак. Однако так и не собрался. А его первая крупная печатная работа «Всеобщая естественная история и теория неба» (1755) была посвящена космологии. 

Немецкий классический философ никогда не забывал про звездное небо над головой и полагал, что в людях изначально (априори) сидит нравственный закон, который требует действовать иногда вопреки всякой логике и прагматике. Данное внутреннее требование один из центральных мыслителей эпохи Просвещения  назвал категорическим императивом.

Именно он (императив) толкает высоко-идейного человека в горящий дом, чтобы спасти жизнь такому же человеку, хотя трезвый  разум говорит, что все может закончиться печально. Логика выступает против, но нравственный закон инициирует  глубоко-нравственные поступки.

         Откуда в людях такие импульсы? Так и не испытавший радостей семейной жизни Иммануил Кант считал, что они (как и способность мыслить о всеобщем и понимать красоту) просто заложены в человеческую природу изначально. То есть ‒ от Бога. Глашатаем кантовской этики был И. Христос  в ранней работе Гегеля «Жизнь Иисуса».

В извилинах классиков иногда встречаются глубокие мысли. Великий объективный идеалист Гегель окончил теологическое отделение Тюбенгенского университета и  называл христианство абсолютной и бесконечной религией: «Это завершенная религия, религия, которая есть бытие духа для самого себя, ставшая объективной, христианская религия. В ней неразрывны всеобщее и отдельных дух, дух бесконечный и конечный; их абсолютное тождество есть эта религия и ее  содержание».

В европейско-мыслительной традиции, начиная с Нового времени, научный интеллект стал безраздельно доминировать над религиозным идеалом.  Религия же де-факто, напротив, утратила свой метафизический смысл и преобразовалась в успокоительный ритуал и часть психологического комфорта. Было забыто ее главное предназначение – воссоединение целостности духа и отождествление Космоса с человеком. Бог стал Генеральным директором акционерного общества Вселенной. В ракурсе лозунга «Знание – сила» наука превратилась в инструмент политической власти.

Ощутив соблазнительный вкус надкушенного яблока познания, в дальнейшей быстротекущей жизни   наука на Западе    полностью отказалась от религиозных ингредиентов и обосновала теорию справедливости на базисе монструозного разума. Ничто было не в силах остановить плотный поток научной истины. Данный судьбоносно-сциентический тренд  касался в первую очередь таких вопросов, как сущность  природных процессов  и государства.

В новой картине мира ХVIII века по неуважительной причине отсутствует  Человек.  В ХХ столетии от Р.Х.  тенденции  дезинтеграции духа дошли  до  окончательного логического  конца –  смысл   религии   и   веры     необратимо исказился и деформировался. Католичество превратилось в   изощренную      идеологию современности. Западная религия распалась на догму для рассудка, мораль для души и обряды для тела.

Об опасностях дивергенции естественно-научной и гуманитарной культур очень беспокоился (в 1959 году) английский физик-романист Ч.П. Сноу в печатной работе «Две культуры и научная революция».

          Генеральная  цель  иногда финансируемого научного познания – описание, объяснение и предсказание объективной реальности. Дух Логоса, не имеющий пределов, стремится к преодолению существующих форм. Мастера научного цеха раздвигают пространство для всеохватывающего Логоса как интегрального закона и основы гармонии мира. В восточной философии понятием, аналогичным Логосу, является Дао.

          Святая госпожа Наука как законный плод общественного разделения труда открывает и расширяет горизонты. Однако она  не всегда успешно предохраняется   от здорового консерватизма и субъективного фактора. Когда английский натуралист Ч. Дарвин обнародовал свое эволюционное учение о происхождении двуногого человека из обезьяны, то очень яростное сопротивление  оказали не только  церковные иерархи, но и  egghead («яйцеголовые») коллеги-ученые. В данной теории  обнаружилось очень много «нестыковок». Никто никому так не обязан, как обезьяны Ч. Дарвину.

Немецкий естествоиспытатель и отец квантовой механики  М. Планк натолкнулся на «резиновую стену» со своими корпускулярно-революционными идеями. Преданный служитель Минервы оставил очень «оптимистичные» заметки о научной оппозиции: «Новая истина в науке торжествует не потому, что ее противники прозрели, увидев ее свет, а потому, что приходит время, когда противники наконец умирают и на смену приходит новое поколение, успевшее с ней свыкнуться».

          Если бы сущность и явление совпадали, то научное творчество было либо избыточно, либо невозможно. Генезис идеала науки («чистого разума», по И. Канту) был одним из крупных сдвигов на пути к созданию научной картины мира. Как отмечал сатирик-драматург Б. Шоу, «наука всегда бывает неправа. Она никогда не решает вопроса, не поставив при этом десяток новых».

Человечество есть познающая форма материи. Плотная взаимосвязь между научным прогрессом и социальными сдвигами в общем и целом очевидна. Потому что данные эксцессы и процессы инициируются неутомимо- дерзким интеллектом с зубом мудрости  и недовольством старыми идеалами и догмами. Наука ‒ это не ломбард наблюдений, а организация знания, подчиненная общественной практике. Факты ‒ воздух науки, а идеи и мысли ‒ ее крылья.

         Согласно журналу «Наука и жизнь» и Википедии, наука регулярно дает примеры спроса на глубокую философию: самого великого физика и пацифиста А. Эйнштейна очень сильно магнитило к Б. Спинозе, геохимика- ноосфериста В.И. Вернадского ‒ к И. Канту, теоретика немецкого ядерного проекта В. Гейзенберга‒ к Платону. И т.д. 

          Классический пример «увлечения» философии наукой ‒ диссертация Г. В. Ф. Гегеля «Об орбитах планет» (1801 год), в которой соискатель критически оценивает положения «Математических начал натуральной философии» И. Ньютона. Одно из положений, выносимых на защиту – естественным и первичным является  именно эллиптическое перемещение небесного тела по орбите, а не прямолинейное движение по инерции.

Картина мироздания и естественный порядок вещей во все времена были весомым аргументом при воздействии на общественное сознание. В любом социуме мировоззренческая система служит фундаментом и базисом для строительства представлений об идеальном обществе. Уже в трудах античных философов космологические концепции исполняли функции «узаконивания» социального порядка.

На социальную динамику и общественное сознание наука влияет преимущественно через идеологию. В философском словаре можно прочитать: «Идеология – совокупность общественных идей, теорий, взглядов, которые отражают и оценивают социальную действительность с точки зрения определенных классов».

Как ядро идеологии позиционируется система идей, связанная с вопросами политической власти. Термин «идеология» («Ideologie») был введен в научный оборот в 1796 году французским философо-экономистом Дестют де Траси. Данным понятием было обозначено   учение о происхождении идей, а также весь интеграл научных теорий об интеллекте, человеческой психике и знании. В сущности, идеология является популярной философией, доступной широким народным массам. Подобно религии, она дает членам социума систему координат для ориентации в общественной ойкумене.

Механистическая научная картина мира вполне реально влияла на воззрения о политическом строе, обществе и хозяйстве. Любой  рационализм в какой-то мере  наделен иллюзией разума, диктующего обществу свои законы и понятия. В данный ново-временной период в европейской мысли сформировалось твердое убеждение о наличии системной  оппозиции между традицией и прогрессом, старым и новым, ретроспективным и передовым мышлением.

Механика служителя монетного двора И. Ньютона давала прямое обоснование идеологическим лозунгам свободы, равенства и гражданских прав.  Крупное значение для эмансипации  человека имело новое (по сравнению с эпохой Возрождения) представление о бесконечности Вселенной. Снятие пространственных ограничений породило убежденность в возможности беспредельной индустриальной экспансии. Вера и Страх, Любовь и Ненависть Жизнь и Смерть начали немного прятаться от Разума в  подтексты.

Однако не совсем верно было бы думать, что творцы новой научной картины мира «опередили свой век» и на академическом лифте поднялись над «религиозным фанатизмом толпы». В данном ракурсе  с определенной мерой удивления и восхищения можно отметить, что логик-математик-физик Г. Лейбниц свой главный труд посвятил проблеме «теодицеи» как оправданию Бога, а очень крупный английский ученый Ньютон с ветхозаветным именем «Исаак» считал пространство «чувствилищем Бога»  и писал толкования на библейские фолианты.

         Судьбоносная (или судьбоСносная) встреча веры и разума обычно происходит под крышей дома мудрости. В конце крест ставят и на атеистах. Очень знаменитый английский ученый лорд В. Кельвин на одном почетном собрании с выражением сказал: «Если вы будете мыслить достаточно глубоко, наука  заставит вас поверить в Бога».

В пушкинском афоризме «Гений и злодейство ‒ две вещи несовместные» («Моцарт и Сальери», 1830 год) содержится прямое указание на нравственно- божественную обусловленность человеческого познания. Злодейство, направленное против гения, рождается «серостью», претендующей на гениальность.

