Моя принцесса

         Издательство «Художник РСФСР» предложило мне сделать заявку на книжку-раскраску. Так появилась книжка «Что ни страница, то слон, то львица» В. Маяковского. Меня беспокоило использование классических литературных произведений в книжках-раскрасках. Мне кажется, в этом случае у ребенка формируется пренебрежительное отношение к книге. И я предложил издательству принципиально другой макет. Страницы, которые можно раскрашивать, располагались в середине полноценной книжки. Эти страницы, разогнув скрепки, можно вытащить и сделать как бы еще книжечку. Таким образом, иллюстрированное произведение оставалось на книжной полке, а ребенку предлагалось раскрасить ее героев в другом формате и вне книги. Первой в этой серии была «Принцесса на горошинке» Г.-Х. Андерсена. Когда я приступил к иллюстрациям, как всегда, возникла проблема с образами персонажей сказки. Размышляя, какой должна быть принцесса, я взглянул на профиль моей жены и… здесь я должен сделать лирическое отступление. В 1969 году я поступил в ЛВХПУ имени В. И. Мухиной. Первое сентября, первый день занятий. В приподнятом настроении – мы студенты! – я и мой однокашник по одесскому художественному училищу поднимались по знаменитой мраморной лестнице «мухи». Навстречу нам, весело щебеча, две девушки. Взглянув на одну из них, я сказал приятелю:  «Смотри, вот на такой девушке я бы женился…» Как вы уже догадались, прообразом принцессы и явилась эта девушка. Ныне профессор СПГХПА имени А. Л. Штиглица Галина Петровна Петровская. Галинка. Моя любовь. Моя жена. Моя судьба.

Один день с Андреем Некрасовым

         В 1980 году мне как главному художнику издательства «Лениздат» удалось пробить перспективный план подарочных изданий. Задача – привлечь к работе известных художников книги и дать им на работу то время, которое им необходимо. «Витязь в тигровой шкуре» был заказан А. Сколозубову. Сборник стихов Н. Рубцова оформляли Б. Непомнящий, ныне Народный художник России. А когда в плане появились «Приключения капитана Врунгеля» А. Некрасова, у меня не было никаких сомнений, что иллюстрировать его должен Михаил Беломлинский. 40 иллюстраций и время для работы – целый год. О чем еще может мечтать художник! Звоню, предвкушая его реакцию на такое предложение:

          — Миша? Ты стоишь или сидишь? Тогда сядь.

         И тут я ему сообщаю благую весть. В ответ долгое молчание. Ну, думаю, онемел от счастья.

         — Миша, ты меня слышишь?

          — Слышу. Понимаешь, —  медленно произнося каждое слово в отдельности, проговорил он, —  я только вчера сдал в Петрозаводское издательство иллюстрации к «Врунгелю».

         Вот тут уже сел я. Другого художника для этой книги я не представлял.    

         — Виктор, ты же понимаешь, невозможно родить дважды одного и того же ребенка. Кстати сказать, а почему бы тебе самому не взяться за эту работу?

         До сих пор я ему признателен за то, что он меня уговорил. А сомнения у меня были, так как главный художник не имел права сделать плохо. А ведь удача в творчестве по заказу не возникает. Прошел год. В декабре я сдал иллюстрации в типографию. Еще через год, накануне Нового 1982 года, вышел тираж «Врунгеля» с моими иллюстрациями. Я знал, что Андрей Некрасов жил в Москве. Нашел адрес, созвонился. Хотелось повидаться и услышать его мнение о моих рисунках.

         Дверь открыла женщина в кухонном фартуке:

          — Вас ждут.

         Андрей Сергеевич сидел в кресле. После перенесенного инсульта он находился в весьма неплохой форме, а главное, в прекрасном расположении духа. Было ему тогда 75 лет. В беседе, а скорее это был монолог, мы провели целый день. Я услышал много интересного о его жизни, хотя, учитывая характер его героя капитана Врунгеля, а скорее его антипода — что правда в его рассказе, а что придумки, утверждать не ручаюсь. И тем не менее, перескажу несколько баек с его слов.

