У моего однокурсника и друга Владимира Кудрявцева – юбилей. Ему исполнилось бы 70 лет. Но не случилось… А напомнил об этом совершенно незнакомый человек, читающий страничку Антонины Савечко в социальной сети «В контакте». Спасибо ему.

Историческая справка:

Владимир Кудрявцев родился 13 октября 1953 года в Костромской области. Окончил факультет журналистики Ленинградского государственного университета, с 1976 года работал в Череповце редактором молодежных программ областного телевидения. Член Союза журналистов России с 1976 года, член Союза писателей России  – с 1993 года. С 1990 по 2001 год работал начальником Департамента культуры Вологодской области. Именно в эти годы появились значимые проекты, которые и сегодня являются брендовыми в культурной жизни региона: театральный фестиваль «Голоса истории», конкурс исполнителей на народных инструментах «Кубок Севера», музыкальный Гаврилинский фестиваль.
В 2002 году Владимир Валентинович возглавил Вологодскую гостелерадиокомпанию. С 2003 года Владимир Кудрявцев редактировал журналы «Пятницкий бульвар» и «Вологодская афиша», был одним из руководителей областного семинара молодых литераторов и других литературных семинаров регионального уровня, проводил творческие встречи с читателями библиотек и школьниками. За годы творческой деятельности им выпущено десять поэтических сборников.
Владимир Валентинович Кудрявцев скончался 28 июня 2013 года. До последних дней жизни он работал над книгой «Избранное», которую планировал выпустить к своему 60-летию.

Книга была выпущена детьми под названием «Времена года и жизни. Избранное» в 2014 году. Володя успел написать свою работу, как бы подводя итог своей жизни, и даже предисловие к ней под названием «О себе и о судьбе. Штрихи к портрету». Книга красивая – зеленая обложка с золотым тиснением. А уже в 2018 году к его 65-летию дети издали книгу «365», где собраны стихи, которые в последний год Владимир Кудрявцев писал каждый день.

Для меня он настоящий герой. Так много сделал для своей малой родины, для Вологодчины. Именно она стала той родной землей, в которую Володя пустил корни. Женился. Родил детей. Стал большим писателем и поэтом. И в своем творчестве, и в работе он славил эту землю.

Как он ее любил! Прочитайте его небольшой осенний этюд.

«Золотая осень
Пока был в храме, вышло солнце. Ветер окреп, осмелел, разгулялся. Такой он настырный, упругий, с тротуара пытается столкнуть. Листья кружит вьюном по асфальту, издалека кажется, будто это и не листья, а бьются вспугнутые над лужей желтые и красные бабочки. Листва на тротуарах перинно пышная, сверху сухая, свежая, чистая, только с веток оторвавшаяся, ещё с запасом древесного сока, а под ней лежат листья ржавые, дождём прибитые и подошвами истёртые. Ветер ворошит листву, с края на край с шумом бросает, над землей поднимает и разбрасывает по сочной, будто весенней, траве-отаве. Морщит ветер воду на лужах, гоняет поверху стремительные гребешки.
Дворники ещё метлами не мели и не скребли, ветер за них сметает листья на обочину. Иду и слушаю, как шуршат под ногами листья, смотрю, как стекают они с веток и, подхваченные резким порывом ветра, уносятся далеко от родимых крон.
А над головой неприбранное и встревоженное небо. Ветер тучи растолкал, прижал к горизонту, взбил их, как шерсть, и растащил, а в разломах рваных туч и серых облаков сквозит набрякшая синью небесная твердь. Солнечный свет мягкий, скупой и какой-то торопливый, будто на минутку вырвался на волю, чтобы на краткий миг одарить нас прощальным светом золотой осени.
И так хорошо на душе, так умиротворенно и радостно, что и самому хочется раскинуть руки, лечь на упругую волну ветра и на ней взмыть над землёй и долго-долго парить над округой, любуясь картинами текучей, звонкой и пёстрой осени…»

Читатели портала «Азбука веры» и нашего «Петербургского публициста»  должны помнить такого автора, Владимира Кудрявцева из Вологды, с его удивительными тонкими кружевными комментариями, будто выписанными гусиным пером, с виньетками на полях в стиле русских летописцев из старинных монастырей… И вот этот этюд такой же – кружевной и витиеватый, как осенний листок, сквозь который просвечивает холодное солнце.

Я уже писала о Володе по воспоминаниям из журнала «Фома». Но не грех и повторить.
Володя Кудрявцев.
Я называла его другом и однокурсником. Скорее, он был для меня просто однокурсником, с которым в университетские годы мы особенно и не пересекались. Он – газетчик, я – телевизионщица, он – «немец», я – «англичанка»… Кстати сказать, языковые группы очень много значат для общения – ведь все время вместе и списываешь друг у друга…
Подружились мы, если можно так сказать, уже позже, в другой жизни, глубоко во взрослом состоянии: свела очередная встреча однокурсников лет двадцать назад. Он сидел на ступеньках факультета один, такой седой, с роскошной шевелюрой, импозантный – и один. Его не узнавали. Я бы, может быть, тоже не узнала, просто подошла с этой его стороны и не удержалась, вопросительно уточнила, не Кудрявцев ли он… Володя засмеялся и подтвердил мое узнавание. Каждый ведь продолжает думать, что он узнаваем, а иногда это сделать очень непросто…

И так мы с ним зацепились, сидели потом рядом, много говорили, вечер был длинный, белые ночи, май… И какая-то грустная нотка все время звучала в его голосе, а глаза – тревожные, спрашивающие, ищущие. Он сам случайно заговорил о Боге, стесняясь и глядя в сторону. Наверное, считал это слабостью для мужчины. Матерый, талантливый мужик – и Бог. Бог ведь для слабых, ущербных. Наверное, так многие считают. К этому времени я уже научилась свидетельствовать о своей вере. Сама разговора не начинаю, но поддерживаю с энтузиазмом. Он слушал меня с определенной долей сомнения, но слушал и все время хотел продолжения разговора.

