ОСЕНЬ УДАЛАСЬ…

         Воздух густ, сочен, игрист. Наша деревенская осень дышит туманом, осокой, ветром, стихами… «Унылая пора! Очей очарованье!» У Пушкина стоят восклицательные знаки по концам нетленных фраз. Тире меж ними отсутствует. Нет равенства. Единство и борьба противоположностей – диалектика осени. Первым осознал Гегель и сделал законом. От осенних коллизий всегда трепетали лирические натуры. Я им чета, тоже пишу стихи…

«Кончается лето в деревьях и в людях. Кончается доброе, светлое лето. Как будто хорошая песня допета и песни другой уже больше не будет».

         Где-то в каменных питерских розенбаумских подворотнях на ковре из желтых листьев в платьице простом осень танцует импортный вальс «бостон». А у нас в деревне, в медвежьем углу – иные танцы и одежки…

         На пару с великим поэтом спускаемся к дощатому причалу, усыпанному листвой, солнечными бликами, шуршанием лозняка, бормотанием воды. Недавний штормяга славно покуролесил. Мшистые склоны и береговой припай из осоки и кувшинок – все сверкает, все залито золотом, медью, цинком, даже ржавым железом. А по речному зеркалу россыпь дорогих монет – березовых, осиновых, ольховых. Налетит, засуетится ветерок – взволнует гладь реки. И поплывут по ней островки сияния –  словно пригоршни серебра щедро сыпанули на суконную воду…

         «Поют в раю серебряные ветры»… Так говаривали в старину.  И у нас теперь ветер поет и сыплет серебром. И царит стихия красок – очей очарованье.  Рай земной, обетованный.  Надолго ли?

         … Нынешняя осень, надо признать, удалась! В самый разгар бабьего лета заполонили леса полчища белых и красных. Мирно сошлись сразу после теплых дождей. В разношерстном строю встали и черноголовики, рыжие лисички, вездесущие маслята с козлятами. Давненько не случалось подобного нашествия… И была битва, то бишь грибная страда. Не на смерть, а на живот. Вернее – для живота. По обочинам шоссе и проселков – словно вдоль по Питерской – неслись и парковались авто всех сортов, видов и рангов. Народ рванул за дарами русского леса – невиданная по масштабам смычка города и деревни на лесных опушках, просеках, заимках. Будто косами косили грибное войско. Долго ли коротко, но скосили все.  Надо сказать, всем хватило, никто не отбыл с пустым лукошком. Чуть не в каждом доме пышным цветом расцвела полузабытая отрасль народного хозяйства – домашнее консервирование и сушка грибов. Кто в ту страду поспел, тот, верно, и съел, то есть вкусил грибных разносолов в студеную зимнюю пору…

         Брожу у реки и вкруг дома – ловлю фотокамерой последние сполохи осеннего торжества. Дождь, слава богу, не разошелся, ветер уснул, не слышны в саду даже шорохи, все здесь замерло … далее, как в песне про подмосковные вечера. Ярче других пылают листья дикого винограда, вьющегося по стенам – солнечно сияют, глаз не оторвать…

         Вдруг пронзительные голоса в облаках. Высоко над лесом потянул к югу журавлиный клин – тонкий, гибкий, напряженный в ледяном небесном ветре. И словно печалью дохнуло небо. И всколыхнулась в душе какая-то неизлечимая наша русская скорбь. И тронул сокровенные сердечные струны негромкий бернесовский баритон. И ожили в памяти вечные гамзатовские строки о павших в боях воинах, превратившихся в поднебесье в белых журавлей…

         Удалась нынче осень… Однако близок уже и конец света. Нет, не конец жизни. Просто конец всевластию солнечных лучей, голубого неба, ласковых ветров, мягкой травы и беспечной листвы. Конец очарованью. Дай бог, чтобы не было конца доброте, благочестию, мудрости человеческой… Будем жить и надеяться…

                                    РЯБИНА 

         Предзимье… Небо, говорят, обещает пургу. А пока с утра туман – сивый, колючий. Река дышит сырым ветром, морщится коричневатой рябью – болотные краски…      

      Незаметно, почти воровато является дождик – шуршит опавшей листвой, что-то бормочет, тенькал по дощатому причалу. Вспоминается анекдот про Штирлица.  «Стой, кто идет? – крикнул часовой. – Дождь», – ответил штурмбанфюрер и забарабанил пальцами по стеклу…

      А лес стоит загадочный… Череда деревьев на том берегу слилась в сплошную мрачную массу – тишина, как в опере перед увертюрой. Стерта последняя октябрьская позолота. Сто оттенков серого с тонкими штрихами березовых стволов. Река отражает эту унылую серость, поэтому, наверно, кажется, что мглистое небо более не способно светло улыбаться, пожухли все яркие краски, беспробудная тоска и тревожное ожидание ледникового периода.

     Ан нет, не все печально в подлунном мире. Не сдалась предзимнему унынию тонкая рябина, что встала на нашем крутом бережке среди вековых сосен. Нипочем ей злые циклоны и подлые заморозки. Впорхнула на пригорок, вскинула свои гибкие ветви – распушила над мутной рекой алые кисти плодов. Будто победный флаг водрузила над тоской и пессимизмом осени.  Этакая отважная лесная комсомолка – тонкая, стройная рябина, что стоит, на ветру, качаясь, и, как поется в народной песне,  голову склоняя до самого тына… Ну да, тына тут у нас не имеется, зато совсем  неподалеку дуб стоит высокий, сам из себя курчавый крепыш, но теперь тоже  раздетый, примороженный, невзрачный… Навряд ли  наша рябина-комсомолка мечтает ближе перебраться к тому угрюмому дубку, ей куда веселей в кружке могучих своих  сосновых подруг…

      Кружит облако из лесных птах над рябиновым изобилием. То густо облепят деревце, раскачают ветки. То сгинут в лесной чаще – будто вода ушла в песок. Видать, витаминную пробу снимают. И похоже, не дошла еще ягода до морозной сладкой кондиции, значит, надо оставить припас в покое до ледяных трудных дней птичьего бытия…

      Прилетела и старая ворона. Со стороны деревни приплелась по воздушному маршруту, прицелилась на рябиновые красные звезды, попыталась сесть на верхние ветви – машет, бьет крыльями, прогибаются тонкие ветви, не держат черную воронью тяжесть, никак не взять, не ухватить ей злым своим клювом рубиновые ягоды. Что говорить, хитра тонкая рябина, не желает кормить хищников, только малым пичугам желает отдавать свои плоды, не иначе…

    Сдалась ворона. Каркнула во все воронье горло что-то нехорошее про непокорную рябину да и ушла низко над рекой – искать легкую добычу.

   Сгинула ворона. А рябина стоит себе, как стояла – тонкая, смелая, оптимистичная. Так и подмывает констатировать: русская красавица…

                                  ТИГРА   ЛЬВОВНА

    Минул осенний, ничтожно короткий, теперь уже неосязаемый клочок нашей жизни. Календарь чуть промедлил, не успел захлопнуть последние две страницы теплого ноября, и в землисто-серый хвост осени ледяной хваткой вцепился декабрь. Честно сказать, была светлая надежда, что мать-природа продержится в осенней круговой обороне еще недельку-другую – как в прошлую трехлетку, –  но не сбылось, тепловой мощи, видимо, не хватило у нашего моря-аккумулятора: конкретно «подсел», и небесные силы пошли в атаку…

    Явился морозец – крепкий, нахрапистый. Пришел на пару с вечной своей подругой – вертлявой метелью.  В первую же ночь так замутили, что мир к утру вроде как постарел – побелел и онемел.

     Но выстоял наш прибрежный русский лес. Жгучую снежную лавину принял терпеливо, с достоинством: не согнулся, не затрепетал, молча пропустил ледяную небесную манну сквозь сеть окоченевших веток и хвойных лап, уже по утру стряхнул легким ветерком задержавшиеся белые клочья и снова замер – суровый, непреклонный.

    И река стойко приняла морозный накат – не дрогнула, не взволновалась, только почернела до смоляного тона и пошла вся нервными серо-желтыми ледяными пятнами – как от студеного жара… Поплыли по течению эти пятна-околыши первого льда – словно битое стекло по зеркалу разбросали. Плывут льдинки, цепляются за лозняк, за понурые ивовые ветви, за упавшие в реку стволы подгрызанных временем и бобрами деревьев, сбиваются в стаи вокруг отмелей, с жестким хрустом сносят забытые деревенские лодки и понтоны, стригут камышовые заросли, сталкиваются у подводных и надводных камней, гулко ухают от нетерпения, сковываются на морозной наковальне в свежие торос и, наконец, застывают странными ребристыми полосами поперек течения. Глянешь с крутого берега – диковинная раскраска на реке, будто шерсть гигантской белой тигрицы-альбиноса. И чем крепче атакует мороз, тем больше полос у тигрицы по всему телу – от верхних перекатов до самого устья реки.

    А что вода? Вода теперь бурлит негодованием где-то там, в подледном царстве. Только местами между торосами бугрятся промоины – река выносит из глубины свою исконную энергию. Будто подводный вороной конь смелыми копытами проламывает ледяной панцирь. Наседает мороз, и все слабее бьет копытами вольнолюбивый конь, все быстрее затягиваются, зарастают майны и проруби на речной стремнине…

      Утром я пришел на берег вместе с помощником. Обомлели оба: пятнистая река-тигрица натворила нам солидную кучу хлопот! Впервые за многие годы в одну морозную ночь молодые, зубастые льды разворотили все наше причальное хозяйство – согнули стальные сходни и настилы, порвали крепежи.

    О том. как выдернули мы из цепкого льда металлоконструкции и причал, как смогли решить все проблемы – вспоминать не хочется. Скажу только: запарились, как в жаркой бане. Ежели судить по мне – почти все остатки бывшей молодецкой силы отдал коварной реке…

     Понятное дело, сделал фотоснимки. После показал жене. Понравилось. Назвала нашу зимнюю реку по фото просто: Тигра Львовна. Так она обычно величает разных заносчивых особ. Весьма точно, замечу, назвала, если вспомнить ночной ледяной напор и наши проблемы с причалом.

