В 1976 году, окончив факультет журналистики Ленгосуниверситета, я распределился в редакцию ежедневной комсомольской газеты «Смена» и стал работать корреспондентом отдела рабочей и сельской молодёжи. Пожалуй, больше всё-таки — сельской. Мне надо было писать о посевной, уборочной, проблемах животноводства и о том, как сельские молодые труженики справляются со своими обязанностями. Я был в полном смысле слова разъездным корреспондентом: вдали от начальства было приятно открывать мир, знакомиться с людьми, с укладом их жизни. Я забирался в самые дальние таёжные углы Ленобласти.

         Одним из неожиданных открытий для меня стала обострённая людская  память о военном прошлом: в глухих деревнях время будто приостанавливалось, минувшее приближалось. Живы были ещё многие свидетели и непосредственные участники военных событий. Праведный гнев и боль тех, кто пострадал от оккупантов и воевал против них, соседствовали с молчаливой и подловатой угрюмостью тех, кто был пособником врага, имел порой кровь односельчан на своих руках. Эти люди, отбыв положенный срок заключения — как правило, немалый, — часто возвращались в свою же деревню. Видимо, земля предков притягивала также и тех, кто до конца дней своих был заклеймён Каиновой печатью. Да им, собственно, идти было и некуда. Я пытался разговаривать также с ними, но они не отвечали ни на один вопрос, будто навсегда ушли в своё страшное одиночество. Они казались неживыми, утратившими связь с тем пространством, в котором пребывали. Увы, случаи сотрудничества с нацистами не были редкостью.

         Я открывал снова и снова потрясающие страницы народной драмы, понимая, что об этом сказано совсем мало, а порой и совсем не так, как надо было бы сказать. В то же время я тогда осознавал, что у меня нет ни опыта, ни времени, ни возможности для того, чтобы глубоко и масштабно заняться этой грандиозной темой, требующей погружения в неё и серьёзного эпического обобщения. Но и мимо пройти не мог… Я решил, по крайней мере, фиксировать, применяя сугубо репортёрские методы, то, что было пока доступно. Прежде всего, опрашивая живых свидетелей, понимая, что представители этого поколения именно сейчас могут поведать о важных деталях прошлого. Используя своё «служебное положение», публикуя в газете материалы также и о «комсомольцах — застрельщиках социалистического соревнования», я писал очерковые зарисовки о ленинградских партизанах, открывал новые имена, выяснял детали событий. Источником информации служили, прежде всего, высказывания непосредственных свидетелей и участников антифашистского сопротивления. Со многими из них мало кто говорил на эту тему раньше, так как люди жили в разных деревнях, порой очень удалённых от районных центров. Добираться до них было непросто, и я, случалось, застигнутый сумерками где-нибудь на просёлочной дороге, отчаянно искал попутку, а, завидев её, чуть ли не бросался под колёса, чтобы остановить. Мне доводилось передвигаться пассажиром не только в салоне автомобиля, но и на мотоциклах, в тракторных прицепах, в узкой кабинке почтового мотороллера и т. д. Находить выход из трудных ситуаций мне помогало и моё армейское прошлое, во многом связанное с передвижением и различными неожиданными обстоятельствами. Другим источником ценной информации служили материалы Партийного архива Института истории партии Ленинградского обкома КПСС. Не без трепета я брал в руки подлинники документов из военного прошлого, которые, казалось, сохраняют необычайно высокую энергию драматизма минувшего времени.

         По сути, это была журналистика, которую сейчас называют расследовательской или не очень подходящим английским словом «инвестигейт». Это занятие тогда для меня, молодого журналиста, было, помимо прочего, делом увлекательным. Я радовался каждому новому факту, постепенно усовершенствовал методику получения информации, её фиксирования и интерпретации. В частности, в особо ответственных и напряжённых ситуациях просил собеседников визировать мои записи, содержащие их высказывания, понимая, что после публикации возможна и острая реакция некоторых людей, которые стали героями материала. Вплоть до их обращения в суд. Но самое главное, к чему я стремился, это точность факта, и поэтому я снова и снова проверял ту информацию, которую собирался опубликовать. Ведь за каждой очерковой зарисовкой были людские судьбы.