Мы расстались на той мажорной ноте, на том моем обещании, что мы с мужем непременно приедем в Вологду. А он так много сможет нам показать и рассказать. С той поры мы начали переписываться. И письма были непростые, с вечными вопросами, на которые иногда у меня даже не было ответа и приходилось советоваться с батюшкой. Он начал ходить на исповедь. У него появился свой духовник. Это был уже тектонический сдвиг. Конечно, мои письма, наши дискуссии – это песчинка, малая толика той духовной работы, которую он проделывал в себе сам. С помощью окружающих его людей, которые  были рядом. Каждый день. Наверняка он и сейчас их благодарит.

И мы собрались в Вологду. Долго возились, переносили день, и месяц, и год. Наконец, все совпало, договорились, что Володя будет нас встречать возле кафе «Буратино», есть такое замечательное в Вологде. Чтобы мы его узнали издалека, сказал, что наденет громадный лисий треух, мимо не проедете, смеялся он.
Через месяц я звоню ему домой, чтобы сказать, что мы выезжаем, и плачущая жена сообщает, что Володя в больнице. Я еще хорохорюсь и пытаюсь ее успокоить, что все будет хорошо… И это ее горькое: «Вы не понимаете…»

Врачи дали три месяца жизни. Бог дал ему еще три года…

За это время он очень многое успел. Не будь болезни, возможно, так и прошел бы стороной, погубив себя в Вечности. Он сам писал об этом. Теперь же каждый день он рассматривал как Божий подарок и самого себя чистил перед Божьим Престолом. Это было трудное духовное делание. Скрупулезно, методично, как именно он и умел работать, «пахать», обложившись книгами, материалами, духовными фолиантами. Его собственные мысли с одной стороны, цитаты в подтверждение – с другой. Так ему было проще. И так он не чувствовал себя одиноким в мире летучих идей и страстей. Он искал Вечного Смысла.

Володя понял главное: не нужно задавать бессмысленные вопросы, типа: «Почему я?», «За что это со мной?» Он задал главный вопрос в своей жизни: «Для чего?»  И получил на него явственный ответ. Эти три года жизни и творчества как раз и укладываются в рамки этого ответа.

Он сумел написать замечательные стихи, посвященные вологодскому святому. Стихи стали музыкой. Зазвучала его Кантата…

Кантата «Песнь преподобному Герасиму, Вологодскому чудотворцу» была написана на стихи В. Кудрявцева и состоит из шести частей: «Зачин», «Колокола», «Милость царская…», «Обыденный храм», «Память сердца» и «Софийский собор». Каждая часть имеет свою музыкальную и текстовую стилистику и размер. Кантата, разумеется, не является музыкально-вербальным отображением документальной истории нашего города, но отражает в изумительно лаконичной и торжественной форме самые главные исторические события, из которых и складывалась богатейшая «биография» Вологды.

На снимке: Владимир Кудрявцев на военных сборах после четвертого курса факультета журналистики Ленинградского государственного университета. 1975 год.

Это были одни из последних его стихов. Будучи уже тяжело больным человеком, он думал не о себе. Он хотел, чтобы в Вечности остались и другие, очень достойные люди. За это и боролся.  Это он познакомил меня с другим вологжанином. Молодым человеком Максимом Савечко.  Молодой человек. Юноша. Почти мальчик.

Володя писал:

«О 3-томнике

Вышли первые два тома книги Максима Савечко (я тебе, помнится, о нём писал), ждём 3-ю книгу. 25 ноября у Максима година. Ему исполнилось бы 32 года. Всего 32 года!!! Ему бы жить и жить, творить, помогать людям, поддерживать и радовать их. Он был настоящим проповедником, а может, и миссионером.

Вот как в предисловии к 1-му тому написал о Максиме известный российский писатель Александр Кабаков (слышала, наверно, о нём):

„Передо мной были тексты вполне сформировавшегося проповедника, прирожденного посредника между Богом и людьми. К своим тридцати годам он успел многое, если не все, понять про жизнь и смерть, болезнь не оставила ему времени, и он прошел за немногие годы всю науку, которую не всякий человек одолевает и к концу долгой старости. Он сделался учителем, не достигнув возраста Спасителя – не только потому, что лишь месяцы оставались ему для земной жизни, и он чувствовал, что надо спешить, но и потому, что он родился, чтобы учить, проповедовать. Он стал учителем, у которого – время горело, горело, он уже ничего не успевал! – нашелся лишь один ученик. И этим учеником стал он сам. Максим оказался мудрее самого себя, обычного юноши – и сам стал учиться у себя, мудреца…“

Пишу тебе о Максиме не случайно. Хочется, чтобы о нём узнали люди.

Эти книги – о светлой жизни и трагической судьбе красивого, доброго и щедрого человека Максима Савечко, нашего современника. Он родился и жил в Вологде. Ему шел 32-й год, когда его не стало. Бог отпустил ему для творчества только лето 2011 года, но и за это время он успел сказать своё слово о жизни и любви, добре и зле, о Боге и Вере.

Максим ушел, но ушел не весь. Осталась его бьющаяся мысль, осталась его любовь. Осталась его вера. И этот долгожданный трехтомник, аккуратные книжки, в которых спрессована его боль, надежда и прозрение.