          — Вы знаете, что я первый шпион советской России. Признаюсь только вам, хотя подписывался о неразглашении этой тайны весьма давно. А дело было так, — Андрей Сергеевич вытер слегка слезившиеся глаза, — в тридцатые годы правительство решило строить китобойную флотилию. Дело было весьма прибыльное. А поскольку Англия за чертежи китобойных судов заломила несусветную сумму, решили строить сами. В один из дней мне приходит повестка — явиться в ГПУ. Предложение, как вы понимаете, малоприятное. К этому времени я уже побывал за границей в качестве матроса. Знал английский. Уже этого было достаточно для невеселых предположений. — «Ваш отец был купцом?» — сразу же спросил меня человек в военной форме. — «Нет, врачом». — «Это потом он стал врачом, а вначале был купцом»! Это действительно было так. Отец сватался к моей будущей маме. — «Фи, —сказала она, — купец это так неинтеллигентно, вот если вы были бы врачом, я вышла за вас замуж». И действительно вышла. Через шесть лет, когда отец получил университетский диплом врача. Ясно — шьют непролетарское происхождение. Отпираться не стал. А дальше выяснилось, что мне предлагают наняться матросом на английское китобойное судно. Для этого мне сочинили легенду о раскулаченном отце, о гонениях, которые якобы претерпел я. О желании удрать из советской России. Документы выправили отличные и с ними я был переброшен через границу в буржуазную Эстонию. Через два месяца, после всяких проверок, устроился матросом на китобойное судно. Проплавал год. Надо сказать, что у меня была феноменальная память, почти как у советского разведчика героя фильма «Щит и меч». Я ничего не фотографировал, но, вернувшись, по памяти помогал судостроителям воссоздавать тот или иной узел китобойного судна. Жил шикарно. В одном кармане фунты, в другом рубли, зарплата на родине тоже начислялась. Машина к подъезду гостиницы «Астория», где тогда меня разместили. Рестораны и т. д. Кстати сказать, да будет вам, молодой человек, известно, я только официально был шесть раз женат… Ну, а вот вам еще страничка из моей биографии. Май 1944 года. Меня, уже как известного литератора, журнал направил в командировку в Астрахань. Две недели на пароходе по Волге. Сосед по каюте капитан, после ранения направляется на побывку в родной город. Выпить я любил, и мы с ним две недели не выходили из ресторана. Слушал он меня с интересом. А рассказать мне было что. Побывал почти на всех материках, повидал много стран. Только в Японии не был. Прибыли в Астрахань. Сразу в гостиницу. Только начал приводить себя в порядок — стук в дверь. Открываю. В проеме двое военных. — «Вы Некрасов?» — Предъявляют удостоверения «Смерша». Была такая организация — «Смерть немецким шпионам». Так я снова оказался в НКВД, но уже в качестве «шведско-немецко-греческого» шпиона. Капитан, сосед по каюте, исполнил свой патриотический долг. Советский человек не мог побывать во стольких странах, только шпион. После двух недель допросов исхудал. Вижу, что дальше на хлебе и воде не протяну. — «Ладно, — говорю следователю. — Давай так. Ты мне приносишь флотский обед и бутылку водки, а я тебе во всем признаюсь». — Выпил стакан водки, съел борщ, котлеты, берусь наливать второй… — «Э, нет!, говорит следователь, вначале напишешь, а потом допьешь». — «А чего писать? Ты про меня все знаешь, гражданин следователь, вот и пиши. Если это будет правда, я подпишу». — «Ах ты сволочь!»… Кулак в нос. Карцер. Поскольку следователь не смог выбить у меня признания в «шпионской» деятельности, дали нового. К счастью, попался образованный, он читал мои книги и понимал, что я никакой не шпион. — «Помочь могу только одним, — сказал он. — Отправлю вас в тюремную рыболовецкую бригаду, а там конец войне и, как обычно, амнистия». Из командировки я вернулся в Москву только в середине 1945 года.

         — Андрей Сергеевич! А как создавались «Приключения Врунгеля»?

         — Был у меня один знакомый, мечтавший совершить кругосветное плавание. Мечтал то он мечтал, но плавать никогда не плавал. Но приврать на эту тему любил. Фигура была колоритная, да и рассказчик был отменный. Заслушаешься. Вот он и явился прообразом. Да и у меня жизнь была интересная, баек набралось много. Повесть свою принес своему другу Борису Житкову, который сотрудничал с «Пионерской правдой». Он и предложил сделать для газеты вариант в виде комикса. Редакция поставила условие — иллюстрировать его должен только Константин Ротов, в то время очень популярный «крокодильский» художник. На мои звонки он отвечал односложно, отказ объяснял большой занятостью. Но я не сдавался. Однажды, увидев его в ресторане, подсел. Сунул рукопись ему в карман, упросив на досуге взглянуть. В два часа ночи — телефонный звонок: «Это Ротов. Уже рисую. А потом, в 1939 году, появилась книга с его же рисунками. С этой книгой и моя популярность возросла. В том же году мне позвонил один известный детский писатель, переводчик, литературный критик. В советской литературе он уже был очень значимым и влиятельным человеком, почти маршал. Предложил стать его литературным секретарем. Обещал золотые годы. Я решил посоветоваться с Б. Житковым. «Ну что ж, —  сказал он. — Если хочешь повторить судьбу его двух литсекретарей, ко – торые стали высокооплаченными чиновниками, но перестали писать, то соглашайся». Позвонив, я отказался. — «Зря, молодой человек, губите свою карьеру. Вы об этом еще пожалеете, сказал мой «доброжелатель». Через две недели в газете «Правда» появилась разгромная статья «Нужны ли советским детям „вруны“», и до 1953 года книга в Советском Союзе не переиздавалась, зато она с успехом переводилась и издавалась в других странах. Но я продолжал писать. Сотрудничал с разными газетами и журналами. В частности с журналом «Пионер», в котором сложилась очень творческая атмосфера. Засиживались допоздна, особенно перед сдачей журнала в типографию. Редакция неоднократно обращалась с просьбой в министерство о выделении служебной машины. Как-то нам позвонили и сообщили, что наша машина уже стоит у подъезда. Всей редакцией мы вывалили на улицу. Перед нами предстала видавшая виды черная «Эмка». Но за рулем… За рулем сидела девушка, читавшая сборник рассказов Мопассана в подлиннике. Весь ее вид излучал скромность и достоинство. Как выяснилось, это была дочь репрессированного генерала, которую исключили из университета, и его друзья пристроили ее шофером, благо папину машину она водила лихо. Однажды, в очередной раз засидевшись до середины ночи, позвонили Эсмеральде, так звали нашего шофера, с просьбой развести нас по домам. Едем. Вдруг перед нами асфальтовый каток с бригадой асфальтоукладчиков. Надо сказать, что тогда в Москве дорожные работы проводились только ночью. Эсмеральда вышла и подошла к водителю катка: «Будьте так любезны, не могли бы вы, если вас это не очень затруднит, отодвинуть каток, чтобы нам проехать». Тот, полуобернувшись и увидев перед собой эфемерное создание, обложил ее таким сложносочиненным матом, в который он вложил всю мощь своего молотоподобного тела, что даже мы вжались в сиденья. «Ну вот, — сказала Эсмеральда, — я вас вежливо попросила, а Вы мне колкости говорите». Представляете, колкости! — смеялся он до слез.