         Религиозно-философский и естественно-научный русский космизм ХIХ века (Н. Ф. Федоров, В. С. Соловьев, К. Э. Циолковский, Н. А. Умов, А. Л. Чижевский, В. И. Вернадский) – это, в сущности, переосмысление  с позиций гуманизма достижений мировой науки. Человек снова становится действующим лицом, неотделимым от Природы и Космоса. Земля и Небо смыкаются в «общем деле человечества». Они взаимно дополняют друг друга, конституируя Вселенную как общий Космос.

         Патриарх Всея Руси Алексий II о смысле жизни Человечества говорил: «Творец создал Человека, чтобы превратить Космос в сад Эдема».

         Космос и атеистический по форме, но религиозный по сути советский коммунизм были почти сиамскими близнецами. Пахнущая порохом Великой отечественной  войны страна думала о космическом будущем. Капель оттепели и рев ракетных двигателей совпали по времени и наполнили эпоху новым содержанием.    

        Простой смоленский парень, Колумб Вселенной  и симпатяга Ю. А. Гагарин 12 апреля 1961 года  как человек из плоти и крови  полетел («поехал») на корабле «Восток-1»  в «звездное небо над головой» и не увидел там Бога, но вписал свое имя  в историю золотом по граниту.  Преодоление земного тяготения и достижение невиданных скоростей породили новое чувство времени  в жизни и искусстве.  Нет Космоса и Света без  НКВД, Надежды и Любви.

Флюиды  космических эмоций  и идеологической борьбы встречаются в философских и фантастических произведениях, начиная с Демокрита, Платона, Аристотеля и продолжая Т. Мором,  А. Сен-Симоном, Р. Оуэном,  Ш. Фурье и др. Фантастика и утопия – это, в сущности,  «кодифицированная» религия. Можно верить не только в ангелов, но и в идеи справедливости с   межпланетными  экскурсиями.

Супер-массовые тиражи французского классика фантастической литературы Ж. Верна имеют весомый объем обще-информационных подробностей и существуют не только для помощи школьникам в изучении астрономии и географии.

В романах писателя с богатым воображением читатели находили не только восторженное описание  путешествий под водой и на Луну, но и ярко-живые образы благородных героев (капитаны Грант и Немо). А также  симпатично-чудаковатых ученых (профессор Лиденброк, кузен Бенедикт, географ Жак Паганель, астроном Пальмирен Розет).

          Кровавый разгром Парижской Коммуны заставил Жюля Верна скорректировать свои фантастические взгляды. В 1879 году в свет вышел роман «Пятьсот миллионов бегумы», в котором на утопический город Франсевиллю надвигается реальная угроза артиллерийской атаки «оружейного барона» Шульца. В не очень чистых руках последнего наука превращается в зло ‒ так в мировой фантастике появляется один из первых «безумных ученых».

          Эпизодически от чтения некоторых научно-фантастических рассказов, повестей и романов возникает ощущение, будто мальчишки с деревянными автоматами играют в звездную войнушку.

           Еще до полета  Ю. А. Гагарина в космос  как триумфальной победы СССР главными советскими фантастами были братья Аркадий и Борис Стругацкие. Каждая новая бумажная  книга  с обильными следами ножниц и клея возбуждала противоречивые дискуссии. Многие критики сравнивали мир, созданный Стругацкими, с утопией Ивана Ефремова «Туманность Андромеды».

Два одноюродных брата печатались в журнале «Техника-молодежи» и активно пропагандировали смелые фантастические идеи о развитии науки и техники. Их героями были интеллигенты и гуманисты, беззаветно преданные святому делу научного поиска и нравственно ответственные      перед  человечеством.

             Литературно-фантастические произведения Стругацких написаны высокохудожественно и оптимистично. Они органично совпали с периодом «оттепели»  и отразили веру в светлое будущее. Программной вехой  стала повесть «Полдень, XXII век» (1962 год), крупными штрихами начертавшая заманчивые перспективы человечества, представители которого ‒ искатели, творческие личности и увлеченные покорители космоса.

Стержневой сюжет – история двух космонавтов из 2017 года – штурмана Сергея Кондратьева и врача Евгения Славина. Активные  участники  космического эксперимента на планетолете «Таймыр» перенеслись через пространство и вернулись на Землю в 2119 году.

          Примерно за пять пятилеток до принятия ФЗ  N 5663-1 (от 20.08.1993 года)  «О космической деятельности» братья Стругацкие очень внимательно изучали  фантасмагорию аспиранта Института философии АН СССР Э. В. Ильенкова «Космология духа». Наиболее выпукло и полновесно ильенковская «Космология» проступила в повести  «За миллиард лет до конца света» (1974 год).

           В мечтах о будущем всегда есть элемент фантастики. А в научно-фантастической литературе с крупицами юмора живет дух Кассандры. Она прогнозирует и  проектирует  будущее человечества, проникает в его грядущую социальную структуру и предугадывает судьбу.  Иногда фантастику печатают бесплатно.

            В. И. Ленин  был атеистом от Бога и  в работе «Философские тетради» отмечал: «… В самом простом обобщении, в элементарнейшей общей идее («стол вообще») е с т ь  известный кусочек фантазии».

            Научные знания и продукты идеологической деятельности  превращаются в «живую душу культуры» (К. Маркс) и становятся общественным достоянием, лишь усваиваясь обыденным сознанием. Такого рода ассимиляция неотделима от  популяризации  знаний, от придания им общедоступно-эмоционально-привлекательной  формы. Популярное знание–   маргинальная область, где встречаются  специальная теория и здравый смысл.

            Вопрос о взаимоотношении теоретического ядра науки и здравого смысла регулярно возбуждал внимание  представителей храма Минервы. Быть может, между образом человека, который  представляет наука, и его реальными характеристиками существует такая же разница, как между Генеральным планом поселка городского типа  и интимной жизнью его обитателей.

Популяризация науки не только придает специальным знаниям доступную форму, но и крепко-накрепко связывает мировоззрение с наукой.  Всякая серьезная популяризация выводит на глубокую и высокую проблематику. Популяризаторами теоретического подхода к любому делу были древнегреческие софисты, как Геростраты от диалектики.

Вполне значимую и ощутимую роль в популяризации научных знаний имело и в какой-то мере продолжает иметь общество «Знание». Основная Уставная задача данной  организации – это культурно-просветительская деятельность среди народонаселения  путем чтения лекций, а также издания научно-популярной литературы.

          Через два года после победы в Великой отечественной войне, 29 апреля 1947 года, И. В. Сталин подписал Постановление, в котором говорилось: «Одобрить обращение группы ученых и общественных деятелей ко всем деятелям советской науки и культуры о создании Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний и разрешить опубликовать обращение в центральной печати. Утвердить рекомендованный инициативной группой ученых организационный комитет Всесоюзного общества…»

Идейными вдохновителями данной инициативы во главе с Президентом Академии наук СССР С. И. Вавиловым дружно выступили писатель К. Симонов, балерина Г. Уланова, экономист Е. Варга, историки Е. Тарле, И. Минц и другие лучшие люди страны.

Массовые слушатели и зрители имеют вполне реальные шансы заинтересоваться в том числе и астрономией с космонавтикой, если квалифицированно-талантливый лектор излагает (и экспонирует) материал  доступно и увлекательно.

Одним из структурных подразделений общества «Знание» является Планетарий,  раскрывающий тайны Вселенной. В Планетарии  за не очень высокую плату популяризация  встречается с фантастикой.

           С популяризацией науки «ходит вместе» и поэтика философской публицистики с искрой Прометея и выверенными арготизмами. Близкое знакомство с литературной нормой позволяет оценить достоинства и недостатки легких стилистических  отступлений и отклонений.

  Не только эмигрантский публицистический дискурс переоткрывает старые истины, возбуждает подсознательные пласты и сознательные ассоциации, внушает и убеждает. Публицистический  талант иногда встречается с  художественным.

Объект и предмет философско-публицистических интермеццо ‒ трагикомичная  земная и околоземная жизнь во всех ее ракурсах и проявлениях.    Данное   понимание исходит  из этимологии термина: «publicus» (лат.) − общественный.

           Акулы пера и дятлы клавиатуры периодически нажимают клавишу «Del» и  иногда рисуют сердечки. А также – регулярно испытывают страшные творческие муки при  разрешении противоречия между жаждой эмоционального заражения и точностью отображения реального. Публисофия сближает Веру и Разум, отливает в бронзе глубинное содержание и играет одну из заглавных социально-проективных ролей в глобальной жизненной пьесе.

          Однако это уже тема другого эссе  и совсем не обязательного этого же автора.

