В редакции газеты «Петербургский публицист» состоялось знакомство двух людей, посвятивших десятилетия своей жизни работе в журналистике. Ветеранов пера и эфира, дотоле не знакомых друг с другом, в то же время многое объединяет: оба  окончили факультет журналистики Ленинградского государственного университета имени А. А. Жданова (ныне это Институт «Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций» Санкт-Петербургского государственного университета), трудились как в местных, так и в центральных советских СМИ, представляли средства массовой информации в различных регионах Евразии. Эти выдающиеся публицисты и сегодня в строю.  

Сергей Иванович Андреев и Евгений Николаевич Соломенко. За плечами у каждого из них – обширная журналистская биография, нелёгкий и

непростой жизненный путь. У каждого – собственное отношение к своему журналистскому труду, к своему прошлому, к своей стране. Думается, им есть о чём поговорить, что обсудить, о чём поспорить. С. И. Андреев и Е. Н. Соломенко – постоянные авторы газеты «Петербургский публицист». Редакция нашего издания гордится своими высокопрофессиональными авторами и постоянно публикует их произведения.

Е. С.: – Сергей, добрый день! При некоторой разнице в возрасте (я немного моложе), мы с вами – дети одного поколения. К тому же мы оба, мягко говоря, не новички в нашем журналистском цехе. Более того: и вы, и я долгие годы принадлежали к собкоровскому клану (многие из наших коллег называют его собкоровским братством, и я охотно поддерживаю такую формулировку, хотя и с определенными оговорками).

Исходя из всех этих обстоятельств, полагаю, что мы с вами вправе обращаться друг к другу «не по протоколу», а просто по имени. Если, конечно, это не вызывает возражений с вашей стороны.

И второе. Очень не хотелось бы наш разговор превращать в традиционное интервью. Пусть это будет живой и неформальный разговор двух коллег, двух современников. Диалог, вполне вероятно, – включающий в себя разные точки зрения, расхождения во взглядах и позициях, дискуссию по каким-то принципиальным вопросам.

Посему заранее прошу прощения, если иные из моих вопросов покажутся вам излишне заостренными. За этим кроется естественное желание уточнить взаимные позиции и системы ценностей, «скрестить клинки» (разумеется – тренировочные!), дабы, дискутируя, сделать шаг-другой поближе к истине.

Надеюсь, подобная форма разговора не вызовет возражений с вашей стороны?

С.А.: – Возражение как раз есть. Мы, журналисты, а особенно собкоры, особенно одного поколения, до седых волос люди молодые, отчества не имеем и должны обращаться друг к другу как друзья, на «ты».  А встретиться с коллегой, поговорить, ответить на ЛЮБЫЕ вопросы – для меня всегда радость.

Е.С.: – Итак, с предисловием закончено. Начнём по сути. И начнём, как ни странно, с поэзии.

Мы были высоки, русоволосы.

Вы в книгах прочитает, как миф,

О людях, что ушли, не долюбив,

Не докурив последней папиросы.

Поэт Николай Петрович Майоров, который написал эти строки, погиб на фронте Великой Отечественной в сорок втором году и, разумеется, имел в виду совсем иное – не наше с тобой – время.

С.А.: – А почему не наше? Настоящий поэт – дитя и струна времени. И настоящие стихи будут жить всегда. Важно, чтобы приёмник работал на той же волне, что и передатчик. И если тебе кажется, что его волна сейчас не слышна, то я уверен, что этот чистый импульс, этот комочек светлой энергии будет услышан, дай срок.

Е.С. – Стихи эти мне вспомнились, когда я читал твои очерки о былой работе на радио. Вспомнились  –  применительно к семидесятым годам минувшего столетия (Боже мой! Минувшее столетие! Звучит-то как! Почти эпохально!). К тому периоду, когда мы с тобой, каждый – на своем участке обширной журналистской деятельности оперялись, а затем становились на крыло.

К оболганным семидесятым. Которые вполне органично выросли из легендарных шестидесятых. Ничуть не идеализируя наше советское прошлое, не впадая от него в эйфорию и будучи, несмотря на возраст, «в здравом уме и твердой памяти», хочу засвидетельствовать: люди (в подавляющей массе) тогда работали честно и много. Создавали уникальные турбины, ледоколы, ядерные ускорители, растили хлеб и рождали агрокомплексы, писали замечательные стихи и прекрасные песни, раз за разом летали в космос, возводили жилые кварталы и целые города. Вот такая «эпоха застоя»!

Впрочем, разве одни лишь семидесятые оказались ошельмованными с лёгкой руки самозваных «историографов»? Эта вражеская артиллерия лупила прямой наводкой по всему советскому прошлому и грязи не жалела. Ты об этом очень точно написал:

«…почитаешь некоторых авторов: „Ужас, кошмар, проклятое время, нищая страна, тоталитарный режим“… Да, любила тогда партия своих журналистов и платила им прилично. Как и актёрам, и учёным. Может быть, поэтому и спутник запустили первыми? Такое вот „ужасное“ было время. Слова нельзя было сказать. Меня очень умиляет, когда какая-то соплюшка начинает в очередной раз рассказывать нам с телеэкрана о том, как мы жили и дрожали под одеялом от страха. Почему бы не спросить тех, кто действительно жил тогда?»

Вопрос, конечно же, риторический. Не спрашивали по той очевидной причине, что свидетельства очевидцев помешали бы им столь вдохновенно врать. 

Я убеждён, что за всем этим стоит многолетняя деятельность, нацеленная на дезориентацию граждан нашей страны, на разрушение нравственных приоритетов, системы ценностей, которые десятилетиями определяли жизнь советского (и, соответственно, российского) общества, на воспитание молодых поколений по чужим калькам – этаких манкуртов, Иванов, не помнящих родства.  

Эти новоявленные флейтисты из Гаммельна (главным образом – из-за Атлантики) стремились оставить нашу страну без будущего, отнять у нас нашу молодежь, отсечь ее от мощного корня традиционной российской духовности и человечности, привить ей дух бездушного прагматизма. Стратегия известная и, увы, эффективная. И с болью приходится констатировать: сработала она и на этот раз.

Такая разруха в мозгах и в душах куда страшней и пагубней, нежели царивший тогда развал наших промышленности и науки, здравоохранения, образования, сельского хозяйства. Впрочем, все эти процессы органично дополняли друг друга: наступление на нас велось по всей полосе фронта.

Таким образом, против нашей страны была проведена мощная стратегическая операция в области информационной, идеологической войны. Не знаю: согласишься ли ты со мной или сочтёшь это модной манией конспирологии?

И сразу – дополняющий вопрос: в том, что выиграли в этой войне противники Советского Союза, нет ли доли и нашей вины (хотя бы – и косвенной)? Понятно, что противоборство проходило на куда более высоком уровне, но ведь, наверное, хоть что-то, хотя бы сущая малость зависела и от нас тоже? Как ни крути, а журналистика в советские времена официально считалась (и не без оснований!) профессией идеологической!

С.А: – Ответить и легко и трудно. Легко потому, что  эти вопросы, конечно, задавал себе сто раз, и трудно, потому что ответ не всегда находил и для себя, а когда находил, отдавал себе отчёт, что это лишь субъективное мнение одного человека, не более. Так вот моё мнение, которое пусть будет камертоном для всего, что я скажу далее, это: не надо ничего упрощать, не надо себя обманывать и валить всё на врагов. Это очень непродуктивно. Враги  есть и будут всегда. Причины ошибок, неудач, прежде всего, надо искать в себе.   