          Таким он и остался в моих воспоминаниях. Балагур, веселый кудесник слова — Андрей Сергеевич Некрасов. А на обороте титульного листа моего экземпляра книги он написал: «Виктору Боковне с благодарностью за то, что он старательно приложил руку к судьбе моего оброчного мужика. 08.01.82».Через полгода прошли конкурсы «Искусство книги», на которых было представлено и мое оформление «Врунгеля». Вначале ленинградский — «Лучшая книга года». Затем Всероссийский и Всесоюзный, соответственно диплом I и II степени. Началась новая страничка и в моей судьбе.

Во сне и наяву

         Рисунки к «Сказкам» Джанни Родари я закончил буквально за два дня до отпуска. Художественный совет их принял, и я со спокойной душой улетел с женой в Болгарию. Отдыхали в Международном доме журналистов в Варне. Через неделю безмятежного томления под лучами черноморского солнышка мне снится сон. Якобы я листаю уже вышедшую книгу с моими рисунками. Все замечательно, но вдруг я вижу в середине книги вместо моих рисунков – чужие! Один, два, три! Я с ужасом смотрю на них, не понимая, как они попали в книгу, в которой, кроме  моих рисунков, других не должно быть. И… просыпаюсь. Утром рассказываю Галинке ночной сон.

         — Ну, сон, как сон, — успокоила она меня. — Мало ли чего приснится.

         После отпуска выхожу на работу. Заходит художественный редактор Б. Смирнов.

         — Виктор Иванович, редактор, когда сверяла ваши рисунки с текстом, нашла некоторые неточности. И мне пришлось в трех рисунках кое-что дорисовать. В частности, обезьянам пририсовал по две руки, они в сказках четверорукие.

         Тут-то я и вспомнил про свой сон. В разговоре выяснилось, что сон мне приснился на следующий день после исправления моих рисунков! Так что в вещие сны я верю. А перед вами как раз тот рисунок с обезьянами.

PICcolissimo

          «Если ты с малых лет в Ленинграде живешь, ты поймешь меня, друг, ты поймешь…» Музыку к этой песне написал выдающийся ленинградский композитор Георгий Портнов. Познакомился я с ним задолго до того, как оформил обложки его оперы и музыкальной пьесы. Это случилось в Италии в 1980 году. С группой ленинградских деятелей культуры мы побывали с ним в Риме, Флоренции, Венеции, Болонье и Милане. Размещались в одном номере. Во время поездки времени на сон оставалось очень мало. В каждом номере был телевизор, и мы, как дети, не могли оторваться от диснеевских мультфильмов, в СССР они практически не демонстрировались. Восхищались также рекламными роликами, сделанными очень изобретательно. Не знали мы тогда, что через каких-то десять лет эта зараза захлестнет мутной волной и наше телевидение! Укладывались спать не раньше трех часов ночи, а в восемь утра нас уже ожидал автобус. Чтобы успеть немного порисовать, мне приходилось вставать часов в шесть. Молодой организм, конечно, сопротивлялся, но благодаря энергичным побудкам Георгия я оказывался в городе. Это были самые прекрасные часы. Я один бродил по улицам, любовался архитектурой и скульптурными памятниками. Пил с итальянцами, спешащими на работу, ароматный кофе и зарисовывал городские сценки… Кормили нас неплохо, но каждый день, в разных видах нам на обед и ужин предлагали спагетти. Однажды, с большим блюдом этого продукта к нам подошел официант. Ложкой со щипцами он выкладывал на наши тарелки очередную порцию. Подошел он и к Георгию.  «Пиколиссимо», –попросил Георгий официанта. Этот музыкальный термин известен всем – в переводе «чуть-чуть». – «Си, синьор, ответил официант», – и положил ему на тарелку одну макаронину длиной в пять сантиметров… Позади две чудесные недели. Последний город нашего путешествия – Милан. В ресторане был накрыт прощальный ужин с вином. И снова на наших тарелках спагетти. «Так, – спокойно сказал Георгий, откинувшись на спинку стула. – Завтра я прилечу домой. Разденусь. Зайду на кухню. И все макароны, которые у нас есть, выкину к едрене фене»! Когда у меня раздавался телефонный звонок и я слышал громкое – Франко! – так звали того официанта, – я знал, это звонит мой друг Георгий Анатольевич Портнов.

Как я оказался в «Крокодиле»

