У нас всего пять свободных дней и громадное желание поездить по стране. Куда выбраться, как проехать, какие будут ждать дороги и города? Манят Кострома и Ярославль. Вот и стали выбирать дорогу к этим городам. По московской трассе ехать не хотелось, развернули карту – и обомлели от старых русских названий городов. Ну, мимо Торжка не проехать, а дальше, если свернуть от Твери влево, то можно уйти на Кашин, Калязин, Углич… Читаешь названия и облизываешься: так хочется везде побывать!

ТОРЖОК

Мы выехали из Новгорода. И первая остановка – деревня Крестцы. Это та самая деревня, в которой сохранился великолепный Троицкий храм и все еще живет промысел «крестецкая строчка». Когда-то любой мог купить наволочки, пододеяльники, салфетки и прочие льняные вещи с замечательной крестецкой строчкой, отделкой, прошвой. А сейчас – в основном всё только для зарубежных королевских дворов. Почему не развивают? Почему не увеличивают производство? Это для меня загадка. Деревня большая, длинная, и на всем ее протяжении румяные бабы и девки стоят у самоваров, топят их лучинками и зазывают на чашечку чаю с таким же румяным пирожком. А пироги славные! Мы там всегда останавливаемся и пьем чай. Почему не сделать и на самой дороге магазин, торгующий местными товарами? Его пока нет. А так хочется зайти и окунуться в льняную красоту! Но прошло несколько лет, сменился владелец и «Крестецкая строчка» ожила.

Дальше дорога ведет в Торжок мимо замечательной деревни Яжельбицы. Она знаменита тем, что здесь стоит Поклонный Крест на месте, где остановил своего коня Батый и не пошел дальше в новгородские земли.
У Пушкина есть такое стихотворение – путевой дневник, которое он послал своему другу:

Из письма к Соболевскому

 

У Гальяни иль Кольони
Закажи себе в Твери
С пармезаном макарони,
Да яичницу свари.
На досуге отобедай
У Пожарского в Торжке.
Жареных котлет отведай (именно котлет)
И отправься налегке.
Как до Яжельбиц дотащит
Колымагу мужичок,
То-то друг мой растаращит
Сладострастный свой глазок!
Поднесут тебе форели!
Тотчас их варить вели,
Как увидишь: посинели,
Влей в уху стакан шабли.
Чтоб уха была по сердцу,
Можно будет в кипяток
Положить немного перцу,
Луку маленькой кусок.
Яжельбицы – первая станция после Валдая. – В Валдае спроси, есть ли свежие сельди? если же нет,
У податливых крестьянок
(Чем и славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай.

Так вот, форели в Яжельбицах уже не предлагают давно. И о таком рецепте ухи я не слышала, однако взяла на вооружение. Но деревня осталась, и перед ней, если ехать из Питера, вернее, перед Ижицами (правда, чудесное название?), есть замечательный источник во имя Николая Угодника. Туда люди ездят за водой. Мы тоже набрали с собой воды в дорогу. Кстати, сегодня уже в рыболовецком хозяйстве под Яжельбицами можно купить и свежего карпа и выловленной прямо при тебе форели!
А дальше, по Пушкину, – Торжок.
Архангел растворился в поднебесье.
Он совершил святое благовестье,
Всевышнего исполнив повеленье.
Е. Егоров

Благовещенский (Михаило-Архангельский) храм. Он находится на высоком холме, слева при въезде в город. Рядом с Борисоглебским монастырем. Когда-то это был полуостров, его омывали три ручья: Вороньяк, Красный и Здоровец. И с древнейших времен здесь стояли церкви с голубыми куполами и золотыми звездами во имя Благовещенья. Этот, последний, – XIX столетия. В 1936 году его закрыли, устроили в нем пекарню. Но на Благовещенье 1946 года открыли вновь. Там замечательный иконостас, но батюшка не благословляет фотографировать, а я лично священника  не встретила и упросить не могла.
Торговые ряды. Центральная площадь. За несколько лет всё изменилось, стало более ухоженным.

 

Памятник, скульптора Ю. Карпенко, гениальному архитектору Николаю Александровичу Львову. И какая деталь (все-таки все великие люди между собою связаны!): он, Львов, – прадед великого русского художника Василия Дмитриевича Поленова. Слева от памятника – изящная двенадцатиколонная ротонда, Крестовоздвиженская часовня, по проекту Львова. Но мне в кадр она не попала, пошел дождь.
Бессмертным солнцем светит колоннада,
В блаженный мир ведут ее врата.
И. Бунин

Мост на другую сторону реки Тверцы. Там нас ждут прелесть какие купеческие домики!