В те самые годы ходил на Кировском заводе такой анекдот: приезжает Лебедев (кто он такой, ленинградским журналистам нашего поколения объяснять не надо, а более молодым читателям скажу – рабочий с Кировского, зачинатель движения «Пятидневное задание за 4 дня») со съезда партии. Жена накрывает на стол.

– Первое будешь?

Поднимает руку.

– А второе?

Снова поднята рука.

– А маленькую поставить?

Аплодисменты.

(«Маленькой» в советское время называли бутылку водки 0,25 литра. – Ред.)

Я дружил с этими людьми, записи Лебедева (представь себе!) у меня до сих пор хранятся. И Ваню Захарова, впоследствии героя соцтруда, я учил говорить, но когда я слышу: тут нас обидели, тут обманули, тут развалили, уничтожили и т. д., мне вспоминается этот простенький, но очень точный анекдот. Понимаешь, всё, что потом было, Горбачёв – не Горбачёв, Ельцин – не Ельцин, Гайдар, Чубайс и всё прочее, что было в девяностые, что есть сейчас (я в этом уверен!) обусловлено и определено этим точно схваченным образом нашей жизни. Его можно поставить множителем (или делителем), перед всеми последующими (да и предыдущими) событиями, делами, явлениями.  

Где мы сами? Кто мы? Почему мы позволяем делать то, что с нами делают?  Никогда в нашей стране не ставилась цель воспитать человека независимого, достойного, которого не обманешь, не проведёшь. Время войны – исключаю, там как раз рождались самостоятельно мыслящие люди. Помню фразу из «Солдатских мемуаров» Симонова: «На поле боя при всех командах каждый, в конечном итоге, решает за себя: лечь ему или подняться, выстрелить или не выстрелить…»  

Да, на своём рабочем месте люди творили, улучшали, рационализировали, верили, что живут во имя светлого будущего. А задачи, которые дальше,  выше рабочего места? Там  – «Партия наш рулевой». И когда она стала рулить не туда, не было протеста, а было – (см. анекдот).

И когда из страны выдернули хребет под крики «Долой коммуняков, партактив съел наши продукты», опять всё прошло на ура.  

Это потом оказалось, что партия-то была скелетом, который держал разноплеменную страну. Но это поздно уяснили, а многие и до сих пор не поняли.   

Сказал самое главное, о чём думал-передумал. Вообще, у этой темы есть тысячи аспектов и миллион ответов.

В семидесятые по учебным заведениям, на предприятиях, вполне официально знакомили с планом Бжезинского по уничтожению СССР. Кто-нибудь прислушался?

Году в 85-м ко мне в Прагу приехала тёща. Вышла погулять и пришла потрясённая. Оказывается, она всего-то зашла в маленький соседний магазинчик, простенький, если не сказать больше, типа наших теперешних «24 часа» с брюнетами за прилавками. «Серёжа, у вас здесь рай». Что мешало обустроить этот «рай»? Опять Бжезинский и ко?  

Когда при Горбачёве люди смогли ездить за границу, хотя бы вот так, в соцстраны, они поняли пропасть между лозунгами и реальными условиями жизни.  Разумеется, послушать некоторых наших обозревателей, и тут он, проклятый запад, виноват. А винить надо, прежде всего, самих себя.   

Е.С.: – Всю свою журналистскую жизнь я был сугубым газетчиком, и твои радио – и телеэфиры для меня – нечто инопланетное. Хотя ведь и твой самый первый журналистский материал увидел свет в газете «Строительный рабочий». Да и сегодня ты работаешь в нашем питерском дайджесте «24 часа»!

Но, несмотря на это, принципиальное различие между нами (сугубый «газетчик» и «радийщик»-«телевизионщик»-«газетчик»), я читал твои очерки – и едва ли не на каждом абзаце «входил в резонанс».

Ты абсолютно верно передал детали той эпохи – и в самом широком аспекте, и в таком своеобычном журналистском труде. От пресловутой авторской «отработки» – сорок на шестьдесят (то есть штатному корреспонденту надо было подготовить из ста процентов материалов сорок своих и шестьдесят посторонних авторов), от кровопролитных сражений с бдительными стражами из Горлита (советская цензура. – ред.)  – и вплоть до редакционных«междусобойчиков» после героического завершения рабочего дня.

И даже напитки, которые ты с коллегами употреблял, – «знакомы до слёз»! И нашу редакцию «Ленправды» мы тоже именовали конторой, как вы, радийщики,  Дом радио. И она также была «наполнена людьми, звуками, жизнью». Иной я просто не могу ее (да и весь Ленинградский дом прессы) представить.

И еще о ностальгически волнующих меня совпадениях: в твою биографию вошли люди, с которыми и мне довелось пересекаться на жизненных перекрёстках (как известно, Питер – город маленький!). Твоя старшая коллега Зоя Константиновна Устинова, легендарныйМатвейЛьвович Фролов (с которым я встречался на заседаниях созданного им же репортёрского клуба «Шариковая ручка»), писатель Владимир Шали (для меня – давний товарищ и соратник по литературному объединению «Ленинские искры» Володя Шалыт)…

Когда в далёком 1972-м я был зачислен младшим литсотрудником (наличествовала тогда и такая экзотичная должность) в штат «Ленинградской правды», то, как и ты, оказался самым молодым в новом для себя коллективе. Самым зелёным. Самым неоперившимся. И тоже прошел там прекрасную профессиональную школу, за которую низкий поклон тогдашним моим учителям-наставникам.

При том, что ты ничуть не погрешил против истины, говоря: «Посмотрите „Ленинградскую правду“  начала семидесятых. Там вы обязательно наткнетесь на фразу типа: „Каждый день нашей жизни богат удивительными событиями. Но этот день – особенный“. И далее — подобным „высоким штилем“… Между языком народа и языком СМИ была пропасть».

Ничуть не обижаюсь за любимую газету, поскольку, увы, ты опять-таки прав! При всех своих достоинствах «Ленинградская правда» вынуждена была, соблюдая не ею установленные правила игры, неустанно бряцать такой вот идейно-политической погремушкой. Впрочем – как и подавляющее большинство тогдашних отечественных СМИ. В первую очередь, разумеется, – партийной прессы.

Меня-то (слава тебе, Господи!) в той же самой «Ленправде» сия участь, за исключением не столь уж частых эпизодов, миновала. Поскольку я был достаточно далёк от сугубо партийной проблематики: первый год отработал в отделе информации, а потом еще около девяти лет – в отделе науки и учебных заведений, отвечал за освещение жизни питерских вузов и техникумов.

Хотя, разумеется, и в учебных заведениях проходилипартсобрания, афакультеты и кафедры скрещивали шпаги в суровых битвах социалистического соревнования, ну и прочее подобное – «специфически советское, идейно-политическое».

Тебе и самому это знакомо не понаслышке. Цитирую тебя уже почти как классика марксизма-ленинизма. Прости за сомнительную метафору; навеяли те специфические материи, о которых ведём разговор:

«Конечно, для сегодняшних слушателей та тематика, которой мы посвящали большую часть времени, показалась бы странной. Социалистическое соревнование, заводы, фабрики, передовики, ударники. Но мне не стыдно, ведь это были по-настоящему честные труженики. Не миллиардеры, не воры-чиновники, а те, кто, собственно, и создаёт всю материальную основу жизни».

Материи эти и выбор «героев нашего времени» были рождены спецификой эпохи и страны, ее политического строя. Такова была жизнь советских людей. Наша с тобой жизнь.

