Еще с дошколятных своих годочков живу в страшнейшем противоречии с собой. Фанатично, до боли люблю песни, а вот спеть так, чтобы не распугать всех окрестных ворон, категорически не могу: не наделили меня небеса таким даром. Нет, на эстраду никогда не рвался: упаси Господь! Хотелось – просто для себя, но при этом не врать на каждой пятой ноте и не пускать петуха. Увы, не привелось.

Зато с тех своих зеленых лет и поныне считаю наши отечественные песни стратегическим богатством своей Родины. Стратегические богатства нашей державы – они ведь очень разные. Ну, понятное дело: нефть-газ, золото-алмазы, всякие там руды цветные да черные, лес, запасы пресной воды… А есть ведь и совсем из иной оперы: наш народ, великая наша литература, поразительный по своей силе и выразительности русский язык. И сюда же я отношу прекрасные песни своей страны.

Они буквально омывали мое детство, потоком лились из домашних радиоприемников и с телеэкранов, с виниловых патефонных пластинок, из уличных репродукторов (застал я и это время), с парковых эстрад и беседок, оккупированных духовыми оркестрами. Популярная музыка – песни, вальсы, романсы – до краёв наполняла нашу жизнь и сама становилась неотъемлемой частью этой жизни.

Ну а потом началась эпоха магнитофонов – и тогда уже вовсе пошло-поехало!

Заслышав избитую фразу, что искусство принадлежит народу, эстетствующие снобы презрительно ухмыльнутся. Пускай! Но, в частности, с музыкально-песенным искусством именно так дело и обстоит. Это – одна из важнейших составляющих духовной жизни общества, которая может возносить это общество «через тернии к звездам», а может – и приземлять, погружать в болото пошлости и безвкусицы.

Не претендуя на сколько-нибудь серьезное и систематизированное исследование, я сейчас хотел бы отдельными мазками набросать не портрет данного социально-художественного явления, а эскиз к портрету. Итак, каковы же они в чисто субъективном восприятии автора этих строк – песни моей Родины?

 

Вставай, страна огромная!

Что такое песня? Музыкальный жанр. А еще – мелодия, напев. А еще –  настроение. Да много чего еще! Но, помимо всего прочего, это – и отражение общественного пульса, показатель того, чем живет народ, какие интересы и ценности превалируют для него в данный момент.

Песня – кровное дитя своего времени: каково время, таковы и песни. Периоды высокого общественного накала, подъемы патриотизма и духовности подарили нам «Прощание славянки» и «На сопках Маньчжурии», «Бьётся в тесной печурке огонь» и «Хотят ли русские войны». Ну а развал страны и разухабистое правление полупьяного «гаранта демократии» обогатило нашу культуру своими шедеврами – вроде этого:

Рыбка моя! Я твой глазик.

Банька моя! Я твой тазик.

Тазик-унитазик. С соответствующим наполнением…

Тогда, в годы горбачевско-ельцинского шабаша и разрушения всего и вся, в нашем деморализованном обществе нарастали чемоданные настроения. Многие рвались покинуть это пепелище и перебраться на Запад – к тамошним молочным рекам и кисельным берегам. А добрые американские и прочие иноземные дядюшки охотно демонстрировали «аттракцион невиданной щедрости», перекупая наших профессоров, аспирантов и способных молодых специалистов. Появился устойчивый термин – «утечка мозгов».

Вся эта «чемодания», разумеется, просочилась и на отечественную эстраду. Популярная тогда сладкая парочка – Цекало с Милявской – кривлялись на сцене:

Нынче что-то я не в форме:

Протокол мой не оформлен.

Завтра буду в форме я:

Здравствуй, Калифорния!

И вторила им с этаким надрывом Анжелика Варум:

Гудбай, мой мальчик, гудбай, мой миленький!

Твоя девчонка уезжает навсегда.

И на тропинке, и на тропиночке

Не повстречаемся мы больше никогда.

Гудбай! Попутного ветра вам, бывшие сограждане, для кого «где тепло, там и Родина»! Гудбай, эпоха державных предателей и разрушителей! Кончилось ваше время. Кончились ваши песни. Гудбай!

К чему весь этот разговор? На такие размышления меня подвигла песня, которая занимает особое место в моей жизни и в жизни моей страны.

Я родился на свет ровно в середине двадцатого столетия – спустя пять лет после великой Победы. Почему же всякий раз, как услышу «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!», кулаки сами сжимаются, а на глазах закипает слеза? Наверное, потому, что эпохальная песня эта, как и сама память о той войне, напрочь врезалась в душу, в плоть и кровь мои и всего нашего народа. Ну, пусть – не всего: отбросы в учёт не принимаем. Но большинства народа, лучшей его части – наверняка. И вот теперь передается по наследству – от отца к сыну, от деда к внуку.