         Однажды мне позвонил человек, который представился Аркадием Сергеевичем Миролюбовым и сообщил, что готовит в Лениздате книгу о партизанах. Было бы, мол, кстати, если бы я предложил в неё и свои какие-нибудь материалы. Так я познакомился с человеком удивительной судьбы. Именно о нём писал профессор Александр Феодосеевич Бережной в книге «Они сражались за Родину: Универсанты в годы войны и в послевоенные годы» (Вып. 2. СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 1995. С. 88—89). Хотелось бы целиком привести высказывание об Аркадии Сергеевиче: «Он пришел на исторический факультет университета, закончив техникум речного и озерного флота и уже проплавав на речных судах несколько навигаций (дважды в ранге капитана). Поэтому свое участие в начавшейся войне он представлял именно на морском флоте. Попытки добиться желаемого назначения в военкомате, однако, успеха не имели. Там сказали, что вызовут, когда понадобится, и пошлют, куда будет важнее. А ждать комсомолец не мог и не хотел. Вместе с В. И. Дорофеевым (очерк о нем см. на с. 55) А. С. Миролюбов, хотя и не имевший отношения к партии, оказался в партийном комитете с заявлением с просьбой направить его на фронт. Предложили вступить в партизанский отряд. Уже 4 августа ему вручили документ: „Комиссией по отбору добровольцев в отряды особого назначения при Ленинградском государственном университете товарищ Миролюбов, Аркадий Сергеевич, зачислен в отряд особого назначения и в самом скором времени подлежит отправке из Ленинграда“ (цит. по кн.: Миролюбов А. С. 30 месяцев за линией фронта. Л., 1971. С. 8). Документ давал право передвижения по городу в любое время суток. Подписал его С. И. Максимов (очерк о нем см. на с. 83).

А. С. Миролюбов принял активное участие в первых боевых операциях отряда, но вскоре его скосила серьезная болезнь. Отряд вынужден был оставить его на попечение местных жителей. Но староста села выдал партизана фашистам. Плен, избиения, голод, издевательства… Две попытки побега закончились неудачей. Новые избиения. Но стремление бежать не пропало, и третья попытка оказалась успешной. После длительных переходов и многих дней блуждания А. С. Миролюбов нашел партизан. Активным участием в боевых операциях отряда бывший пленный завоевал доверие. В партизанском отряде его приняли в партию. В своей книге „Записки товарища Д.“ командир И. Д. Дмитриев так рассказал об этом: „Происходило это ноябрьским вечером 1943 г. На дворе разгулялась вьюга, а в политотдельской избе было тепло и светло… Миролюбов стоял перед нами (партийной комиссией. — А. Б.) тоже (все были при оружии) с автоматом на груди, рассказывал свою биографию…“ (Дмитриев И. Д. Записки товарища Д. Л., 1969. С. 377). Он говорил об университете, своем капитанском плавании и, конечно, больше всего об участии в партизанском отряде университета, о плене и своих побегах. Но именно побеги кое у кого вызывали сомнения — не рано ли принимать в партию? Но, как писал И. Д. Дмитриев, „он это заслужил вполне: на заседание комиссии пришел из нашего партизанского госпиталя; отправить его туда пришлось после операции по подрыву моста… Миролюбов был комиссаром ударной группы, действовал смело, находчиво, получил довольно серьезное ранение, третье по счету.

Узнав о решении партийной комиссии, Аркадий Сергеевич вышел из избы, по его собственным словам, не чувствуя от радости под собой ног“ (там же. С. 377—378).

После снятия блокады Ленинграда А. С. Миролюбов вместе со своей партизанской бригадой торжественно вступил в город. Затем он был направлен в Лужский райком партии. Закончив университет, А. С. Миролюбов преподавал в Технологическом институте».