     В общем, пришла зимушка-зима и слава богу. Хотя поминать бога всуе, пожалуй, не стоит…

                                       ЗАЗИМОК   

      Декабрь на излете… Время «Х». В смысле – холодно, сумрачно. Такую пору, наверно, уже не назовешь добродушным русским словом «зазимок». Однако… Пейзаж, как в песне Визбора: «Всю ночь кружатся над антенной последний дождь и первый снег…» Стынет насупленный, хмурый лес по тому берегу речки.  Онемела и сама скованная льдом река, замерла, превратилась в белесую длинную дорогу в дюнах – к ледяному, торосистому морю.  И небо налилось влажным свинцом, посуровело, зачерствело в дыхании северных ветров, то и дело обрушивает на землю ледяной поток в самых разных видах и масштабах – то прольется обильным дождем, то сойдет снежной лавиной, то почти неосязаемая, искрящаяся пыль окутает мир промозглым туманом…

     …Печален и тосклив этот месяц декабрь. Быть может, оттого и льют с неба слезы его неизлечимой печали и хронической тоски. Как говорится, нелегкая ему досталась доля. Ни шатко, ни валко плетется декабрь в самом конце календарных месяцев. Плетется сквозь безвременье – самые серые короткие дни и самые длинные черные ночи. И потому суждена ему немилость всей живой природы. Потому и терпит он множество обидных афоризмов и метафор, издавна приписанных ему людьми, и особенно мерзкую, липкую кличку «Студень», которой пугают детей и взрослых любители народных говоров…

   Усталый он – этот самый месяц декабрь… Утомилась мать-природа на излете года, выдохлась – отдала все силы и соки. Сначала бесшабашной, цветочной, бурной весне. После разгульному, звенящему, солнцеобильному лету. Наконец пестрой, урожайно-пьяной осени… И вот декабрьский итог – нищета леса, голод полей и лугов, мрак небес, темнота и смута вод. Все теперь уходит, смывается, уползает и смеркается; даже утро и полдень теперь невзрачны, бледны, туманны, будто истаяла сама душа природы, и едва стучит ее сердце, и сбавлен темп неукротимой жизни, исчерпан веселый энтузиазм, безнадега и уныние топят мир и явь…

    Одна радость – скоро Новый год. Значит, будет обнуление и обновление календаря, наших мыслей, наших надежд и перспектив. Быть может, даже иммунитета. Это не может не радовать…

   Такие декабрьские размышления… Наверно, в чем-то странные. Это оттого, что сегодня мой личный праздник – День Рождения.   Кстати, мой старший сын Дмитрий тоже декабрьский.  Так выпало. Может, нам повезло, может – не очень.

  … Падает, кружится тихий, лиричный, как в песне, снег. Красивый снег – это привет с небес. Значит, все-таки нам повезло…

                                   НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ

      Был канун Рождества. На экран моего андроида прямо с небес шла лавина поздравительных видеокартинок, испускаемых дружескими гаджетами из разных городов, стран и, наверно, планет солнечной системы. Можно сказать, творились колядки. Но не в живую – не в нашей деревенской действительности, а в смешливых виртуальных роликах, что штамповались где-то в поднебесной неутомимыми рабами «Тик-Тока». Впрочем, это было приятно — видеть множество ласковых посланий от родных душ, от далеких друзей и даже полузабытых знакомых…

     Ближе к вечеру спустился в реке. Заиндевевший, сверкающий, январский мир безмолвно погружался во мрак ночи. Ночь перед Рождеством.  Ночь как ночь – с колючим морозцем, скрипучим снежным настом, в чем-то таинственная, но явно без гоголевских чертей и мистических видений. В зарослях деревьев, застывших по левому берегу реки, сквозь череду недвижных ветвей загадочно проглядывал молодой золотистый месяц – будто театральный фонарь подсвечивал рождественскую сцену из-за кулисы… Первым делом его и отснял на свою фотокамеру.

    А лес стоял загадочный, как в песне. Черная стена окоченевших, равнодушных ко всем мирским событиям деревьев. Строгая, резкая граница той стены по низу окаймлялась белоснежным сугробистым валом береговой полосы, переходящей в ровное ледяное полотно реки или, лучше сказать, в широкую белую дорогу – магистраль зимы, властно раздвигающую черные стены леса и уходящую в туманный сумрак близкого моря.

    Сошел на лед, прошелся по звонкому насту. Отчего-то вдруг представилась картинка из прошлого, навеянная пушкинским стихом: по ледяной трассе летит кибитка удалая, ямщик сидит на облучке – в тулупе, в красном кушаке…

 Пока бродил ледяной дорогой, пока разглядывал мир в лунном сиянии, не заметил, как светило скатилось к правому берегу. Тут-то научно-технический прогресс и наложил на небесную картину свои особые кружева. Кудлатые, веселые облака выпорхнули из градирен недалекой атомной электростанции, разбежались по смоляному небу. Самое озорное серебристо-белое облачко, обличьем похожее на невиданную зверушку, вдруг подлетело к самому красавцу-месяцу, будто желая унести его на спине, да так и замерло – окоченело от его леденящей, серебряной тяжести…

  Сделал последний снимок и успокоился. Часы готовились бить полночь. Можно идти в дом – греться добрыми разговорами, пожеланиями, надеждами и еще чем-то более существенным — по народному обычаю…

                                  ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЯНВАРЯ

     Именно так – вниз по заснеженной лестнице, ведущей к реке. Лестницу мы сотворили прошлым летом. Теперь без угрозы для жизни и опорно-двигательного аппарата можно скатиться по крутому берегу непосредственно на ледяной панцирь нашей региональной водной артерии с простым древнерусским именем «Систа», что означает «Чистая». И, конечно, напевать при этом старинную песенку про чудака-волшебника:

   Ты идешь, идешь по январю.

    Холодно, следы как многоточье…

    Хочешь я с тобой заговорю,

    Руку дам и станет путь короче.

     Тот волшебник, согласно поэтическому тексту, обожал донимать всех лобовым вопросом: «Почему, дружок?» И без передышки сам же давал конкретный ответ: «Да потому, что я жизнь учил не по учебникам…»

      Вот-вот, аналогичный случай. Все жизненные смыслы мне тоже довелось добывать не из каких-то там учебников, а прямо из бытия. Точнее, из разных житейских источников. В частности, прямо из окружающей среды…

   Вот и теперь иду себе, иду по январю, иду именно в последний его денек по пушистому покрову реки, иду, оставляя следы, как многоточие, и визуально с особым сердечным трепетом любуюсь замечательной картинкой зимней природы, погруженной в летаргический сон, реликтовое безмолвие и безбрежное белоснежье. И, конечно, размышляю о минувшем месяце – первенце наступившего года, мысленно формулируя для себя свежую метафору: январь – это промежуточный финиш на старте года….

      Надо признать, совсем беззлобным, даже покладистым парнем оказался этот первенец –  почти как в известной сказке про двенадцать месяцев. Без морозных наскоков и снежных заносов, без метельной свистопляски и нежданных буранов. Можно сказать, без особых проблем жили-были мы в суете январских праздников и будней. Пролетел месяц – растворился в снежном вихре времени. Конечно, что-то радостное, светлое зацепилось в памяти, а что-то унылое, хмурое навсегда растаяло. Ну и бог с ним, минувшим.

    …А снег все кружит себе и кружит. Мелкий, редкий, даже робкий – последний, январский. Выбеленное, студеное, словно пуховое небо навалилось на чернеющие лесистые берега, на вершины могучих сосен. В разрывах и по краям лесного массива эта светлая небесная перина легко сползает на землю, на снеговое покрывало реки, все сливается в единый слепящий пейзаж и уже не понять – где тут небо, где сама река, где береговой волнистый гребень с пестрыми кубиками деревенских домов и сараюшек, где раскиданные, вмерзшие  по склонам берега рыбацкие лодки, где разноцветные фигуры рыбаков-любителей, смирно сидящих или блуждающих по белому пространству в поисках вечно ускользающей подо льдом удачи… И если вот так шагать по замерзшей реке, как по широкой дороге, если охватывать взглядом весь этот молчаливый, таинственно мерцающий сквозь пелену падающего снега,  заиндевевший, но живой в своей сути мир людей, деревьев и строений, то начинает вдруг казаться, что все это земное, зимнее множество вовсе не стоит на месте, не дремлет, а неукротимо движется  в сторону близкого моря, абсолютно слившегося с небом и пронизывающего все сущее своим ледяным дыханием. Окоченевший деревенский мир мирно и чинно уходит по январскому крепкому льду прямо в низкое, ватно-снежное небо. «Табор уходит в небо». Был такой известный фильм с горячими киногероями. Зачем и почему уходит в небо табор нашей зимней жизни? Кто его знает…  Мне почему-то кажется, что все теперь движется в поднебесье за надеждой – к той самой звезде, что должна была засиять еще в приснопамятный, недавний сочельник над нашим туманным, хмурым краем – как раз в канун Рождества. Однако явление так и не состоялось. Свет звезды не прорвался сквозь вечные тучи, не одарил людей светлой верой в лучшее, прекрасное. А хотелось бы….

                                           СОЧЕЛЬНИК  

    Вспоминаются разные январские сюжеты. Запомнился сочельник…

   В тот день небесные силы (видимо по просьбе трудящихся к Рождеству) как-то помягчали, усмирили свою зимнюю свирепость; снежная манна даже не кружилась, падая, а тихо сочилась на землю, на лету превращаясь в холодные капли, как бы подтверждая название этого особого дня – сочельник…

  В доме у нас была радость. Из города под отчий кров впервые в наступившем году прибыли вечнозанятые дети – освободились от обязательных своих театральных и деловых нагрузок. Все собрались за праздничным столом – великолепная пятерка и вратарь, – было шумно, душевно, радостно.