В течение получаса погода опять изменилась. Насунулись тучи, и ждать очередной порции дождя осталось совсем недолго.

Рекламные вывески. Старинная реклама серьезна и монументальна. Она не раздражает глаз.

Три века, два подхода к рекламе. Но насколько назойливее сегодняшняя!
Торжок – самодостаточный город. Это город-бренд. Только почему-то они, новоторы, этим не пользуются. Знаменитых котлет вы не съедите, да и вообще поесть проблема. Ресторан в гостинице «Тверца» – это не для слабонервных. Тут на обед уйдут часы. А ведь за вкусной и знаменитой едой люди бы приезжали специально, как к кому-то за сыром, к кому-то за медом. Что стоит свернуть с трассы и заехать полакомиться пожарскими котлетами? Ведь их еще Пушкин хвалил, а ему народ верит.

Самая известная из достопримечательностей города Торжка – конечно же, гостиница Пожарского. До недавних пор там размещался клуб завода под названием «Пожтехника».
В 2002 году гостиница погибла. От пожара.
Историк и искусствовед А. Греч писал:
«Когда-то славился Торжок своей ресторацией, а ресторация – пожарскими котлетами. Проездом воспел их Пушкин, проездом написал К. Брюллов акварелью портрет хозяйки знаменитого путевого трактира».

Что же за ресторация такая? Что с котлетами? Что за хозяйка?
Попытаемся понять.

Знаменитая (и вправду знаменитая) гостиница Пожарского возникла в конце восемнадцатого века, когда ямщик Дмитрий Пожарский выстроил здесь постоялый двор. Затем тот двор дорос до звания гостиницы (естественно, с трактиром), а в 1811 году это пока еще ничем не примечательное заведение унаследовал сын Дмитрия Пожарского, Евдоким Дмитриевич. И в скором времени все хлопоты и по гостинице, и по трактиру взяла на себя Дарья Евдокимовна, внучка Дмитрия и дочка Евдокима.

П. Сумароков восторгался:
«Кому из проезжающих не известна гостиница Пожарских? Она славится котлетами, и мы были довольны обедом. В нижнем ярусе находится другая приманка – лавка с сафьяновыми изделиями, сапожками, башмаками, ридикюлями, футлярами и др. Женщины, девки вышивают золотом, серебром, и мимолетные посетители раскупают товар для подарков».

Заметки Сумарокова были написаны в тридцатые, однако лавочка вошла в историю еще в 1826 году – Пушкин купил здесь пояса для Веры Федоровны Вяземской и отослал их ей с витиеватым сообщением:
«Спешу, княгиня, послать вам поясы. Вы видите, что мне представляется прекрасный случай написать вам мадригал по поводу пояса Венеры, но мадригал и чувство стали одинаково смешны».

А спустя неделю Александр Сергеевич отправил письмо другу своему Соболевскому, которое, собственно говоря, и послужило для гостиницы началом ее славы:
«Мой милый Соболевский, я снова в моей избе. Восемь дней был в дороге, сломал два колеса и приехал на перекладных. Дорогою бранил тебя немилосердно, но в доказательство дружбы (сего священного чувства) посылаю тебе мой iti-neraire (путевой дневник) от Москвы до Новгорода. Это будет для тебя инструкция. Во-первых, запасись вином, ибо порядочного нигде не найдешь».

Ну, а дальше – уже знакомый нам текст,  про Тверь, пармезан и котлеты. То есть достопримечательность есть, а котлет нет. Так относиться к своему городскому богатству… Но сегодня уже есть! Все-таки жизнь меняется к лучшему! Пожарские котлеты могут кормить город вечно! И уже кормят! А то их готовят в ресторанах по всей стране, но не здесь. Как производство Пошехонского сыра везде по стране и даже в Белоруссии, но не в самом Пошехонье.