         Вот такой человек обратился ко мне с предложением стать участником сборника о партизанах. Конечно, я охотно согласился. Для меня это было большой честью. В основном с Аркадием Сергеевичем я общался по телефону (до сих пор хранится его номер и домашний адрес в моей старой записной книжке). Довелось мне побывать у бывшего партизана и дома на проспекте Науки. Обычная квартира. Книги. Ощущение теплоты и уюта. Это был на редкость радушный, открытый человек, настоящий ленинградский интеллигент. Он совсем не походил на неустрашимого и удалого бойца отряда особого назначения! Сейчас я не смог практически ничего найти о его мирной жизни, встретил только высказывание Леонида Борисовича Гимпельсона: «Мне доводилось общаться с Аркадием Сергеевичем в 60-х годах. Это был сдержанный, вежливый, доброжелательный человек». Ну а меня тогда с ним связывали только издательские дела, и мне даже в голову не приходила мысль о том, что довелось пережить этому израненному, но не сломленному человеку, какие страдания выпали на его долю.

         В книгу, составителем которой был А. С. Миролюбов, я предложил два материала — «Без скидки на возраст», о молодом партизане Александре Бородулине (опубликован под псевдонимом Фёдор Ярцев), а также о подпорожской партизанке Марии Куккоевой. О ней было написано совсем немного, отнюдь не всё было известно о её подвиге. Но в то же время молва о ней распространялась по сёлам и весям довольно широко. К ней было какое-то особенное, можно даже сказать, трепетное отношение, что я почувствовал, общаясь с людьми. Её образ был, пожалуй, в определённой мере   мифологизирован, обрёл почти сказочное, сакральное значение, на что, видимо, не в последнюю очередь повлияли обстоятельства гибели этой отважной двадцатилетней девушки: финские каратели не просто убили её, но сфотографировали труп в полусидячем положении и запретили хоронить. Её трагическая судьба вызывала не только жалость, но в Марии видели заступницу, даже её долгое бесприютное хождение по лесам с другим бойцом, Николаем Романчуком, обретало мистическое значение. Причём жизнь и подвиг Марии были совершенно лишены того грандиозного героического и религиозного пафоса, которым была наделена, скажем, Орлеанская дева, хотя есть и совпадения: в момент гибели они обе были почти одного возраста и стали жертвами подлого предательства. Орлеанская дева была канонизирована католической церковью, почитается как святая, а о Марии Куккоевой напоминает немногое даже в её родных местах. Кстати сказать,  и Русская православная церковь могла бы, видимо, дать оценку юной Марии как человеку, пожертвовавшему своей жизнью за родную землю, осознанно принявшему мученическую смерть. Я слышал, что Мария во время войны была представлена к званию Героя Советского Союза, но материалы не показались достаточно убедительными, а подвиг партизанки нуждался в доказательствах. К слову сказать, финские солдаты, оккупировав Карелию, не слишком уступали в зверствах своим немецким союзникам. Некоторые свидетельства этого отражены в «Докладе о злодеяниях белофиннов на временно оккупированной территории СССР», направленном начальнику ГлавПУ РККА А. С. Щербакову его заместителем И. В. Шикиным 28 июля 1944 года (http://www.molodguard.ru/heroes6023.htm). Вряд ли в этом документе что-то придумано: не только свидетельства людей — мне тоже доводилось их выслушивать, — но и сама логика жестокой войны подтверждают объективность собранных фактов.

         Удивительно, но и сегодня люди задают вопрос о том, кем была Мария Куккоева. В последнее время, увы, не то чтобы стали забывать о подвигах людей военного поколения, но как-то удалилось то время, хотя в историческом масштабе это было совсем недавно! Не без горечи я прочитал следующие строки: «Из сотого истребительного батальона, в который в первые годы войны записалась и Мария Куккоева, до победы дожили всего семь человек. Останки многих партизан так и лежат где-то в лесах Присвирья. Незаслуженно забыт и погибший с ней вместе разведчик Николай Романчук. А прах самой Марии покоится на братском кладбище Подпорожья. Над ним теперь горит негасимой памятью обо всех героях Присвирья вечный огонь. Существует и два памятных знака в честь погибшей партизанки. Один установили в Согиницах, а второй еще с прошлого века находится неподалеку от места ее гибели на Калеевой горе… Раньше туда поднимались, чтобы возложить живые цветы, ветераны, учителя и школьники, а в последние годы это место опустело…»