Идет война народная,

Священная война!

Народная. С дивизией народного ополчения уходил добровольцем на фронт мой дед. Уходил, чтобы не пустить врага в родной мой Ленинград, задержать его на рубеже кровью омытого «Невского пятачка». После ранения и тяжелой контузии вернулся глубоким инвалидом. Но в том, что Город Петра не сдали Гитлеру, есть и его крохотная лепта.

И отец мой зеленым пацаном-курсантом защищал Питер, а затем и Северный Кавказ.

Вот и ответ: отчего кулаки мои сжимаются при первых же аккордах сакральной этой песни, рожденной гением композитора Александра Александрова и поэта Василия Лебедева-Кумача.

И так же, добела, сжимаются они, когда вижу хроникальные кадры о Хатыни и Бабьем яре, о Майданеке и Освенциме, о ленинградской блокаде. И о кормленых эсэсовцах Третьего рейха – немцах (дивизии «Адольф Гитлер», «Мертвая голова», далее – по списку) и латышах (1-я Латышская дивизия), норвежцах (дивизия «Викинг») и украинских «западэнцах» (дивизия «Галиция»), венграх (дивизия «Мария Терезия») и эстонцах (1-я Эстонская дивизия), хорватах (дивизии «Ханджар» и «Кама») и французах (дивизия «Шарлемань»).

А еще бельгийцах и голландцах, шведах и датчанах, итальянцах, испанцах, румынах… И русских (дивизии «РОНА» и 2-я русская) тоже –  слова из песни не выкинешь!

Впрочем, национальность у всей этой сволочи одна: фашисты.

Гнилой фашистской нечисти

Загоним пулю в лоб!

Загнали. Но спустя десятилетия выяснилось: не до конца. Ухоженный асфальт европейских городов сегодня попирают в воинственных факельных шествиях достойные наследники тех недобитков, красуются свастиками, возносят к небу портреты канонизированных нацистских людоедов.

Выходит, рано мир праздновал ту майскую Победу сорок пятого. Война не окончена. Война продолжается. Священная война. Народная.

 

Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана?

Когда в четвертом или пятом (не припомню уже!) классе мы зубрили наизусть лермонтовское «Бородино», я и представить не мог, что пройдут годы, и эти самые слова стану не просто озвучивать, а петь. Да еще – в пешем строю, чеканя шаг!

Но так уж распорядилась судьба, на сей раз принявшая облик сурового майора Беспрозванова, который снимал с нас стружку неустанно и самозабвенно. Изо дня в день маршировали мы под «Ведь были ж схватки боевые, да, говорят, еще какие!», и асфальтированный плац в такт погромыхивал под нашими кирзовыми сапогами.  

Всё это происходило в самом начале семидесятых, когда мы, студенты факультетов журналистики и филологического, по окончании полного курса обучения на военной кафедре, обрядившись в солдатскую форму, проходили одномесячные военные сборы на живописных просторах Выборгского района Ленобласти. Впрочем, вышеупомянутый майор, назначенный, нам на горе, начальником сборов, в первый же день пообещал приложить максимум усилий, дабы мы за этот месяц испытали всё, что обычный призывник проходит за два года срочной службы.

Беспрозванов оказался человеком слова, и данное им обещание выполнял на совесть.   

И вот как-то ранним утром мы катили на дальний, богом забытый полигон. Катили в открытых кузовах двух армейских грузовиков. Между тем  колотун стоял какой-то не августовский, а вполне себе октябрьский. И ветер, насыщенной этой стынью, пробирал нас до последней косточки.

В какой-то момент мой сосед по скамье сноровисто полез в свой вещмешок, и тут нас дружно осенило: «Эврика!» В ближайшую минуту все мешки оказались развязаны, из их тощеньких недр были извлечены плащ-накидки, и продрогшие бедолаги тотчас укутались в этот спасительный кокон. Боже, какое же это было блаженство!

Увы, блаженствовали мы недолго. Мучитель и деспот в майорских погонах (разместившийся, естественно, в теплой кабине) через зеркальце заднего обзора узрел свое воинство, законопаченное в плащ-накидки. И этот «натюрморт на пленэре» ну очень ему не понравился.

Передний грузовик моментально тормознул, Беспрозванов резво выскочил из кабины (вот уж воистину – чёртик из табакерки!) и стальной командирской дланью утвердил статус-кво. Последовала команда: «К машинам!». За ней – «Снять плащ-накидки и спрятать в вещмешок!» И спустя минуту – «По машинам!»