…Пушкин обычно занимал комнату, находившуюся на втором этаже в правом крыле дома. Окно комнаты с фонарем-эркером выходило на площадь, и поэт мог наблюдать за жизнью бойкого купеческого города.
Из его окна была видна вывеска: «Евгений Онегин – булочных и портновских дел мастер». Вероятно, поэту очень понравилось красивое и благозвучное сочетание имени и фамилии. И мы получили: «Онегин, добрый мой приятель…» А вот еще добавление про пояса, купленные А. С. для княгини Вяземской, в надежде, что «она всю прелесть московскую за пояс заткнет», как только наденет торжокские пояса. Видно, работа мастериц была изумительна, если княгиня писала поэту:
«Как можно так легко обращаться со своими прекрасными стихами и так сорить деньгами? Количество поясов привело меня в негодование, и только качество их может служить вам извинением, ибо все они прелесть».

Увы! Времена изменились, и купить что-то из золотого шитья себе и на подарки не получилось, хоть мы и заехали в лучший магазин на самой фабрике. Товары есть. И даже все сверкает, золото на темном бархате. Только не глянется. Иконы замечательные! И красивые фотоальбомы. Но вот чтобы пояса, сумочки, туфельки…
«Привези мне из Торжка
Два сафьянных сапожка…»
Не привезет милый дружочек. Нет их. Пока… Надеюсь, что будут.

А после Торжка по дороге на Тверь мы заехали в деревню Медное. Здесь – точка приложения сил итальянца в России. В русской глубинке итальянец влюбился в русскую женщину, женился и остался. А он оказался не просто человеком, а сыроваром в восьмом поколении. И гены не позволили ему жить просто так. Коровы в России дают отличное молоко, у сыровара Пьетро – знания и опыт семьи, в результате получился замечательный сыр итальянца в России. К нему можно и нужно приехать, пройти дегустацию сыров, закусить домашним хлебом на сычужной закваске, пообедать, съесть «с пармезаном макарони»… И набрать с собой еще несколько небольших головок сыра. Недовольных не бывает! Не наевшихся тоже. И не удовлетворенных вкусом изумительных сыров. Мы пообедали, объелись, купили с собой сыров и хлеба, да еще вяленых помидор и, несмотря на проливной дождь, счастливые и умиротворенные, поехали дальше. А было уже почти три часа дня.
С трассы мы ушли в Тверь, а там уже и дорога на Кашин. Мы пошли в глубину Тверской земли…

 

 

 

КАШИН

Господеви поклонитеся
Во святем дворе Его.
Спит юродивый на паперти,
На него глядит звезда.
И, крылом задетый ангельским,
Колокол заговорил,
Не набатным, грозным голосом,
А прощаясь навсегда.
И выходят из обители,
Ризы древние отдав,
Чудотворцы и святители,
Опираясь на клюки.
Серафим – в леса Саровские
Стадо сельское пасти,
Анна – в Кашин, уж не княжити,
Лен колючий теребить.
Провожает Богородица,
Сына кутает в платок,
Старой нищенкой оброненный
У Господнего крыльца.
Анна Ахматова. 24 мая 1922, Петроград

Ахматову люблю всегда. Она у меня читается под любое настроение. И вдруг – такое стихотворение, затерявшееся в сборнике «Anno Domini». О ком, о чем? О России? Да. Но почему исход святителей? Почему Богородица кутает Сына в платок, оброненный старой нищенкой? Смысловых уровней много, они накрывают тебя с головой, и, не успев додумать первый ряд, ты уже тонешь во втором. А ведь это 1922 год. Страну только что сломали, располовинили, кинули через колено. И она лежит в грязи, растоптанная, униженная. Но – сломленная ли? Обретена икона «Державная», Ахматова знала об этом. И она тоже, как и мы, воспринимает явление Лика как знак того, что Матерь Божия с нами и не оставит нас. Пусть люди убили царя, но Богородица в России. А платок… Ее Сыну не привыкать к рубищу. Исход Святителей? Вряд ли. Просто такое страшное время, когда спасти может только молитва. И вспоминается время, когда святой Серафим Саровский уходит в пустынь. А за ним – святая благоверная княгиня Анна Кашинская в монастырь. Пусть и в иной исторический период. Они не сбегают, не прячутся, чтобы переждать лихое время, они уходят совершать свой молитвенный подвиг.
Тут явная связь с самой Анной Андреевной. Один из ее предков – родственник того самого Мотовилова. Анна, тверская великая княгиня, – родственная душа, тезка не просто по имени. По судьбе. Анна Ахматова теряет мужа, он расстрелян в застенках НКВД. У Анны Кашинской муж гибнет в Орде по навету московского князя Юрия. Он становится святым. Это святой благоверный князь Михаил Ярославич. Ахматова всю свою жизнь боится за судьбу сына, Льва Гумилева, которого постоянно держат в лагерях, ненадолго выпуская. Анна Кашинская постоянно молится за сыновей и внуков, которых держат в орде заложниками. Посему  это ее святая, ахматовская. И очень много женщин припадает к этой святой. Особенно во время войны был такой прилив. Анна, с ее страшной человеческой судьбой матери и жены, терявшей своих любимых, была всегда близка и понятна православным женщинам. Почему она стала прозываться Кашинской, хотя почти всю свою жизнь прожила в Твери? В Твери она была великой княгиней, а в Кашине – монахиней.