         Очевидно, что в настоящее время общество не получает тех сведений, которые в достаточном объеме могли бы удовлетворить его информационный запрос, в частности о событиях военного периода. Героическое прошлое выпадает из духовного контекста:  раньше оно возвеличивалось официальной идеологией, теперь  же становится просто страницей истории. Если в советское время издавались, причём немалым тиражом, сборники публицистики — та же книга «Юность партизанская» (Л.: Лениздат, 1982. —175 с.), составителем которой был Аркадий Сергеевич Миролюбов, — то теперь подобная практика сведена на нет. Материалы публикуются бессистемно и редко содержат глубокий анализ минувшего, новые открытия и объективные факты. Исключительно живая и драматичная тема будто накрыта могильной плитой. Речь не идёт о «разоблачении» мифов войны: тогда творилось нечто страшное и хаотичное, было совершено много ошибок, далеко не всё было оценено справедливо, не вся истина установлена. Но надо понимать, что были и остаются мифы, а есть доказанные факты, которые следует изучать, сообщать о них людям. Беспамятство граничит с неблагодарностью по отношению к тем, кто защитил свою землю и свой народ. Дефицит информации порождает порой новые мифы, люди домысливают эпизоды реальных событий, возникают причудливые фантазмы.

         Что касается Марии Куккоевой, то меня поразило общение людей, желающих узнать о её судьбе и подвиге. Привожу текст в той редакции, в какой он был выложен на сайте: «Фёдор Исекеев 6 янв 2009 в 20:47. Отдыхая после Нового Года в Подпорожском районе в поселке Важины, катался по окрестным селам, и в деревне Согиницы, увидел памятник, надпись на нем гласила: “Здесь, у д. Согиницы на Калеевой горе, 1.11.43, геройски погибла от рук фашистских захватчиков партизанка Мария Куккоева” Тесь говорит, что её привязали к дереву и она погибла от того, что ее загрызи комары… Не знаю, прикололся или правда, т.к. в интернете ничего по этому имение нету! Создаю в фото отдельный альбом, чтобы вы могли воочию увидеть этот памятник! Если кто что знает, пишите!!! — (Мне нравится) Баир Иринчеев 6 янв 2009 в 20:49. Это еще Ленобласть? Или уже РК? — (Мне нравится) Фёдор Исекеев 6 янв 2009 в 20:51. Лен. область. Подпорожский район. — Евгений Орлинский 6 янв 2009 в 23:45. Все может быть скорее всего сказки. Например в селе Турово Тосненского района тоже есть похожий монумент партизану зверски убитому фашистоми. так вот местные старики говорят что партизан (18 летний паренек) с отмороженными ногами приполз в деревню, они его приютили , а как пришли фашисты ,выкинули его на улицу, где фашисты его пристрелили шутки ради и пошли дальше. — (Мне нравится) Алексей Манин 13 апр 2013 в 21:18. Настоящая партизанка,с раненным бойцом заблудились после неудачного десантирования,предали местные жители(вепсы),она кстати тоже вепсарка,их окружили,они отстреливались,боец погиб,ее поймали и расстреляли,как партизанку-комсомолку. Вечная Память!»

         Это пример того, как реальное событие обрастает домыслами, порой странными и несуразными. В общении этих людей проявилось и искреннее желание знать о подвиге Марии, и наивная попытка воссоздать событие, и какое-то вдруг неожиданное приближение к тому трагическому времени. Это побудило меня напомнить о подвиге девушки и повторить свою публикацию из далёкого уже 1982 года. Я не знаю, будет ли что-то ещё сказано о Марии, найдутся ли новые свидетельства её подвига, но не хотелось бы, чтобы он был забыт. Вот та публикация, которая увидела свет в сборнике «Юность партизанская»:

         «До последнего дыхания.  В Подпорожском краеведческом музее мне рассказали о партизанке Марии Куккоевой, показали старый снимок. Невозможно было смотреть на него без боли: враги сфотографировали убитую партизанку, прислонив её спиной к берёзовому пню. Размножив фотографию, они разослали её по концентрационным лагерям, чтобы запугать томившихся там советских людей. В одном из лагерей Марию узнала её сестра. Это она десятки лет берегла снимок и не так давно передала музею.