         Шел май 1978 года. Я работал в «Вечернем Ленинграде» заведующим отделом оформления. В редакцию газеты «Правда», в которой я публиковался довольно продолжительное время, я вез штук 20 карикатур. С вокзала позвонил в редакцию и сообщил, что буду через полчаса. Попросил заказать пропуск. Взял такси, в то время это стоило недорого, да и пробок не было. Назвал адрес – улица Правды, издательство «Правда». Рассчитавшись с таксистом, вышел и… ничего не понимаю. Оказывается, было два здания издательства – в одном находились газеты, в другом журналы. Смотрю на вывески – журналы «Здоровье», «Работница», «Смена», а ниже – «Крокодил». Ну, думаю, ладно, раз здесь оказался – зайду. А вдруг какой-нибудь рисунок понравится. На 12-м этаже среди больших масляных холстов сатирических персонажей, созданных Кукрыниксами, нахожу дверь главного художника А. Крылова. В комнате, где были три стола с ворохами рисунков, присутствовал лишь один человек. Это был заместитель главного художника Святослав Сергеевич Спасский. Посмотрев мои рисунки, он сложил их стопочкой и положил на край стола: «Ладно, молодой человек, считайте, что ваши рисунки приняты». Для меня это было полной неожиданностью. Один, два, но сразу все. А как же быть с «Правдой»? Через месяц, отдыхая на Черном море, раскрываю свежий «Крокодил», еще пахнущий типографской краской. В середине журнала под рубрикой «Впервые в „Крокодиле“» обнаруживаю целую страницу моих рисунков с небольшим шаржем на меня. Шарж был удивительно схож с оригиналом. Вернулся из отпуска. В почте нахожу письмо в фирменном конверте «Крокодила», состоящее из двух фраз: «Ваши рисунки закончились. Присылайте еще. С. Спасский». Песня, а не письмо. Мои рисунки начинают публиковаться почти в каждом номере. В декабре редакционная коллегия присуждала премии за лучшие произведения, опубликованные за год. В числе лауреатов, а среди них были Б. Ефимов, Р.  Гамзатов, Ю. Мориц, Г. Андрианов, я увидел свою фамилию. В марте снова получаю письмо из журнала за подписью главного художника: «Приглашаем на двухнедельную стажировку. Все расходы журнал берет на себя». Как сказал тогда Слава Спасский: «Художники обычно постепенно входят в „Крокодил“, а ты, Виктор Иванович, в него ворвался». Мне удалось  уговорить руководство на двухнедельный отпуск за свой счет. Михаил Николаевич Гуренков, главный редактор газеты «Вечерний Ленинград», добрейшей души человек, подписывая мое заявление, сказал: «Ладно, езжай. Жалко, но чувствую – долго ты у нас не задержишься». Он был прав – через год меня пригласили в издательство «Лениздат». Итак, я приехал на стажировку. С вокзала в гостиницу, затем в журнал. В это время закончилась «летучка», художники и сотрудники выходили шумно из конференц-зала. Неожиданно возле меня остановился молодой человек атлетического сложения:  «А я Вас знаю. Вы Боковня. Я делал на Вас шарж». Так я познакомился и подружился на всю жизнь с Владимиром Мочаловым. Талантливым карикатуристом и выдающимся шаржистом. Тот день отпечатался в моей памяти до мелочей. Многих художников, проходящих по коридору, я узнавал по шаржам, публиковавшимся в «Крокодиле». Среди них был мой кумир – Евгений Шукаев. Владимир пристроил меня в уголке кабинета, который он делил со Спасским и Марком Вайсбордом, пить чай. А рабочий день был в разгаре. Вошел Евгений Шукаев. Почему-то запомнилась расстегнутая на его объемном животе клетчатая рубашка. Он сразу заполнил собой кабинет, шумно матерясь по поводу затерянного в производстве его рисунка. С фигурой, противоположной шукаевской, к Спасскому просочился Гера Огородников. Принес иллюстрации к фельетону. Геру я знал по его работам и любил его заочно. Это уникальный художник, который с птичьего полета может изобразить центр Москвы и заселить его сотнями персонажей, неповторяющих друг друга. Рабочий день подходил к концу. Спасский закрыв дверь на ключ, предложил отметить мою стажировку. Случайно «у нас с собой все было». В процессе дружеского застолья я услышал от Марка Вайсборда историю про Шукаева. Его мастерская находилась на расстоянии троллейбусной остановки от дома Марка. «Как-то, – рассказывал Марк, – в начале третьего ночи – телефонный звонок. Звонил Шукаев: «Марк, ты должен сейчас же зайти ко мне!» – «Женя, что случилось? Ты на часы посмотрел?» –  «Марк, ты знаешь, просто так я не позвоню. Ты должен немедленно прийти ко мне», – сказал он и положил трубку. Одеваюсь, иду пешком, предполагая черт-те что. Мастерская его всегда была открыта. Вхожу. И вижу картину – посреди мастерской огромная гора книг под которой лежит Шукаев. Оказалось, от пола до потолка стоял книжный стеллаж. Он полез зачем-то на одну из полок, и стеллаж рухнул на него вместе с книгами и телефоном. «Ну, должен же кто-нибудь, это увидеть! А ты живешь ближе всех!» – заявил Шукаев, вылезая из-под книг, после полуторачасового ожидания моего прихода… Этот случай упоминает в своих воспоминаниях и Владимир Мочалов.

         Атмосфера в «Крокодиле», несмотря на то, что это был журнал ЦК КПСС, была довольно демократичная. На планерках, где обсуждались рисунки, присутствовали все, кто хотел. Эти обсуждения были не всегда лицеприятными не только для молодых, но и для именитых художников. Большинство тем для своих рисунков художники придумывали сами, но были в редакции и «темачи», которые предлагали сюжеты для рисунков. Темы оплачивались отдельно. Черно-белые рисунки назывались «чернушками». Иногда «чернушка» не проходила из-за непрофессионального исполнения, но если тема была значимой и злободневной, то автору платили только за тему, а сам рисунок заказывался маститым художникам, таким, как Е. Щеглов, И. Семенов, Е. Шукаев, Л. Сойфертис, Л. Самойлов. За время стажировки я познакомился со многими столпами сатирического мира, самым молодым из них был Виктор Чижиков. Обаятельнейший человек, известный как родитель олимпийского Мишки, но мне он близок как остроумнейший художник и автор детских книг. Тогда же в журнале появился и Сергей Бодров, писавший фельетоны. Позже у него появилась приставка «старший», а тогда он нас поражал своим изысканным юмором и остроумными наблюдениями. За время стажировки я сделал несколько рисунков и иллюстраций, познавая тонкости профессии, но главное – я приобрел друзей. Славу Спасского, который мог сказать: «Твой рисунок поставили на обложку, но я был против». И объяснял, почему. Геру Огородникова, с которым встречаемся очень редко, но каждая встреча как подарок судьбы. С Володей Мочаловым – ныне заслуженным художником России и действительным членом Академии художеств. Меня с ними породнил «Крокодил», который теперь остался лишь в нашей памяти и в архивах библиотек. Жаль, но, как говорится, всему свое время.