Кашин. Один из удельных городов бывшего Тверского Великого княжества, времен борьбы с Москвой за Великий стол Владимирской Руси. Удивительный город с древней историей. Город «в петле», образованной речкой Кашинкой, которая и дала имя поселению. Сам город расположен в круглой чаше, обтекаемой рекой. Глубокий смысл, о котором поведала сама природа. Чаша, круг – символ Вечности в христианстве. Высоты – по ее краям, и там наши предки поставили великолепные храмы. Храмы образуют собой Крест. Самый главный Храм  – Воскресения Господня. И вся символика в городе пронизана этим духом: Крест и Воскресение. Сейчас Воскресенский Собор – главная доминанта города, а оставшиеся церкви по его краям образуют все тот же крест. Монастыри вокруг города создают внешний треугольник. А есть еще и внутренние малые треугольники, ансамбли из городских церквей. Треугольник – символ Святой Троицы.
Воскресенский Собор. Его вернули Православной Церкви в 1993 году. 25 июня, в день памяти святой благоверной княгини Анны Кашинской, торжественным крестным ходом рака с ее мощами была перенесена из церкви Рождества Христова в Вознесенский храм. Он получил статус кафедрального собора. И с его открытием Кашин снова становится крупным православным центром. Два раза в году стекаются сюда паломники со всей России: 25 июня и 15 октября. Но не хватает еще средств и возможностей полностью отреставрировать Собор, хотя работы и идут. И знаменитый иконостас – Кашинский Чин – не вернуть. А ведь он к нам пришел из XV века. И долгое время считали, что его писал Андрей Рублев. А сегодня – многие иконы пропали, что-то находится в разных музеях. Не вернуть.
Сейчас август, но день холодный, ветреный. И сплошной безысходный дождь с утра. Мне все равно нравится Кашин, хотя и зонтик улетел, и шаль превратилась в мокрый пластырь. Маленький город нашей большой истории. Здесь происходила борьба между Москвой и Тверью. Здесь принималось решение, быть ли Руси Московской или Тверской. И дело не в личностных качествах Михаила Тверского, его сына Александра, внука Михаила или его племянников, Даниила Московского, Юрия, Ивана Калиты, Симеона Гордого, Ивана Красного и Дмитрия Донского. Дело было в волеизъявлении народа. Как Земля Русская похотела. К кому отшатнулась. Кого избрала. И эту волю почувствовал святитель Алексий. Эту волю поняла и св. Анна Кашинская. Она оставила Тверь и любимого внука Михаила. Противиться его борьбе с Москвой она не могла. Но вот такое тихое непротивление могла себе позволить: она удаляется к сыну Василию, стороннику московской политики. Василий Кашинский. Князь. Младший сын великого отца. Каково это – быть сыном святого? Вечная мука и вечная ответственность. И вечное сравнение. И одна жизнь, которую надо прожить достойно.

Стоит памятник святой благоверной княгине Анне Кашинской по проекту Андрея Ковальчука. Как хорошо, что он есть. Его установили 22 июня 2009 года, к 100-летию второго прославления святой. Ведь св. блгв. княгиня Анна и после своего преставления имела очень сложную судьбу. Но «в женском естестве мужескую крепость имела еси…». И спасибо нашей молитвеннице.

Город удивительный. Живой. К нему бы только руки приложить. Какие замечательные торговые ряды! Здесь бы ярмарки проводить, фестивали народных промыслов. Дорога на Кашин хорошая, а сколько всего на ней продается! И совсем за другие деньги, чем на московской трассе. Сейчас моден агротуризм , и за чистой экологической едой люди готовы поездить. Здесь, на берегу реки Кашинки, работает знаменитый вино-водочный завод «Вереск». Он выпускает наливки, настойки целебные, на травах, водку, но не простую, а всякую разную: липовую, на березовых почках, ржаную, медовую, перцовую… Уникальная по чистоте вода. Уникальная продукция. И люди, простые, доброжелательные, приветливые. И замечательный санаторий с чудодейственной водой! Сюда еще хочется и можно вернуться.