Я абсолютно не ностальгирую по партсобраниям, по кантате «Партия – наш рулевой!» и прочему подобному. Но то, что у нас отняли прежнюю систему морально-этических ценностей и возвели на щит совсем иных героев (в большинстве – просто тошнотворных), – мною и по сей день воспринимается как самая страшная потеря, как трагедия моя личная и всего нашего общества.

А ты, Сергей, как перенес эту головокружительную пертурбацию? Или, быть может, переживаешь и поныне…

 С.А.: – Все горбачёвские годы я работал за рубежом, дел было очень много. А информации из нашей страны, информации реальной – мало. Только то, что доносили СМИ. В бытовом плане проблем не было. В 91-м, перед самым путчем сидел на чемоданах, потому что был назначен первым заместителем председателя Ленинградского телерадиокомитета. Но в город не вернулся, потому что председатель ГОСТЕЛЕРАДИО СССР, который меня звал и продвигал, был снят. Сам путч воспринял негативно, о чём сказал утром 20 августа в интервью газете «Руде право». Это дорогого стоило, на мгновение я почувствовал себя эмигрантом. Посольство наше выжидало, телефоны были выключены, это решение было на сто процентов самостоятельным. Зато, когда путч провалился, выплыл наружу посол Панкин, стал великим демократом и последним министром иностранных дел СССР. К слову сказать, также ответили на вопросы газеты (у меня одна из них сохранилась) практически все собкоры, кроме одного тассовца, который сказал «ноу коммент».

Сейчас события того августа оценивают по-разному, но я ни о чем не жалею. Сделал то, что считал правильным и нужным.

Не хочу выглядеть пророком, но к Ельцину всегда относился отрицательно, с тех пор, как, брызжа слюной от восхищения, москвичи мне рассказывали, как он ездит на троллейбусе, как инкогнито (в лицо его знали немногие) заходит в магазин, и когда ему говорят продавцы «телятины нет» достаёт удостоверение председателя мосгорсовета и идёт с ними в кладовку, где, как оказывается, всё есть. Во всем этом было что-то позёрское, мелкое, ничтожное, предельно популистское. 

Все эти плохие предчувствия подтвердились, когда пошли реформы, инфляция, обесценившая все сбережения наших родителей. Весной 92 года в Прагу приехал Гайдар. И была встреча в Посольстве с журналистами. В Чехословакии тогда уже довольно серьёзно разрабатывался проект приватизации. Я спросил: не будет ли изучен и использован этот опыт. Гайдар ответил: Если мы пойдём таким путём, мы свою приватизацию никогда не проведём.

Мне всё стало ясно. Эти люди не хотят лучшего результата для экономики, они хотят поскорее отдать всё кому угодно, лишь бы провести свои реформы.  На первом этапе это проскочило, не вызвало бури народного негодования. Ведь совсем недавно  народ кричал  «Долой коммунистов, пусть придёт хозяин. Он наведёт порядок и всё будет хорошо, как там, «у них!» Но хозяин пришёл и всё украл. Оставалось только жалеть и на вопрос «Когда будет лучше?» отвечать себе: «Лучше уже было».

Свою позицию я не скрывал. Заграница есть заграница. Там достаточно людей, в чью обязанность входит сообщать куда следует о поведении наших граждан, тем более занимающих достаточно видный пост. Через год ко мне приехал сменщик.    

Е. С.: – Кстати сказать, о ностальгии по прошлому. Я тебе, Сергей, благодарен за такую фразу: «рассказ о простых вещах, наполнявших нашу жизнь полвека тому назад, может вернуть время с его делами, красками, запахами». Именно так! Ты тонко подметил: действительно, у каждой эпохи – свои краски, свой аромат! К сожалению, для нас с тобой, – неповторимый.

И не только у эпохи. В моём субъективном восприятии то же самое можно сказать и о профессии, и даже о коллективе, в котором работает человек. Будь то Дом радио или Дом прессы, металлургический комбинат или рыболовецкая артель, леспромхоз или геологическая партия, строительный трест или прокуратура.

Помню, в моём детстве была книжка, которая так и называлась – «Чем пахнут ремёсла». Признаюсь: у меня до сих пор кружится голова от аромата журналистики. Журналистики той поры.

Для меня в этом всегда присутствовала своего рода «белая магия». И целый букет восприятий. Аромат свежего номера газеты, запах типографской краски. Перестук вагонных колёс или гул моторов самолета (как вариант –  вертолётного винта). Само звучание заветного слова «командировка», столь ласкавшее мой слух. И, конечно же, ярчайший калейдоскоп впечатлений: от новых мест, новых изумительных людей, от громкого пульса цехов и суматошных вузовских коридоров, от волшебной тишины исследовательских лабораторий…

Впрочем, кому я рассказываю? Ты это знаешь не хуже меня!

И всё же интересно было бы расспросить (откровенность – за откровенность!) о твоих субъективных ощущениях на тернистой журналистской тропе. Ведь это всегда так индивидуально! Так сказать, о чувственном и сверхчувственном восприятии своей профессии, своей «конторы».

С.А. : Наверное, я счастливый человек. После спорта, которому было отдано (но от которого многое и получено) более десяти лет, я два года проработал на стройках, электромонтажником. И кстати, опубликовал материал в «Строительном рабочем» о своём бригадире «Школа Фёдорыча». Главный урок этой школы, который я использую всю жизнь, не конкретные знания и умения в работе, хотя и это важно, а лозунг, знакомый всем строителям: «Глаза боятся, а руки делают». С ним я и шёл повсюду, и на радио «Электросилы», и на радио городском, и далее. И это нравилось людям. Видя такой настрой, оптимизм, желание работать, коллеги помогали мне, если это требовалось. Честно скажу: не сталкивался ни с завистью, ни с кознями. Всё время приходилось осваивать новое, двигаться, а это радостно, хотя, бывает, и непросто.

Е. С.: – Так получилось, что заочное знакомство с тобой у меня началось с текста интервью, которое ты в не столь далеком 2019 году дал представителям Радио «Прага». Признаюсь: озвученные тобой оценки не единожды вызывали у меня сомнение, а то – и активное несогласие.

Разумеется, ситуацию в Чехословакии – этой стране с такой непростой историей (а у кого из стран она бывает простой?) – ты знал досконально. Как-никак около десятка лет проработал там собкором Гостелерадио СССР. Более того, возглавлял тамошнее отделение этого авторитетного органа (впоследствии – ВГТРК). Но я сейчас – о другом.

Ты, в частности, высказал сожаление по поводу того, что «сейчас все мажут одной краской и говорят о „цветных революциях“ вообще. Они не видели лиц этих студентов, этих глаз… Это была удивительная атмосфера великих ожиданий, с моей точки зрения, не совсем оправдавшихся».

Хотелось бы уточнить: не совсем оправдавшихся или совсем не оправдавшихся? Конечно, атмосфера ожидаемых не сегодня – завтра Больших Перемен психологически захватывает (я и сам это отлично помню по первым годам пресловутой «перестройки», не к ночи будь она помянута!) Но!

Но помимо горящих глаз и просветленных лиц, существуют еще политика, экономика, жизнь и состояние общества. Существуют объективные последствия, к которым привела эта «бархатная революция», которую ты и спустя много лет живописал отнюдь не мрачными красками.

Конечно, никто из нас не пророк и не в силах, прозревая сквозь годы, видеть, какими цветами зла станут прорастать столь судьбоносные перемены. Я сейчас – о последствиях не для Чехии и Словакии (пусть это заботит их народы), а для нашего с тобой Отечества: вступление Чехии и Словакии во враждебный нам блок НАТО и всё прочее, отсюда вытекающее.