     В разгар праздника я вышел во двор, в ночь, расцвеченную уличными фонарями и гирляндами. Дом наш жил и сиял в ночной деревне, чего никак не скажешь о других деревенских особняках. утонувших в густом мраке. По главной улице промчалась пара крутых джипов, где-то распахнулись ворота, вспыхнули огни, шум, голоса, музыка, раскатился собачий лай. После опять стихло, двери захлопнулись и снова все замкнулись в своих чертогах, в густой смоле ночи растворились огни и звуки…

    Почему-то вдруг вспомнился мне увиденный когда-то, еще по советской молодости, в одной сельской глуши настоящий сочельник с играми и колядками: голосистая ватага ряженных, слегка хмельной гармонист, с ними детвора, с ними лошадка, запряженная в настоящие сани, в которых как раз и шумела-колобродила  вся эта веселая колхозная компания, разъезжающая по деревне и раздающая односельчанам сладости, шутки, куплеты и еще что-то такое зажигающее, что, верно. и называется праздником души…

     Я поискал восток. Огромное, черное, набухшее снегом небо тяжело лежало на кудлатых вершинах сосен. столпившихся вкруг двора. Вифлеемская звезда даже не проглядывала. Видать, не тот климат, туманный регион… И обуяли меня какие-то странные и прямо-таки едкие раздумья. Такое, верно, случается именно под Рождество.      

      Конечно, сочельник и ожидание Пришествия, думалось мне, должны пробуждать добрые, светлые чувства в каждой российской душе. Причем независимо от ее вероисповедания. Множество старинных, пусть религиозных, но глубоко духовных традиций и обычаев почти на генном уровне вошли в плоть и кровь народа именно под влиянием, так сказать, рождественской сердечной гравитации. Люди наполняются добродушием, благочестием, душевным теплом. Исчезают давние обиды и недовольства, зарастают душевные раны, умиротворение и совестливость овладевает миром людей. Так должно быть, вернее, в это хочется верить. Но так ли это? 

   Тут стоит уточнить, что слово «мир» в главном своем звучании есть синоним определения «общество» или что то же – «народное единство», проистекающее – в исторической ипостаси – из исконной русской общинности. Досточтимый месяц январь как никакой другой наполнен добром, тому основа – святые дни: Сочельник и Рождество, после идут долгие Святки, наконец Крещение. В целом получается чуть ли не месячник духовного очищения, время честных помыслов, светлых надежд, добрых дел.

   Но нисходят ли с небес вышеперечисленные качества в души сограждан в январские дни? Находят ли люди в них свое утешение, упоение, вдохновение, радость? Вопросы, конечно, субъективные, ибо в каждой судьбе – свои обстоятельства, у каждого человека – свой характер и мировосприятие. Потому, наверно, каждый и определяет сам: что в его жизни есть высокое, светлое, святое, а что – обыденное, малозначимое…

   Вернусь на землю – в свою деревню. Увы, серым, унылым выдался нынешний январь. Не хочу здесь клеймить пагубное пристрастие многих сограждан к Интернету и «зомбоящику». Но, ей богу, всеобщий пессимизм, индивидуализм, равнодушие весьма удручают. Почти исчезли прежние единодушие, радость общения, сердечность, отзывчивость. Славные русские традиции и обычаи, видимо, разбились о комфортный, высокотехнологичный, но единоличный быт.

     Конечно, сияние январских празднеств было размыто некоторыми социальными передрягами в стране. Но ведь оптимизм жизни, веселые традиции, образно говоря, куются самими людьми – теми, кто живет и работает на земле, кто так или иначе, но полон надежд на светлое будущее. К сожалению, многие превратились теперь не просто в обособленных хуторян, а скорее в отшельников, живущих сугубо личными делами и помыслами.

     Впрочем, это, наверно, болезнь века. И брюзжать по этому поводу – пустая затея… 

    …Еще до Рождества мой помощник вырубил прорубь на реке у бани. Темная, смоляная вода сияла ослепительной чернотой на снежной белизне льда. Прямо-таки «Черный квадрат», но не кисти Малевича, а исполненный бензопилой и лопатой. И еще, в отличие от мрачного знаменитого «шедевра», наш квадрат был наполнен жизнью – живой, бунтующей в глубине водой. И не только водой…

   Почти сразу от берега к проруби по снежному полотну протянулась цепочка чуть заметных, точечных следов. По вечерам сюда приходил соседский кот –  сибиряк, черный, белогрудый, распушенный по-зимнему. Усатый рыбачок садился у полыньи, опускал голову к воде и замирал, всматриваясь в зияющую пучину… Благодаря этому коту, мы наконец заметили, что в проруби набегающее течение будто полощет серо-бурый флаг – косяк из множества мальков. Рыбешки заполняли почти все пространство, свободное ото льда. Временами, видимо от какой угрозы, мальки бросались врассыпную, сверкая серебряной чешуей – словно яркие искры рассыпались по темной воде.  «Это  „черноспинки“ , – подсказал местный рыбак. – Такая майна для них – лучшая отдушина…»

   Кот-рыболов сидел у полыньи подолгу, и только морозец, затягивающий стеклом тихую воду, мог сократить минуты его бдения. Сидел он не впустую. Кто-то из наших однажды видел, как кот быстрой лапой выхватил рыбешку из воды и употребил тут же на белом снегу. Мне удалось отснять сибиряка в свете фонаря, увы, получилось несколько туманно и таинственно…

    …Еще одна фото-картинка. Это наша черемуха. Цвела она весь январь вот таким снежным цветом, как раз в вышине – над черным квадратом проруби. Конечно, это было не майское душистое цветение (я как-то рассказывал об этом), когда еще издалека, выйдя на берег, чувствуешь пьянящий аромат черемухи, от которого голова наполняется радостными, легкими мыслями и смелыми желаниями… Теперь же по-январски украшенные снеговыми узорами, скованные морозом ветви нашей черемухи излучали иную красоту – ослепительные белоснежные краски на фоне темнеющего леса, строгость линий, графику блистающей зимы в царстве Снежной королевы…

  Другая январская быль. Накануне Крещения нахлынули к нам гости – городская, в основном производственная и офисная публика, с виду весьма усталая, вымотанная работой и заботами до состояния флоры. Пришлось устроить гостям настоящее преображение. Крепко натопленная баня источала почти мартеновское излучение. Сюда и приходила покрякивающая от удовольствия, млеющая от обильного тепла вышеупомянутая флора – погружалась в мелкодисперсный, живительный пар. И начинался треск хлестких веников, вздохи и шипение раскаленных камней каменки, радостное людское фырканье и пронзительные визги. В мановение ока утомленная жизнью флора превращалась в красно-розовую, потно-лоснящуюся фауну, в облаках пара вылетающую из дверей бани, несущуюся по заснеженным ступенькам вниз к ледяной проруби, раскидывающую разноцветные пляжные шлепанцы по натоптанному снегу, замирающую на мгновение у черного квадрата воды и вдруг с глухим уханьем, а то и с непечатными прибаутками погружающуюся в глубь реки, спокойно несущей подо льдом свои вечные воды.

… И еще один сюжет – прощальный… Снимали елки. По городам и весям, по площадям и квартирам, по торговым центрам, увеселительным местам катилась почти революционная волна ниспровержения новогодних цариц – вечнозеленых красавиц. Их безжалостно развенчивали, нагло раздевали, сбрасывали с пьедесталов и отправляли на свалку быстротечной истории. На сердце оставался легкий осадок, а, точнее сказать, послевкусие – от шумных застолий и карнавалов, от сияний гирлянд и взрывов петард. И еще долго держалось, не уходило какое-то потаенное недовольство от несбывшегося – надежд, ожиданий, обещаний. Может потому, что все мы – в любом возрасте – всегда остаемся детьми…

   Вот, пожалуй, и все о первенце этого года – январе. Уже закрыта его календарная страница. Уже вовсю шествует колючий морозный февраль. Февраль-коротышка. В мировой литературе, можно вспомнить. описано немало малорослых героев. Как правило, эти коротышки не отличались добротой и мирным нравом. Будем надеяться, что нам в текущем месяце повезет. Февраль-коротышка любит тешить людей   обещаниями…

                                   ПОСЛЕДНЯЯ МЕТЕЛЬ

     Зима напоследок, однако, разбушевалась. Свистопляска снега и ветра. Несу в баню охапку дров, напевая Окуджаву: «Когда метель кричит, как зверь –  протяжно и сердито…»

    Пушистый сугроб оседлал лестницу. Сметая порошу валенками, нащупываю ступени – спускаюсь, как по минному полю.  Не сапер, конечно, но всякая ошибка чревата ударом по престарелому организму. Слава богу, сермяжные мои валенки чуют родную твердь даже через снежную накипь метели. Да и дверь совсем рядом, за ней блаженство тепла и света.

    Так и есть – печка излучает инфракрасную жару. Открываю дверцу – сполохи огня лижут перчатки, рвутся на волю… Опять слова Булата Шалвовича: «Огонь сосны с огнем души в печи перемешайте…»  Замешиваю в печке все, что под рукой и за душой – поленья березы, елки, сосны, лиричное свое настроение и, честно скажу, радость прощания с уходящим февралем…

    После сижу у дверцы, гляжу на пламя через жаропрочное стекло – магия огня, тихий балдеж и насущные грезы.

     И вот чудится мне… Будто присел теперь в ночном лесу на пенек у радостного костерка. Кружок друзей-товарищей. Льются разговоры, мелькают умные мысли, костер потрескивает, дым подпирает небо, окружающий мрак покорно молчит, а где-то далеко-далеко суетится город, рычат машины, клубятся заботы и треволнения, словом, упаси боже…

      А у нас на реке все еще лед. Бродят подледные фанаты-рыбаки, как пришельцы из других миров – люди в черном. Некоторые в сером. Есть даже в красноватом – далеко видны, как советский флаг.