 

КАЛЯЗИН

Волга волнуется, беспокоится, мечется. И колокольня, как остров. Не скажу, надежды. Остров неизбывной беды. Городу сломали судьбу. Это как у елки, если спилить верхушку, то она пойдет расти в разные стороны, но уже никогда не обретет былой стройности. Затопленный собор не дает забыть людям об их исковерканной судьбе…
Город-призрак, город порушенной судьбы.  Центральная улица, Карла Маркса, конечно, ведущая прямо в воду. Перед ней – памятник святому. Это не дорога к храму. Это путь в никуда.
Этот памятник – крик. Немой крик с сомкнутыми губами. Но у меня потекли слезы, когда я его увидела. Святой немо кричит, закрывает собою храм, молит людей остановиться. Но бесчеловечная машина сминает человеческие судьбы, храмы, дома, уклад жизни. И еще раз, уже с берега Калязина, бросаем взгляд на колокольню.

Все пространство, которое мы видим, некогда было городом. В 1996 году Калязин посетил А. И. Солженицын. Об этом — одна из его «Крохоток» (так определил писатель жанр своих прозаических зарисовок). Вот отрывок, посвященный Калязину:
«Кто хочет увидеть единым взором, в один окоём, нашу недотопленную Россию – не упустите посмотреть на калязинскую колокольню.
Она стояла при соборе, в гуще изобильного торгового города, близ Гостиного двора. И на площадь к ней спускались улицы двухэтажных купеческих особняков. И никакой же провидец не предсказал бы тогда, что древний этот город, переживший разорения жестокие и от татар, и от поляков, на своём восьмом веку будет, невежественной волей самодурных властителей, утоплен на две трети в Волге: всё бы спасла вторая плотина, да поскупились большевики на неё. (Да что! — Молога и вся на дне.) И сегодня, стань на прибрежной грани, — даже воображению твоему уже не подъять из хляби этот изневольный Китеж, или Атлантиду, ушедшую на дюжину саженей глубины.
Но осталась от утопленного города — высокостройная колокольня. Собор взорвали или растащили на кирпичи ради нашего будущего — а колокольню почему-то не доспели свалить, даже вовсе не тронули, как заповедную бы. И — вот, стоит из воды, добротнейшей кладки, белого кирпича, в шести ярусах сужаясь кверху (полтора яруса залито), в последние годы уж и отмостку присыпали к ней для сохранности низа, — стоит, нисколько не покосясь, не искривясь, пятью просквоженными пролётами, а дальше луковкой и шпилем – в небо! Да ещё на шпиле, – каким чудом? – крест уцелел. От крупных волжских теплоходов, не добирающих высотой, как издали глянуть, и на пол-яруса, — шлёпают волны по белым стенам, и с палуб уже пятьдесят лет глазеют пассажиры.
Как по израненным, бродишь по грустным уцелевшим улочкам, где и с покошенными уже домишками тех поспешно переселённых затопленцев. На фальшивой набережной калязинские бабы, сохраняя старую приверженность к исконной мягкости и чистоте волжской воды, тщатся выполаскивать бельё. Полузамёрзший, переломленный, недобитый город, с малым остатком прежних отменных зданий. Но и в этой запусти у покинутых тут, обманутых людей нет другого выбора, как жить. И жить — здесь.
И для них тут, и для всех, кто однажды увидел это диво: ведь стоит колокольня! Как наша надежда. Как наша молитва: нет, всю Русь до конца не попустит Господь утопить…» (1998)

Эту драматическую цитату я взяла из замечательного материала прот. Константина Пархоменко (http://azbyka.ru/parkhomenko/foto/in…ewfoto&id=4660). Его путешествие по Волге. Его ощущение от города. Им повезло с погодой. И безысходность так не схватила за горло. Они смогли увидеть и коклюшечные резные наличники старинных домов, и яблоки под ногами, и сливы на улицах. В его репортаже есть надежда. Я очень хочу в это поверить. И верю, стараюсь. Но в этот холодный день мы не смогли остаться в Калязине, хотя и собирались там заночевать. Смутно на улице, смутно на душе.
Мы уехали в Углич

 