         Меня взволновала судьба отважной партизанки. Но понадобилось длительное время  для того, чтобы с полной достоверностью установить её боевой путь и обстоятельства гибели.

         О начале партизанской биографии Куккоевой рассказал Владимир Иванович Соловьёв, бывший командир партизанской разведывательной группы, в которой была Мария:

         — Когда началась война, в наших краях из коммунистов и комсомольцев сформировали истребительный батальон. Он должен был задержать наступавшего противника у сёл Усланка, Токари, Велнаволок и тем дать возможность эвакуировать население. На воинские подразделения мы не могли рассчитывать, их не было в районе.

         В один из осенних дней батальон был поднят по тревоге и на машинах отправлен к деревне Михайловское. Там он и получил боевое крещение. В те горячие дни я не раз видел, как стойко вела себя в бою сандружинница Маша Куккоева.

         Оказавшись в окружении, мы перешли на положение партизанского отряда. Сандружинница Куккоева стала одновременно и разведчицей в подчинённой мне группе. Она хорошо бросала гранаты, отлично стреляла из стрелкового оружия. Правда, Маша с трудом ходила на лыжах, но никогда не отставала от нас. Однажды, рискуя жизнью, она медицинскими ножницами перерезала провода минного заграждения и тем обеспечила отряду выход из окружения.

         Многих партизан спасла Маша. Обязан Куккоевой жизнью и я. 4 марта 1942 года в одном из боёв взрывом мне оторвало ногу. Я лежал на снегу, истекая кровью. Появилась Маша. Она перевязала мне рану, потом помогла добраться до безопасного места. Больших трудов ей, совсем молодой девушке, это стоило. Меня отправили в госпиталь, а она продолжала бороться в рядах народных мстителей.

         Сотрудники архива Института истории партии Ленинградского обкома КПСС помогли восстановить дальнейшую партизанскую биографию М. Куккоевой. Они нашли отчёт командира партизанского отряда Г. И. Богданова, в котором написано: „Задание — выйти на дорогу Велигощи — Вольная Горка и затем Недомысль — Ушницы с нарушением коммуникаций на этих дорогах. Отличились: пулемётчик Иванов, ком. группы Симанов, Куккоева, Романчук, Григорьев, Лопаткин, Соколов, Хрусталёв“.

         Хранится в архиве и собственноручная запись Марии Куккоевой: „30 мая вечером отделение ком. Старицкого пришло с операции. Командир Богданов приказал сделать подъём в 5 часов утра, приготовить завтрак и двинуться в поход.

         … Шла я позади Нади. Она была больна малярией, и я несла её мешок. Вдруг началась перестрелка, это нашу разведку встретили немцы. Заработал станковый пелемёт.

         … Надя была ранена в колени обеих ног. Я дала ей два бинта. Она сказала: „Живая в плен не сдамся, останешься живой, отомсти за меня“.

         … Я перевязала… раненого Романчука. Перевязала рот и голову Спиркову. В этот момент проклятый немец заметил меня и попал мне прямо в голову… Я поползла. Ползу, а кровь так и льётся и заливает мне глаза. По пути увидела труп Таси. В то время и Надя была тоже убита. Дорогие девушки, отомщу за вас…“

         Ранение оказалось лёгким, и вскоре Мария была снова в строю. Она беспощадно мстила фашистам за погибших подруг. Одним из последних видел Марию бывший командир партизанской группы Иван Иванович Симанов, который ныне проживает в Павловске. Он рассказал:

         „Машу я знал ещё до войны. Мы вместе работали на ГЭС „Свирь-2“. Куккоева была старшей табельщицей. Она добросовестно относилась к делу, держалась всегда скромно, однако характер имела твёрдый. То, что мы с ней оказались в одном партизанском отряде, Г. И. Богданова, меня обрадовало. Рядом с Марией и работать было хорошо, и воевать тоже. Надёжным она была человеком.