Про это

         Я часто бывал по издательским делам в Москве и старался по возможности заходить в «Крокодил» во второй половине дня. Так было и на сей раз. С. Спасский с В. Мочаловым обсуждали макет. В это время курьер принес сигнальный экземпляр только что вышедшего номера. Листая страницы, я обнаружил в нем и свой рисунок с роботами. Когда я его делал, то ради хохмы у робота-мужа я пририсовал между ногами кнопку слегка смахивающую на… Хочу напомнить времена были советские и, как известно, «секса у нас не было». И всяческий намек на «это» жестко присекался. Я думал, Спасский обнаружит, посмеется и закрасит, но все осталось на месте. «А что это вы порнографические рисунки начали печатать?» – спросил я у Спасского, держа в руках сигнал журнала. – «Где?» – побелел Спасский. Надо отметить, что Слава был еще и секретарем парторганизации редакции. Я показываю ему свой рисунок.  «Ну и что, – говорит он, – роботы как роботы». Тогда я указываю на маленькую деталь. Так, как смеялся тогда Спасский, я больше не видел никогда. Отсмеявшись, он принял свой обычный нахмуренный вид, подперев верхнюю губу нижней. «Ты только никому больше не показывай, – сказал он, – а то в редакции у нас дураков хватает».

Розыгрыш

         Обратите внимание на дату публикации этого рисунка. Август 1985 года, горбачевская антиалкогольная кампания в разгаре… Раз в два года в Москве в течение недели проходила Международная Московская книжная ярмарка. Накануне с коллегой по работе я приехал в Москву курировать монтаж стенда нашего издательства. Остановились в одноместных номерах. Устроились в гостинице. Часов в 12 позвонил в «Крокодил», сообщил Володе Мочалову, что я приехал. Живу в гостинице «Москва». Договорились о встрече в конце дня. В киоске гостиницы я купил журнал с моим рисунком на обложке. И тут у меня возникла идея розыгрыша. Я поднялся в номер своего коллеги, набрал Мочалова. Голосом узбека, плохо знающего русский, волнуясь и запинаясь, начал атаку: «Слушай, дай мне главный художник! – Ну я главный художник! – Ты зачем на обложка такой рисунок дал? Какой шакал такой рисунок рисовал? – Подождите, – сказал Мочалов, не узнавая меня и принимая разговор за чистую монету. – Объясните, пожалуйста, что случилось? – Слушай, я приехал в Москва, дочка замуж выдавать. Привез дыня, виноград, много водка, коньяк. Здесь у меня все в гостинице «Москва» стоит. Мне теперь что, все выбрасывай? Чай пить на свадьбе? Да? Шайтан твой художник, совсем шайтан! – Да, – говорит Володя, – может и чай. Такова политика партии. Между прочим, художник этого рисунка тоже сейчас находится в гостинице «Москва», – говорит мне Володя. – Слушай, дорогой, зачем политикой ругаешься? – продолжаю я изображать узбека, скажи художнику пусть идет ко мне. Я этот шайтан бить не буду. Я его водка научу хорошо пить, закусывать хорошо научу. Запиши мой телефон. – Хорошо, я сейчас узнаю, – сказал Мочалов. Через минуту в моем номере раздается звонок. – Вить, рядом с тобой в гостинице остановился узбек. Ему не понравилось антиалкогольное направление твоего рисунка. Но ты зайди, успокой его, поговори с ним по-человечески, он хочет тебя угостить. У него полный номер выпивки и закуски. Повежливей с ним. Может, и нам чего перепадет. – Ладно, говорю, нет проблем, сейчас зайду. Хотя энтузиазм Володи меня должен был насторожить. Халявщиком он никогда не был. Через пять минут опять голосом узбека звоню Мочалову: – Слушай, дорогой. Твой художник у меня. Совсем не шайтан, совсем хороший человек. Слушай я тебе и твой художник к себе приглашаю. Будем дыня кушать, водка пить. – Хорошо. Но я не один, я со Спаским. – Спасский, Маский, какая разница. Все приходи, всем хватит. – Ладно, дайте трубку Виктору. –Да, – говорю я, уже своим голосом. – В общем так, я со Спасским постараюсь к четырем освободиться. Ты где будешь? – Я зайду в дирекцию выставок, затем заеду за вами и поедем в гостиницу». Розыгрыш сводился к тому, что когда мы приедем в гостиницу, я голосом узбека приглашу за скромный стол, дыня у нас правда была, осталось только купить горячительного. А вот здесь… Управившись с делами, я с коллегой взяли такси и поехали в «Крокодил», решив по дороге остановиться у магазина и приобрести выпивку. «Остановитесь на минутку у какого-нибудь продуктового магазина, нам надо водку купить – попросил я таксиста. – А вы сами откуда будете? – спросил таксист? – Из Ленинграда. – Тогда все ясно. Он остановился у продуктового магазина, и мы увидели километровую очередь. – И так у каждого магазина, – сказал таксист, – а у Вас в Питере не так?» У нас в Питере еще было не так. Так у нас стало месяца через три. План моего разыгрыша лопнул. Не я разыграл, а меня разыграли. С повинной головой я вошел в «Крокодил»: «Банкета не будет, – сказал я. – Это почему? – спросил Мочалов. – Как почему? – завопил я голосом «узбека», – откуда я знал, что Москва водка нет! Горбачев, шайтан, вся водка ёк!» Но банкет все-таки состоялся. У Владимира была знакомая уборщица, работавшая невдалеке в продуктовом магазине. За небольшую переплату она с черного хода вынесла нам все что полагалось.