Читайте, думайте, сопереживайте, прошу вас».

Это наш Володя. Он думает не о себе. Он всегда – о других.

ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ МАКСИМА

Завтра ему исполнилось бы 33 года. Сегодня – день ухода в Вечность…
Возраст Христа.
Возраст человека, который должен состояться как личность к этому моменту. Возраст ухода русских писателей и поэтов. Почему-то так часто складывается. Наверное, люди с обнаженными нервами не могут долго задерживаться на Земле.
Христианская жизнь Максима Савечко – как трепетная свеча в храме: горит, торопится рассказать о своей любви к Господу и людям.
Он успел. Он догорел. Он рассказал.
Прочтите несколько стихотворений Максима. Они разные. Одни неумелые, другие гениальные, третьи абсолютно выверенные по содержанию и форме, но все такие искренние, что щемит сердце.

Максим научился Любви. Ни слова горечи, ни сожаления, ни недоумения. Полное принятие воли Божьей и только благодарность за все. Широкая, чуть смущенная улыбка и широкие объятия светлой души.
И о нем тоже сказал поэт:
«Нет, весь я не умру…»
Максим не умер. Он с нами, просто мы очень без него скучаем.

Это тоже о нем, о Максиме.

Стихи повторять не буду. Только одно. Которое  ранит душу. Гениальное.

ПОТЕРЯ
(Memento… )
Теплый луч упал и замер
………………………
……………………….
Это детство мое было.

Неукротимой бури сила
………………………
И все, что было сердцу мило,
Хранила молодость моя.

И только на пороге в вечность,
В дверях иного бытия
Я осознал свою беспечность –
Ведь это жизнь была моя…
2.08.2011

Год. И еще один год прошел. И восемь, и девять, и десять…Давно  уже нет моего друга-однокурсника из Вологды, который познакомил меня и наших читателей с интересным человеком, замечательным писателем и мыслителем Максимом Савечко. Их нет. И тишина. И свеча возле Образа Спасителя. И плач жены. И тихая молитва матери.

Но остались их книги, живая, пульсирующая мысль, теплая доверительная интонация и верная рука друга, поддерживающая в трудную минуту.

Прочитайте отрывки из замечательного очерка Владимира Кудрявцева  о его друге Максиме:

«Позже Максим понял, что болезнь его (саркома колена) – это попущение Божье, а его первая встреча со священником в больничной палате – не случайность (до неё он считал себя совершенно безгрешным). Эта встреча в корне изменила его земную жизнь.
Вот как он сам вспоминает ту исповедь, первую после крещения в детстве:
„Вдруг я ощутил четыре легких прикосновения на своей голове, которые, словно крупные капли дождя, крестообразно упали на ткань фартука. Вслед за тем я увидел свет, и из моих глаз полились слезы…“  
Для кого-то из больных встреча с батюшкой осталась случайным эпизодом, вроде лечебной процедуры, назначенной врачом, а для Максима она стала в жизни подлинным откровением, изменившим его миропонимание.
О. Сергий, иерей храма Николы во Владычной Слободе, его духовник, написал: „Максим всегда был добрым человеком, но хороший человек – это ещё не христианин. Рождение христианина происходило на моих глазах…“
Это было рождение нового человека через очищение и преображение его грешной души („Я постоянно меняюсь, даже когда сам того не замечаю“, „Знать, что с тобой Бог, – что еще нужно человеку для счастья? “).
Тут уместно привести слова святителя Игнатия (Брянчанинова), которого Максим часто и внимательно читал:
„Начнём живопись духовную!
Обратим внимание на закинутый, на покрытый грязью, царапинами и пылью образ Божий, на нас начертанный и нам вверенный Богом!
Живописец – Христос. Кисть Его – Святой Дух. Приготовим душу для этой живописи так, чтоб душа, как чистое, новое полотно, была способна принять на себя всё – и самые тончайшие черты, самые нежные краски и оттенки…“
Максим погрузился в мир святоотеческой литературы и неожиданно для себя открыл мир, который долгие годы был для него неведом. Он нашел дорогу к храму, к священнослужителям и стал обретать веру в Бога, а через неё и смысл человеческой жизни.
Тогда и болезнь он принял уже не как наказание, а как знак милости Божией, как суд нелицемерный, как огонь, выжигающий бесчисленные грехи, как проверку и выявление качеств своего внутреннего устроения. Максим обретал веру в Бога, а через Него и путь спасения: „Болезнь является благом для всех без исключения: святых она еще более смиряет и освящает, грешных наставляет на путь покаяния и исправления, а неискоренимых гордецов и злодеев ограничивает в их беззакониях, уменьшая степень вины и меру вечных мук…“ (В. Рыбин).
Настало время, когда он мог вслед за святым праведным Иоанном Кронштадтским (его книга „Жизнь во Христе“ стоит на его книжной полке) повторить: „Господь – жизнь в смерти моей, сила в немощи моей, свет во тьме моей, радость в скорби моей, дерзновение в малодушии моем, спокойствие в смятении моём, благопослушество в молитве моей, слава в бесчестии моём и избавление от бесчестия моего…“  
***
Через болезнь к Максиму пришло прозрение. Ему уже было тридцать лет. Из письма к священнику о. Сергию:
„Теперь я поражаюсь и ужасаюсь тому, как я, имея все, что только можно пожелать в жизни, выбирал и собирал в свое сердце лишь грязь и тлен. Я летел в пропасть греха, наслаждаясь падением, забыв о том, к чему, в конечном счете, приводит любое падение. Самое великое чудо в моей жизни произошло, когда я обрел веру. Я все еще в плену греха, и сколько еще слез нужно мне пролить, чтобы спастись“ (14.12.2010).
Он стал открывать для себя такие истины, от которых дух захватывало. И первое, что он узнал, – это правду о самом себе, словно увидел вдруг себя со стороны, увидел таким, каков он есть на самом деле. И правда эта была слишком горька и откровенна – все мы, оказывается, „несчастны, и жалки, и нищи, и слепы, и наги“. А это открывается только через евангельский, предельно чистый взгляд на себя. Эта правда и стала для Максима главным в жизни испытанием.  
Вчера он обо всём этом и помыслить не мог. Болезнь развернула его к самому себе и через веру указала путь к подлинной жизни и спасению. Он увидел в сердце своём Царствие Божие, в человеке – икону, в земной красоте – тень райской жизни. По его словам, через молитвы он начал обретать духовное зрение: „Столько светлых мыслей растет и зреет внутри меня. Как будто, наконец, очистился от плевел, от травы сорной и быстрорастущей, малый участок земли моего сердца, и на ней стали прозябать нежные всходы молодых зеленых ростков…“
В письме к о. Сергию Максим размышляет о православии и о вере, от которой он, как и мы в своё время, был отлучен с детства: „Сердцем чувствую и душой понимаю теперь, что православие – религия любви и радости. Именно в любви – вся суть нашей веры. Думаешь об этом, и слезы сами льются из глаз. Будучи неверующим, я действовал по страстям своим, а потом сам их оправдывать пытался, считая, что это проявление характера или особенность моей личности. Теперь же иногда получается увидеть свои ошибки еще в помыслах. Обманывать себя не получается, когда перед глазами пример Евангелия “.
Он понял, что и „здоровье, как и все дары Божии, дается не в личное пользование, но ради служения Богу и людям“. В больнице он открыл, что и „люди – это, прежде всего, души“. И с этим пониманием к нему „вернулись и силы, и радость, и ощущение полноты здоровья и причастности миру и жизни“ (19 августа 2011 года).