      А между рыбаками, точнее между лунками во льду тоже весь в черном пушистом меху бродит уже известный местный кот-рыболов. Он сердит и осторожен. Он не доверяет даже самым добрым рыбацким словам и рукам и потому сторонится чужаков. Он спокойно сидит поблизости и терпеливо ждет своего часа. Кот – большой знаток рыбацких привычек: всякий подледный улов на нашей речке в доминирующем проценте состоит из уклейки и прочих мелких «черноспинок». Подобная мелочевка людям никак не потребна. Значит ,у местной кото-васии будет пир, ну, если не горой, то хотя бы небольшим холмиком из серебристого деликатеса…

   Это последние дни февраля. Последняя метель. Последний лед. Последние колючие морозы по ночам. Скоро подобреет небо. Потеплеет ветер. Проснутся ручьи и надежды…

                             ВОЙНА-ВОЙНОЙ, ВЕСНА-ВЕСНОЙ

    Глухо ухает вдалеке. Может быть, в верховьях реки ледяной фронт штурмует пороги. Может, охрана наших ядерных мощностей оттачивает глазомер на местном стрельбище: гранатомет работает по мишеням.  Наша деревня привыкла. И все же не по себе. Будто с полей Украины пахнуло…

   Война – войной, а весна – весной… Как-то незаметно, тихой сапой февральская стужа перетекла в мартовскую оттепель. Само небо учредило климатический порядок. Чуть не с раннего утра солнечный ливень, перезвон капели, веселый шепот ветерка, бормотание тающего снега, морзянка дятлов в сосновых кущах. Но чуть сгустились сумерки, является ядреный морозец –  высушивает до хрустального звона стеклянные лужи и размякшие, дневные снега, скрипит в лесной чаще, потрескивает ледяным панцирем реки.

      И еще родилась тихая радость души… Будто выбрался из таежной берлоги медвежонок по имени Март. Резвится теперь среди сугробов и льдов, будит спящие леса, рвет в клочья уныние, гонит по белоснежным просторам солнечных зайцев…

       Подобно джину из бутылки, выпорхнул в мерзлый заиндевевший мир и чуть уловимый, но явственный аромат просыпающейся земли. Ходят слухи, что разбудил его теплый зюйд-вест, залетевший в наши края с последним февральским циклоном. Целые сутки тогда штормили небесные силы – мяли, утюжили ледяной покров залива, нещадно трепали мелколесье и лесных великанов, столпившихся по крутым речным берегам, рвали линии электропередач – гуд, вой, треск, томительное ожидание беды.

    А когда все стихло, когда отбыла на север циклоническая карусель, повеяло настоящей весною – запахом надежды, ожидания, сердечной смуты, азарта…

     На большую дорогу нашей ледяной реки после штормов  вновь вышли рыбаки – романтики. Добродушный, упертый народ. Неспешно сверлят твердокаменный лед своими стальными бурами, после замирают надолго, будто в нирване – наблюдают суету в подводном мире через маленькое круглое оконце, ловят миг удачи. Иногда удача попадается – в серебре, как жар горя, весьма мелкая и шустрая. Глянешь на темную фигуру счастливца – за сердце берет. Толи от сострадания, толи от белой зависти, толи от тоски по несбывшемуся в личной жизни…

    Однако, ждем большую весну. Делаем фотоснимки и ждем.  Река и лес пока молчат – тоже ждут. И вешние воды пока не бунтуют, не взрывают своей шальной силой надоевшую зимнюю броню. Хотя взрывы частенько слышны. Учебная канонада. Но война – войной, а весна – весной… Ждем весенний мирный грохот…       

                                         КАК ЭТО БЫЛО

   Странно живем. Грянул март, как снег и дождь на голову – одновременно. Самое время присесть, вглядеться в накатывающуюся весну, разобраться – что к чему в этом лихом мире, в этой круговерти штормов, лучей, морозов, оттепелей? Все как-то недосуг…

   Наконец притормозил, вгляделся, задумался….

   Картина маслом, без ретуши. Престарелая зима мертвой хваткой вцепилась в леса, поля, реки. Симбиоз зимы и весны, так сказать. Многое, казалось бы, назрело, набухло. Но поговорка наоборот: все не течет, не изменяется. Высшие силы переиначили откалиброванный звездами календарь, перетасовали даты и стихии, по-свойски перекроили график природных явлений в угоду капризам атмосферы. В целом, острый дефицит тепла для насущного бытия. Худо…

    Между тем дни стояли яркие, румяные от ночных морозов. Солнышко смело пошаливало. После полудня кое-где по темным скатам крыш позванивала веселая капель и посвистывал ветерок на оттаявших опушках и отмелях. В такие часы где-то под сердцем обычно и просыпалось предчувствие весны.

     Таким мартовским днем по хрустящему льдистому косогору скатился я на белоснежный покров нашей речки – за снимками. Снег колючий, ворчливый. Проторил голубую тропу по самой стремнине, скованной толстенным льдом. Под радостный скрип наста прошагал с полверсты меж крутых бережков, поросших тоскливыми березками и кудлатыми соснами. Солнечные лучи, будто гребенкой, косо прочесали заиндевевший лес, и худые синие тени деревьев молча упали на снежный покров реки. Чисто греческий флаг – полосатое чередование синевы и белизны…

     Где-то там на глубине, под этим боевым стягом легендарной Эллады по-спартански храбро жила-была русская речка Систа. Без плесков и жалоб, незримо, неслышно в подледном мраке мчались к морю бурные потоки ее живой воды. Наверно, лесистые берега слышали голос реки. Но они молчали – недвижные, равнодушные. Хранило молчание и вечное голубое небо, кристально зачищенное стужей. Только у самого горизонта в разрыве берегов, как нежданная интрига, небесную голубизну рассекал инверсионный след военной авиации.

     Очарованный странник бродил по льду, тасовал в уме свежие метафоры, крутил головой, щелкал камерой – в цифровой памяти множились снимки. Конечно, память чувств была куда вместительней. Сохранила она и то, что глазам не сразу открылось.

      …Сошлись в вольной борьбе два времени года, схлестнулись грозная мощь зимы и юная доблесть весны. Застуженный ветеран Дед Мороз, понятно, уперся, не отступил – отбил хилый натиск первой весенней слякоти. Тогда принял на себя командование сам календарь. Полетели на фронт спешные солнечные депеши. Завыли южные ветра. В центре и по флангам весеннего поля боя вспыхнули схватки с полным спектром боевых действий. Сыпали снега. Лили дожди. Плавились угрюмые сугробы. Свинцовой влагой набухали проталины в лесу и на лугах. И повсюду кипел революционный азарт талых вод.

    …Домой пришел довольный, будто окунулся в беспечную, румяную свою юность. Поведал жене сказ о пришествии весны. Та удивилась, плотнее запахнула телогрейку с росатомовским брендом на спине – «Энергичные люди». Жарила котлеты на кухне и улыбалась…

      После сидел у «комка», «залипал» в «инете», «кнопал» по «клаве» («айтишные» словечки) – излагал красивые впечатления.

     Уже затемно вышел на улицу. В студеной, хрустальной ночи сверкала зимняя луна весны. Это было нечто. Кристально чистый, сияющий перламутром царский фарфор с серебристым ореолом по ободу – лунный диск плыл в звездном, искристом мраке. В мозгу пульсировала озорная идея: утвердить литературными символами два эпитета – «весеннее солнце» и «зимняя луна».

    Небо дышало стужей, сковывало дыхание, ощущения, мысли. Казалось, даже восторг застыл где-то в груди. Почему-то вспомнились бедолаги-лунатики, аналогичным образом околдованные луной.

    Очарование стряхнули соседи. Поблизости за соседским забором проснулся вулкан голосов, музыки, ритмов. Смолистый шашлычный дух окуривал мир. Кто-то там уже принял на грудь и от «изящной словесности» подрагивали окрестные сосны. Видимо, людям-соседям было хорошо. Точнее, им все было до лампочки. Если еще точнее, до той прекрасной небесной лампы, что равнодушно сияла в вышине…

      Почему-то так повелось у нас в деревне: всяким празднеством теперь правят три духа – шашлыка, бани и обсценной лексики…

                                            МАРТ ЛЕДЯНОЙ

 Пока все сурово, по-зимнему, без перемен. Весна, понятно, пришла по расписанию. Но как-то не вовремя, ошиблась. «Однажды календарь солгал, он заявил, что наступила весна». Это заметил один дотошный американец с псевдонимом О. Генри.  Не иначе как нашу северо-западную весну углядел.   Ершистая, нервная, вся в сером, непраздничном пришла она нынче и встала на пороге – толи в смятении, толи в ярости. Наткнулась на обвальный снегопад, на мерзкий ветер, на застывший лес – без признаков жизни и движения. Еще и небо навалилось сверху свинцовой массой – не ступить по скрипучему насту, не продохнуть в морозной стыни.   

       Словом, не готова была окружающая среда встречать долгожданную нашу весну радостными чепчиками в воздух, тем более заряжаться ее оптимизмом. Даже быстро мелькнувший в самом начале марта любвеобильный женский праздник не дал весне открыть свое лучистое личико из-под серой паранджи. Осталась в памяти картинка. Прямо с утра – густой снегопад на головы суетливых мужиков с красивыми букетами, визгливый ветер, а к ночи еще и мороз взбесился…

      Ладно, не будем о грустном. Дни идут шагом, март помаленьку добреет. Днём, бывает, солнышко проклюнется сквозь тучную пелену – будто птенец явился миру. И сразу небо заголубеет, земля посветлеет. И зацветут все оттенки серо-зимнего. И крещендо капели пойдет гулять по крышам и крылечкам. И теплый ветерок осмелеет в чаще окоченевших деревьев: сначала взъерошит пышные вершины сосен-великанов, потом шумно юркнет в ершистый ельник, после раскачает, развеселит тонкую ветвистую вязь ольхово-рябиновых зарослей вдоль речного бережка…

    А река пока стоит – ни жива, ни мертва. Стянута накрепко простынями белого льда. Эти простыни разделяют зияющие продольные и поперечные трещины. Только в промоинах вдоль берега да в прорубях хорошо видно – бурлит, свирепеет под ледяным бременем талая свободолюбивая вода.