УГЛИЧ

Уже десятый час. Но еще светло. Дорога прекрасная! Через мост, повороты, возвышенность, спуск, всего-то километров 70. И мы приехали в Углич. Угличе Поле, так он звался раньше в Ипатьевской Летописи. Глаз радуется цвету. Погода не изменилась. Изменилось настроение. Цвет Углича – золото, благородные оттенки бордо, насыщенный желтый и белизна. Улица сама приводит тебя на Успенскую площадь. Это самый центр города, перед ней – Кремль. Тут же и Волга с пристанью. На площади старинные торговые ряды и самая замечательная гостиница. «Успенская», конечно. По уровню комфорта – как долужковская «Москва». Такая же настоящая, добротная, старинная. Высоченные потолки, окна во всю стену с видом на соборы и реку. И тишина.

Гостиница. Она замечательная! А на первом этаже – торговые ряды. Тоже привет нам из прошлого.

Раннее утро. Взгляд из окна. «Утро начинается с рассвета». Сегодня дивный рассвет над Волгой – рекой, почти как у Мусоргского. Россыпь хрустальных звуков и нежно, протяжно вступают скрипки. Солнце взошло! Мы проснулись от теплых солнечных лучей, заливавших номер. Семь утра. Гудок парохода. И из окна такая нежная и светлая картина… Волга, причалы, пароходы… День в Угличе начался. После первого парохода суда подходили к причалу каждый час. Туристы вываливались организованным группами и бодрым маршем шли в Кремль. И мы тоже заторопились.

По дороге часовня – памятник всем погибшим угличанам – защитникам Отечества во всех войнах, установлена в 2004 году. На краю площади, у кремлевского рва. Дальше – мост и переход в Кремль.

Спасо-Преображенский Собор. Главный Собор города. Издалека он кажется очень ухоженным, но вблизи видишь осыпающиеся фрески и понимаешь, что работы еще непочатый край.

Внутреннее  убранство Собора. Грандиозный шестиярусный иконостас. Фотографии получились затемненными, но от этого, в сумраке времени, как мне кажется, он получился еще величественнее и сакральнее.

Из тьмы истории проступают отдельные лики…

Вид на стройную и звонкую даже по внешнему виду колокольню, с маковкой в виде литургической чаши. Она восхитительна!

Туристы торопятся в следующий храм. Волга все еще бурлива. После вчерашнего смутного дня. И довольно холодно, приходится закутываться в шаль. Но солнце! Синее радостное небо! Великолепные краски Углича!

Царские палаты. Вообще-то они были построены князем Андреем Большим, вторым сыном Василия Темного, для себя. Но в историю вошли как палаты царевича Дмитрия. Здесь несчастный ребенок жил со своей сосланной матерью, а потом и вдовой, царицей Марией Нагой, седьмой женой Ивана Грозного.
Церковь царевича Дмитрия «На крови». Единственная церковь XVII века в Кремле. Ее построили в 1692 году по указу царей Петра и Ивана Алексеевичей. В ней находится сосланный колокол.

Из Кремля на Успенскую площадь. Там, на мосту, туристов встречают певуньи и игруньи на ложках в национальных костюмах.
Долгое утро заканчивалось и плавно переходило в полдень. Мы перекусили блинчиками в буфете той же гостиницы. Она тут просто на все руки… Почему-то остальные кафе, которые вроде бы и есть, и даже с вывесками на иностранных языках, но они не открываются раньше 11–12 часов. А туристы ходят косяками с семи… Вот опять же, деньги под ногами лежат. Предложите хороший кофе пораньше, и все приезжие будут ваши. Но, увы. Люди спят. А замерзшие туристы толпились в «Успенской». Молоденькие медленные официантки их английского не понимали… Интересно, как они учились в школе?
Но это просто зарисовки из маленького дивного города.
Мы сели в машину и поехали дальше по Ярославской дороге.