 
***
Ещё в конце мая 2009 года Максим узнал о рецидиве болезни, но и тогда чувствовал он жизнь во всей её полноте. Вчитайтесь в его пронзительные строки о трепетном ощущении красоты мира Божьего:
„Жизнь моя кипит деятельностью, я живу интересной, полной жизнью (05.03.2010 года);
Жизнь прекрасна. Я наслаждаюсь каждым часом своего существования (19.03. 2010 года);
Жить по правде – радостно и привольно. Делать правду – это не значит только „говорить правду“, но „жить по правде“ и всякий миг своей жизни пребывать в ней“ (21.03.2010 года).
Он и в болезни не теряет самообладания, а вкус к жизни ещё более обостряется. Подумаешь ли, читая его записи, что писал их в дневнике уже безнадёжно больной человек: ему порой было „трудно дышать“, „теснила и давила боль в груди“:
„Чувствую, всеми чувствами, доступными нашему телу, что пребываю на необыкновенном пиршестве, где все мы званые и дорогие гости“ (08.07. 2011 года); „Понимаю, что, если и живу теперь, то не я живу, но живет во мне Христос, сказавший: „Я есмь путь и истина, и жизнь“ (23.07.2011).

Каждый день он встречает, принимая его, как драгоценнейший дар. Вот он живописует сердцем начало календарного лета:
„Ясное и безоблачное, светло-голубое небо, воздух, напоенный свежестью и сладким запахом сирени; утренний прохладный ветер и пронзительное чириканье стрижей, стремительно проносящихся мимо моих окон…“ (01.06.2011 года)
„Чудится мне легкий смех деревьев, играющих с озорным ветром, и дивная тихая улыбка всей окружающей природы, скользящая и неуловимая, то пропадающая, то вновь озаряющая Божий мир“ (5 июля 2011 года).

Летом он жил в деревянном домике на улице Заречной. Для него это были дни душевного блаженства и желанного воссоединения с миром природы:
„Задышала, забурлила всей своей полнотой наша летняя жизнь: щекочет нос запах чернил, во рту вкус черной смородины, раздаются голоса соседей, льется из шланга в ванну звонкая струя воды, грохоча тележкой с канистрами воды, идет по проулку папа, мама на кухне хлопочет, собираясь варить компот. Хорошо тут, в нашей „маленькой деревне“ (17.07. 2011 года).
И впрямь, как у Шмелёва в „Лете Господнем“!

Не знаю, как у вас, а у меня дыхание сводит на вздохе, когда я, пленённый будничной суетой, читаю его целомудренные строки, источающие горний свет, мне, к сожаленью, невидимый:
„Замечательный, радостный день. Наслаждаюсь этим словом – радость, радостный – и пишу его с тем упоением, с которым дети рисуют свое счастливое, улыбающееся солнышко. Дай Бог не сходить со страниц моих тетрадок этому лучезарному, благословенному слову“ (24.07.2011 года).
„Глуп я был, что раньше не понял этого счастья…“
Он пишет о. Сергию: „Сейчас я менее болен, чем когда был здоров, но еще не способен увидеть шрамы и гнойные раны, которые оставили на моей душе мои неправедные мысли и поступки“.