И вот опять мы трясёмся на холоднющих железных скамейках, и снова ледяной ветер с садистским упорством терзает чахлые наши гимнастёрочки.

Никогда прежде я не предполагал, что в августе-месяце можно так околевать от холодрыги! Ну, Беспрозванов! Ну, зверюга лютый!

Скрипя зубами и извергая вполголоса потоки ненормативной лексики, доблестный взвод буквально на глазах превращался в тридцать штук первоклассного мороженого-эскимо. Правда – без шоколада. Казалось, еще немного – и впрямь околеем! Безо всяких там метафор. В самом прямом смысле этого малосимпатичного слова.

И тут кто-то из нас перестал матюкаться и чехвостить, на чём свет стоит, майора-истязателя. И запел. Запел наш строевой марш. То самое «Бородино».

И взвод дружно подхватил:

Ведь были ж схватки боевые,

Да, говорят, еще какие!

Мы даже не пели – мы отчаянно орали сорванными голосами:

Недаром помнит вся Россия

Про день Бородина!

И – странное дело! Спустя минуту-другую мне вдруг показалось, что стало чуть-чуть, самую капельку, теплее. Потом – еще капельку. И еще.

Хотя нет, не показалось. Так и было! Ибо то же самое, видимо, испытывали и остальные ребята. Лица, окаменевшие от холода и злости, постепенно мягчели, углы губ расслаблялись, и вот уже сперва на одном просветлённом челе, потом – на втором и на третьем – начали проступать улыбки.

Скажу главное: в то студёное утро, на том пронизывающем ветру, из непростого этого испытания мы вышли победителями. Когда наш маленький караван добрался, наконец, до вожделенного полигона, из кузовов посыпались не прежние продрогшие и шмыгающие носами хлюпики, а вполне бравые парни. Посыпались – с шуточками, бодро, весело, энергично.

И Беспрозванов обозревал свою обновлённую рать явно не без одобрения. Хотя прочитывалось в командирских очах и некое удивление.

Впрямь история удивительная! Да я и сам ни за что бы не поверил в этакое чудо, кабы не испытал на собственной шкуре!

Факт есть факт: нас согрела песня! Но майору об этом мы так и не сказали.

Памятник песне. Песня-памятник

Эта русская песня давно уже сделалась легендой. Легендой, которая звучит на разных языках мира. Ее исполняли оркестры Германии и Норвегии, Югославии и Франции, Швеции и Австрии. А еще – Румынии и Финляндии, Израиля и Болгарии, Китая, США, Польши…

Рождённая в огне Первой Балканской войны (в которой пророссийски настроенные Сербия, Болгария, Греция и Черногория схлестнулись с турецкими поработителями), она сопровождала Россию в пламени Первой мировой, Гражданской, Великой Отечественной войн. И многих последующих, которые нарекут «локальными», но в которых точно так же прощались с семьями, сражались и гибли наши солдаты.

Песня-прощание. «Прощание славянки».

Явилась она на свет даже не песней, а военным маршем. Музыкой без слов (слова будут написаны позже). Автор ее – Василий Иванович Агапкин, штаб-трубач 7-го запасного кавалерийского полка, впоследствии –  советский военный дирижёр и композитор, полковник Советской армии.

Жизнь этого марша накрепко переплелась с судьбою родной, многострадальной страны, с ее испытаниями, горестями, бедами. И с ее триумфами, с ее славой, с ростом ее мощи.

Точнее – даже не переплелась. Срослась. Срослась кожей, нервами, всей кровеносной системой.

Под его звуки русские полки уходили на фронты Первой мировой войны.

Под его звуки наши солдаты маршировали по брусчатке Красной площади на параде 7 ноября сорок первого года (сводным военным оркестром тогда дирижировал сам Василий Агапкин).

Под его звуки проходят проводы добровольцев в пронзительном по своей силе фильме «Летят журавли».

И сегодня под эту (действительно – бессмертную!) музыку с российских вокзалов отправляются составы, заполненные новобранцами, а в воинских частях провожают отслуживших своё «дембелей».