  Рыбацкое племя пока не боится выходить на лёд. Ходят парами и группами – не по одиночке. Опасно. Там и тут темнеют промоины и заливные участки. Значит, можно ухнуть в речную стремнину с концами, так и не успев вкусить рыбацкой удачи и простых житейских радостей.  Другое дело наш бывалый кот-рыболов. Весь в черных мехах и с белым воротничком-салфеткой на шее (всегда готов к застолью) он спокойно бродит вдоль промоин и трещин, выискивает серебристую мелюзгу, сверкающую боками в коричневеющем водном мраке. То брезгливо трясет лапами – отряхивая излишнюю мокроту. То склоняется в поклоне над водным зеркалом, недвижно застывает, замирает в ожидании прекрасного мгновения своей молниеносной добычи…

    Тихо вокруг. Молчат река и лес. Не проснулся, не зазвучал еще в подлунном мире хорал классических весенних звуков, слитый из птичьего гомона, шелеста листьев, напевов ветра и плеска бурлящих вод. Только наш автомобильный мост, повисший над рекой, грохочет своей обычной автомобильной суетой. Десятки и сотни лошадиных сил то и дело проносятся по мосту в рыке моторов и шелесте шин. Люди и техника живут своей неукротимой жизнью – иначе нельзя. Жизнь – она не весна, стоять не может.

 «Когда весна придёт не знаю» – спел однажды в хорошем советском фильме замечательный актер Николай Рыбников. И сегодня никто не знает. Интернет сыпет странные, путанные метео-пророчества. То теплынь обещает, то дождь, то пытку снегом и морозом…

   Но так хочется верить в весну священную…

                             КАК ЭТО БЫЛО.  ЛЕДОХОД

  Ночью на реке грохотало. Одиночные и с раскатами залпы гремели то там, то сям, отчего молодые наши овчарки – троица немецких служивых – яро свирепели: носились в мыле вдоль береговой загороди, на каждый бах взрывались лаем, крутили головами в недоумении – кто же там, однако, угрожает их собачьей жизни?

 И норд-вест выл. Не сказать, чтобы шторм сатанел. Но покорный, голый березняк и мохнатые сосны в лесу трепало безбожно. Всю ночь на чьей-то деревенской крыше громыхало неприкаянное железо. И тучи шли мрачной армадой, поливая хлестким дождем спящую землю, затаптывая в грязь остатки снегов. Последний снег зимы – белый флаг капитуляции.

В туманной соловеющей мгле воинственный западный циклон с тевтонским именем пригнал в наш залив нагонную волну. Морская пучина вздыбила прочный ледяной панцирь, кованный еще лютым январем. В считанные часы безбрежные мерзлые поля залива рассыпались, превратились в серое торосистое крошево. В штормовом угаре ледяной массив двинулся на приземистый берег, вздымая рваные белые стены вдоль каменных гряд, обволакивая торосами черные лбы валунов, срезая ржавую щетину камышовых зарослей и кустарника.

         Ударил ледовый таран и в устье реки, остановил вечное ее течение, перекрыв неглубокое русло. От внезапной атаки моря будто ошалел мирный поток речной воды, усиленный нынче напористым паводком. Взялась, было, весенняя вода пробить ледяной затор, растеклась вширь меж холмистых берегов, но не найдя прохода, в бессилии отступила, пошла вспять по раздольному камышовому низовью и дальше вверх и вверх – обратно по узкому руслу, взламывая береговой припай, выплескивая мутные, маслянистые промоины на светлый лед, на синие илистые отмели; назад в свои древесные, родные кущи потекла река, набухая нетерпением и мощью талых вод.

         Тогда и грянул гром. (Сдается мне, что не один мужик перекрестился!)  В штормовой ночи с треском и орудийными раскатами рвался ледяной покров нашей водной артерии. Трещины сабельно рассекали (упаси бог!) вдоль и поперек белоснежное пространство реки во всю ширь берегов. И было как в песне: всю -то ноченьку мне спать было не в мочь…

 Всю ночь под свист ветра, дробь дождя и жалобный скрип леса грохотала ледяная канонада – резкая, пугающая, но и радостная одновременно – как приветственный салют весне, солнцу, близкому теплу, зелени трав и листвы… После еще пару дней и ночей – будто в присядку – то бушевали, то утихали силы природы. Наконец вражеский циклон отбыл в чухонские края, стихии присмирели, небо прояснило и заголубело, и солнце дружески улыбнулось, довольное завоеванным. Дождь тоже устал, стряхнул последние капли с хвойных лап, прошуршал в лозняке у берега и сгинул где-то в сырой лесной чаше, оставив, однако, на земле стеклянные лужи, ручьи, другие свидетельства своих мокрых дел.

           …Туманным утром пробирался я по бронзовому от жухлой листвы, чуть оттаявшему, а посему коварному речному откосу. С высоты берега бросал взгляды на реку, удивлялся, бормотал радостно: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели!» Чарующее действо! И концептуальная фраза оптимиста Остапа Бендера была как раз кстати. Понятно, судейская братия тут была не при чем. Просто сердце трепетало, душа млела, и нежданное юное вдохновение окрыляло мысли, приземленные скучным зимним бытием. «Лед тронулся!» 

         От реки веяло влажными речными дарами, осокой, оттаявшей землей и, наверно, поэзией. Казалось, что где-то рядом в прибрежной полосе меж берез и елок ходит-бродит сам Федор Иванович Тютчев, действительный статский советник, с виду не столь уж и важный, задумчивый и лиричный; и говорит он душевно с деревьями, птицами и другими лесными обитателями и все доказывает им праведную суть своего вдохновенного требования: «Весна идет! Весне дорогу!»

        Весна, действительно, была тут как тут, все симптомы ее пришествия были налицо – гремели и пели ручьи, лес проснулся и тянул к небу чуткие ветви, речной поток играл струями, как мускулами, и в этих струях величаво, торжественно двигались сверкающие льдины, как бы завершая живописное полотно весеннего наступления…

         Над плывущим льдом носились белые чайки – крикливые, озабоченные; стая кружила над рекой, чего-то требовала, наверно, пищи и птичьих зрелищ; поэтические эпитеты и метафоры тоже порхали здесь на крыльях теплого ветерка, будили воображение, отчего в голове моей электронным облаком роились какие-то образы, рождались строки, причем, замечу, весьма неожиданные, даже воинственные, пропахшие дымком природных коллизий…

                               Тринитротолуол весны

                               Рвет лед на нашей речке.

                               Гремят ручьи. Леса полны

                               веселья вод беспечных…

Сочинять продолжение не стал.  Вернулся к ледоходу и его биографии.

         Это случилось ночью, накануне. Разгулявшиеся на морском просторе волны наконец снесли ледяной затор в устье реки. Водный путь открылся во всю ширь. Тогда мятущаяся, талая, речная вода себя показала во всей своей неукротимой весенней силе. Тогда, признаюсь, и пригодилась моя забористая метафора. Будто сказочный персонаж – крепыш Гвидон, сынок царя Салтана, уперлась наша речка своей мускулистой спиной снизу в ледяной треклятый свод, словно в дно зловредной бочки, вышибла это самое дно, то бишь, вспучила окончательно, разорвала располосованный трещинами, застоявшийся лед и пошла крушить меж берегов все тяжкие зимние застенки. И понеслись по темной стремнине льдины – зеленоватые, рыжие, грязно-серые и даже белоснежные осколки зимних месяцев, кружась в водоворотах, цепляясь за кусты и стволы упавших деревьев, застревая в камнях на перекатах – беспорядочной вереницей устремились к морю. К утру почти вся река в своем нижнем течении очистилась от ледяного гнета, заблистала.

    Следом за первоходками нахлынули льдины с верховья. Где-то на каменистых перекатах выше по течению беснующаяся вода дробила и переламывала подплывающие ледяные острова. Лохматыми кусками и россыпью лед спускался по реке, плыл оплетенный – будто желтыми кружевами – клочьями рыхлой пены от щелочной, лесной воды, взбитой, как сливки, на камнях там же – в верховьях. Льдины шли размеренно, налитые твердой силой, снося мелкие преграды, временами с хрустом и треском задевали и обламывали острыми, слоистыми своими боками подтаявшие края берегового припая, неподвижно застывшего вдоль берегов и накрепко примороженного к зарослям осоки, к веткам и стволам деревьев, поваленным в русло реки еще в прошлые годы.

 …Хорошо стоять у бегущей воды, думать о реке и просыпающейся земле, о минувших своих зимних заботах и тревогах, уплывающих вместе с ледяными осколками в клубах синеватого тумана. И, конечно, философствовать…

          Что не говори, но ледоход – это эпилог битвы весенних и зимних сил природы. Победитель известен. Но кто же он – последний герой этого сражения? Ответ ясен: тот самый крепчайший лед, на котором и держалась водная и береговая оборона зимы; по нему пришелся главный удар взбунтовавшихся вод и он, конечно, был сломлен, разбит, однако не растерял ледяной твердости духа и потому последним с честью покинул весеннее поле боя.

         …Лед уходил по реке лохматыми кусками – мраморно желтоватый, с виду ломкий как стекло, но крепчайший по своей боевой сути – весенний лед, отважный воин, отстоявший главное – право быть свободным.  Да, свободен! Он оставил родной берег, отринул покойное житие – пустился во все тяжкие. Выбрал пусть не долгий, но славный путь, на котором суждено ему принять гибельные удары судьбы – от ветров, разящего солнца и мрачных камней, а в конце вступить в роковой бой с волнами моря. И суждено ему умереть в той схватке – сгинуть, раствориться в морской пучине навсегда, без остатка. Уйти, чтобы – дай бог! – остаться отважным светлым образом в памяти людей. Остаться фотоснимком. Или поэтической строфой. А, возможно, лиричной строкой заметки, сотворенной под наплывом весенних чувств каким-нибудь чудаковатым автором. Вроде меня.

         Последнюю глыбу ледяного припая я оттолкнул от дощатого причала случайным шестом. От натуги хлипкий шест сломался – лед и тут победил, не желая уходить в неизвестность. Однако в неизбежности свободного плавания его убедил занозистый черенок моей лопаты, дежурившей неподалеку. Река, как положено, приняла мрачного пловца; она работала на совесть, без устали. 