Максим стал открывать для себя новые источники радости, той радости – неизреченной, которая даётся только человеку воцерковлённому. После исповеди и Причастия святых Христовых Таин ему „хочется петь, плясать и радоваться“. Он спешит обрадовать батюшку, как только боль отпускает его: „На душе моей светло, а физическое состояние – очень хорошее. Нет во мне ни беспокойства, ни волнения, ни смятения душевного“ (29.04.2010).
В Прощеное воскресение он, по его признанию, „впервые испытал легкость на душе, когда попросил прощения у большинства из тех, кого знал, и, самое главное, у тех, кого бросил или предал“.
Нужно самому глубоко верить в то, что здравие души начинается с видения грехов своих, бесчисленных, как песок морской (св. Пётр Дамаскин), чтобы однажды своей сокурснице по аспирантуре написать: „Буду молиться за тебя, Нина, чтобы нашей короткой жизни тебе хватило, чтобы прийти в объятия Христа, Бога нашего, Который сказал: „Аз есмь путь, истина и жизнь“ Аминь. Ведь другого пути просто нет. Одна распутица…“
После такого письма Нина Горынцева не без удивления и сердечного сокрушения спрашивала у него: „Макс, а вот ты нашел гармонию в своей душе, несмотря на все испытания, которые тебе выпали, это значит – ты счастливый человек, не всем это удается в жизни? “
Наверно, он был счастливее многих из нас…
А на этот вопрос сокурсницы есть в его дневниках вполне исчерпывающий ответ:
„Теперь я… просто живу. Сколько же нужно пройти человеку, чтобы постичь и усвоить эту простую истину. Простую, как зеленая трава и голубое небо, как хлеб и вода, как небо и земля, как солнце и звезды, как воздух, …как Бог. Все это – наша жизнь, и когда мы благодарим от всего сердца и хвалим Господа за все, тогда мы живем. И в этом ответ всех ответов, „и тогда вы не спросите ни о чем“. И будет все едино. Да будет так. Аминь“.

***
Максим, посвятивший Богу оставшиеся годы земной жизни, имел и личный опыт общения с иной реальностью:
„Как дивно это… Со мной совершаются удивительные вещи, о которых и писать чудно, и говорить дивно… Вчера в разговорах с о. Илией и мамой меня коснулся своей дланью Серафим пылающий. Я ощутил невещественный огонь Его в сердце. А этим утром шепот крыльев Херувима и „зерно горушично“, драгоценная крупица премудрости Божией, оброненная Им на поле моем…“
Он бы не осмелился об этом писать и с такой уверенностью говорить, опасаясь впасть в пагубную прелесть, если бы „не испытал посещение благодатных даров Святаго Духа собственным умом и сердцем“.
И это было для Максима великим испытанием и счастьем, дарованным свыше. Он, переживший это, услышал неслышимое и зримо почувствовал рядом с собой дыхание и присутствие горнего мира. Потому с таким благоговеньем, с такой умилительной радостью он записывает в дневнике: „Аминь этому знанию моего сердца, и эта радость уже не отнимется от меня…“ (25.07. 2011 года).
Что он увидел и что услышал – нам неведомо. Но с этой радостью он и жил, а жить ему оставалось ровно четыре месяца…

Каждое утро он читал святителя Феофана Затворника. В его дневнике был и такой раздел – „Мысли на каждый день года“. Наверняка и эти слова святителя он не раз читал и перечитывал:
„Присмотрись же хорошенько – есть ли в тебе Дух благодати? Ибо он не у всех остается, а бывает так, что и отходит. Вот приметы: сначала находит дух покаяния и учит христианина обращению к Богу и исправлению жизни; дух покаяния, совершив свое дело, передает христианина духу святости и чистоты, которому преемствует, наконец, дух сыноположения. Черта первого – трудолюбная ревность; черта второго – теплота и горение сердца сладкое; черта третьего – чувство сыновства, по которому исходит из сердца воздыхание к Богу: „Авва, Отче“!“
Все эти приметы и черты были в молитвенной жизни Максима.

***
Еще задолго до болезни и до обращения Максима к православной вере пастор Кевин, американец из Техаса, отмечая честность и достоверность перевода, который делал Максим во время его пребывания в Вологде, написал:
„Хотелось, чтобы всё это не прошло не замеченным Богом, у Которого, несомненно, есть планы на тебя, если ты, на самом деле, его дитя…“
Максим по жизни время от времени брался за перо – и в школе, и в институте, и в аспирантуре (поздравления, экспромты).
В нём горел „живой огонь любви к русскому слову“. „Что может быть живительнее Слова!“ (11.03.2011), „Интерес“ к истории и происхождению живого русского слова всегда были моей страстью“ (27.05.2010).
Но всерьёз о слове и о писательстве он задумался во время болезни, когда ощутил его животворящую силу: „Очень хорошо читать вслух по главе из Евангелия в вечерней тиши и удивляться тому неповторимому благодатному воздействию, которое Слово Божие оказывает на нашу душу“ (17.05.2011).
Максим не просто знал, он прочувствовал цену слова, способного творить добро и зло, миловать и казнить, возвышать и унижать. Именно так ответственно он к нему относился:
„Из закромов сокровенных нашего сердца выходит всякое наше слово. Но что храним мы в душах наших? Какие слагаем мысли и впечатления? Что считаем ценностью и запираем в хранилище жизни нашей? По душе ли будет скопленное нашими усилиями приданое Царственному Жениху? Не окажется ли вскрытый ларчик сродни мифическому „ящику Пандоры“, ставшему источником всех земных бед“ (23 февраля 2011 года).
В дневнике от 15 июня 2011 года Максим запишет: „Жажду чтения, чувствую, что меня ждут открытия, грядут откровения“.
А ещё через две недели сделает другую запись: „Позавчера в храме Алексий повторил мне сказанное им ранее: „Пиши, пиши“, и тогда я понял, что мне делать, а слова о. Илии об особом пути каждого человека дали ответ на вопрос – как это делать“.