Не знаю, есть ли еще такие песни, которым на нашей планете воздвигнут памятник? А этой – стоит. В Москве, на Белорусском вокзале. Том самом, с которого в Великую Отечественную убывали эшелон за эшелоном – в грохочущий ад передовой, навстречу «просвещённой» Европе, которая пёрла на нашу землю под аккомпанемент дальнобойных орудий и пикирующих «юнкерсов». И вот теперь здесь, на вымощенном булыжником пятачке, женщина с длинной косой обнимает мужа, а может – жениха. И он, расставаясь, безотрывно глядит ей в глаза. В длинной шинели, за спиной –  трехлинейка с примкнутым штыком. Как тут не вспомнить строки Вадима Шефнера – ленинградского поэта, фронтовика, старшего лейтенанта:

Им нельзя задержаться, остаться.

Их берёт этот день навсегда,

На путях сортировочных станций

Им разлуку трубят поезда…

А неподалеку от памятника «Прощание славянки», на фасаде этого железнодорожного комплекса, разместилась мемориальная доска со скульптурной композицией, посвященная первому исполнению другой священной для нас песни – «Вставай, страна огромная!», которое 26 июня 1941 года состоялось здесь же, на Белорусском вокзале.

Две песни, рожденные войнами. Две кровные сестры. Две наших святыни.

Что такое – «Прощание славянки»? Военный марш? Песня? А может быть, это – колокольный набат, боль душевная, горе и смерть? Кровью написанная история Родины – Российской империи, Советского Союза, постсоветской России? Музыкальная летопись ее войн и пепелищ, ее поражений и побед – с чёрными вдовьими платками, с кровавыми бинтами фронтовых госпиталей, с раскиданными по Европе братскими могилами, с Вечным огнем над могилой Неизвестного солдата?

Может быть, это – сама Россия, провожающая на очередную сечу своего мужа или сына, или брата? Которым, возможно, не суждено вернуться… «Прощание славянки» – это плоть от плоти и кровь от крови моей страны, моего народа – и славянского, и не только.

Вошла «Славянка» и в мою судьбу. Вошла – тремя зарубками, которые навсегда – и в памяти, и на сердце.

Самая первая встреча с нею у меня состоялась, когда ранее упомянутый майор и меломан Беспрозванов на сборах расширил наш маршевый репертуар в диапазоне от Лермонтовского «Бородина» до Бог весть чьего «Прощания славянки». 

Почему Бог весть чьего? Чтобы пояснить, мне придется провести небольшой историко-культурный экскурс.

Господи, сколько же стихотворцев творило тексты для этого марша! В 1914 году впервые прозвучало:

Вспоили вы нас и вскормили,

Отчизны родные поля.

Имя автора этих слов так и кануло в Лету. Потом, в разгар Гражданской войны, белые офицеры, сражавшиеся в составе Сибирской народной армии, пели:

Вспоили вы нас и вскормили,
Сибири родные поля.
И мы беззаветно любили
Тебя, страна снега и льда.

Чуть позже к ним присоединили свои голоса бойцы Дроздовской белой дивизии:

Через вал Перекопский шагая,
Позабывши былые беды,
В дни весёлого светлого мая,
Потянулись на север «Дрозды»

Разумеется, в развернувшееся поэтическое состязание немалую лепту внесли и советские поэты.

Аркадий Федотов:

Этот марш не смолкал на перронах,

Когда враг заслонял горизонт.

С ним отцов наших в дымных вагонах

Поезда увозили на фронт…

Александр Галич:

Снова даль предо мной неоглядная,

Ширь степная и неба лазурь.

Не грусти ж ты, моя ненаглядная,

И бровей своих тёмных не хмурь!..

Владимир Лазарев:

Дрогнул воздух туманный и синий,

И тревога коснулась висков,

И зовёт нас на подвиг Россия,

Веет ветром от шага полков…

Ну и так далее.

Не знаю уж, какому пииту была обязана наша рота, когда под художественным руководством хормейстера Беспрозванова мажорно распевала: 

Лица дышат здоровьем и бодростью,

Под ногами звенит полигон.

Но мы носим с законною гордостью

Тяжесть наших курсантских погон!

Так состоялось самое первое моё знакомство со «Славянкой». Знакомство на всю жизнь. Поскольку с той августовской поры далёкого 1971 года мелодия эта вошла ко мне в душу, навсегда поселилась в ней.

Минует немало лет – и мой бывший командир, офицер разведки Черноморского флота СССР, доверит  мне свои дневниковые записи.  (Не хочу называть этого славного человека по имени: не исключено, что он так и остался на украинской территории, и упоминание о нём как о ценителе «москальской» музыки доставит ему серьезные неприятности).