В своем интервью ты в деталях описал пафос и романтику революции. Например, такая картинка с натуры: «первого послереволюционного министра иностранных дел Иржи Динстбира, который работал на тот момент в котельной, вызвали по поводу прорыва труб, а потом из кочегарки он отправился руководить министерством». Но ведь это еще с 1919 года вошло в нашу генетическую память – сколь умело «кухарки управляют государством».

Мы это проходили в своей собственной истории, и опыт оказался отнюдь не позитивным! Но тебя, похоже, это ничуть не насторожило. Как и то, что «революционно настроенные депутаты» в Праге покрасили розовой краской советский танк.

Да, ты тогда расценил этот демарш как «дурацкое событие».  Но дурацкое ли? Или всё же откровенно враждебное по отношению к вашей стране – одна из первых ласточек широко развернувшегося в последующем крестового похода против памятников советской эпохи? Да и не только советской. Вслед за нашими танками с пьедесталов полетели изваяния Пушкина, Петра Первого, Екатерины Великой.  

С.А. – Откуда такие данные? Я ничего подобного не слышал. Не надо путать с Польшей.

Дальше – больше: твои пражские интервьюеры задают прямой вопрос: «Вы называете себя „участником событий“. Вы были на чьей-то стороне или старались оставаться беспристрастным наблюдателем?» А вот и ответ: «Я не мог быть просто наблюдателем, потому что нельзя жить в стране и не любить ее. Мы переживали, не знали, что будет, тревожились за страну, которую любили. Как она будет жить?»

         Ну, далось тебе это интервью! Эта дама меня схватила при входе в шикарный отель Амбассадор, где чешским и словацким консульствами    устраивался приём по поводу 30-летия событий ноября 1989 года. Вообще, как выяснилось, я оказался единственным человеком в Питере, участвовавшим, да хотя бы просто видевшим, эти события своими глазами. И поэтому вопросы, прежде всего, касались темы «Как это было?» Даже чехи и словаки, присутствовавшие в то время в городе, не были свидетелями событий.  Короче, все жрали свиное колено и запивали хорошим пивом или чем покрепче, а я битый час отвечал на вопросы. Что уж там в тексте оставили, что вырезали – не знаю, но я коррепондентку сразу предупредил: учти,  моё мнение может с официальной версией не совпасть. Она ответила: «и прекрасно».

Теперь по порядку твоих вопросов. К сожалению, в основе некоторых из них – незнание фактов.

О Бархатной революции вообще, о её корнях и причинах поражения власти можно писать не книгу, а библиотеку, и честно говоря, сознавая, что нужно всё-таки сказать кратко, сейчас буду искать слова и  морщиться. Потому что это будет студенческий конспект вместо объёмного труда. А такой труд – честный, правдивый ой как был бы нужен не только для того, чтобы никому не захотелось объединять (ради простоты изложения и покрытия собственных ошибок) все сложнейшие и разнообразные процессы¸ проходившие в начале 90-х лет в бывших соцстранах Восточной Европы под фальшивым флагом цветных революций, а ещё и для того, чтобы разобравшись (наконец!) в причинах, не повторять наши (именно НАШИ!) ошибки в будущем.

Теперь о деталях: 

Хотелось бы уточнить: не совсем оправдавшихся или совсем не оправдавшихся? (желаний, ожиданий от революции)

Это, смотря какие ожидания и у кого. У меня в соседнем доме жили соседи, Вера и Янек, рабочие люди, трамвайщики. У них во дворе было местечко для парковки, и я его арендовал для своей машины. Платил по 500 крон в месяц, и эти деньги, конечно, были не лишними в их семье, где были и дети, и внуки. Через полгода, (а может и год) после революции, когда начались реституции, выяснилось, что весь этот пятиэтажный дом принадлежал  родителям Веры и теперь она хозяйка.

Не знаю, обрадовала ли её эта новость. Возможно, и да, но и хлопот добавила. Что теперь с электрикой, с отоплением, с канализацией? Наконец, как быть с жильцами, какие надо выставлять цены за квартиры?  В Праге десятки тысяч домов. Разумеется, не все они многоэтажные. Больше особнячков в два-три этажа. Реши сам, сколько обрадованных и озабоченных родил этот новый закон. Я ответить не в состоянии.  

Это так, маленькая иллюстрация к проблеме надежд и радости-несчастья.

Но Бог с ней, с недвижимостью. Главное – люди.  Из 89-го вернёмся на 20 лет назад. Тогда в ходе чисток из партии были исключены сотни тысяч человек. Среди них писатели – большие друзья СССР, ученые, руководители производств, высокие чины армии,  Вина их – несогласие с введением войск и,  так называемый,  ревизионизм. Этим же титулом клеймили Ден Сяопина, отца китайских реформ. Эти люди не уехали, они ведь были убеждёнными коммунистами, в  большинстве  остались в стране. Но  работали они, правда, только на рабочих должностях. Например, руководитель высшей политической школы армии Венек Шилган  – экскаваторщиком.  У них были дети. И на них было клеймо. Надо теперь объяснять, что эти люди добивались хотя бы реабилитации, просто уважительного к себе отношения?

И затем, когда поднялась волна протестных выступлений, объединение бывших коммунистов «Оброда» – (Возрождение) стало заметной силой. Они выделялись простой одеждой, натруженными руками и отсутствием антикоммунистической риторики.

Еще о ревизионистах. С одним из них я дружил, перевёл его книгу. В 89-м году он был фигурой очень заметной. Рискну предложить читателям моё вступление к его книге «Мои падения и подъёмы». Надеюсь, что этот небольшой текст снимет многие вопросы.

«Дорогие читатели, предлагая вам эту книгу, я уверен, что после знакомства с ней вы станете богаче. Прежде всего, потому, что услышите голос человека, носившего в своём сердце очень много любви. Любви и к своей стране – Чехословакии и к нашей, освободившей его, чудом избежавшего концлагеря мальчишку, давшей ему образование,  открывшей дорогу в новую жизнь. Так уж случилось, что пути наших стран, их развитие, их рост, их будущее  стали его постоянной заботой и тревогой. И решился он написать эту небольшую книгу в начале 1990-х годов, когда судьбы наших народов  переживали исторический поворот.

Есть на свете люди, навсегда заряженные вопросом: «Почему так, а не иначе?» Они буравят корку застойного болота во всякой области человеческой жизни – от кухни до высокой науки. Когда встречаешься с ними, когда читаешь их книги, возникает ощущение, что твой мозг продувается живительным ветром нового. 

Он нёс в себе огромный заряд творчества, постоянного поиска, желания позитивных изменений. Это было очень непросто сделать, учитывая то обстоятельство, что он стал экономистом, работал в Госплане и, поднимаясь по служебной лестнице, занимал всё более высокие посты. Предлагать новые пути развития социалистического хозяйства было иногда и небезопасно. Могли объявить ревизионистом, что с ним и случилось. Тогдашняя коммунистическая партия Чехословакии слепо следовала в фарватере советской политики и экономики. Но он был слишком информированным, чтобы принимать победные отчёты за чистую монету.

Книга откроет вам факты, совсем по-новому показывающие реальную подоплёку крупных исторических вех,  таких, например, как введение войск социалистических стран в Чехословакию в августе 1968 года.