31 июля 2011 года Максим принял решение: „Бог знает мое сердце и слышал, что я не могу быть писателем и писать литературу. И поэтому сегодня я начинаю писать книгу от человека к Богу так, как это подобает перед лицом Божиим: просто, чисто, откровенно, призывая в свидетели и соработники каждого человека“.
А ещё через три дня в дневнике появляется эта запись:
„Я понял, что писать, но и это не окончательно, так как буду писать о победе над болезнью и страхом, о пути к этому и о смысле моей жизни и в ней Бога. И еще я понял, что каждый день буду прислушиваться к тональности, слушать эту струну сердца, не рвать ее, не торопиться, и давать другим людям, в первую очередь, маме, тронуть ее и настроить вместе со мной“ (03.08. 2011 года).
4 августа 2011-го он добавил к утренним молитвам молитву „о начале писательского дела», а в разговоре с мамой ещё более укрепился в главной своей теме: „Я понял, с чего мне стоит (и главное, очень хочется самому) начать писать книгу. Хочется вложить в нее тепло сердца, радость, и писать для всех, но так, чтобы было интересно и ребенку лет пяти…
Днем я написал свой первый рассказ „О друге“, который развернулся сам собой легко и непринужденно. Вот и начата книга рассказов…“

В августе 2011 года Максим вышел на Форум Грегори Лемаршаля и вступил в активный диалог с поклонниками этого французского певца, созвучного ему по духу и по судьбе. Из-за тяжелой генетической болезни Грегори ушел из жизни в расцвете сил и таланта.
В разговоре с „грегорианцами“ Максим делился своими мыслями о предназначении таланта:
„Каждый человек необычайно одарен. У всякого из нас есть свои таланты, которые могут быть настолько уникальны, что мы можем о них даже и не подозревать. Верю, что дело всей нашей жизни состоит в том, чтобы отыскать в себе этот дар, развить его и поделиться со всеми людьми. Так, как это сделал Грегори…“ (26,.08. 2011).
Писал он и о болезни Грегори:
„Она научила его быть сильным, когда нет сил, и чутким к чужой боли. Получается так, что боль – наш учитель. Страдание учит сострадать, а боль –  сочувствовать и соболезновать. Боль смягчает сердце, и лишь когда в море слез упадет и наша слеза, мы начинаем понимать горе и ценить радость каждого человека. Тогда оживает наша душа, и мир раскрывает нам свои объятия“ (11.09. 2011).

Своим новым друзьям-единомышленникам Максим стал „выкладывать“ на форуме стихи и рассказы, а они у него рождались каждый день, чему он был рад и чему не мог не удивляться. Ему казалось, что это не он пишет, а кто-то другой, Свыше, водит его пером.  
Не могу не привести и эту запись, сделанную им 12 августа 2011 года:
„Прочел поразительные слова о. А. Шмемана, подтверждающие мои последние открытия, основанные на осмыслении собственного жизненного опыта и неких духовных интуициях. Он пишет:  
„28/IV/1977… Признаки смирения: радость. Гордыня исключает радость. Далее: простота, то есть отсутствие „оборота на себя“. И, наконец, доверие – как основная установка в жизни, по отношению ко всему (это – „чистота сердца“, в которой человек „узрит Бога“). Признаки гордыни, соответственно, – безрадостность, сложность и страх… Все это можно проверить ежедневно, ежечасно – и следя за собой и вглядываясь в окружающую нас жизнь“.    
Как же вы правы, отец Александр! Именно для этого я теперь и пишу свои рассказики, чтобы привести читателей к такому ясному и верному взгляду на свою жизнь и жизнь окружающего мира, чтобы как раз преодолеть это разделение на „меня“ и „мир“, слить их воедино в огне радости и любви…“

***
И тут началось в его жизни что-то невообразимое и уму непостижимое, хотя как сказать – всё, в общем-то, было промыслительно. Вот краткие выписки из его дневника. Они точно передают его окрылённое состояние творческого пиршества.
„Хочется слушать, смотреть, дышать, думать, говорить и много писать. Ощущаю в себе прибывающее, изобилующее здоровье, натиск юной силы и живой гул крови. Испытываю постоянное желание благодарить за все…“ (01.08. 2011 года).  
„Вчера произошло рождение книги, которая получила название „Опилки, или книга о разном…“ Жизнь подбрасывает сюжеты в большом количестве… У меня постоянное желание писать и раскидывать свои рассказы, как разноцветные осенние листья… Целый день ни капли усталости, но полнота счастья и изобилие радости жизни“ (05.08. 2011 года).
Среди первых его рассказов был и „Новый Тараканище“. Рассказы приходили к нему каждый день – наяву и во сне.
В письме Саше Шилинской он пишет:
„Три сна“, которые понравились тебе своей глубиной и образностью, на самом деле, не были придуманы мною. Они были один за другим рассказаны и показаны мне во время сна в ночь со 2 на 3 августа (между днями памяти пророка Илии и пророка Иезекииля). Утром я встал и записал их. Я сам не могу до конца осмыслить эти свои странные сны. Подобного со мной раньше не случалось…“  
Он был счастлив. Надо ли говорить, как в эти дни чувствовали себя рядом с ним его измученные болезнью родители. Ему так хотелось поделиться своей радостью не только с ними, но и со всем миром.
Среди ответов на послания он получал и отзывы на свои рассказы и стихи. Вот один из них – от Лены Ларионовой из Франции, „сестры“ по аспирантуре:
„Я тебе скажу мое общее впечатление от твоих произведений, то, что я почувствовала: это легкость, воздушность, но не беспечность, а наоборот, радость от каждого прожитого момента. Переоценка, то, что раньше казалось обычным или неважным, становится огромным и ценным жизненным опытом…“