         Осенью 1942 года нашу группу перебросили на Большую землю. Здесь мы должны были немного отдохнуть и затем, получив новое задание, вернуться в тыл врага.

         Диверсионный отряд формировался в Алеховщине. Мы проходили подготовку на полевом аэродроме. Отряд был разделён на две группы. Одной командовал я, другой — Дмитрий Котов. Мы изучали устройство парашюта, совершали тренировочные прыжки с  самолётов У-2 и ТБ-3. Задание предполагалось крайне сложное, и Марию сначала не хотели включать в отряд. Но девушка настояла, чтобы её оставили с боевыми товарищами. Так она попала в группу Котова.

         Сентябрьской ночью их забросили в тыл гитлеровцев неподалёку от деревни Токари. Полчаса спустя самолёт прилетел за нами. На следующий день обе группы должны были собраться вместе. Едва мы приземлились, как услышали отдалённую перестрелку, которая вскоре стихла. Через некоторое время бойцы, посланные мною в разведку, доложили: возле болота гитлеровцы строят лежневую дорогу. Похоже, они обнаружили группу Котова. Однако ни самого Дмитрия, ни его товарищей разведчикам отыскать не удалось.

         Мы должны были пробраться в Токари и взорвать вражеский склад. Но вдруг по рации получили приказ возвращаться на Большую землю. Свыше двух месяцев с боями пробивались мы к линии фронта, пока вернулись к своим. А вот из группы Котова назад не пришёл никто. Обстоятельства гибели членов группы неизвестны мне до сих пор“.

         И всё же мне удалось узнать о последних днях жизни Марии Куккоевой. В архиве обнаружилась копия письма, которое партизанка написала незадолго до своей гибели. Эту копию сохранила Мария Каноева, жительница деревни Согиницы. Вот что там написано:

         „… Уже 40 дней хожу по родным карельским лесам голодная и холодная, не имея приюта. Нас было шестеро… Остались вдвоём с Николаем… (Н. Романчук, давний друг Марии, погиб вместе с ней. — Б. М.).

         Я — дочь Родины, я Родине верна и не изменю до последней минуты. Дорогие товарищи, если найдёте меня, дайте знать обо мне, что я была Маша Куккоева из деревни Воронье пидемского сельсовета. Вас я крепко целую“.

         С помощью сотрудников Подпорожского краеведческого музея мне удалось разыскать Тамару Николаевну Громову, которая, по их словам, могла знать о судьбе Марии Куккоевой. В 1942 году ей было одиннадцать лет. Она жила в то время в Согиницах. Вот что она рассказала:

         „Мы эвакуировались из Петрозаводска. Эшелон попал под сильный обстрел. Мы оказались в деревне Согиницы, куда вскоре пришли белофинны. Дом Дарьи Михайловны Васильевой, которая приняла нашу семью, стоял на отшибе. Возможно, именно поэтому ноябрьским утром сорок второго года сюда зашли двое партизан. Мы с братом Борисом как раз собирались в школу. Девушка назвалась Машей, а мужчина  — дядей Колей. Одеты они были в свитеры и зелёные фуфайки. Бабушка — так звали Дарью Михайловну — накормила их, напоила молоком, собрала продуктов. Маша и Николай спрашивали дорогу на Токари. Мы с братом проводили их до ручья.

         Шёл урок, когда в окно мы увидели незнакомую женщину. Она быстро бежала к штабу оккупантов, который стоял рядом со школой. Почти сразу же из него выбежали солдаты и бросились к Калеевой Горе. Эта деревня была рядом. Мы побежали следом за солдатами. У Калеевой Горы мы увидели окружённую оккупантами партизанку. Она отстреливалась из пистолета из-за высокого берёзового пня и кричала николаю: „Беги!“  Солдаты потребовали сдаться, она ответила выстрелом и ранила в ногу одного из них. Тогда её расстреляли из автомата почти в упор — пули попали в голову. Рядом лежал сражённый Романчук. Потом партизанку посадили к пеньку и сфотографировали, а хоронить строго-настрого запретили“.

         Под Калеевой Горой героически провела свой последний бой с врагом двадцатилетняя комсомолка Маша Куккоева»