Шарж

         Был день рождения Марка Вайсбора. Он позвонил в Дом журналиста, в котором у него была знакомая, работающая администратором ресторана, и заказал нам столик. В те времена этот ресторан был очень популярен, и попасть туда было непросто. Рассказывали, что когда он организовывался, то А. Аджубей, будучи главным редактором газеты «Известия» и председателем Союза журналистов, добился решения Совета Министров, освобождавшего ресторан от налогов. Скорее всего, ему это удалось сделать как зятю Н. С. Хрущева. Не знаю по этой ли причине, но там еда была всегда качественной и недорогой. Так вот, собрались. Ужинаем. Принесли знаменитую «поджарку» – большая сковорода на подставке, а снизу спиртовые горелки. Марк спрашивает официантку, почему он не видит свою знакомую. – Понимаете, говорит официантка, она потеряла голос, и уже третий день руководит путем письменных указаний. В то время я увлекался восточной медициной и, в частности, точечным массажем «шиатсу». На пальчике официантки я ручкой пометил точку, которую рекомендовал администратору массировать острым предметом в течение получаса. Она ушла, а мы продолжали чествовать именинника. Часа через полтора появилась официантка. На подносе у нее стояла бутылка коньяка, рядом соседствовало блюдце с нарезанным лимоном: «Это Вам от администратора, в благодарность за то, что у нее появился голос. Она извиняется, что сама не вручила, ее срочно куда-то вызвали». У банкета появилось новое дыхание, а у Володи Мочалова – идея интерпретировать этот случай в шаржированном виде.

О «Боевом карандаше»

         Леня Каминский был человеком-оркестром. Художник, пародист, поэт, драматург, редактор. Небольшого роста, слегка полноватый, с неизменной папкой в руках. В 70-80 годы он был, безусловно, ярким представителем неофициальной творческой элиты Ленинграда. В его просторной мастерской можно было встретить многих известных людей из разных городов России, от которых он требовал оставлять автошаржи в пухлом альбоме. Ещё его называли «учителем смеха», по названию придуманной им книжки. Именно Леонид Каминский привел меня в «Боевой карандаш». В то время я уже был хорошо знаком с одним из столпов «Карандаша» Владимиром Александровичем Гальбой. Будучи студентом Мухинского училища, я получил на домашний адрес от него письмо из Комарова, где он похвалил меня за рисунок, опубликованный в «Ленинградской правде». На конверте, поскольку адрес моего проживания была улица Красной Конницы, он нарисовал буденовца с пикой на лихом коне. Несколько раз я бывал у него дома, в прекрасной атмосфере тесной петербургской квартиры, забитой книгами, рисунками и старинными вещами. Александр Владимирович был не только талантливым карикатуристом, но и блестящим иллюстратором детских книг. Когда в «Лениздате» решили переиздать «Ходжу Насреддина» Л. Соловьева, я, как главный художник издательства, настоял, чтобы были переизданы именно иллюстрации В. Гальбы, на мой взгляд, это лучшие рисунки к «Ходже». Возглавлял творческую группу художников и поэтов «Боевой карандаш» легендарный Иван Степанович Астапов. Вел он художественные советы, откинувшись на спинку стула, когда требовалось внимание, он стучал массивным перстнем по столу. Перстень соответствовал его мощной фигуре волжанина. Многих художников «Карандаша» я знал по работам. Мне очень нравились плакаты Д. Обозненко, В. Меньшикова, М. Беломлинского. Мои первые заявки, несмотря на их несовершенство, были приняты с серьезными замечаниями, но доброжелательно. Я благодарен судьбе, что она подарила мне несколько лет общения с прекрасным коллективом художников и поэтов. В стенах «Боевого карандаша» у меня произошла удивительная история… В третьем классе школы мне «за успехи в учебе» вручили книгу – «Сказки» М. Е. Салтыкова-Щедрина. Тогда она на меня произвела ошеломляющее впечатление. И в первую очередь меня поразили иллюстрации. Книга затерялась, но черно-белые рисунки, исполненные пером, были настолько выразительны, что запомнились мне на многие годы. В определенной мере они сыграли роль и в выборе моей будущей профессии.