 

Ярославль великолепный

Мне очень нравится имя этого города. Ярославль – одушевленный организм. Это город-воин, город-князь. Шелом, кольчуга, мужественный всадник на коне… Если у Золотого Кольца может быть столица, то это именно он, Ярославль. Герб города венчает шапка Мономаха. Почему так?
Просто именно народное единство не позволило полякам поработить Россию и восстановило государственность своей страны. 400 лет тому назад. 1612 год. И эта шапка Мономаха – память о тех временах. И роли Ярославля в тех событиях. Именно Ярославль стал временной столицей Руси в Смутное время. Власть переходила в руки самозванцев и иностранцев. Столица, Москва, была захвачена интервентами и властные инициативы переходят от столицы и верховных правителей в регионы страны и к местным инициативным людям, людям из народа. В этот страшный час, когда столица была в руках неприятеля, в Ярославле росло и формировалось ополчение земского старосты Козьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского. В городе был создан Совет всея Руси.
Если в 1608–1609 годах город был захвачен войсками Самозванца, то уже в середине 1609-го – народным восстанием и местным ополчением он был освобожден. И когда было создано Нижегородское ополчение Минина и Пожарского, оно пошло на Москву верхне-волжской дорогой. И остановилось в Ярославле. Здесь же и задержалось. Сюда приходили и вливались новые отряды ополчения. Поднялась вся Русская земля. В течение почти четырех месяцев происходило собирание сил. Нужно было собрать не только войско и казну, но и Совет всея Земли, необходимый для управления освобожденной землей.

Как сообщал «Новый летописец», «в Ярославль начаша приезжать многие ратные люди и из многих градов». В Ярославле ополчение пополнилось силами из Вологды, Романова, Углича, Твери, Кашина, Торжка, Суздаля и других городов.
Духовным наставником ополчения стал преподобный Иринарх Затворник, благословивший Минина и Пожарского на штурм Москвы. В затворе – тесной келье – Иринарх провел 30 лет и постоянно носил тяжелые «труды» – вериги. Своим покаянием и служением св. Иринарх помогал православным людям перенести и преодолеть Смуту. В 1610 году старец посылал просфору и крест полководцу Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому. В 1612 году в его келью за благословением приходили Дмитрий Пожарский и Козьма Минин и получили от него предсказание скорой победы. Духовный подвиг Иринарха Затворника можно сравнивать с ролью другого святого, родившегося на Ярославской земле, – Сергия Радонежского, благословившего на Куликовскую битву с монголами князя Димитрия Донского. С памятью святого Иринарха связаны уже ставшие традиционными всероссийские Иринарховские чтения, а также источник у села Кондаково, к которому вновь проводятся крестные ходы.

Иринарх Затворник подвизался в Ростовском Борисоглебском монастыре. В свои 30 лет он ушел в монастырь и 38 лет провел в затворе, в тяжких веригах и молитвенном подвиге. И ему было открыто видение будущего страны и отдельных людей. Он предвидел нашествие «литвы» на Москву, говорил об этой грядущей беде. И братия отправила старца в Москву. К царю Василию Шуйскому. С предупреждением. «Господь Бог открыл мне, грешному старцу: я видел город Москву, плененную ляхами, и все Русское государство. И вот, оставя многолетнее сиденье в темнице, я сам пришел к тебе возвестить сие. И ты стой за веру Христову мужеством и храбростью». Царские дары он отверг и вернулся в монастырь. Там он продолжил молиться за Русскую землю. И когда пришли захватчики, они не смогли сломить твердой веры Преподобного. Гетман Сапега остановился в Борисоглебском монастыре, и люди из его окружения донесли, что упрямый старец молится за царя Василия Шуйского.
Старец ответил гетману прямо: «Я в России рожден и крещен, за русского Царя и Бога молю». Сапега же отвечал: «Правда в батьке велика – в которой земле жить, той земле и служить».
Преподобный Иринарх убеждал Сапегу уйти из России, предсказывая ему в противном случае смерть. Так и случилось. Только один отряд поляков, который, по пророчеству старца, вернулся в Польшу, мог похвастаться оставшимися в живых воинами. Остальные – все сложили свои головы. И Сапега тоже.

Собирание сил было делом трудным, и несколько раз спасение Российского государства оказывалось под угрозой. В мае 1612 года в Ярославле из-за скученности народа началась страшная эпидемия, как сообщают источники, «моровой язвы». Ее жертвами стали тысячи людей, и особенно ужасающие масштабы эпидемия приняла с 15 мая. Мертвых уже не успевали хоронить, что создавало реальную угрозу гибели и населению города, и находившимся здесь войскам. Некоторые дворяне разъезжались по своим имениям, Ярославлю грозило запустение, а ополчению – полный распад. Руководителями ополчения были предприняты экстраординарные меры: никого не пропускали через городские заставы, пытались не допустить паники и бегства ополченцев.
Эпидемия прекратилась только после крестного хода 24 мая и сооружения деревянного Спасо-Пробоинского храма с чудотворной иконой Спаса Нерукотворного. Этот образ смог пережить все пожары XVII века и был особенно почитаем ярославцами. В конце XVII в. на месте деревянного храма был сооружен каменный Спасо-Пробоинский храм, и в дореволюционный период ежегодно 24 мая проводились крестные ходы с иконами Спаса Нерукотворного, Толгской Богоматери и Смоленской Богоматери.
…Летом 1612 года стоявшие под Москвой князь Димитрий Трубецкой и атаман Иван Заруцкий усиленно звали ополчение выступить к столице. 28 июля 1612 года в ярославском Успенском соборе ростовским митрополитом Кириллом был отслужен последний молебен для ополчения, и оно отправилось освобождать Москву.