Валтр Комарек был в центре событий, произошедших в Чехословакии осенью и зимой 1989 года, известных сейчас как Бархатная революция. Только по недоразумению её записывают в ряд «цветных» революций, инспирированных извне. Западные организации, конечно же, подпитывали диссидентские настроения. Но диссиденты были никем и ничем, пока власть была крепка. А вот когда и у нас и в Чехословакии власть по собственной глупости ослабла, когда по меткому выражению профессора Зденека Млынаржа, коммунисты бросили власть на улице и убежали от неё как хулиганы, вот тогда диссиденты и вышли на улицы.

 Книга переносит в  атмосферу тех дней, передаёт тревогу, надежды, радость, разочарования, которые нес бурный поток ноябрьских и декабрьских демонстраций, забастовок, встреч, съездов, переговоров.  И мне, и моим коллегам-журналистам, переживавшим все это, было ясно, что мы стали свидетелями явления далеко не рядового, но сложного, многопланового, имеющего глубокие корни в истории страны, в тех проблемах ее развития, которые многие годы не решались, в проблемах не только так называемого социалистического лагеря, но всей Европы.

Самым активным, самым главным участником событий был Валтр Комарек, а не Вацлав Гавел и никто другой из диссидентов, протестантов или эмигрантов, ставших столь известными чуть позднее, в ходе развития революции или в послереволюционное время. Надо понять, что до ноябрьских событий они могли быть известны только в своей среде, широкие массы их просто не знали. И никогда бы за ними не пошли.

Но имя Комарека было на слуху в предреволюционные годы. И было оно известно  не в связи с какими-то скандальными обстоятельствами, а благодаря тому, что он и его команда разрабатывали прогноз развития страны до 2000 года и далее, и эти разработки экономистов, социологов,  специалистов других научных направлений  привлекали огромное внимание  общества.

После начала студенческой забастовки 17 ноября 1989 года для всех сотрудников института объявляется состояние полной готовности.  Комарек вошел в Гражданский Форум. На митинге в театре на Виноградах известная актриса Йиржина Йираскова выдвинула его в премьеры. То же повторяют десятки тысяч людей на других митингах. Он был на них главным оратором (выступал по 20 – 30 минут). Все хотели знать, что готовится, какие изменения предлагаются в экономике. Институт прогнозирования в эти дни становится центром силы, притяжения разных слоёв общества. В решающий день всеобщей забастовки 27 ноября  Комарек выступает с балкона на Вацлавской площади перед 500 тысячами человек .

В начале декабря  формируется первое переходное правительство национального взаимопонимания. Будущий президент Вацлав Гавел много раз настойчиво предлагал ему стать премьером. Он отказывался, но в итоге вошёл в правительство в качестве первого заместителя премьера. Во главе правительства – компромиссная фигура коммуниста Мариана Чалфы. 

На мой взгляд, Валтр Комарек, его жизнь, его удивительная судьба – зеркало революции бархатной, со всеми ее цветами и оттенками, для кого-то ставшей отнюдь не бархатной, а прямо говоря, наждачной.

Есть у нас такое пушкинское выражение, ставшее крылатым: «Птенцы гнезда Петрова». Если мы посмотрим, какие птенцы вылетели из гнезда Валтра Комарека, то увидим среди них несколько лидеров партий, министров, премьер-министров и даже двух президентов страны, включая нынешнего, Милоша Земана. Правда, впоследствии его птенцы – так уж случилось – разлетелись в разные политические стороны, избрали иные направления экономического развития. И многие значительно выше взлетели, чем их учитель, если, конечно, считать высотой государственные посты. Но тогда, в 89-м, и Клаус, и Длоугий, и Земан, и Дыба, и Ежек, и Рансдорф   были скромными научными сотрудниками, работали под его началом в Институте прогнозирования Чехословацкой Академии наук, где Комарек был директором.

Он верил, что социалистическую экономику можно модернизировать, использовать преимущества нового социального строя для качественного скачка в экономике, что сегодня и демонстрирует великая восточная страна. Кстати, как-то общаясь с ним при работе над переводом книги, я в шутку заметил: «Вас услышали только в Китае». К сожалению, в этой шутке мало шутки и много правды. Он предлагал бывшим социалистическим странам общими усилиями удержать и развить наиболее жизнеспособные отрасли экономики, сохранить преимущества и опыт совместной работы, чтобы не становиться рынками сбыта и сырьевыми придатками западных экономик. Не случилось. Тогда не было крепкой властной руки. Но и сейчас, спустя 35 лет, его идеи и предложения по-прежнему актуальны».

Разволновал ты меня, раззадорил, так что получи ещё один мой текст о тех днях.

Прага, 30 лет назад…

Ноябрь 1989 года был не по-пражски холодным. Стылые, мглистые дни, наполненные тревожным ожиданием. С начала года в городе время от времени возникали попытки провести митинги и демонстрации. В центр, к памятнику святого Вацлава, демонстрантов не пускала полиция. Возникали стычки, в ход шли палки и водомёты. В народе ходила такая шутка: Вацлавак – это санаторий имени Милоша Якеша, тогдашнего генерального секретаря ЦК компартии. Говорили: «наверху получишь душ, а внизу – массаж». Партия не имела ни плана, ни опыта противодействия протестам. Пытались сочетать «санатории» с выступлениями на предприятиях. Но своих пламенных ораторов, способных зажечь людей, не было. Сказывалось более чем 40-летнее отсутствие опыта дискуссий, политической борьбы. Многолетняя власть одной партии, автоматическое голосование, всегдашняя «единодушная поддержка» лидеров точно так же, как и в СССР, привели к полному отсутствию наступательности, инициативы, к равнодушию среди членов в общем-то очень массовой партии, которая могла бы быть огромной  общественной силой.

Москва тогда была занята своими проблемами и не давала никаких указаний. А на неё за многие года в Праге привыкли равняться.  Закономерно, что люди, привыкшие следовать протоптанной тропинкой, держась за «старшего брата», растерялись.  Популярность генерального секретаря партии Милоша Якеша была очень низкой. Во время посещения одного из предприятий он написал несколько слов в книге почётных посетителей. Написал, сделав ошибку. Конечно, нашлись те, кому захотелось лист скопировать и размножить. Тот, кто знает Чехию, поймёт цену этой ошибки. Двести лет назад, будучи частью другого государства, в котором официальным языком был немецкий, этот народ через литературу, театр начал возрождать национальную идентичность, с превеликим трудом возвращая к жизни свой язык. С тех пор внимание к нему, да и ко всем проявлениям культуры в обществе огромно. И не случайно, когда 17 ноября объявили забастовку театры и студенты, их услышали очень многие. Так началось то, что впоследствии назовут бархатной революцией.

У меня хранится книга фотографий, сделанных в первые месяцы революции. Названа книга очень загадочно, и вместе с тем точно – «Полуясно». Многое так неясным и осталось, начиная с факта, ставшего поводом для забастовки. Якобы во время разгона демонстрации убили студента. Называли и фамилию – Шмит. Через несколько дней выяснилось, что никого не убили, а убитого «сыграл» лейтенант госбезопасности (!?).  Вот так. Но процесс, выплеснувшийся на улицы, уже было не развернуть, не остановить. Ежевечерне собирался в театре «Латерна Магика» оперативный штаб созданного Гражданского форума. Требования протестующих – демократизация, в частности, признание ошибочности «нормализации», в ходе которой в 1968–69 годах были обвинены в ревизионизме и отлучены от общественной жизни, от участия в науке, искусстве, литературе, в развитии промышленности, исключены из армии сотни тысяч  активных, вполне дееспособных людей. Двадцать лет, трудясь на самых низших рабочих должностях, они копили в себе потенциал недовольства, представляя ту критическую массу, которая вместе с членами их семей и была базой многолюдных протестов.  У бывших коммунистов 60-х лет была своя организация. Называлась она «Оброда» – Возрождение. Накануне революции в ЦК компартии  вроде поняли, что надо искать союзников, и начали с ней устанавливать контакты. Но робкие, непубличные. И опять опоздали, не смогли объединиться с этим людьми, встать в один строй.