         Пришло время, и мне захотелось отыскать эти рисунки. Манера, в которой они были исполнены, очень напоминала Кукрыниксов. Действительно, я нашел их иллюстрации к «Сказкам», но это были другие рисунки, не те, что запомнились мне в детстве. И я продолжал поиски, перелистывая десятки книг. Интернета тогда еще не было. Однажды в курилке «Боевого карандаша» об этом я рассказал коллегам. В стороне, со своим неизменным «бычком» в уголке рта, стоял Николай Евгеньевич Муратов, старейшина «Карандаша» и один из его создателей. «Виктор, а в каком году подарили тебе эту книжку? – спросил он. – Ну, это легко вычислить. В третьем классе мне было десять лет. Следовательно, в 1956 году…» Прошла неделя. Худсовет собирался по средам. Ко мне, слегка шаркая, подошел Мурашов с папкой, протертой по углам. «Виктор, посмотри, это случайно не те рисунки, которые ты ищешь?» – спросил он. Да, это были они! На пожелтевшей бумаге рисунки тушью. Была видна история их создания. Некоторые участки заклеены кусочками бумаги и поверх нарисованы заново. Кое-где штрихи замазаны белилами. Я взял их в руки. Они пахли сухими листьями табака. На меня заново просто обрушились детские воспоминания. Я был не сентиментален, но внутри у меня что-то завибрировало. Вот так иногда жизнь закручивает спираль, замыкая одну из исходных точек моего пути с папкой рисунков Николая Муратова, которую я держал в руках. Вероятно для того, чтобы показать мне тогда – вектор движения был выбран, верно.

От редакции

         Автора замечательных публицистических произведений, которые мы публикуем, Виктора Ивановича Боковню на ряде порталов Интернета представляют очень конкретно: «Художник, иллюстратор книг. Генеральный директор издательства „Аврора“. Родился 9 апреля 1946 года на Украине. Окончил Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени В. И. Мухиной. Мастер российской карикатуры, много лет сотрудничал с журналом „Крокодил“. Известный иллюстратор детских книг, автор рисунков к сорока произведениям прозы, поэзии („Принцесса на горошине“ Г.-Х.Андерсена, „Телефон“ К.Чуковского в издательстве „Художник РСФСР“, „Крокодил Гена, Чебурашка и другие“ в издательстве „Комета“). Подлинное признание пришло с книгой А. Некрасова „Приключения капитана Врунгеля“ (Лениздат, 1982). Участник российских и международных выставок.  Профессор Санкт-Петербургской государственной художественно-промышленной академии. Заслуженный деятель искусств России. Член Союза художников, Союза журналистов. Женат».

         Все правильно! И все же остается некоторая недоговоренность. Читатель не может получить из этих данных достаточно полного представления о разносторонней одаренности этого по-настоящему талантливого человека.  Виктор Иванович, которого знают как известного художника, еще и тонкий, прекрасно владеющий словом литератор. Вот как он описывает, например, некоторые эпизоды своего детства и юности: «Крестили меня зимой в деревне Плыскачивка в 12 километрах от города Смела. Таинство совершали скрытно, время было советское. С батюшкой договорились на определенное время. Ехали на двух санях – в одних мои родители со мной и родственники, в другой – мои будущие крестные. Поднялась метель и вторые сани отстали. „Всё, – сказал батюшка, – больше ждать не могу. Выбирайте крестных отца и мать из присутствующих“. И когда священнодействие подходило к концу, в церковь, запорошенные снегом, ввалились опоздавшие.  „Ну что же, – не растерялся батюшка, – будете и Вы крестным отцом и крестной матерью…“ Так у меня оказалось два „крестных“ и две „крестные“. А родился я по настоятельной просьбе моего старшего брата Евгения, 9 апреля 1946 года, в небольшом украинском городе Смела. Наш дом был построен на мамином родовом участке, спускающемся прямо к реке Срибрянка. В послевоенное время строиться было тяжело, но выручил сбитый немецкий самолет, который упал на наш участок. Его быстро раскроили на алюминиевые листы, с которых дедушка и папа мастерили подойники. На рынке очередь за подойниками занималась с ночи… Мой отец – Боковня Иван Сидорович,1916 года рождения, с 13 лет трудился поваром. Мама, Ефросинья Лукьяновна, была домохозяйкой. Несмотря на отсутствие образования, папа окончил два класса средней школы, мама – четыре, мне привили любовь к книгам. Воспитывали меня по классическому принципу: провинился, должен быть наказан. В качестве дополнительной воспитательной меры розги для моей порки я должен был вырезать в саду сам. Папа был душой любой компании. Праздничные застолья с голосистой многочисленной родней проходили весело. Он умел и анекдот рассказать, и остроумно кого-нибудь „поделдыкнуть“. Больше всего доставалось маминому родственнику и куму дяде Феде Пятачку. Это было его уличное прозвище. Он был похож на шолоховского героя деда Щукаря, но без бороды. Как правило, к столу готовились вареники. В один из них, вместо творога, запечатывался кусочек белой овечьей шерсти. Кому попадет. Но попадал он чаще всего дяде Феде. Он не обижался и даже подыгрывал ситуации. Подрабатывал дядя Федя кровельщиком. Первые заработанные деньги я получил от него. Помогал ему чистить раскаленные летним солнцем металлические крыши домов. Цену трудового рубля я узнал рано, мне было тогда 14 лет. Мой брат Евгений был старше меня на девять лет. Любил я его очень, подражая ему во всем и, в частности, в рисовании. Впоследствии он, уже будучи женат, закончил Строгановское высшее художественно-промышленное училище. Вероятно, в нашем роду творческое начало было заложено на генном уровне. Один из папиных братьев, Григорий Сидорович, был удостоен звания „Народный мастер“ не имея никакого художественного образования. Он занимался резьбой по кости и чеканкой. Дедушка кроил из жести ажурные кокошники на дымовые трубы. Когда папа готовил праздничный стол, то его блюда превращались в художественные произведения. Из паштета он лепил рыб, которых декорировал маслом, выдавливал его из кулька. Жареная утка сидела в желе, из которого торчала зелень в виде камыша. А фаршированная щука – это просто был шедевр! Не случайно ему было присвоено звание „Мастер-кулинар“. Действительно, он был мастером. А выше звания нет.