Бог одарил Максима благословенным августом, последним в его короткой жизни. Он с упоением и вдохновением, умаляя боль радостью творческих озарений, писал стихи и рассказы, хорошо себя чувствовал и благодарил Бога за дарованное слово, в которое он вкладывал всю свою истомившуюся по общению с миром душу.  
Говоря о творчестве Грегори Лемаршаля, Максим точно подметил, что „всю его яркую творческую жизнь вмещает в себя одно емкое слово – благодарение“. А далее шло его выстраданное откровение на эту тему: „Своим неподражаемым пением он благодарил каждый день своей жизни, благодарил людей за их любовь и участие, благодарил Бога за все те щедрые дары, которыми был окружен. Кто знает, может, даже он благодарил Бога и за этот странный и мучительный дар – свою болезнь… Ведь тот, кто любит, не может быть неблагодарным…“ (26.08. 2011)
Он и сам был таким. Для него и самого всё его творчество венчало именно это боговдохновенное слово – благодарение. Он жил любовью и ею окрашивал каждое слово в своих стихах и рассказах, письмах и дневниковых записях. Он жил и верил, что его слово правды целительно и для него самого, и для людей, которые припадут к нему
3 августа он сделал в дневнике такую запись:
„Ранее я написал ему без пяти двенадцать ночи о том, что со мной произошло: „Батюшка, 31.07.2011 я дал Богу обет правды, а около часа назад я выкашлял метастаз. Христос победил рак. Восславьте Бога Победителя!+ “.
„Буду продолжать делиться с людьми своей радостью. Решился и послал телефонное сообщение с радостной новостью всем, кому мог и хотел…“ (10.08. 2011).
Это был для Максима звёздный август!
Пытаясь понять то, что с ним произошло, он так подытожил неповторимые дни августа 2011 года: „Я писал по 3-4 рассказика в день. То, что родилось тогда, было скорее не „литературой“, но своего рода „терапией“, попыткой понять себя, нырнуть на глубину простоты, ощутить необходимость того, что я делаю в жизни, осмыслить свой жизненный путь…“  

Но время, отпущенное ему для творчества, заканчивалось, а он, неистовый Максим, по-детски признаётся: „Душа просит высказаться, и, пока знаю, о чем писать, буду продолжать в том же духе…“ (27.08.2011).
Максим угадал, нет, точнее сказать, верно почувствовал свой дар: „Я правильно нащупал путь и точно знаю, что надо писать, и знаю, зачем это нужно…“
Но силы оставляли его, и вдохновенье тоже, как прежде, уже не баловало. Но он твёрдо встал на путь писательства. В его записной книжке появились замыслы новых произведений (всего около 150 названий будущих повестей, рассказов, эссе, этюдов, притч). Потому он, дожидаясь, когда отпустит боль и восстановятся силы, писал с думой о завтрашнем дне:
„От писательства я не отрекаюсь, в написанном не разочаровываюсь, но, ценя свой талант как Божий дар, не хочу насиловать себя и цедить слова, но жду у моря погоды, т. е. прилива чувств и стечения мыслей. Об этом же предупреждает всякого писателя и Н. В. Гоголь, искавший чистоты и ответственности в творческом труде. Сперва созерцание и размышление, а за нанесением слов на бумагу дело не станет…“  (14.09. 2011 года).

***
Богу было угодно свести Максима с Александром Кабаковым, известным русским писателем и публицистом.
Спасибо Марине Шабановой. Писатель приезжал в Вологду и выступал в областной универсальной научной библиотеке. Позже Марина переслала ему рассказы Максима.
Бог послал на встречу с Максимом неравнодушного и мудрого человека. Александр Абрамович нашел время прочитать рассказы и ответить автору. У них была непродолжительная, но очень плодотворная переписка. В конце её, оценив возможности автора и его жизненную ситуацию, писатель предложил Максиму дерзкий проект:
„Поняв из Вашего письма, что Вы – человек глубоко и искренне верующий, я подумал, что Вы могли бы замахнуться на письма не просто к другу, а – не удивляйтесь – к Отцу нашему. И это не будет ни кощунством, ни самонадеянностью, а сочинение может получиться значительное. Значительные сочинения получаются только из дерзких – скажем прямо – замыслов. Обращайтесь к Богу – и тогда это будет интересно читать людям…“  (30.09.2011).  
И Максим начал настраивать себя на письма к Богу…
У него появились вопросы к себе и Александру Кабакову, и вопросы, прямо скажем, не шуточные: „Мне еще столько предстоит понять и прочувствовать. Писатель ли я, или то были лишь выплески чего-то, забурлившего в душе?..“  (19.10.2011).
Александр Абрамович, веря в Максима, ободрял его: „Писать только правду, всю правду до конца – что думаете, чувствуете, все-все – только правду и всю правду…“  (21.10.2011).
Он и сам писал так – по правде.
У Кабакова есть повесть „Беглецъ“ (дневник неизвестного). Возвращаясь к ней, я вдруг подумал, что Максим для него, Александра Кабакова, стал спасительным явлением нового мира, явлением отрадным и тревожным
одновременно, потому что слишком смел и мужественен он был в своей предсмертной правде и абсолютно беззащитен перед жестоким миром лжи и наживы, готовый ему противостоять.
Потому с такой настойчивостью Александр Кабаков взывал к Максиму, поверив в него и увидев в нём человека, способного на творческую дерзость, – „пиши только правду и всю правду“.
Не удержусь, и приведу слова из „дневника неизвестного“, созвучные, на мой взгляд, Максиму, который вёл свой дневник спустя сто лет после неизвестного ему „банкира начала ХХ века“.
Цитирую:
„Да, уходит жизнь, а жаль мне её? И так можно ответить, и по-другому, а всё будет неправда. Какой жизни мне жалеть? Той ли, что идет без всякого смысла и радости год за годом, в мелких ухищрениях сластолюбия, в муках ущемлённой гордыни, в непрестанном напряжении сил ради животного существования своего и зависимых от меня?
Или той, которая могла бы быть и, чудится, еще может быть? Жизни ясной, спокойной, умеренной, за которую можно перед Создателем без стыда ответить? Так ведь той, которая могла бы быть, той уже не будет, это ясно видно. Но и той, какая есть, всё же жалко. Вдруг всё изменится, вдруг ещё окажется, что не поздно…“
У Максима на этот счёт сомнений не было. Он верил в жизнь вечную и, веря в неё, пытался в меру сил и возможностей помочь обрести эту веру и своим современникам.
Уже потом, когда Максима не стало, Александр Абрамович напишет:
„Передо мной были тексты вполне сформировавшегося проповедника, прирожденного посредника между Богом и людьми“.
И он прав.
Он прав и в том, что „к своим тридцати годам Максим успел многое, если не все, понять про жизнь и смерть, болезнь не оставила ему времени, и он прошел за немногие годы всю науку, которую не всякий человек одолевает и к концу долгой старости. Он сделался учителем, не достигнув возраста Спасителя – не только потому, что лишь месяцы оставались ему для земной жизни и он чувствовал, что надо спешить, но и потому, что он родился, чтобы учить, проповедовать…“