Рядом с Ярославлем Толгский монастырь. Мы приехали в него, как и собирались. Но, какое искушение, я перепутала дни… И мы вступили под его стены на день позже, после празднования. Сначала я расстроилась: очень хотелось побывать в Кедровой роще, где и произошло явление Иконы, а ее открывают только раз в году, на праздник. Но потом поняла, что это было промыслительно. Ведь основная задача была – фотографировать, а в самый праздник это было бы невозможно. А после праздника Иконе мы могли поклониться беспрепятственно.

Счастлив тот город,
Он не беспризорный,
Где есть Владычицы
Лик чудотворный.
Точно стеной нерушимою он,
Вышняго силой всегда огражден…

Так писал архимандрит Павел Груздев в своем поэтическом сказании о явлении Толгской иконы Божией Матери 8 августа 1314 года.
Икона явилась владыке Прохору, в схиме Трифону, когда он со своей свитой, не дойдя несколько поприщ до Ярославля, остановился на ночлег на берегу Волги. И ночью, когда все беспробудно спали, он увидел сияющий столп света в роще возле истока реки Толги. Епископ встал и по дороге света прошел через Волгу, как будто по мосту, на ту сторону реки к этому Столпу. И увидел Икону, висящую в воздухе. Потрясенный, Прохор на этом месте воткнул свой посох и коленопреклоненно стал молиться. Под утро епископ вернулся к своей свите. Пытался им рассказать о событии, но они сомневались. Ведь с тем берегом их разделяла широкая река. Но вдруг епископ вспомнил про свой посох, все кинулись его искать, не нашли, и пришлось переплыть на другой берег, чтобы убедиться в истинности слов епископа. Убедились. Неверы были посрамлены. Чудесная Икона стояла в роще возле дерева, а рядом с ней – посох епископа. Люди поняли это как знак построить на этом месте храм. И выполнили наказ Владычицы. С тех пор неиссякаемый людской поток притекает сюда, в Толгу, к Иконе.

И еще одна святыня, к которой притекают люди:
Здесь находятся нетленные мощи святителя Игнатия (Брянчанинова). Его называли пророком покаяния. С любовью он призывает нас, живущих в кошмарном мире цинизма, злобы, лукавства, страшных страстей и пороков, успеть покаяться, пока еще мы живы и можем это сделать:
«О, странники земные! О, вы, все, стремящиеся или влекущиеся по широкому пути, при не умолкающем шуме земных попечений, развлечений и увеселений, спешащие по этому пути к концу, всем известному и всеми забываемому, – к мрачному гробу, к еще более мрачной и страшной вечности, остановитесь! Отряхните обаяние мира, постоянно держащее вас в плену! … Забыт Бог! Забыта величественная и вместе грозная вечность!»
Помнить о Боге, помнить о Вечности… Это его наказ. Здесь, в этом монастыре, все пронизано Богом и Его Любовью. Город большой, шумный, насыщенный людьми и машинами. Мне он напомнил долужковскую Москву. Или, вернее, ту купеческую Москву, которую бы я хотела видеть в своем воображении. Здесь все сохранилось.
Храмы – как сокровищницы  древнерусского искусства… Например, резное каменное чудо. Церковь Ильи Пророка на Ильинской площади. Только она, эта площадь, и сохранила старинное название. Все улицы вокруг – память Коминтерну и р-революционным матросам.

…А дальше мы пошли к Волге. Ярославлю 1100 лет. Торжества уже прошли.  И в наш приезд все вокруг сияло законченностью.
Загудели, запели колокола. Вечный на все времена призыв к службе. Вечерня.

Отсюда уедешь не весь –
Уедешь,
А сердце останется здесь…

Так и случилось. Великолепный Ярославль ждет нашего возвращения.