         Ушла в туман последняя льдина – на душе полегчало. Будто избавился от всех тягот недавнего минувшего.  Будто уплыли, растаяли в голубой дымке реки жизни вместе с осколками льда все прежние напасти, пустые мечты и горькие сомнения, случайные слабости и досадные ошибки – все, что так или иначе мешало жить в радости и довольстве, что незаметно подтачивало силы, путало мысли, убивало надежды…

      Слава богу, все сгинуло. Весенний ледоход на реке – явление благословенное…

                                           НЕТОРОПКАЯ ВЕСНА   

     Дежурю по апрелю – шагаю в баню со связкой березовых и дубовых веников. Хладный ветерок и веники окуривают меня забытым ароматом прошлого лета, разгоняющим унылые мысли и возбуждающим в душе цветомузыку июньского леса. Ах лето! Лето красное, будь со мной! Так пела когда-то примадонна, мерцающая теперь где-то за бугром по причине спецоперации. Там у них лето, понятно, не совсем красное, зато круглый год…

      Тащу веники сквозь нашу вялотекущую, нерешительную весну. Такая ныне нам досталась доля – ничего не попишешь. Неторопкая, со снежными зарядами и робкими оттепелями, морозно-солнечная весна, будто специально ввергает всех нас, физиков и лириков – от молодых до престарелых – в досужее состояние «закаляйся, как сталь»…

      Конечно, вспоминается старт. Это когда календарь только-только открыл мартовскую страницу. Хмурое небо тогда никак не откликнулось – даже тучкой не повело, даже лучиком не двинуло. И была картинка. Чуть не каждый день с утра пораньше от ближней автобусной остановки прямиком по самой середине нашей укрытой льдом реки (мимо моего приюта) хрустели снежным настом рыбаки-подледники. Шествовали преспокойно по толстому льду, не боясь окунуться в хитрую весеннюю промоину, таща за собой странноватые пластиковые корыта с рыбацким скарбом. Дойдя до нужного места, они доставали железные буры, сверлили ледяную твердь, причем обязательно в разных местах, после усаживались на свои походные колченогие стульчики, чтобы надолго окаменеть, вернее, замереть в каменной позе – попытаться обхитрить подводную серебристую фауну, именуемую известными прозвищами – ершик, окунек, плотвичка… Иногда обхитрить удавалось. Потому окаменевшие фанаты терпели морозно-ветренные неудобства стойко, без страха и упрека…

     Еще один из весенних сюжетов.

    Робкий мерзлявый март еще мирно и чинно бродил по нашим прибрежным лесам. Еще днем как-то отрешенно, равнодушно функционировало солнце, а ночью вольно царил мороз. И река почти очистилась – только редкие льдины вразнобой шли с верховьев. Но однажды случилось – взвыл ветер и пришел очередной штормовой циклон.

         Могучие сосны покорно кланялись. Мелколесье билось в истерике. От ударов ветра ледоход на реке всерьез осмелел. Большая вода хлынула на заснеженные берега, вспучила недвижные остатки припая – черные, быстрые трещины искромсали всю белоснежность. Пошли откалываться новые ледяные острова, их подхватывало течением, разносило во всю ширь реки, смело расширяя и освобождая от всяческих помех магистраль стремнины – то расталкивая и дробя белоснежные поля, то как-то осторожно, медлительно, словно хитрый зверек, откусывая от береговой наледи новые лакомые снежно-сахарные куски. Взлохмаченные ветром волны крутили-вертели ледяное крошево, тасовали околыши, будто игральные карты в колоде, бросали в бурные водовороты – как последние козыри минувшей зимы…    

     А когда по утру чуть стихло, явились с неба пернатые гости. Веселые, шумные   утки-кряквы. Примчались, будто по звонку с верху, целыми семьями… Пестрые, яркие, молодцеватые селезни. И мамы-утки – с виду скромные, суетливые, значит, работящие.

    Утки обосновались на другом берегу. Отдыхали, любезничали, но больше кружили по воде, частенько заныривая в глубину – долго ли, коротко что-то там добывали. Выныривали легко и радостно. Селезни важно отряхивались от мокроты – приводили в порядок свое сияющее оперение. Однако, красавцы… А мамы утки никак не отряхивались – то ли от природной скромности, то ли красота им была до лампочки: все думы о будущем потомстве.

        Вспомнилась тут фраза из хорошего советского фильма про два билета на дневной сеанс. «Было холодно и все разбились по парам…» Так и в утином, весеннем мире. Прилетели парами. Приземлились парами. Снуют туда-сюда по речной глади – исключительно семейными парами.

        Есть на противоположном берегу заболоченный, низкий участок. Белоснежный ледовый припай здесь стоит долго, не отрываясь от земли, медленно тает. Его-то и облюбовали наши пернатые поселенцы. Топтались по этой ледяной сцене утки – будто танец танцевали. Как положено – парами.  Селезни конкретно солировали. Серенькие, верткие кряквы-уточки конкретно привечали ухажеров.  Суетились, трясли головами, после вместе уходили по волнам. Селезни горделиво и киногенично – как сине-пестрые крейсера легко и моторно рассекали быстрое течение. Уточки шли следом в кильватерной колонне, ходко шли, не отставали – на серьезных инстинктах работал тот двигатель.

       Наблюдал интересную картину.

      Невесть откуда прилетела к тому берегу необычная гостья – небольшая, чернявая утка. С шумом плюхнулась рядом с белоснежной сценой, обдала брызгами компанию крякв. И тут же ушла под воду, пропала надолго, а когда вынырнула на свет божий, тогда ее и разглядели все присутствующие – утки и люди. Быстрая, вертлявая, почти смоляного цвета, будто с африканского континента. Как после узнал – «поганкой» называется. По всему видать, тоже искала себе друга. Да не нашелся пока…

       И тогда дружной компанией, будто сговорились, ушли наши кряквы вниз по реке.  Дескать не наших ты кровей, носатая гражданка, не примем в национальную нашу сборную, ныряй себе в одиночку, ищи удачу… Серенькие против совсем чернявенькой… Жаль не удалось мне отснять на камеру сей характерный момент утиной сегрегации.

     В общем фотоснимок уток на ледяной сцене у меня, признаюсь, вышел не очень. Однако все же привожу его – ради весеннего настроения…

                                 ВЕРНУЛАСЬ, ЧЕРТ ПОБЕРИ…

         Она вернулась… Картина Ильи Ефимовича Репина «Не ждали». Зима вернулась, черт побери, на перекрестке марта и апреля, свалилась буквально как снег на наши головы, весьма разгоряченные весенними надеждами… Пришла и встала во дворе дома, и в прибрежном лесу, и на областной гудящей автостраде – повсюду, куда хватало глаз… С виду белая и пушистая, в сияющей одежде и с лицом снежной королевы из детского мультика. Красивая. Слава богу, без киношного леденящего взгляда и визгливой метели. На этот раз совсем добродушная, спокойная, с нежной порошей и розовощеким морозцем под утро…

         Однако если бы у этой снежной красавицы был конкретный слух, то пришлось бы ей выслушать весьма острые слова – колющие и режущие правду-матку. От автолюбителей – за внезапно скользкие дороги жизни. От садоводов и огородников – за поруганные планы и рассаду. От дворницкого сословия – за каторгу новых снегоуборок… Не остались бы в стороне и простые смертные, вроде меня, вконец утомленные не солнцем, а длительным отсутствием его присутствия…

        Вечером вместе с женой вышли под тихий, мерцающий снегопад. У теплицы мерцала тонкая рябина вся в фантастическом убранстве из снежных кружев, искрящихся серебром в свете уличных фонарей. «Сказка» – сказала моя ненаглядная. Таинственная, как ангел, поэзия тихо вошла в наши усталые от будничной прозы сердца. Ласковый снегопад неторопливо превращал в сказку всю окружающую быль…

         И только наша речка просто и деловито отринула зиму. Снег ложился на лесистые берега, обновлял почти исчезнувшее в оттепель покрывало. А река неслась мимо. Мимо крутых берегов летела река, окрыленная темными, коричневеющими, талыми лесными водами. Неслась, будто взмыленный каурый конь, даже не замечая потоки кружащейся небесной манны, просто поглощая их на бегу, на лету – проглатывая, как искры бесследно и жадно…

                                         МАЙ ОСТОРОЖНЫЙ

     На солнечной поляночке у реки вдыхаю весну. Быстрыми молниями над водой чайки. Вода морщится, весело поблескивает. Припомнилось… Сергей Довлатов о прозе писал так. Вызови потрясение у одного читателя. У одного-единственного живого человека… Это задача автора на всю жизнь.     

    Трудная задача, однако…

    Кстати, про потрясение. Прохладный ветер тянет с залива, вызывает легкий озноб, заставляет плотнее застегнуть куртку. Последний майский денек топчется за спиной, волнует листву, закатывает розовое солнце за верхушки сосен. Назавтра календарь должен утвердить лето. Светло и зелено, черемуха разливает свой аромат вдоль крутого бережка. Пахнет поэзией. Почему-то вдруг вспомнилось… «Растрепа-август – рыжий и босой – вдвоем со мной бродил по Подмосковью…» За точность строк не ручаюсь, когда-то давно прочел в журнале «Юность». Строки тогда зацепили и пародиста Александра Иванова, веселого человека из телевизора. Тот похихикал, поёрничал над «растрепой-августом». Ясное дело – прославил поэтессу.   