***
4 сентября Максим отправил на форум Лемаршаля такое письмо:
„Моя любимая песня в исполнении Грегори начинается с четырех вопросов Pourquoi (почему):
Для чего я живу?
Зачем я умираю?
Отчего я смеюсь?
Почему я плачу?
Мне кажется, ответы на них можем дать себе только мы сами, и нам стоит, как можно чаще, задавать себе эти главные вопросы.
Pourquoi?
Чтобы узнать самих себя.
Pourquoi?
Чтобы состоялась наша встреча с собственной жизнью.
Pourquoi?
Чтобы, оглядываясь назад, на склоне лет, мы уже не произнесли своего Pourquoi, но сказали свое уверенное Parce que… (потому что…)“.

Максим Савечко на эти вопросы сам себе ответил.
Он жил рядом с нами на рубеже тысячелетий. Жил и верил в свою звезду. Верил в исцеление, радовался каждому дню и каждому мгновенью своей тридцать первой осени:
„Еще один спокойный осенний денек, навевающий тихие думы и созерцательное настроение. На фоне светло-серого неба качаются тонкие ветки с зелеными листочками – и это все, что нужно душе для счастья в это утро. Говорят, люди рады лету, пчела рада цветку, но и эта осень чудо как хороша своей мирной благостью, которая, словно елеем, омывает и утешает разгоряченное сердце и вытесняет своей загадочной тишиной суетные мысли и торопливые порывы…“ (15.09. 2011 года).
24 ноября 2011 года Максим сделал свою последнюю запись в дневнике. Он жил творческими планами и желал „получать письма с заявками на рассказы“:
„В общем, буду потихоньку выкарабкиваться.
День хороший. Слава Богу за все!..“

Он уснул, как ангел, на плече отца.
Уснул, чтобы уже никогда не просыпаться…

На снимке: Максим Савечко. Таким его помнят те, кто знал.

Его путь земной завершился, но у Господа нет мертвых, у Господа все живы. И Он один знает, когда и кого позвать из жизни сей. Малое утешение для родителей, но всё же. Максим был членом земной Церкви, а люди, составляющие её, при всех своих немощах и грехах, для Бога – люди святые.
Перечитываю его дневники, письма и останавливаюсь на вот этой краткой записи, похожей на его завещание нам:
„Дети. У них можно многому научиться. Они радуются жизни. Они открыты миру. Они доверчивы и простодушны. Они умеют любить и не помнят зла. Не стремитесь быть взрослыми. Будьте как дети…“
Потому он так любил своих племянниц – Ксюшу, Соню и Агнию („Я – счастливый дядя“)
Потому и племянница, осиротев, написала ему письмо в Царство Небесное: „Конечно, мне было очень тяжело смотреть, как моего лучшего друга пожирает страшная болезнь. Я всегда подбадривала его и видела, что это помогает, но не спасает…
И вот теперь, когда его не стало, а я узнаю что-то новое, мои первые мысли о том, что этим замечательным открытием нужно обязательно поделиться с Максимом! Но есть одно маленькое и очень горькое НО. Я могу делать это только в своих мыслях и фантазийном мире, который мы с ним так любили…“

Он часто смотрел на небо, и серое в тучах с моросящим дождём, и голубое с льющимися потоками света, смотрел и чувствовал с ним незримую и „жгучую“ связь:
„Смотрю на небо и понимаю, что все же море это небесное мне приятнее, чем море земное… Эта высокая переменчивая стихия в последнее время завораживает меня, и я, очарованный ею, могу долго любоваться облаками и горней далью…“ (08 .09. 2011 года)
Теперь он там, на небе, и молится за нас, оставшихся на земле. Он вышел в него, Небесное Отечество, чтобы вернуться к преображённому земному…»

Владимир Кудрявцев,
член Союза писателей России

И в этом очерке сам Володя –  большой русский писатель Владимир Валентинович Кудрявцев. Со своей мятущейся душой. Своим поиском Бога. Своим Обретением.

Он написал о Максиме. Он написал о себе. У Господа все живы…

Наш Герой остается с нами.