От редакции: Сергей Алексеевич Емельянов – доктор философских наук, член Петровской академии наук и искусств, член Союза журналистов Российской Федерации, эксперт Президентского фонда культурных инициатив, автор и ведущий видеохостинга «Диалоги о культурной политике». Сергей Алексеевич – постоянный автор «Петербургского публициста», и его яркие, глубокие выступления привлекают внимание тех, кто умеет ценить серьезное публицистическое творчество. Сегодня мы знакомим наших читателей с материалами двух довольно видных специалистов, которые анализируют произведения С. А. Емельянова.

Сергей Алексеевич Емельянов

  *   *   *  

Георгий Ермолов. О мудрости и бытии, или Читая философско-публицистические этюды Сергея Емельянова

            Десять лет назад, когда в издательстве «Невская лавра» вынашивалась идея создания принципиально нового церковного журнала, его будущая концепция и формат явились почвой для оживлённых дискуссий. Варианты рассматривались различные, часто неожиданные, но общее мнение было единым: нет смысла порождать издание, аналоги которому в изобилии наполняют полки всех церковных лавок. Нужен журнал, ориентированный на читателя ещё невоцерковлённого, но уже начинающего задаваться вопросами, неизбежно возникающими у каждого человека, приобретшего  определённый жизненный опыт и духовный багаж.

            Так созрела концепция научно-публицистического журнала «Источник надежды», призванного глубоко и детально рассматривать вопросы взаимодействия Церкви и общества, истории и религиозно-философской научной мысли, а также размышления современных учёных и богословов.

            Не сразу, но в числе авторов появилось немало имён хорошо известных и авторитетных не только в научных кругах, но и в среде массового читателя. Широкий диапазон рубрик быстро привлёк внимание думающих и неравнодушных людей.

            Несколько сложнее обстояло дело с публицистикой. Надо признать, что наше непростое время породило многочисленную плеяду как квазипублицистов, так и подлинных, среди которых немало хороших и разных. Известный мэтр литературной критики прошлого века Игорь Дедков предельно чётко сформулировал сущность публицистики:

             «Публицистика – высший род журналистики. <…> Она выделяется тем, что всегда исполнена полемики, спора, борьбы за новые идеи. С его <публициста> творчеством несовместимы робость и трафаретность мысли, иллюстративность и несамостоятельность взгляда».

            Что и говорить – полемики и борьбы за новые идеи в этом жанре в достатке, а иногда – и в избытке, и это, безусловно, правильно. Однако формат нашего журнала предполагал несколько иной, максимально взвешенный подход. Главная и неоспоримая особенность этого жанра – неизбежная ангажированность – политическая, идеологическая, социальная, и этот факт ни в коей мере нельзя ставить в упрёк «высшему роду журналистики», который ради того и существует. Но вот что представляет собой чрезвычайную редкость, так это насущно необходимый философский взгляд на рассматриваемые проблемы. Пример тому – библейские пророки, которых Э. Ренан ничтоже сумняшеся характеризовал как «публицистов древности». Солидарен с ним и И. Дедков, дополняя, что «русская публицистическая литература восходит к „Слову о Законе и Благодати“ митрополита Киевского Иллариона в XI веке и обличительным памфлетам Максима Грека в веке XVI.

            Базовый профессиональный срез современного авторского коллектива публицистов разнообразен. Помимо прочно состоявшихся журналистов сообщество насыщено социологами, историками, юристами, психологами и прочими профильными специалистами. Но вот чего сегодня ощутимо не хватает в этой почтенной среде, так это авторов, обладающих подлинно философским мышлением, обладающих редкой ныне способностью ставить перед читателем правильные вопросы вместо безапелляционного насаждения готовых ответов. Именно поэтому явление доктора философских наук Сергея Алексеевича Емельянова стало ценным пополнением авторской команды нашего журнала.

            Главное достоинство его публицистики, на наш взгляд, это предметная конкретика изложения различных аспектов бытия, или, в авторской интерпретации – частиц. Современная публицистика (да и, пожалуй, всех предшествующих времён) сосредоточена (заточена) в основном на концептуальные (глобальные) проблемы. Вот только весь фокус в том, что в погоне за масштабом из рассмотрения выпадают те самые частицы, без философского осмысления которых общая картина предстаёт неким кривым зеркалом. Тексты Емельянова – совокупность чётко, а главное – кратко сформулированных явлений, которые в повседневной суете сует ушли из восприятия социума на десятистепенные планы под воздействием тотального инфицирования бациллой беспредельного потребления.

            Безусловно, что основное поле публицистических ристалищ – политика, в различных её модификациях. На темы внешней политики сегодня не пишет, наверное, только ленивый, но выходящие из-под бойких перьев призывающие, обличающие, а чаще – самоутверждающие опусы нередко вызывают лишь скептическое сочувствие. Авторы, даже из числа молодых и талантливых, до сих пор почему-то не уразумели, что такого понятия как «международная политика» уже не существует примерно с конца минувшего века. Её мягко, ненавязчиво, и по иезуитски коварно вытеснила политика глобальная, представляющая собой некоего метафизического идеологического мутанта, господствующего по совершенно иным законам, больше похожим на «понятия» криминального мира. Пожалуй, не будет большим преувеличением отнести это явление и к политике внутренней. Поэтому политическая аналитика прошлых лет, будучи единоутробной сестрой публицистики, попросту «убила себя об стену», а вещающие с экранов и со страниц политологи гонят откровенную пургу. Естественно, не отстают от них и публицисты. Сергей Емельянов констатирует:

            «В телевизоре не выясняют истину, а обмениваются обломками готовых мнений. <…> На ТВ господствуют лавочники, которых почти никак не волнует идейное содержание телепроизведений. Их интересует рейтинг, от которого зависит количество и стоимость рекламы как базиса благополучия. Суть рейтинга в том, что он не поднимает программу до уровня искусства, а опускает её до уровня среднего зрителя. <…> Без нравственной оценки происходящего публицистика недолго проживёт».

            Именно поэтому мы и потребляем в основном инфернальную дрянь. Именно поэтому телевизор предлагает нам такие чудовищно омерзительные программы, как «ДНК» или «За гранью» в рейтинговое время. Судя по продолжительности существования, их упоённо смотрят, и смотрят не потому, что предлагают, а предлагают именно то, что востребовано – невероятно изощрённые истории, тщательно подобранных, преимущественно среди русских, дегенератов и вырожденцев. Очевидно, что эти шоу уродов ориентированы на «простых людей», потому как «непростые» в это время дня ещё заняты своей непростой, по большей части паразитической работой, в том числе производством «сена» для жвачки, и «мутной жижи» для её запивания. «За гранью» – такое название может по праву носить всё наше телевидение.

            Именно это поле деятельности избрал для себя Сергей Алексеевич. Культурная политика именно та сфера, от формирования которой хаотично разрозненные частицы бытия имеют шанс сложиться в гармоничную картину, насыщенную крупицами мудрости.

            «Для публициста мудрость и простая правда жизни – это почти одно и то же. <…> Одна из ключевых задач публицистики – ставить преграды мутному потоку насилия и порнографии, переполняющему страницы прессы, теле- и радиопередач. Публицистика как заметки сердца и ума на полях истории должна показывать культурно-политический просвет из идейного вакуума, порождённого «стабильностью» и жаждой потребительства».

            Таково профессиональное и нравственное кредо автора-философа, сформулированное в его недавно вышедшем сборнике философско-публицистических этюдов под общим названием «Крупицы мудрости и частицы бытия».

            Литературная форма десяти эссе несколько неожиданна для читателя, привыкшего к общепринятому формату публицистики. Любители изучать труды с карандашом в руке очень скоро оставят свою привычку, потому как тексты Емельянова представляют собой подлинный цитатник, в поступательном изложении которого автор непрерывно дискутирует сам с собой, рассматривая каждую грань философии с различных ракурсов, обозначив её чисто православным определением – любомудрие. Этот буквальный перевод с греческого сразу же меняет эмоциональный окрас русского восприятия, знакомого с западноевропейской философией, которая, по большому счёту, не привнесла ничего интеллектуально полезного, кроме брожения «в умах, ни в чем не твердых», и годится, разве что лишь в качестве гимнастического тренажёра мыслительного аппарата.

            Представляется, что именно внутренняя авторская самодискуссия и должна являться непременным атрибутом и квинтэссенцией философского изложения любого рассматриваемого вопроса, имеющего истинно важное общественное значение. Поиск истины посредством железобетонных формулировок и категоричных утверждений есть профанация самой философии как науки, и можно взять на себя смелость признать такой подход уязвимым местом публицистики. Понимание этого прочно встроено в профессиональное кредо автора и его национально ориентированное гражданское самосознание:

            «Отличительной чертой народной мудрости (здравого смысла) как реестра рецептов поведения для разных случаев является её неоднородность и противоречивость. Это связано с тем, что в данном феномене почвенного творчества фиксируется отношение разных людей к одним и тем же явлениям и поступкам. В своде народной мудрости можно отыскать прямо противоположные суждения по одному и тому же поводу. Например: „Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня“  и „Утро вечера мудренее“».