         В Одесское художественное училище я поступил в 1961 году. Время оттепели. В училище царил демократический настрой. По праздникам мы вывешивали дружеские шаржи на наших добрых и талантливых педагогов. Я всегда старался быть активным в жизни: рисовал карикатуры, писал стихи, участвовал в художественной самодеятельности и даже снимался в фильме. Однажды, на третьем курсе, отнес свои юмористические рисунки в одесскую газету „Знамя коммунизма“. Тогда я и познакомился с удивительным человеком, Александром Петровичем Шнайдером. В Одессе он был известен как Карп Полубаков, таким псевдонимом он подписывал свои фельетоны. Он же являлся и крестным отцом одесской команды КВН, автором многих пьес. На всю жизнь я ему благодарен за его отеческую поддержку, которую он мне оказывал в годы моего становления на крыло. Публикация моих рисунков в газете явилась началом моей творческой биографии. Одесское училище в 1965 году отмечало год своего столетия. Собравшись втроем – я, Игорь Божко, Леонид Герсвищ придумали сценарий юбилея училища. Якобы бог искусств Аполлон спустился на своей колеснице в сопровождении свиты (музыканты, легионеры, факельщики) для свершения праздничного обряда. До сих пор не понимаю, как нам, тогда еще восемнадцатилетним пацанам, удалось воплотить этот сценарий в жизнь. Уговорили директора училища В. П. Соколова дать уазик для сотворения из него колесницы. Выпросили в одесском художественно-театральном училище доспехи римских легионеров, а недостающие латы и шлемы клеили из картона и покрывали их бронзовой краской. Когда Апполон на своей колеснице, в сопровождении легионеров с факелами появились на улице Советской, вся Одесса вывалила поглядеть на зрелище. Шествие было, естественно, ни с кем не согласовано. Мы успели дойти до Дерибасовской и здесь спохватившиеся милиционеры развернули нас обратно. А в это время наши педагоги потчевали в ресторане приехавшего на юбилей народного художника СССР Е. А. Кибрика. Потом они очень сожалели, что не были с нами. Когда я рассказал Александру Петровичу Шнайдеру о нашем юбилейном шествии, он аж крякнул от досады – такое событие и прошло мимо газеты. В училище существовал уникальный творческо-соревновательный дух. Этому способствовал и прекрасный педагогический состав. Особенно я признателен Людмиле Ивановне Фурдычайло. Как выпускница ЛВХПУ имени В. И. Мухиной, она всячески нас подтягивала под уровень этой знаменитой школы. И большинство из нас стремилось после окончания одесского, поступить именно в „муху“. В 1966 году и я поступил в этот вуз. И здесь мне повезло на преподавателей. Такими были Линдрот Лев Николаевич, мой педагог и наставник, и Вакс Иосиф Александрович, заведующий кафедрой дизайна. Они умели создать не только высокопрофессиональную систему обучения, но и удивительную атмосферу доброжелательности. Юмор и розыгрыши были желанными на кафедре. Василий Муравьев, в те времена молодой аспирант, а ныне заведующий кафедрой графического дизайна СПГХПА им. А. Л. Штиглица, донес эту атмосферу и до наших дней. Закончив училище и получив распределение в редакцию газеты „Вечерний Ленинград“, я не терял связи со «школой“. Был членом государственной аттестационной комиссии. Затем, более 15 лет, ее председателем. Сейчас, занимаясь педагогической деятельностью, всегда вспоминаю своих учителей. Надеюсь, что их профессионализм, их духовность, их нравственность, по мере отпущенного мне Богом таланту, передаю и своим ученикам. В этом, на мой взгляд, и состоит преемственность традиций любой художественной школы. Благодаря восьмилетней работе в газете, я выработал умение сосредотачиваться и оперативно реагировать на возникающие проблемы. А в газете они случались почти ежедневно.

         Когда главный редактор „Лениздата“ Д. Т. Хренков пригласил меня в издательство заведующим редакцией изобразительной продукции, то ритм издательской жизни, после газеты, показался мне просто раем, хотя многому мне приходилось учиться на ходу. Не прошло и года моей работы, как руководство издательства предложило должность главного художника. Мне было тогда 33 года. Для главного художника, по тем временам, я был вопиюще молод. За десять лет работы в этой должности я приобрел огромный опыт административной деятельности, но, главное, эти годы сформировали и мою творческую специализацию – иллюстрирование детской книги».

         Виктор Иванович упомянул, что писал стихи. Оказалось, что он занимался стихотворным творчеством довольно серьезно, посещал даже литературное объединение. Вот одно из его стихотворений:

Присядь.

Я расскажу тебе про сад.

Про сад камней,

где нет изыска грации камей.

Где простота

есть красота,

гармония и торжество пропорций.

Как для пропойцы

глоток живителен вина,

так для японца тишина

и акварельные тона

на рисовой бумаге.

На ней творцы и маги

разводы туши

превращают в тучи.

В них линия дождя косая,

что на гравюрах Хокусая…

Тот сад для поиска себя –

ни миг,

ни жизнь не торопя…

Присядь.

И я поведаю про сад

с уютным шалашом,

в котором

я тебя  нашел.

А вот иллюстрации Виктора Ивановича Боковни к некоторым литературным произведениям. Две первые – к книге Э. Кестнера «Летающий класс». Другие можно прочитать прямо на самих рисунках.

Виктор Иванович Боковня