Ещё один пример к отношениям Прага-Москва того времени. В феврале прошёл слух, что на Вацлавскую площадь для противодействия демонстрантам будут выведены не полицейские, а отряды народной милиции. Это особое формирование, созданное в 1948 году. Члены НМ были обычными рабочими с предприятий но, вместе с тем,  имели форму, проводили тренировочные сборы со стрельбой. На складах имелось стрелковое оружие, автомашины. Можно сказать, партийная гвардия, а можно – военизированная народная дружина. 

То есть одна часть народа будет противопоставлена другой. Не станет ли это началом гражданской войны? Я честно сказал об этих опасениях в очередном репортаже с Вацлавской площади. Правда, говорил и о том, что за годы социализма Чехословакия в своём развитии добилась очень многого, но позитив, как это бывает, в редакции отрезали, оставив только слова об опасности. Программу «Время» в Праге тогда транслировали, как и весь первый канал Центрального телевидения, и мои слова услышали. До меня довели недовольство ЦК, но милиция на площадь выведена не была. Не знаю, может быть, при полном молчании и равнодушии Москвы мои слова сочли «мнением Кремля»?

Через неделю после начала событий, 24 ноября, в Праге сменилось партийное руководство. Генеральным секретарём  ЦК Компартии стал Карел Урбанек, а Васил Могорита, 37-летний политик, бывший несколько лет руководителем Социалистического Союза молодёжи, стал секретарём по идеологии. Возникла надежда на обновление курса руководства, на быстрое решение накопившихся противоречий. Всё тогда висело на волоске, шевельни Москва пальцем, объяви своё мнение – и многое бы изменилось.

Первая пресс-конференция Могориты. Зал в пражском Дворце культуры набит битком. Задаю вопрос: „Гражданский форум каждый вечер проводит заседания, намечает планы акций на следующий день. А что компартия? Она не планирует создать своего рода кризисный штаб, чтобы не опаздывать, а опережать события? “

Могорита отвечает: есть устав, и он предписывает провести выборы делегатов в регионах. Надо собрать пленум, потом съезд, который и примет решения. Тогда я встал, сделал руки по швам и сказал: „Ваш знаменитый литературный герой Швейк на это бы сказал: „Как же это прекрасно, утонуть, но с партийным уставом в руке! “ Зал грохнул смехом. Смеялся и Могорита. Но если честно, ни ему, ни нам было не до смеха. Странное и нерадостное это ощущение – наблюдать, как люди тонут, но даже крикнуть о помощи не могут – разучились говорить. Как метко заметил вернувшийся из эмиграции в Прагу один из выдающихся деятелей «Пражской весны» Зденек Млынарж, коммунисты бросили власть на улице и убежали от неё, как хулиганы. Съезд они, правда, собрали. В декабре, когда это уже ничего не могло решить. В Чехословакии было новое правительство.   

У меня эта тревога не проходит и сейчас, а тогда была особенно острой. Что будет со страной, которую успел узнать,  полюбить? Страной уютной, много и честно работающей, сытно себя кормящей, снабжающей сложной техникой многие страны? В Москве ездят её трамваи, в Иваново стучат ткацкие станки, в Узбекистане чистят реки её специальные суда, по всему Союзу тепловозы с пражской «Локомотивки» ведут поезда. Перечень продукции с маркой «сделано в Чехословакии» в те годы занял бы много страниц. И именно это, производство, было основой благосостояния страны. Что будет с экономикой, если посыплется кооперация стран Восточной Европы, если будут открыты границы для западных товаров?  

Это, конечно, тревожило и всех граждан страны. До ноябрьских событий диссиденты могли быть известны только в своей среде, широкие массы их просто не знали. И никогда бы за ними не пошли. Надо слишком не знать и не уважать народ Чехословакии, чтобы верить, что его можно увлечь одними протестными лозунгами. Такого говоруна сразу осадят люди из зала вопросами типа: «Какова ваша экономическая программа?», «А почем будет пиво?»   К счастью, программа была. И была организация, которая её уже несколько лет разрабатывала – институт прогнозирования Чехословацкой Академии наук.   И был лидер  директор института Валтр Комарек.  Именно он стал самым активным, самым главным участником событий, а не Вацлав Гавел и никто другой из диссидентов, протестантов или эмигрантов, ставших столь известными чуть позднее, в ходе развития революции или в послереволюционное время. Имя Комарека знали не в связи с какими-то скандальными обстоятельствами, а благодаря тому, что он и его команда разрабатывали прогноз развития страны до 2000 года и далее, и эти разработки экономистов, социологов,  специалистов других научных направлений  привлекали огромное внимание  общества. На мой взгляд, Комарек, его жизнь, его удивительная судьба – зеркало революции, со всеми ее цветами и оттенками, надеждами и разочарованиями.

Он верил, что социалистическую экономику можно модернизировать, использовать преимущества нового социального строя для качественного скачка в экономике, что сегодня и демонстрирует великая восточная страна. Кстати, как-то общаясь с ним при работе над переводом его книги, я в шутку заметил: «Вас услышали только в Китае». К сожалению, шутка с горчинкой. Он предлагал бывшим социалистическим странам общими усилиями удержать и развить наиболее жизнеспособные отрасли экономики, сохранить преимущества и опыт совместной работы, чтобы не становиться рынками сбыта и сырьевыми придатками западных экономик. Не случилось. Не было крепкой властной руки. Слабел СССР. В наивной вере, что лучше разбежаться и каждому идти своим путём, разваливался Совет экономической взаимопомощи, другие структуры, объединявшие страны Восточной Европы.

Ну, разумеется, и он, и все другие, включая бывших коммунистов, работали за «западные деньги». И что, это похоже на события в Венгрии, в Болгарии и т. д.? И всё это – на один манер? Повсюду – одинаково цветные? Господи, как надоело мне это слушать!

Да, был упомянут тобой  Йиржи Динстбир. Это очень известный до 68 года журналист-международник.    

Е.С.: – В какой-то мере я тебя понимаю. Я ведь тоже не год и не два поработал собкором и сам искренне любил те регионы, в которых мне довелось представлять свою газету – «Комсомольскую правду», «Известия» и «Правду». И тут, возвращаясь к твоему интервью, я ставлю большое-большое «НО».

Но, может быть, логичней и естественней было бы переживать и тревожиться за собственную Родину (которую, надеюсь, ты любил и любишь всё же сильнее, чем «братскую» Чехословакию)? Ведь такой профессионал и аналитик, как ты, даже находясь на удалении, не мог не замечать достаточно уже очевидного – что со второй половины «перестройки» ожидания перемен к лучшему в СССР таяли, подобно мартовскому снегу, а Советский Союз всё стремительней, всё обречённей катился к пропасти.

С.А.: – Не замечал, потому информацией пользовался нашей, родной, потому что работал по 16 часов в сутки. Зав отделением тогда за границей – это и кассир, и банкир, и страховщик, и звукооператор, и монтажёр, и шофёр, и осветитель, и даже ещё немножко журналист. А вот то, что с конца 80-х Москве было наплевать на развитие событий в Восточной Европе, замечал. И потому говорю: это мы её просрали. И, самое печальное, что тот же курс держим сегодня.    