            Читать Емельянова как тривиальную публицистику бессмысленно. Каждая цитата помимо очевидного поверхностного смысла содержит многослойность первоисточников, из которых вырастает, может быть и не новая принципиально, но отшлифованная автором, как реставратором, мысль.

            Каждый, взявшийся за перо, преследует вполне конкретную цель – донести до читателя определённые смыслы. В этом случае читающий вполне может обнаружить в тексте  второй, третий и т. д. смысловые ряды, потому что сквозь транслируемое неизбежно просачиваются глубинные авторские мотивации. Человек с прочной «профессиональной» читательской подготовкой способен увидеть (обнаружить) последующие смысловые ряды (по терминологии Х-Г. Гадамера – слои) текста, не исключая последующими все предыдущие.

            Эссе «Грани любомудрия» представляют собой не обычный литературный многогранник, а почти фрактал, соединивший в себе бесконечное количество понятий, иногда противоречивых. В определении автора «мудрость – высшая духовная потенция человека» ключевым выступает понятие «потенция», т. е. личностный духовный потенциал. Действительно, интеллект и ум потребны для познания (не путать с механическим вузовским накоплением информации), а узурпированное ныне церковью понятие «духовность» значительно шире, нежели проникновенное восприятие святоотеческих писаний. Априорный постулат церкви – человек духовный – непременно воцерковлённый. Но даже сама вера не есть основополагающее условие духовности, хотя и наиважнейшее. Человек, даже глубоко и убеждённо верующий, далеко не всегда истинно духовный. Понятие духовного роста в церковной трактовке неотделимо от святоотеческого принципа Священного Писания и Священного предания, который, по определению М. Тареева, «скрывает разгул произвола толкователей». Духовность есть многоуровневая совокупность проявления духа в человеке, включающая объединяющие начала общества, выраженные в качестве его моральных ценностей и традиций, и отображённые в художественных образах искусства. Однако необходимо учитывать, что часто традицией становится глупость, укоренившаяся в веках, поэтому проекцию духовности в индивидуальном сознании можно определить как совесть, сформированную процессом нравственного просвещения, идейно- воспитательной и патриотической деятельностью. В подавляющем большинстве подходов к духовности она рассматривается как явление, выходящее за рамки индивидуальности и связанное со сверхличностными, божественными или космическими силами. Духовность является признаком зрелости личности, вышедшей за пределы своих узких интересов и преходящих ценностей.

            «В мудрости присутствует активность мифа, эмоциональность художественного образа, точность научного знания и цельность разума». Но!  «Часто мудростью кажется многократно повторенная банальность». Которая (добавим от себя), так же может возводиться в ранг традиции. Безусловно, в мудрости могут присутствовать все перечисленные автором составляющие, но являются ли они определяющими? Лао-Цзы пишет:

            «Не выходя из дома, мудрецы знают, что делается на свете. Не глядя в окно, они видят Небесное Дао. Чем больше удаляешься от дома, тем меньше знаешь. Поэтому мудрецы достигают знания, не выходя никуда; не видя предмета, они знают название его. Не делая ничего, они совершают много. <…> Голос истины неизящен, а изящная вещь лжива. Нравственный человек не красноречив, а красноречивый – лжец. Мудрец не знает многого, а знающий много – не мудрец».

            Мнение Лао-Цзы о достижении высокой нравственности не лишено оригинальности. Главным препятствием он считает учение и умствование, которые приводят людей лишь к заблуждениям. А. Шопенгауэр, со свойственным высокомерием и малой толикой агрессивности, выступал против неразборчивости при поглощении духовной пищи. Ведь, действительно – «мы есть то, что мы едим», и автору всегда хочется простить резкость суждений, как врачу, объявившему неутешительный диагноз. Кроме того, он вполне обоснованно утверждает, что в процессе чтения нередко происходит заимствование чужих мыслей, и далеко не лучших, должных  «возбуждать к себе в первый же день своего возникновения то презрение и пренебрежение, которому они все равно подвергнутся через несколько лет и в котором навеки пробудут, превратившись в материал для насмешек над прошлыми временами и их выдумками». Всё это в итоге ослабляет разум и приучает черпать идеи из внешних, часто сомнительных источников, а не из собственной головы.

            Сегодня каждый автор, пишущий на серьёзные, а иногда и неудобные темы, знает, как трудно издаваться. Аргументация издательств в тренде времени – издают лишь то, что можно продать с гешефтом. Поэтому среднестатистическая масса социума с аппетитом поглощает духовные суррогаты с низкопробными незамысловатыми сюжетами и пошлой лексикой. Шопенгауэр блестяще объясняет сей феномен:

            «Никто не может видеть выше себя. Этим я хочу сказать, что человек может видеть в другом лишь столько, скольким он сам обладает, и понять другого он может лишь соразмерно с собственным умом. Если последний у него очень невелик, то даже величайшие духовные дары не окажут на него никакого действия, и в носителе их он подметит лишь одни низкие свойства, т. е. слабости и недостатки характера и темперамента…»

            Резюмировать же всё вышесказанное уместно мыслью Вольтера:  «Чем более читаете, не размышляя, тем более уверяетесь, что много знаете, а чем более размышляете, читая, тем яснее видите, что знаете еще очень мало». 

            Что же касается собственно «научного знания», его «точности и цельности разума», то здесь, прежде всего, имеет смысл вести речь о духовно-нравственной составляющей этого знания и разума, потому как образование, наука, да и сам интеллект есть категории обоюдоострые. Воистину мудро высказывался на эту тему И. В. Сталин: «Образование – это оружие, эффект которого зависит от того, кто его держит в своих руках, кого этим оружием хотят ударить», а старина Экклезиаст недаром охарактеризовал представления о мудрости, безумии и глупости одним ёмким понятием – «томление духа». Основа тому – история падения Адама, возжелавшего познать добро и зло. Так называемая же «чистая» наука наделила себя правом исключить эти понятия из практического обихода. Она не томится духом. Она маниакально зациклена на стремлении превзойти Бога.

            Приводя цитату «коренного зуба немецкой классической философии» Гегеля (характеризуемого Шопенгауэром как «позор немецкой философии»), Емельянов делает вывод, что «понимание уроков истории приходит к людям лишь в сумерках старости, когда уже поздно что-либо менять в своей судьбе». Здесь стоит заметить: сама история свидетельствует, что её уроки в любой, даже самой жёсткой форме не усваиваются человечеством ни «в сумерках старости», ни в преемственности поколений, а медицинский факт неумолимо свидетельствует: питательной средой для произрастания деменции служит неизменная спутница «скорби и печали» – депрессия, т. е. то самое «томление духа», поэтому «сумерки старости» чаще всего способствуют накоплению и укоренению заблуждений. Выводом всему вышесказанному с полным правом можно признать оптимистичное и подлинно мудрое резюме автора:

            «Быть может, практическая мудрость заключается в умении видеть и анализировать комитрагические и трагикомические зигзаги Бытия, и делать далеко шагающие выводы. Тогда мудрость станет родной сестрицей счастья и царицей Неба и Земли».

            Лучше и не скажешь.

            Многогранник Емельянова представляет собой причудливый фьюжн разнородных, разновременных и разнодуховных понятий и представлений, посредством которых автор, подобно селекционеру, выращивает побеги, подобные фракталам (или кристаллам), содержащие все исходные крупицы вековой мудрости:

            «Мудрость – это смиренная поза Ученика при отсутствии гордыни в отношениях с внешним миром».

            Здесь мы слышим и святителя Иоанна Златоуста: «…Ничто так не приятно Богу, как если кто считает себя в числе величайших грешников. Это есть начало всякого любомудрия: смиренный и сокрушенный никогда не будет ни тщеславиться, ни гневаться, ни завидовать ближнему, – словом, не будет питать в себе ни одной страсти».

            О том же говорит и Лао-Цзы: «Мудреца нельзя назвать великим, хотя он совершает великие дела. Причина того, что мудрец легко достигает величия, заключается в том, что он не величает самого себя. <…> Нравственный человек есть учитель (или руководитель) безнравственных; безнравственные люди суть орудие нравственного. Кто не уважает своего учителя и кто не любит своего орудия, тот, хотя и умён, очень заблуждается».

            Заметим: в текстах у Лао-Цзы понятия «мудрец» и «святой» тождественны. Емельянов же как бы подводит собственный итог: «Нравственных лидеров любой этнической ориентации власть не развращает, а делает святыми». 