       Метафора теперь всплыла. Диалектика… Не был нынешний май ни рыжим, ни босым. Отнюдь. С виду хмуроватый, озабоченный. В сапогах-мокроступах, в теплом бушлате с воротником из едва проклюнувшихся трав. Ходил-бродил этот май по нашим лесистым берегам у залива – устраивал свои обычные весенние дела. Но как-то нерешительно, осторожно творил, будто все не мог поверить в теплоту солнца, в голубизну неба, в доброту оттаявшей земли…

       А я сидел на скамеечке и наблюдал.  За лесом, за рекой наблюдал… Речная вода за минувший месяц из светло-веселой превратилась в темно-задумчивую. Почернение воды случилось от успокоения мятущейся талой энергии снегов, от дыхания близкого лета, что всегда умиротворяет весеннюю стихию. И плыли по волнам брызги светлой пены – будто серебряные листья медленно спускались от близких порогов…. Там берега сдвигаются, полоса воды сжимается, стремнина клокочет, водяные потоки на округлых гранитах дробятся, кипят, захлебываясь беловато-желтой пеной, выявляя вечную способность реки к растворению всяческих береговых отложений, болотных кислот и прочих обязательных приправ от земли-матушки…

  А что лес? Наверно зря, все-таки, говорят о бездушии деревьев. Зря злые языки употребляют, к примеру, эпитеты, соотносящие некоторых непонятливых наших граждан с дубами или, скажем, с баобабами, а медлительных, пассивных людей – с пнями, столбами или столярными изделиями…  В жизни природы – все иначе. Нет и не может в живом лесу безразличия и бесчувствия. И в самой   дремучей чаще, и в чахлом редколесье можно встретить представителей лесной флоры с удивительными, образно говоря, характерами и способностями, уникальными талантами по выживанию и процветанию…

    Нынешний бродяга-май это и показал. Холодно, недоверчиво встречал его оттаявший лес. Вроде бы пришла весна-красна, забрезжило светлое будущее, расцвет и обновление. Ан нет. Долгие недели уныло-серой толпой стыли лиственные деревья, мрачно темнели вечные хвойные… Май не радовал южными ветрами, хлестал холодными ливнями, погромыхивал грозами. Все пытался расшевелить спящее древесное сообщество, бродил меж стволов, трепал ветви, шелестел кустарником, вытягивал робкую траву из оттаявших кочек и косогоров, из илистых отмелей. Понятное дело – кто-то откликнулся, но в большинстве своем лесные субъекты   осторожничали, не доверяя таким весенним проискам…

     Первой, естественно, по христианской традиции, проснулась верба – выпустила свои пушистые семена-ежики, почему-то называемые цветами. За ней сдались добросердечные, белоствольные березки – нежные наши красавицы. Смело выдвинулись из серой лесной среды, встали в хоровод, распушили первые листочки и окутались светлыми облаками, словно шали накинули на белые плечи… Следующим рядком хмуро тронулись ольховники и осинники, выпустили первые листки – густую зелень, малозаметную на фоне темной стены прибрежного леса… Осторожная черемуха на нашем берегу и ее соседка-рябина тоже ожили, засветились очередным номером в этой весенней команде – распушили бутончики листочков, будто маленькие конусы взрывов красоты побежали по тонким, гибким ветвям…

        Наконец пришла с юга короткая череда теплых дней. Словно кто-то сверху дал приказ. Вспыхнула свежей, нежной зеленью чуть не вся окружающая среда. Тогда и бродяга-май наконец скинул половину своих защитных одежд. Тому салютовала черемуха – окуталась белым облаком цветения…

  Теперь о дубах. Держались долго, как и положено крепышам, силачам, долгожителям. А куда им, собственно говоря, торопиться, впереди – века! Не стали разменивать свое величие на мелкую климатическую суету. Так и стояли до последнего весеннего денечка – недоверчивые к небесным посулам, с набрякшими почками и редкими раскрывшимися листочками – железная выдержка. Может быть, потому и прочность  у них почти стальная?

    …И вот вечер. Осторожно, бочком скрылся в сумерках усталый май. Погасли закатные сполохи над гривой леса, разбежались розовые облачка, речная вода слилась с теменью лесной чащи. Лето явилось в полночь. Неслышное, незримое прилетело с ночным ветерком, но принесло на крыльях не теплую благодать, а все ту же морскую стынь – до потрясения организма. Видать, календарь опять что-то напутал. Куртки и мокроступы – вновь нужнее нужного. Жизнь продолжается в режиме закалки-тренировки. Значит, будем быть. Тем более что небо белой ночи уже серебрится, звезды хитро подмигивают, тишина сгущается и река дышит легким сном…

                       МАЙ. РЕКА

      Два дня дождь не уставал, лил, как проклятый. Мокрый ветер стегал по окнам нашего дома, по мохнатым лапам ближних сосен,  драил асфальтовый панцирь двора, темные дождевые струи штриховали  сухую поленницу у бани. Умылся и прибрежный лес, отчего унылая серость ветвей вспыхнула светлым облаком распускающейся листвы. От дождей осмелела река – набухла  желтой быстрой водой,  понесла  по стремнине рваные клочья пены, ломаные ветви и ошметки медного листопада, сметенного с берегов дождевыми потоками. Даже самые упертые местные рыболовы, притушив врожденную страсть, свернули снасти и разбежались по теплым домам…

        В конце второго промозглого сырого дня, ближе к вечерней зорьке небесные силы наконец выдохлись, ливень утих и растаял, растворившись в легкой речной дымке. Грозные тучи тоже подобрели, отхлынули за верхушки бора. Небо устало улыбнулось и просветлело.

         Тогда и явилось миру чудо. Наш неласковый, простуженный климат вдруг открыл свою уникальную, чарующую красоту. Да, да, это бесспорно – у природы нет плохой погоды. И тут надо обязательно добавить: даже в самую скверную погоду случается увидеть столь прекрасные черты нашей матушки-природы, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Только камерой запечатлеть. Разумеется, если успеешь…

         Я успел. Можно сказать так: всего три восхищенных взгляда успел бросить на нашу речку. Мне помогла камера. Запечатлел. И сразу хочу уточнить. Не подумайте, что на снимках какие-то осенние пейзажи. Автор не лукавит. Это самый настоящий цветущий май, а световое шоу сотворено его величеством весенним Солнцем, которое превратило вечнозеленые сосны в золотые изваяния, серую массу оживающего леса – в сияющую светом гряду деревьев, а речную гладь – в сверкающее зеркало небесной голубизны… Оцените. Разумеется, если увидите прекрасное…

                                              ЧЕРЕМУХА

    …Позавчера ночью был дождь. Утро следующего дня было ясным и солнечным. Нынче ночью опять поливало. Но утром, как штык, явилось солнце, все засияло. Хитрый небесный маятник. Созвучный маю. Будто и впрямь сам май рожден от глагола «маяться» – душой и телом, погодой и разными намерениями.

       Поутру я вышел на реку. Молчаливое, белое, ватное облако чуть клубилось низко над темным зеркалом воды. Тишь да гладь в туманном исполнении… Но выпорхнул из-под ближнего бетонного моста легкий ветерок, будто напуганный пролетающим по гулкому мосту на всех парах автотранспортом, заметался меж крутых лесистых берегов, чуть пригрелся в солнечном потоке, успокоился, да и уволок в сторону моря сырую туманную пелену. Небо дохнуло сухим теплом.  Тогда и повеяло вдруг ароматом черемухи – чарующим, исконным, как все исконно природное, абсолютно весенним, нежным, головокружительным запахом, что вполне можно назвать мечтой всех прелестниц, парфюмеров, поэтов, любовников….

   Откуда запах?  Увидел сразу. Наша старая многострадальная черемуха, стоящая у реки и склонившая ветви до самой воды, расцвела нынче пышным белоснежным цветом.

   Про «древесные» страдания черемухи сказал неслучайно. Пару лет назад сгорела наша бревенчатая баня на берегу реки. Отчего и почему случился пожар – отдельная невеселая тема. Но банька была – залюбуешься! Сам рисовал проект, помогали друзья-умельцы, архитекторы. Классно получилось – лаковая картинка из журнала «Деревянное зодчество». И реализовывал проект в лучшем виде – своими и дружескими руками.

    Когда огонь уничтожил эту рукотворную красоту, выяснилось, что намертво обгорела вековая береза, стоявшая вблизи огненного очага. Пришлось спилить. Не повезло и другому ветерану – старому дубу, простоявшему на береговом склоне более века, местами подгнившего, покрытого дуплянками. Сильно пострадал он от пожара, а потом еще принял на себя удар дерева, упавшего при разборке пожарища – рухнул, как подрубленный под корень…

     Более молодой дубок, стоявший с подветренной стороны, обгорел меньше, местами запеклась кора, но главные ветви выжили и по весне в тот же год оделись в листву.

     Хуже пришлось нашей черемухе – раскидистому, многоствольному деревцу, стоявшему на удалении, но оказавшемуся как раз в зоне огненного вихря, взметенного пожаром. Пламенем опалило весь ствол, обуглились крупные ветви, а тонкие ветки были просто сожжены…

      Прошлогодняя весна – первая после пожара – не оживила черемуху. Хотя проклюнулись кое-где вдоль ствола тонкие листочки, наметились малые ветки, но основные обгоревшие ветви погибли – черные, иссушенные, они тянулись к небу, будто худые пальцы узников-страдальцев. Тяжкое зрелище. В итоге я приспособил длинный шест с пилой-ножовкой, изловчился – ампутировал основные и даже вершинные обгоревшие ветви. Печали поубавилось.

    Нынешней весной на черемуху особого внимания я не обращал, не замечал оживления. Потому, наверно, и восхитился теперь таким нежданно густым, волнующим ароматом, что разлила над рекой наша чудесница, буквально восставшая из пепла… Конечно, сразу сделал снимок. И показываю его теперь с необходимой присказкой. Вот пример для всех для нас. Пример неукротимого оптимизма и победы над тяжкими бедами и горькими невзгодами. Вот неиссякаемый источник природной силы, что воплощает торжество жизни, радости и процветания – всем смертям назло…

     Цвети, черемуха душистая!

                                О ВРЕМЕНА, О НРАВЫ!

     Времена майские яркие, оптимистичные, в весенних брызгах – то солнечных, то дождевых. После зимней спячки и тоски май ощущается суетливым, бодрым, с праздничными маршами и птичьим гомоном, с набухающими почками и нежной травой, с буйными циклонами и живописными грозами, что умудряются временами даже пульнуть в добродушную весну снежными  зарядами.

       И нравы майские тоже бурные, не соскучишься. То радостно деловые, будто взъерошенные, то какие-то чудаковатые – с хитрыми увлечениями и страстями…

      О страстях, собственно, и пойдет речь.

      Тут нужна картинка.