Е.С.: – Тем паче, что интервью ты давал не в конце 80-х, а значительно позже: когда уже было яснее ясного – и сколь горькими оказались плоды тех Больших Перемен, и кто таился в тени за спинами прекраснодушных молодых людей с горящими глазами, какие режиссёры творили то театральное действо. И в какую бесовщину выродилось невинное, казалось бы, раскрашивание советского танка. И в каких отношениях обновлённая Чехия пребывает с нашей собственной страной.

С.А.: – Когда мы узнал про танк, прыгнули с оператором в машину, сняли всё это, не забыв упомянуть, что мимо случайно (случайно?) проехала машина президента Гавела, притормозила, но не остановилась. В тот же вечер это видели более ста миллионов людей в нашей стране. Такова была аудитория программы «Время».

И еще на заметку: в чешском и русском есть большая разница в выражении эмоций. Если я сказал чехам «Дурацкий» – это сильно. Как я объяснял (в качестве профилактики) приезжавшим ко мне гостям, если с вами в Чехии не поздоровались, это у нас равно удару кирпичом по голове.   

Да, был  упомянут тобой  Иржи Динстбир. Это очень известный до 68 года журналист-международник. Он кое-что знал о международных отношениях. И давай, дорогой, заканчивать с этим  интервью! Почитай лучше то, что я писал в ответ на опубликованное мной письмо одной чешской писательницы, которая, как и сотни тысяч сограждан, воюет в своей стране за правду.

Демон упрощения

Весной 1996 года группа российских тележурналистов знакомилась с американской системой выборов. Принимали нас широко. В  предвыборных штабах партий, во всех ведущих телекомпаниях. В вашингтонском офисе CNN, когда зашел разговор об их работе, коллеги мои выражали свой восторг. Для них эта компания была тогда светом в окошке, недосягаемым образцом. А я, должно быть из вредности, сказал: но ведь есть и недостаток. Потом представители «демократических СМИ» шипели на меня в автобусе – зачем сунулся, всю благость нарушил, чертов кагебешник. Они считали, что все, кто в советские годы работал за границей, «оттуда». А я там, в офисе, произнес всего одно слово: Simplification – Упрощение. И, между прочим, руководитель Вашингтонского отделения со мной сразу согласился. Так и сказал: да, это правда.

Хитрая это штука – упрощение. Вроде и не враньё, но и не вся правда. А говорить что-то надо, и говорить коротко. Как быть? Не знаю. Но не врать. Это болезнь всеобщая, сродни пандемии. Всё дороже становится телевизионное время, всё быстрее нужно выразить мысль. А истина, или приближение к ней, требует знаний, разбора, знакомства с плюсами, минусами, чёрным, белым. Но это долго и скучно. Вот и рождаются формулировки как будто броские, короткие, но по сути – пустышки.

Свежий пример: недавно придуманное выражение «Коллективный Запад». Вроде удобно, сказанул – и всё. Коллектив присутствует, кто же спорит. Но жиденький, разнородный, разнонаправленный. Не знаю, кто этот термин придумал. Может быть, дипломаты, чтобы оправдаться – объединились мол, сволочи, и ничего не поделаешь. А делать-то и можно, и нужно. Сбивать в кучу своих врагов – это любимое дело дураков. «Кто себе друзей не ищет, самому себе он враг», – мудрость восточная, но она вполне применима и в отношении Запада.

Для того, кто хоть немного, не по-туристски, а более глубоко прикоснулся к жизни разных стран континента, дико ставить на одну доску Румынию и Францию, Австрию и Эстонию. Повсюду своя жизнь, культура, история, традиции. И, кстати, свои, совсем свои, непохожие «цветные» революции, свои противоречия, друзья и враги, и не где-то, а внутри самих стран. Но мы мажем их всех одной краской. Тем более что в каждой стране столько наших настоящих друзей! Любящих и популяризирующих нашу культуру и искренне отстаивающих свою точку зрения. 

Ещё одно «достижение» демона упрощения: в связи с поставками оружия на Украину, в том числе и из стран Восточной Европы, из некоторых наших СМИ летят к нам в уши виновные во всех грехах поляки, чехи, словаки, болгары. Просто и быстро – виноваты. А то, что далеко не все представители этих народов заодно со своими правительствами, это за кадром. Мы людей-то простых вот уже 30 лет не спрашиваем, они нам не интересны. Политики, бизнесмены – другое дело. Да и то не из всех стран. Восточная Европа в наших СМИ, особенно на телевидении и радио, давно забыта. И получается, что в сегодняшней ситуации с русофобией есть большая доля нашей вины. Там, за рубежом, уже поколения выросли, ничего не знающие о России. И на этом фоне любая гадость, любое враньё может приносить свои гнусные плоды. В итоге происходит самое плохое, но закономерное: поток грязи, льющийся из тамошних СМИ, сеет бациллы взаимной ненависти в народах.

Очень жаль, но из «монументального» цикла о рождении и развитии русофобии, целый день звучавшего по первому каналу ТВ, зритель узнал только о кознях другой стороны. Ни деятельность Петра Первого, ни века успешной торговли, ни европейские союзники наши в многочисленных войнах для этих, так называемых историков, не в счёт. Мне хочется таких «идеологов-пропагандистов» спросить: вы верите в нашу победу? Как вы представляете себе будущий мир? Как бесконечное противостояние, борьбу всех со всеми? Наверное, нет. Так и готовьтесь к победному миру, смотрите в будущее.

И ещё мне интересно: какие книги стояли на книжной полке в юности у тех, кто путает настоящую, глубокую и некрикливую любовь к Родине с ура-патриотическим словоблудием. Видимо, там не стояли «Три товарища», «Белый клык», «Айвенго» и ещё многие и многие книги, учившие нас добру, смелости, товариществу, несмотря на то, что они (о, ужас!) были написаны на Западе. Между прочим, в школьные программы многих стран Европы, да и в Америке входили и Толстой и Достоевский.

В юности мы наизусть знали чешские фильмы. Перебрасывались цитатами из «Лимонадного Джо», «Стариков на уборке хмеля». По какому пути сейчас идёт их кино? А ведь оно есть, существует, развивается. Но их фильмов мы не видим – только на фестивалях. Зато широким фронтом по нашим кинотеатрам марширует американская кинопродукция.

Все мы помним магазин литературы социалистических стран на Невском. Сколько прекрасных книг там было куплено! Что сейчас? Тиражи выходящих у нас  книг, написанных в странах Восточной Европы, очень невелики, притом большинство книг переводились и печатались на иностранные гранты. Театры, правда, иногда приезжали, но это лишь короткие эпизоды. Культура стран Центральной и Восточной Европы, да и других тоже – мы что, видим французское кино? – стала падчерицей в нашем доме. На телевидении адреса зарубежных сюжетов давно иные – Америка, Германия, Англия, Франция… Но и оттуда – только новости, как их сегодня понимают телеруководители, – то есть политика, скандалы, происшествия, природные катаклизмы. Жизнь людей, их заботы – это неформат.

Ни Чехия, ни Словакия, ни Румыния, ни Польша, ни Венгрия, ни Болгария на экранах телевизора уже многие годы не появляется, пока что-нибудь там не взорвется, пока не случится наводнение или не умрет президент, или не выберут нового. Это якобы неинтересно. Что там происходит? Как они живут? Мы не слышим простых людей, и потому волей-неволей в нашем эфире формируется негативный образ этих народов.