            В сократическом диалоге «Государство» Платон утверждает, что гипотетическим «идеальным» государством должны управлять люди, прошедшие специальную подготовку, обладающие наряду с одухотворённой натурой философским сладом ума.

            Сократ акцентирует внимание на необходимости различения истинных и ложных философов. Истинные есть те, кто любит «истину в каждой вещи», а ложные любят лишь сами вещи, которые, согласно концепции Платона, являются «тенями Идей и Форм». Сократ подчёркивает, что истинный философ обязан сочетать в себе правдивость, умеренность, справедливость. Только такая личность обладает правом править, так как обладает знанием абсолютной истины и способна применить это знание на благо государства.

            При всём уважении к Сократу необходимо признать, что никакая личность не может обладать таким знанием, но основное предназначение мудреца, в представлении Емельянова: цель и смысл его бытия заключён в бесконечном поиске истины, что налагает на него тяжкое бремя ответственности перед Богом.

            Мудрость текстов Емельянова иного рода – она преисполнена оптимизма и веры:  «Вкраплённость Чуда во всё сущее рождает Надежду, которая умирает последней. Для особо мудрых и целеустремлённых индивидов Надежда не умирает никогда».

                                                                        ***

            Несмотря на то, что уровень образования современного среднестатистического представителя социума уж всяко «чуть выше начальных классов средней школы» уловление крупиц мудрости в повседневных частицах бытия явление редкое до чрезвычайности, по причине глобального распространения, и охотного применения различных мозговых протезов в виде смартфонов, айфонов и прочих технических сателлитов ИИ.  Тем не менее подобные явления всё же случаются благодаря тем немногим homo, которые упорно продолжают использовать свой природный орган, не прибегая к помощи протеза, и в силу этого ещё сохраняют признаки sapiens. У большинства же этот орган, как не подвергающийся систематической тренировочной нагрузке, постепенно атрофируется с неизбежным последующим переходом в категорию атавизмов.

            Представляется, что природа истиной мудрости именно в способности увидеть простое в кажущейся неразрешимости. Воистину, если хочешь что-то спрятать – положи на виду. И такой способностью находить лежащее на виду чаще всего обладают дети.

                       Читаем у Емельянова: «Высокоодарённые дети есть предпосылка знаменитых взрослых. Чудес ниоткуда не бывает – всё начинается с детства. <…> В понятии таланта потребно эксплицировать (выявлять) обращённость к значимому и главному. В мире, где есть Идея и Бог, талант – бескорыстный дар любящего Отца с возможным чувством благодарности. А вектор приложения таланта – труды и ответственность. Человек не только обладатель таланта, но и его созидатель».

            К этому стоит добавить, что ребёнок, будучи «обладателем», нуждается в его начальном «созидателе» в лице родителя, на долю которого возложено, ни больше ни меньше, но – ответственность перед Богом.

            Автор поднимает важный дискуссионный вопрос: «отграничения гениев от талантов». Он пишет:          

            «Талант делает всё, что может, а „друг парадоксов“ гений – то, что должен».

            И здесь возникает новый вопрос: должен кому?

            «Кому больше обязано человечество нынешним своим существованием – гениям или злодеям? Насколько несовместимы гениальность и злодейство в искусстве и социальной практике?»

            Вопросы более чем непростые, и в них заложено сакраментальное опровержение знаменитого пушкинского афоризма: гений и злодейство вещи не только совместные, но и весьма нередкие. Емельянов обоснованно предупреждает, что гениальность «не следует ассоциировать со сверхчеловеком экстремального философа Ф. Ницше, который в реальности есть сознательный зверочеловек». Деликатность автора хочется слегка подправить, определив Ницше всё же философом экстремистским.

            Действительно, в каждом человеке «есть частица Бога и дьявола». Ну а поскольку для Ницше «Бог умер», то очевидно, из какого теста слеплена его «белокурая бестия». По Ницше – «человек есть нечто, что нужно преодолеть». По Акутагаве – «человеческое, слишком человеческое, как правило, нечто животное». Вообще отождествление гения со сверхчеловеком не столько не корректно, сколько опасно. Интересно, что понятие «зверочеловек», введённое Р. Хаббардом в фантастическом романе «Поле битвы Земля», относилось к человечеству, одичавшему вследствие некоего глобального катаклизма, скорее всего – мировой войны. Это к вопросу «кому больше обязано человечество?», и этот вопрос сегодня как никогда ранее актуален по причине небывалой хрупкости глобального бытия. Здесь же заключена и определённая ирония. У Хаббарда подлинные ницшеанские сверхчеловеки – инопланетяне. Но так ли мы далеки от этого по самой сути?

            Таким образом, вопрос «кому должны гении» остаётся открытым. Емельянов утверждает, что «гении возбуждают катарсис овации и несут ответственность перед Богом за свои таланты». Здесь напрашивается небольшая, но важнейшая поправка: они обязаны нести ответственность перед Богом, но чаще всего они демонстрируют циничную безответственность перед человечеством. Ну, а что касается «катарсиса оваций», то Акутагава опускает нас на землю:  «Одна из отличительных черт гения – способность устраивать скандалы». Хочется добавить: если бы только это! Добавляет и Емельянов: «Слухи о гениальности важнее самой гениальности».

                                                             ***

            В этом же состоит суть отличия англо-саксонского и славянского образа мышления в формулировке С. А Емельянова:

            «Образование имеет корень „образ“. Тот самый единственный, небесный, с которого начался Человек, созданный по подобию Божию. <…> По-английски „образ“ звучит как „имидж“ и означает внешний вид с голливудской улыбкой, который существует независимо от содержания и, даже при его полном отсутствии. Со всеми сообща и заодно с правопорядком имидж ходит вместе с этикетом, репутацией и дресс-кодом».

            Английское слово «бизнес» переводится как «дело». Термин лукавый, потому как далеко не всякий бизнес есть дело. Дело – это не то, чем ты зарабатываешь на жизнь. Дело – это то, ради чего ты живёшь. Образ мышления формирует образ бытия, который, в свою очередь, формирует образ целеполагания. Постулат «бытие определяет сознание» – смысловой палиндром, потому как в равной мере каково сознание, таково и бытие.

            В православной культуре иконы именуются образами, и в начале каждого нового дела полезно перед ними помолиться. В новейшие времена вошло в моду молиться об успехе бизнеса и освящать всевозможные офисы во имя процветания баблократии и торжества потреблятства. Однако Бог всем судия…  Но!

            «Жизненно глубинные устои духовной жизни не могут предлагаться как предметы потребления. Цивилизация дружно шагает по пути к закату. <…> Процветающая экономика, крепкая оборона и общественно полезная наука невозможны без осознания человечьих обязательств по отношению друг к другу и обществу.

            Одна из дидактических истин в последней инстанции заключается в том, что миссия образования – не только увеличение объёма знаний и чердака памяти, но и инъекция моральных доктрин, воспитание благочестивых членов социума, осознающих высшие ценности и вечные вопросы с вытекающими обязательствами».

            В этом контексте Емельянов отсылает читателя к предельно простой, как всё гениальное, методике «усвоения моральных доктрин» и воспитания достойных членов социума в авторстве А. С. Макаренко. Талантливый педагог, испытавший в процессе новаторской деятельности массированную атаку со стороны маститой учёной братии, под идеологическим вождизмом Н. К. Крупской, сумел отстоять свою основную идею – воспитание каждой конкретной личности через коллектив. (Кстати, подобная методика, хотя и в несколько огрублённой форме, использовалась в рядах Советской Армии по умолчанию). Эффективность такого метода наиболее органично и точно соответствовала не только менталитету конкретного контингента воспитуемых, но и общим ментальным свойствам национального характера. Выявление природных задатков ребёнка сочеталось с коллективной деятельностью, в результате чего дети органично воспринимали ответственность не только за себя, но и за благо коллектива в целом.

            Опыт Макаренко, а главное – его неоспоримые потрясающие результаты доказывают, что образование как создание образа должно начинаться с воспитания, следовательно, не со школы и вуза, а с детского сада и младенчества.

            Плоды искусства Макаренко – выпускники его коммуны выходили в самостоятельную жизнь полностью социально адаптированными, получая образование и профессии в соответствии со своими интересами и устремлениями, потому что в воспитательном процессе педагогами развивались их врождённые задатки, а уважение к личности не допускало использования детского «материала» в качестве глины для лепки по хотению воспитателя. Но самое главное, что, выходя во взрослую жизнь, они были ориентированы не столько на потребление, сколько на отдачу. Зрелое чувство ответственности перед обществом было прочно заложено в их систему целеполагания.            Внедрённый в российскую почву западный педагогический опыт даёт совершенно иные результаты, нежели в странах Европы или в Америке. Один из величайших математиков ХХ века Владимир Игоревич Арнольд рассказывал: «Американские коллеги объяснили мне, что низкий уровень общей культуры и школьного образования в их стране — сознательное достижение ради экономических целей. Дело в том, что, начитавшись книг, образованный человек становится худшим покупателем: он меньше покупает и стиральных машин, и автомобилей, начинает предпочитать им Моцарта или Ван Гога, Шекспира или теоремы. От этого страдает экономика общества потребления и, прежде всего, доходы хозяев жизни – вот они и стремятся не допустить культурности и образованности, которые, вдобавок, мешают им манипулировать населением как лишённым интеллекта стадом».