В тех двух общих тетрадях, стареньких и сильно затёртых, среди многого прочего, я прочитал такие строки, написанные в дальнем и очень непростом морском походе:

 «…и летят над волнами гордые и чарующие звуки «Прощания славянки». Приходит корабль или уходит, или два корабля расстаются в море, – всегда обязательно звучит «Славянка». На любом, самом захудалом «пароходике» непременно есть или ее запись, или пластинка. Даже на людей чёрствых, грубых она действует удивительно! А на меня – и подавно… И вот сейчас плыла над нами «Славянка» и тревожила, и теребила душу «до самых генов», и настроение было у одних радостное – кому теперь домой идти, а у других грустное – кому оставаться и уходить всё дальше от России».

Простые слова, как будто бы ничего особенного на фоне тех боевых задач, которые ему приходилось решать на своём веку. Но как отражают они восприятие этого совершенно особенного марша нашим человеком, вскормленным и вспоенным в русской культуре! А в данном случае, – усилю! – нашим боевым офицером.

И как точно сказано: теребила душу «до самых генов»! Прав, тысячу раз прав мой старший товарищ и командир: у нас это – в генах. В крови. В корнях волос.

И лишним свидетельством тому – третья моя «зарубка» на душе, оставленная «Славянкой».

1995 год. Я хоронил отца, офицера флота и учёного-кораблестроителя (эту сцену я потом опишу в своей книге, посвященной его памяти). И стояли люди над свежей могилой, и комендантский оркестр играл похоронный марш.

А когда отыграл, я вышел вперед и сказал. Коротко, уложив свою боль и свою любовь в минуту-другую. Сказал, что на нашем флоте существует давняя традиция: когда корабль уходит на выполнение очередного боевого задания, то с причала его провожают маршем «Прощание славянки». И сейчас, когда отец навсегда уходит от причальной стенки, его, по-доброму, дóлжно  было бы проводить этим славным, опалённым сражениями, маршем, а не традиционным Шопеновским похоронным.

И тут стоящий за спинами собравшихся оркестр грянул «Прощание славянки»!

Только что прошёл тёплый июньский дождь, умыл улицы Петербурга, умыл аллеи и зеленую, не выгоревшую ещё, кладбищенскую траву и листья огромного раскидистого клёна над отцовой могилой. И остужающим душу  половодьем растекалась колдовская эта мелодия, заливая окрестные надгробья и притупляя для меня пронзительную боль расставания…

И так же, как в мою жизнь, «Славянка» вошла в жизнь многих мои х соплеменников, многих поколений, да почитай – всей державы.

Мало кто знает, но уже не единожды от разных людей и разных организаций выдвигалось предложение сделать этот марш нашим государственным гимном. Практически – «не по званию, а по душе» – «Прощание славянки» давно уже им и стала.

И вот что интересно. Волшебная сила воздействия этой музыки оказалась столь велика, что своим гимном ее (разумеется – положенную на совсем другие слова) во время Второй мировой провозгласили даже наши польские недруги – бойцы пробританской Армии Крайовой, которые Красную армию почитали таким же врагом, как и гитлеровский вермахт.

Кстати о недругах. Слушаю звуки любимого марша. Запись 2006 года, исполняет Оркестр береговой охраны США. Береговая охрана – один из видов Вооруженных сил этой заокеанской державы. Молодцы музыканты: исполнение – безупречное! А за полвека до этого в Соединенных Штатах вышла пластинка «Марши и кавалерийская музыка в исполнении московских оркестров». И там, конечно же, звучала наша «Славянка».

Вот еще бы их политикам ознакомиться поближе с историей песни! А заодно – с нашей отечественной историей, которая вершилась под эти аккорды. Возможно, такое знакомство остудило бы воинственный пыл заокеанских лидеров, посбивало бы с них спесь и тягу поиграть в солдатиков (не оловянных, а вполне себе живых).

Незнание истории, ее трагических уроков сколько уж раз приводило к катастрофе тех или иных правителей и их народы!

Впрочем, о чем я? Эк воспарил в эмпиреях! Как известно, история – это дама, которая (сколь ни прискорбно!) никого и ничему не учит…

Что ж, выходит – не судьба. Видно, российским мужчинам и впредь на роду написано покидать семейные очаги, надевать кольчуги, бушлаты, шинели и отстаивать Отечество на полях брани. А женщинам России –  провожать их на битву, ждать и надеяться. И снова ждать. А многим –  оплакивать. Ярославны! Ярославны двенадцатого столетия, двадцатого, двадцать первого…

Так случилось – мужчины ушли,
Побросали посевы до срока,
Вот их больше не видно из окон –
Растворились в дорожной пыли…

Всё единою болью болит,
И звучит с каждым днём непрестанней
Вековечный надрыв причитаний
Отголоском старинных молитв…

Впрочем, это – уже совсем другая песня и совсем другая история.