Очень хочется надеяться, что сейчас, когда известная птица с ярким хвостом всё-таки нас в одно место клюнула, государство, наконец, вспомнит, что на пропаганде себя любимого нельзя экономить. И начнёт задействовать огромный потенциал многолетнего взаимодействия наших стран. Ведь это настоящий клад, накопленный за годы социалистического развития. Да, именно развития, роста. Вы думаете, в Восточной Германии не вспоминают с тоской работавшие на полную мощность предприятия, ныне проданные, обанкроченные, закрытые? А в Чехии и Словакии не помнят огромных социальных программ индивидуального жилищного строительства, осуществлявшегося на  беспроцентные ссуды с рассрочкой на 20 лет?   Или в Болгарии забыли загруженное заказами под завязку сельское хозяйство? Работая в Европе, я всё это видел и об этом рассказывал. И чем дальше, тем эта память о мире, о спокойной жизни всё явственнее будет проявляться на фоне сегодняшних реалий. Нас презрительно называли соцлагерем, а сегодня народы стран Восточной Европы попали в концлагерь, их экономику душат антироссийскими санкциями, гонят в рецессию, как телят на бойню.

И ради чего? Глубинным двигателем ситуации, сложившейся сейчас в Европе, является давнее, многовековое стремление страны, находящейся на острове, а также наследников и продолжателей её традиций за океаном,  натравить друг на друга народы «континента», как они называют всю остальную Европу. При этом самим отсиживаться за морем. Островитяне издревле боялись сильной и единой Европы, перспектива образования некоего альянса от Атлантического океана до Тихого их смертельно пугала. Значит, надо делить, дробить, ссорить. Проследите историю европейских и мировых войн. И вы обязательно найдёте грязные следы Альбиона.

Вот уже более четверти века в нашем городе работает чешско-русское культурное общество имени братьев Чапеков. Я имею честь быть его председателем. После резкого охлаждения отношений с Чехией меня начали спрашивать, и оcобо активно с началом операции на Украине: ну, так как вы теперь? Работать будете? Этот же вопрос я задал на заседании нашего общества, состоявшемся в конце февраля, и был очень рад единодушному ответу членов общества: надо работать, и ещё больше. В это переломное время нужно всеми силами удерживать максимально возможный уровень отношений, поддерживать тех людей за рубежом, которые, несмотря на безумную кампанию лжи в адрес нашей страны, НЕ ОДУРМАНЕНЫ пропагандой. А такие люди еcть, и мы сохраняем с ними связь, поддерживаем их.

Назову одно только имя: Ленка Прохазкова – чешская писательница, боец-публицист, имеющий свой выверенный взгляд на развитие нашего мира и отважно высказывающая его в печати, на многочисленных митингах и собраниях. Особо горячей выдалась для Ленки Прохазковой нынешняя весна. Она выступала 9 мая в Праге на митинге, посвящённом годовщине Победы, 2 мая на собрании в память о сожженных украинскими нацистами людях в Одессе, выступала перед посольством Сербии в Праге в годовщину бомбардировки Белграда. Она боролась и – я убежден – будет бороться за правду. Такие люди работают, несмотря на ковиды,  на замалчивание в СМИ, и это тоже оружие, способное, в частности, противостоять тем фейкам, о которых сейчас так много говорят и которые действительно наносят России огромный урон.

Е.С.: – И снова о твоем интервью пражскому радио. В нём ты говоришь:

«…на Вацлавской площади ко мне подошла какая-то тетка и начала говорить, что я такой-сякой, на что я ответил, что всегда выражаю собственное мнение».

По этому поводу у меня – принципиальный вопрос: вправе ли всегда выражать только собственное мнение собкор, являющийся своего рода полпредом своей редакции и своей, на минуточку, страны?

С.А.: – Я помню этот случай. Май 1990 года. Подготовка к выборам. Бывшие союзники, стремившиеся вместе свалить коммунистический забор, как это водится, когда забор упал, побежали в разные стороны, не забывая подставить ножку конкуренту. Стало ясно, что все революционные мечты забыты. Об этом я и говорил. Наговариваю текст на площади. Мнение выражал такое: все возвращается на круги своя, начались свары. Меня ведь знали в стране, узнавали на улице, я выступал на ТВ, вот какая-то тётка и привязалась: «Почему вы так нас характеризуете?»

 Мнение своё выражать надо, иначе какой смысл в работе собкора? А страна пусть формирует мнение, в том числе и на основе фактов, которые доносит журналист.  

Е.С.: – Читаю далее: «…пришло горбачевское время. Сейчас у нас в стране его много „пинают“, а ведь это время больших изменений. Для меня как журналиста это было особенно заметно – люди начали говорить!»

И снова позволь не согласиться. На мой взгляд, временем больших изменений были период правления Ивана Третьего, петровская эпоха, екатерининская, сталинская. И в один ряд с этими, действительно – историческими, личностями ставить политического импотента, полуграмотного («нÁчать», «углÝбить», «Азебаржан») болтуна и демагога, который своими «большими изменениями» привел великую державу к бесславной гибели (за что ему до сих пор рукоплещет «просвещённый Запад»)?!

Да: люди действительно стали говорить (и эта свобода слова буквально опьяняла!). Говорили и говорили, и не могли наговориться – все поголовно, – начиная с велеречивого нашего генсека. Вот именно под его бесконечную говорильню страна и пошла ко дну – Атлантида ХХ столетия.

Так, быть может, о бездарном горбачевском правлении правильнее будет сказать – время тотального развала, самоубийственного сталкивания державы в пропасть?

С.А.: – Начали мы со стихов, ими хочу и завершать.

Возле города Пекина
Ходят-бродят хунвейбины,
И старинные картины
Ищут-рыщут хунвейбины, —
И не то чтоб хунвейбины
Любят статуи, картины:
Вместо статуй будут урны
«Революции культурной».
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, —
Но что-то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун-вей-бины…
Вот придумал им забаву
Ихний вождь товарищ Мао:
Не ходите, дети, в школу —
Приходите бить крамолу!
И не то чтоб эти детки
Были вовсе малолетки, —
Изрубили эти детки
Очень многих на котлетки!

Это – Высоцкий, о «Культурной  революции» в Китае. А ещё там был массовый отлов воробьёв, якобы уничтожающих урожай, и прочие  революционные «подвиги».  Ошибки? Да! И что, они сейчас посыпают голову пеплом, рвут на себе рубахи? Да, ошиблись. Но проанализировали, научились и пошли вперёд. Когда-то был такой фельетонист в Крокодиле – Моралевич. А у него был фельетон «Жизнь, которая течёт». В том, какие мы сейчас, есть и Сталин, и Хрущёв, и Горбачёв, и Ельцин. Они в том потоке жизни, которая течёт, и мы в нём. Не будь их – мы были бы другими. Без того времени не было бы этого. Без тех нас не было бы нас сегодняшних. Что больше учит людей? Ошибки или успехи? Думаю, первое.

И, возвращаясь к теме Восточной Европы: надо учиться ошибки исправлять. Работать, вкладывать средства, пропагандируя себя, свои взгляды и стремления… Пока что на государственном уровне я этого не замечаю.

Е.С.: – Подведём черту, если не возражаешь. Разговор состоялся, и это главное. Как мы и предполагали, в его ходе проявились и схожесть во взглядах, и расхождения. И это замечательно! Ибо что может быть скучнее, чем диалог двух людей, которые дуют в одну и ту же дуду?

Завершая сегодняшнюю беседу, скажу одно. Я рад нашему знакомству. Рад, что встретил такого интересного собеседника и, к тому же, соратника по собкоровской работе.

Встречу организовал и текст подготовил к печати Борис МИСОНЖНИКОВ