                       В программе советской школы было много лишнего, не имеющего применения в повседневной жизни, но, возможно, по той же причине было достаточно для формирования достойного члена общества.

                       Показательно, что из школьной программы изгнан (так и подмывает сказать «с позором») урок труда. Это явление содержит глубинный смысловой ряд, так как труд (дело!) никоим образом не ассоциируется у нуворишей либерального толка с трудом физическим; «только бизнес и ничего личного». В рекламных роликах «Сбера» узурпатор кураторства образования и «убийца экзаменов» Г. Греф формирует образ будущего потребителя, а точнее – образ всеобщего будущего. В одном ролике учительница жалуется отцу, что его сын на вопрос, кем хочет стать, отвечает: пенсионером. Молодой отец, расплывшись в имиджевой голливудской улыбке, резюмирует: «Я тоже! Потому что наш дед включает будильник только ради рыбалки». В другом ролике на тот же вопрос самого деда внук мечтательно лепечет: «Хочу быть, как ты – богатым и на пенсии». В своё время бывший министр образования А. Фурсенко честно и цинично сформулировал сверхзадачу своей епархии: «…недостатком советской системы образования была попытка формировать человека-творца, а сейчас задача заключается в том, чтобы взрастить квалифицированного потребителя, способного квалифицированно пользоваться результатами творчества других». Можно только догадываться, кто эти «другие».

                       Существующая власть неустанно и из каждого утюга декларирует какое-то гипотетическое национальное возрождение, не демонстрируя ни малейшей политической воли к главному – созданию истинного образа достойного члена общества. При этом совсем не нужно изобретать какие-либо новые системы, достаточно возродить уже апробированные, переосмыслив и адаптировав к современным условиям.

            Большевики предлагали свои методы воплощения евангельской идеи, и не вина народа, что Церковь от этого воплощения устранилась, хотя, наверное, впервые во всемирной истории у неё была возможность принять самое активное участие в построении подлинно духовного христианского общества. Теперь, особенно в России, всё обстоит несколько иначе, да и сам термин «образование» давно утратил первоначальный национальный смысл, преобразовавшись в имидж. Даже А. Эйнштейн, произнося известную фразу – «единственное, что мешает мне учиться, это полученное мной образование» – вкладывал в понятие утраченный смысл. Б. Рассел был ближе к истине: «Люди родятся невежественными, а не глупыми. Глупыми их делает образование». Поэтому определение С. Емельянова наиболее ёмко: образование – «функция всей жизни» (век живи – век учись), а не только увеличение объёма знаний на чердаке памяти, а главное – «образование не всегда мешает обучению». Естественно, если понятие содержит истинный смысл. Но «большинство становятся начальниками, а не высокоразвитыми личностями», и в этом автор видит основной изъян самого существа современного формирования образа. Для реализации «вершинных» потребностей зрелой личности «дерзающему дарованию необходимо дотянуться до тех биологических механизмов, которые регулируют работу мозговых нейронов и выбрасывают в кровь адреналин. <…> Интеллектуальный тренинг в стиле „стремление к…“ имеет много общего со спортивной тренировкой. Нежно-упругий мозг как физиологическая основа интеллекта имеет две половинки и работает подобно мускулам – наращивает силу и активизирует „зоны гениальности“ в процессе тренировок, и атрофируется при недостаточном использовании».

            В этом бесспорном утверждении ключевое слово «стремление к…». Существующие ныне многочисленные тренинги и коучинги направлены исключительно на развитие разнообразных форм архимании, и ни в коей мере не на совершенствование интеллекта, который в современном мире есть ничто, а лишь имидж – всё. Коучи, бизнес-тренеры, квазипсихологи (программисты интеллектуальных «троянов») и есть те самые «инфо-цыгане и ложные пророки», от которых предостерегает автор. Доведённый до абсолюта эгоизм, манипулирование, искусство «ходить по головам» и не падать, ловко перешагивать через упавшего и менее удачливого – вот основные направления современных тренингов. Такие частицы бытия способны содержать лишь мудрость хищников, и не крупицами, а полноценно расфасованными мешками.

            Понятие интеллекта сегодня значительно размыто. Попсовые тесты IQ имеют сильно опосредованное отношение к подлинному значению термина и годятся лишь для определения скорости мышления особей с хаотично набитым чердаком памяти, тем более что существуют области деятельности, в которых превышение этой скорости чревато интеллектуальными авариями, влекущими за собой лишение прав ею заниматься. Например – аналитика, требующая всестороннего, углублённого и взвешенного осмысления и не терпящая скоростных выводов. Тем не менее при подборе персонала для некоторых профессий эти тесты могут быть информативны. В целом же коэффициент отражает лишь незначительную составляющую интеллектуального уровня, да и то в числовом значении. Численная оценка мыслительных способностей не может отражать всего многообразия человеческой мыследеятельности.

            В общем контексте эссе «Образование и тренинг интеллекта» особого внимания заслуживает дань памяти и уважения выдающемуся теоретику педагогики и практику методологии Г. П. Щедровицкому. Разработанная им прорывная система организационно-деятельных игр (ОДИ) представляет собой углублённый, расширенный и аналитически проработанный подход базового принципа А. С. Макаренко, основанного на коллективизме. Г. П. Щедровицкий объяснял это так:

            «Главное, что нужно каждому участнику коллективной мыследеятельности, — это умение анализировать самого себя и свою мыследеятельность, переносить тяжесть коллективной работы с других на себя, и в первую очередь, в плане самокритики, самоопределения в ситуации и определения целей и задач саморазвития. Именно этим определяются назначение и функции рефлексии в ОДИ — помочь каждому познать и оценить самого себя, самоопределиться в сложившейся ситуации и определить меру своего личного вклада в общую работу».

            Таким образом, ОДИ явилась не принципиально новой культурно-исторической формой организационной коллективной мыследеятельности и организации коммуникации, понимания, рефлексии и чистого мышления людей в условиях целенаправленного коллективного мыследействования, но развитием ценных идей в преемственности поколений.

                       Одно из направлений такого тренинга – так называемое «развитие эмоционального интеллекта», в определение которого, кроме прочего, также входит «способность управлять эмоциями других людей в целях решения практических задач». Говоря проще – манипуляция сознанием. В научной среде имеет место критика теории ЭИ. Помимо весьма туманных претензий, робко звучит обвинение в «чрезмерной коммерциализации понятия». Создаётся впечатление, что научная братия боится друг друга обидеть. А между тем эта теория – родная сестра доминирующего ныне бихевиоризма, замаскированного под вывеской когнитивной психологии.

            Датой рождения этого научного направления можно считать 24 февраля 1913 года, когда Джон Бродес Уотсон огласил в Нью-Йорке свой манифест – «Психология с точки зрения бихевиориста»: «Дайте мне дюжину здоровых, нормально развитых младенцев и мой собственный особый мир, в котором я буду их растить, и я, выбрав наугад ребенка, смогу сделать его по собственному усмотрению специалистом любого профиля – врачом, адвокатом, торговцем и даже попрошайкой или вором – вне зависимости от его талантов, наклонностей, профессиональных способностей и расовой принадлежности его предков».

            Автор этой жутковатой цитаты – Уотсон, основоположник бихевиоризма – систематического подхода к изучению поведения людей и животных. Цинизм самой идеи не только в том, что для людей и животных устанавливается общая планка. Хотя цитате больше века, она удивительно созвучна размышлениям нацистского преступника доктора Хасса из классики советского кинематографа «Мертвый сезон». Что бы официально ни декларировали бихевиоризм, когнитивная психология, НЛП – все эти и многие другие направления преследуют единую цель – контроль сознания и уничтожение способности самостоятельного мышления».

                       Нельзя не согласиться с  С. А. Емельяновым в том, что «без эмоций не возникает мотиваций». Доктор Хасс решил проблему радикально – химическим методом он лишил испытуемых всех эмоций, кроме одной – тупой радости бытия, исключающей какие-либо мотивации. Нормальному же человеку необходимо и «учиться властвовать собой», и реализовывать «души прекрасные порывы», хотя эти мотивации в большей степени нужно относить к вопросам этики.

            Но с возражениями относительно цитаты Б. Спинозы «не смеяться, не плакать, не ненавидеть, а понимать» согласия не получается. Ничто так не препятствует пониманию, как эмоция. В самом определении ЭИ заложено ключевое условие – «понимать и распознавать», потому как одними чувствами такая задача не решаема в принципе. Слезами обливаться продуктивно лишь над рифмой. Например, при овладении профессией аналитика человеку необходимо пройти собственный внутренний тренинг, дабы исключить из оперативного  мышления все эмоции, симпатии, антипатии, убеждения и пристрастия. Достигается  подобное состояние «чистого листа»  нелегко и нескоро, но без овладения им невозможна никакая профессионально-объективная оценка информации.

            Утверждая, что «для понимания» необходимо именно рекомендованное Спинозой, автор отходит от позиций классической философии к экзистенциализму С. Кьеркегора, агрессивно отрицающего не только господствующую философию, но и саму науку в целом.  Однако – парадоксально, но парадокс есть основа экзистенциализма в понимании Кьеркегора, и перекликается с «верую, ибо абсурдно» Тертуллиана, для которого абсурдность является не препятствием для веры, а её основанием.

            В попытке разгадать тайну человеческого существования (экзистенции), Кьеркегор пришёл к уникальному в простоте и точности выводу – бытие всегда чуждо мышлению. Мышление перманентно испытывает непреодолимый страх перед бытием, ощущая свою чуждость бытию. Перефразируя Маркса, можно утверждать, что бытие пугает сознание. Констатация очевидности Емельяновым – «материалисты скрывают свой страх естественного конца жизни» отсылает к смысловому слою Кьеркегора.

            В несомненную заслугу Кьеркегору нужно поставить разработку категорий экзистенциальной философии под названием «три стадии на жизненном пути», удивительно точной систематизации цивилизационного бытия личности. Эту формулу можно оценивать и как среднюю температуру по больнице, но отрицать в ней стройную вертикаль тенденции невозможно, тем более что экзистенциализм в своей сути бесконечно зыбуч и текуч, как и само бытие.

            Первая стадия – эстетическая – примат чувственных удовольствий.

            Вторая стадия – этическая, наступающая вследствие неудовлетворённости чувственным бытием и прогрессирующей рефлексии, поскольку эстетическая стадия неизбежно ведёт к страданиям. Ощущая недостаточность чувственного существования, человек начинает воспринимать его как некое зло, препятствующее чему-то более высокому.

            И, наконец, третья стадия – религиозная, устраняющая (преодолевающая) этическую стадию, переходя на которую, человек окончательно порывает с общим, формируясь как уникальный индивид – личность.

            Ну и в заключение краткого экскурса в экзистенциализм важно отметить, что в пику Гегелю Кьеркегор разработал собственную диалектику, основанную на парадоксе, который лучше всего выражается иронией. Это некоторым образом роднит его с С. А. Емельяновым, с той лишь разницей, что принцип иронии Кьеркегора базируется на отрицательном отношении к существующему, а ирония Емельянова оптимистичная и жизнеутверждающая.

                                                                      ***

            Исходя из рассмотренных выше этюдов, уровень восприятия и оценки автором частиц бытия (экзистенции), можно предположить, что первая стадия Кьеркегора им успешно преодолена, тем более что очередной этюд рассматривает «Небесные и земные проблемы этики».

            «Этика не только норма общественного поведения. Это ещё норматив отношения к самому себе и к Богу как высшему началу». В этом утверждении нельзя не заметить развития процесса реализации у автора принципов третьей стадии его жизненного пути. Но, вместе с тем, «этика взаимосвязана с эстетикой, как две головы державного герба». На этом примере наглядно показана не только размытость границ между первой и второй стадиями, но и диффузное взаимопроникновение всех трёх стадий, поэтому Кьеркегор «мне друг, а истина дороже». Хотя, что есть для Кьеркегора истина?

            «Эстетическое переживание гуманно в своей сущности – чувства просветляются и выходят на поэтический уровень восприятия действительности. Ужасное становится трагедией, смешное – комическим. Двуногий человек поднимается до высот самопожертвования, долга и чести».

            Вот так, непринуждённо и убедительно, Сергей Алексеевич Емельянов «умывает» полутёзку Сёрена. Поэтический уровень восприятия органично свойственен Емельянову, имеющему в творческом активе несколько поэтических сборников. Для него эстетика синоним гуманизма, просветления и возвышения, в отличие от Кьеркегора, низводящего эстетику до плотского уровня, поэтому для Емельянова не существует разграничения стадий жизненного пути, потому что «человек рождён для наслаждения трудом, борьбой и любовью. Благородный и непобедимый герой всегда привлекателен. Если герой не бранится, не пьёт и не встречается с женщинами – то это плоская картинка. Отрицательные черты дополняют образ до зримой полноценности».

            По Кьеркегору «эстетические человеки» – Дон-Жуан и Фауст. По Емельянову – Дон-Кихот, Прометей, Минин, Пожарский, потому что «труднее быть добрым, чем умным».

            Поскольку нравственность – один из основных объектов изучения этики, то она однокоренным определением неотделима от правды.

            «Обычно различают закон и правду. Если закон – это формально-процессуальный подход к проблеме, то правду и справедливость нельзя кодифицировать. Торжество закона противоречит русскому тезису о том, что обо всём можно договориться и жить по понятиям». Разумеется, не в смысле криминально-уголовном, а в смысле взаимопонимания и доверия. Почему?

             Писатель В. Личутин, уделявший много внимания изучению национального характера, пришёл к выводу, что для русского «воля выше и желанней свободы». Мечта об устроении своего особого мира справедливости без насилия гнала тысячи мужиков на покорение Сибири и вырабатывала в них терпение, аскетизм, презрение к стяжательству, созерцательность, общинность. На этой почве существовал постоянный внутренний конфликт власти и народа.

            Неприятие западничества произрастает из того же стремления к воле, которая чужда демократам изначально. Они довольствуются «кухонной свободой», ограниченной неприкосновенностью частной собственности и буквой закона. Внутри же русского человека постоянно зреет подспудный бунт. И. Ильин отмечал, что внутренняя свобода духа не уживается ни с каким рабским сознанием. Русские на западе характеризуются как «самый непокорный народ на земле».

            К аналогичному выводу приходит и Емельянов: «Русская душа стремится не к свободе, а к воле. Пресная свобода – удел сверхобычного человека».

            Лао-Цзы учит: «Когда в государстве много законов и постановлений, то число преступников увеличивается».      

                       Законы пишут люди. Они создаются чаще всего в интересах определённой группы или группировки. Иногда законы цинично лукавы, иногда не проработаны, иногда банально глупы. Законы соответствуют уровню социума их создающего. Могут ли законы Бога быть хотя бы несовершенны? Глупый вопрос.

            Соблюдение закона Божьего на сегодня – единственный путь сохранения в человеке человеческого начала.

            В недалёком прошлом, сотворив над самими собой абсурдный, отчасти – безумный, отчасти – наивно-детский эксперимент по приобщению к «общечеловеческим ценностям», мы с изумлением осмыслили, что эти ценности – химера. Ценности могут быть только, и исключительно, национальными, равно как не существует какой-то общечеловеческой этики. С. Емельянов убедительно доказывает, что этика может и должна быть национальной (что русскому хорошо, то немцу смерть):

            «Русский человек научился совершать подвиги со знаками плюс или минус. Из невыносимости обыденного существования можно выйти в мир подвига с отрицательным сальдо и оказаться на эшафоте. Одна из самых невыносимых российских проблем – честно и официально признать себя „маленьким человеком“».

            Наслаждение трудом (делом), но не бизнесом (баблотворением) – важнейшая составная часть исторической национальной традиции. К сожалению, осмысление химеры не привело к избавлению от неё, и сегодня повсеместно можно наблюдать, как, по горькой констатации С. Емельянова, «американская мечта победила русскую идею». Акутагава констатировал: «Понять, что народ глуп, – этим гордиться не стоит. Но понять, что мы сами и есть народ, – вот этим стоит гордиться».

            Основной парадокс этики и эстетики Емельянов видит в неразделимости добра и зла. С точки зрения «объективной истины» это вполне укладывается в логику: одно без другого теряет смысл. В парадоксальном афоризме Лао-Цзы утверждает, что «красивое есть только безобразное;  доброе – только злое». Мудрость в том, что красивое для глаз не есть истинно красивое; доброе, в тривиальном смысле, не есть истинно доброе. Истинно красивое можно увидеть только «глазами разума»; так же как и истинно доброе открывается посредством духа.

            Философские грани этюдов Емельянова причудливым образом врастают в общий многогранный кристалл цивилизационного любомудрия, соприкасаясь с философией древних китайцев, учений греков, экзистенциалистов, структуралистов и – далее по списку. Примат разума в сочетании с духом – яркая черта философии автора, выраженная точно и дерзко: «Дьявольский умысел часто объясняется божественным промыслом. Цветы зла при ближайшем рассмотрении не всегда оказываются суррогатом. Прекрасное не всегда есть безусловное добро, а иногда выступает в облике зла».

                                                                      ***

            Настоящая работа изначально замысливалась как рецензия, но при детальном изучении первоисточника выяснилось, что «малой кровью» тут не отделаешься. Философская публицистика автора каждой цитатой вскрывает плотные напластования  слоёв любомудрия различных эпох и цивилизаций, порождая новые смысловые ряды. Главная ценность публицистики С. Емельянова в том, что она строится на национально ориентированной философии. Широко распространённые ныне призывы к интеллектуальному топору и ура-патриотические увещевания набили у читателя стойкую оскомину. Их потенциальная ущербность – в попытке насаждения тривиальных идей и готовых рецептов их реализации. В то же время отсутствие хоть какого-то философского базиса в преобладающей публицистике можно счесть неким благом, потому как выясняется – с современной отечественной философской мыслью что-то явно не ладно.

            Невольно вспоминается нещадно поносимый среди прочих А. Шопенгауэр:

            «Невероятна глупость и извращенность публики, не читающей произведений редчайших умов всех времен и стран во всех отраслях литературы, чтобы иметь возможность прочесть писания заурядных голов, которые ежегодно плодятся в бесчисленном количестве подобно мухам, — и это только потому, что они сегодня отпечатаны и еще не успели высохнуть после станка. Так как люди вместо того, чтобы читать лучшее всех времён, читают лишь новейшее, писатели вращаются в узком круге ходячих идей, и век наш все более погрязает в собственном навозе».

            Как говорится – «и это всё о нём» и, в том числе, о нашем веке.

            Выше уже говорилось о том, насколько трудно сейчас авторам, которые не в топе ангажированных и приближённых, а о гонорарах уже давно забыто как о мифологических утопиях. Один знакомый философ недавно сказал: «Денег нигде не платят, но жить интересно». И это – истинно философский взгляд на жизнь. Таков же modus vivendi и Сергея Алексеевича Емельянова, профессиональное кредо которого – исполнение гражданского долга философа-публициста.

*   *   *

Алексей Ельяшевич. Философские этюды Сергея Емельянова – стихотворения в прозе

         На вопрос «Кто в русской поэзии первым назвал свои произведения  стихотворениями в прозе?»  мы наверняка услышим ответ: «Иван Тургенев!» Напомню самое известное его стихотворение в прозе, представив его в традиционной стихотворной форме:

                Во дни сомнений,

                Во  дни тягостных раздумий               

                О судьбах моей родины, –

                Ты один мне поддержка и опора,    

                 О великий, могучий, правдивый и свободный

                 Русский язык!

                 Не будь тебя –

                 Как бы не впасть в отчаяние

                 При виде всего, 

                 Что совершается дома?

                 Но нельзя верить,

                 Чтобы такой язык

                 Не был дан

                 Великому народу!

          Мне кажется, что в такой форме это стихотворение можно считать написанным свободным стихом.

        А теперь приведу в форме стихотворений ряд  абзацев (номера абзацев приведены перед каждым стихотворением) из опубликованной  в 2025 году в 3-ем номере журнала  «Личность и Культура» статьи  доктора философских наук Сергея Емельянова  «Образование и тренинг интеллекта». До этого эссе публиковалось в онлайн-газете «Петербургский публицист» и  было включено в сборник философско-публицистических этюдов «Крупицы мудрости и частицы бытия» (2025 г.)                             

 10-12

  ***

Замечательным видом интеллектуального фитнеса

является древняя и вечно юная игра – шахматы.

Это чудодейственный сплав спорта и искусства,

состязания и творчества, воли и мысли «на двоих».

Урок самопознания для школьника во Дворце пионеров

и занятие для пенсионеров на садовой скамейке. 

А также – игра миллионов и профессиональный труд в Большом спорте

со сложными нравами, прессой и невозвращенцами.

Каждый совершенствующийся труженик черно-белых полей

как бы повторяет процесс исторического развития шахматной игры.

Количество возможных позиций на 64 клетках шахматной доски

превышает число атомов во Вселенной.

В шахматы играли великие стратеги и лидеры.

Данный вид настольной игры

стимулирует работу двух полушарий головного мозга,

формирует навыки эффективного использования времени

и вырабатывает привычки победителя.

Интеллектуальных отшельников,

разрабатывающих шахматные табии,

давно заменили бригады тренеров, секундантов и помощников.

Во время «Звездной были»

на космическом корабле «Союз-9» 9 июня 1970 года

была разыграна первая в мире шахматная партия,

одна сторона которой находилась в космосе,

а другая – на Земле.

Космонавтам В. Севастьянову и А. Николаеву

противостояли помощник главкома ВВС по космосу

генерал-полковник Н. Каманин

и космонавт В. Горбатко.

Партия закончилась вничью.

1-2

***

Мудрость не есть многознание,

Однако предполагает образование

Чуть-чуть выше

Начальных классов средней школы.

Образование имеет корень «Образ».

Тот самый – единственный, небесный,

С  которого начался Человек,

Созданный «по подобию Божию».

Вот этот-то образ и надлежит вдохнуть

В детскую и взрослую душу.

По-английски «образ»

Звучит как «имидж»

И означает внешний вид

С голливудской улыбкой,

Существующий независимо от содержания

И даже при его полном отсутствии.

Со всеми сообща

Включая и правопорядок.

Имидж «ходит вместе»

С этикетом, репутацией и дресс-кодом.

3

***

Жизненно-глубинные устои

духовной жизни

не могут предлагаться

как предметы потребления.

Цивилизация дружно шагает

по пути к закату без решения дилеммы:

хочешь – будь альтруистом,

а хочешь – эгоистом,

хочешь – смиренно и добросовестно служи

ближним, народу, государству,

а хочешь – живи во имя

своего желудка и гениталий.

Процветающая экономика,

крепкая оборона

и общественно-полезная наука

невозможны  без  осознания

человечьих обязательств

по отношению друг к другу и обществу.

4-5

***

Одна из дидактических истин

в последней инстанции заключается в том,

что миссия образования –

не только увеличение объема знаний

и чердака памяти,

но и инъекции моральных доктрин,

воспитание благочестивых членов социума,

осознающих

высшие ценности и вечные вопросы

с вытекающими обязательствами.

Однако ни один вуз мира

не формирует

практических навыков,

требуемых многогранной жизнью.

«Мы все учились понемногу

зачем-нибудь и как-нибудь».

Не все активные члены партии

профессиональных революционеров

были отягощены

вузовскими дипломами. 

Доклад первого космонавта Ю. А. Гагарина

принимал

Первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев

с очень  средним  образованием.

6

***

Образование есть функция всей жизни,

а интеллект можно развивать

не только в университете,

высшей партийной школе или ешиве,

но и в тренинговом центре

или самостоятельно.

Тренинг – форма

активного обучения,

«заточенная» на развитие умений, навыков

и социальных установок.

Формирование мышления

в ракурсе личностного развития

снимает проблему

неуверенности в себе.

7

***

Мудрый Сенека говорил:

«Non scholae sed vitae discimus» —

«Не для школы,

А для жизни мы учимся».

8

***

Дерзающему дарованию

необходимо дотянуться

до тех биологических механизмов,

которые регулируют

работу мозговых нейронов

и выбрасывают в кровь адреналин.

        В заключение приведем найденные в Интернете основные признаки стихотворений в прозе.

Небольшой размер. Произведения этого жанра редко превышают четыре-пять печатных страниц. 

Лирический характер. Даже если в основе стихотворения в прозе лежит эпический сюжет, на него накладываются лирические тона.

Деление на абзацы. Оно ритмически обосновано и отличается меньшим единообразием, чем стихотворные строфы. 

Повышенная эмоциональность. Для произведений этого жанра характерны восклицательные и вопросительные построения, обилие пауз: https://school-science.ru/21/10/57217

Бессюжетная композиция. Общая установка стихотворения в прозе — выражение субъективного впечатления или переживания.

Философские раздумья. Произведения часто затрагивают основные вопросы бытия: жизнь и смерть, дружба и любовь, правда и ложь.

Изложение чаще всего от первого лица. 

Наличие аллегорий и символов. 

Выраженная ритмическая и музыкальная структура.

Мелодичность текста подчас создаётся звуковой организацией (аллитерациями и прочими созвучиями), но не рифмами.

     Для меня результат очевиден: философско-публицистические этюды Сергея Емельянова — настоящие стихотворения в прозе.