       Есть в облике каждого конкретного времени года свои прекрасные черты, отраженные на конкретный художественный манер. Писатели, поэты, художники разных эпох и стилей, как правило, воспевали такие характерные приметы, превращая их в своего рода календарные аллегории, метафоры, символы… 

   Назвать можно разное.  К примеру, золотая осень. Классический образ. Вдохновенный, прежде всего пушкинский, полет воображения, ликование души, очей очарованье, импрессия красок и звуков, печаль и уныние наползающих туч, остывающей земли, улетающих птиц, желаний, надежд…

    Или другое – первый снег. На серую безысходность поздней осени, на пустое безбрежье лесов и полей легко и лирично, с едва заметным кружением ложатся нежная красота и сияющая чистота снега. И чьи-то робкие следы бегут по нетронутому белоснежью под песенный мотив, пронизанный азнавуровской сердечностью и хрипотцой…

   Нельзя не упомянуть, конечно, и первый ледок на реках и озерах – по-паустовски прозрачный, почти незримый, тонкий, хрустально звонкий, с запахом снега и брусники… 

       Далее по календарю. Многоголосие и красочность новогодних и рождественских дней – с искрящимися елками и хлопушками, гирляндами и мандаринами, румяными снегурочками и морозостойкими дедами – яркий, веселый лубок, залюбуешься…

       Наконец, весенний карнавал оживающей природы. Поют ручьи, звенят ручьи. По речной коричневеющей талой воде уплывает последний лед, а навстречу ледоходу, но уже в голубом поднебесье, плывут в лето караваны перелетных птиц. И душа освобождается от ледяных тревог и сомнений. И с голосами птиц приходит время цветущей вербы, первых подснежников, робкой листвы, приходит предчувствие тепла и абсолютной монархии солнечных лучей…

      Подхожу к главному. Именно в такие весенние дни вдруг наступает особый период в жизнедеятельности родной прибалтийской природы. Так сказать, время «икс».  Коротко и неожиданно его обозначают особым кодом, а лучше сказать, паролем: «Корюшка!»

       Далее – иллюстрации из жизни.

                                           КОРЮШКА

      Ночной мой сон взрывает телефонный звонок.  Три часа по полуночи. Разгар отдохновения извилин и нейронов головного мозга. Поток сновидений и блаженство.  И вдруг в говорящей трубке молодой задорный голос – просит лодку. (Мою потрепанную, но вполне боевую «пеллу», что дежурит у причала со времен ледохода). На финише телефонного прошения, как набат, гремит аргумент: идет корюшка!

         Каюсь, не внял гласу молодого звонаря – послал по известному в отечестве адресу. Вместе с лодкой, корюшкой и азиатским смартфоном… Связь, конечно, оборвал. Но сон никак не восстанавливался. Ненормативная лексика будоражила душу. Надо же! Корюшка! Значит, всех ставим на уши! Значит треплем нервы и требуем немедленного участия престарелого индивидуума в борьбе за мифический улов! Ну, народ!

        В том ночном ворчании припомнилась байка нашего деревенского хохмача Александра Дмитриевича. Ему тоже звонили.   Рассказал:

          – Ребята из города спрашивают: идет или нет?

         – А как же! – отвечаю. – Сегодня утром встал, глаза протер, глянул в окно – кто-то идет.

   Спрашиваю:

         –  Ты кто?

   Отвечает:

         – Корюшка.

   Опять вопрошаю:

         – Идешь?

         – Иду …

         – Ну, иди, иди – говорю. –  Я сообщу кому следует…

      ЭТО СЛУЧАЕТСЯ каждый год – как знатное явление природы, как праздник биологической жизни и экологической чистоты планеты и, что самое удивительное, как страстный взрыв человеческих эмоций, желаний, потребностей, интересов – к нам ИДЕТ КОРЮШКА.

     Приходит она по четкому годовому графику с небольшими временными отклонениями, но в аккурат в дни майских празднеств, как бы специально на первомайскую демонстрацию под лозунгами солидарности трудящихся и под военные марши парада Победы. Приходит из далеких, прозрачных, соленых морей прямиком в мутные, болотисто-лесные воды наших прибалтийских рек, чтобы по вековечной, исконной, святой своей надобности продлить свой внутривидовой рыбий род. Иными словами, произвести на подводный божий свет мириады мальков – живое богатство мирозданья…

   Тут требуется сделать короткое отступление.  Наука подсказывает: да, корюшка – уникальный элемент подводной фауны. Нет, не золотая рыбка, способная на сказочные чудачества. Корюшка – рыбка серебряная, промысловая, по всем показателям весьма полезная, к тому же тоже умеющая творить своего рода чудеса – на открытом воздухе испускать абсолютно земной, более того, огородный запах свежего огурца.  Почему? Мудрецы объясняют так. Замечательная наша корюшка, «в чешуе, как жар, горя», (опять пушкинский образ) на воздухе выделяет сложный фермент с научно-длинным названием. Атмосферный кислород – главный животворный газ планеты – весьма ароматно окисляет этот фермент, отчего и возникает вышеупомянутый «огурец».

   Для кругозора стоит добавить. Наш любимый кислород, по существу, является генеральным парфюмером природы. Все живое и неживое на планете источает различные запахи исключительно благодаря кислороду, причем запахи самые разные, и хорошо, если чудесные, благодатные ароматы – от цветов и растений, хуже, если отвратительные, зловредные – от гниения и разложения.

    А что наша корюшка? Любимая рыбешка северо-запада – это своего рода учебное пособие для детей и юношества, наглядно демонстрирующее величие сил природы, которая сумела в одном запахе, можно сказать, в одном флаконе гармонизировать ферменты огородного огурца и океанской корюшки. Иными словами, совместила несовместимое – субъект моря и объект суши.  Факт налицо: корюшка – аллегория фламандца Рубенса «Союз Земли и Воды». (Во загнул!)

     Ладно, сменим биологический экскурс на поэтическую метафору. Если звезды зажигают, значит это кому-то нужно. Конечно, нужно. Природа шутить не любит.  И если корюшка в сетях или руках рыбака источает головокружительный запах и вызывает блаженство в человеческой душе, значит, это кому-то очень нужно!

    С этого постулата стартуют страсти по корюшке.

     Почти одновременно с появлением в весенних водах наших рек и залива этой маленькой рыбешки в подсознании фанатов рыбалки пробуждается буйство желаний, решений, потребностей, возможностей, материальных и духовных трат. К берегам водоемов, налитых весенним половодьем, на личном или общественном транспорте по шоссе, по грунтовкам, по раздолбанным проселкам едут, мчатся, несутся люди самых разных профессий, возрастов, социальных групп – поклонники, страстолюбцы, любители и профессионалы рыбной ловли. Стартует забег и заезд на весьма длинную дистанцию. Конкретно – за корюшкой.

   Не сказать, чтобы это были люди полуголодные, бедные, лишенные расчета, страха или (не дай бог!) разума. Нет, они достаточно крепки, мобильны, самоуверенны. Но останови их на бегу или на скаку, задай самые простые вопросы. Чем хороша корюшка? В чем интерес ловца? Это ваша мечта, наваждение или психоз?  Не хватает еды и рыбных блюд? Пустота на рыбных прилавках? Вконец замучил неутоленный рыбацкий азарт? 

    Не ответят. Не изольют свою фанатскую душу. Умчатся к реке, к лодкам, к снастям, к ночной или дневной своей потной и напряженной рыбалке – с дождем или без, на ветру или в безветрии, иногда с доброй, солидной добычей, но чаще с веселым уловом для любимой кошки…

     Еще картинки. Стою на берегу майской реки – наблюдаю этот многодневный марафон. Моя лодка – нарасхват. Друзья, товарищи, знакомые, малознакомые – звонят, приезжают, отплывают на лодке и возвращаются, передают ее, как эстафетную палочку, следующим ловцам, снедаемым той же страстью – корюшкой. Во всю ширь реки меж лесистых берегов суета весельных посудин, кипение и плеск воды, крики, взрывы смеха – путина. В зоне моего визуального обзора – на ближнем автомобильном мосту через реку многосуточное дежурство десятков «сухопутных» ловцов – с ночными фонариками во лбу и мелкими сетями на длинных веревках. Плотно стоят, плечом к плечу, по обе стороны моста – чужаку не протолкнуться. «Стояние на реке Систа». Татаро-монгольского ига здесь, понятно, нет. Зато есть корюшка.  Во глубине смуглых бегущих вод она пытается прорваться к своим родовым нерестилищам сквозь хитрую вязь рыбацких снастей…

    Другой сюжет. Чаще всего ночью прилетает на катере рыбоохрана. Лодки кидаются врассыпную, мельтеша веслами, сверкая огнями – таранят берег. И промысловые ряды на мосту мгновенно редеют, растворяются в дебрях леса или сматывают веревки и беззаботно закуривают. Хотя охрана приходит не рано, хотя кто-то из рыбаков и попадает под колеса служивой фортуны, однако долг и события вскоре уводят контролеров к иным причалам, все возвращается на круги своя, мир и промысел на реке быстро восстанавливаются. Лодки – на стремнине. Боевые рыбацкие ряды – на мосту. Беззащитная серебряная рыбка, как и прежде, согласно природному инстинкту, прорывается к истокам жизни.  Сумеет ли?

     СТОЮ НА КРУТОМ бережке среди сосен и березок, слушаю их тихие разговоры, но думаю исключительно о ней, о корюшке.

       Конечно, человек – это царь природы, размышляю я, значит, он – царь флоры и фауны. Точнее сказать, царь растений, зверей, рыб. Серьезная должность. Как же хочется теперь заявить ему: ваше величество, стань, наконец, мудрее, добрее, бережливее. И не дури, не растрачивай попусту в несметных количествах наше живое богатство – серебряную рыбешку корюшку, Пусть живет она   и здравствует, ходит туда-сюда по рекам, размножается без преград и уронов. Пусть пьянит она досужий мир своим чудесным запахом, пусть радует людей своим вкусом. Но только в пределах разумного и дозволенного – согласно установленным природой и наукой законам. Помни, ваше величество: эти законы гарантируют и твое личное благополучие, обеспечивают и твою личную благословенную жизнь…

                                            ЗАЦВЕЛИ

     Сделал снимок – запечатлел цветущий куст. Хотел сходу выложить в сеть и написать – что за чудо. Но призадумался… Как поймут мои слова? Вдруг кто-то заподозрит двойной смысл. Или кто-то, не дай бог, переиначит сказанное, да еще и с непечатным подтекстом… В общем, вышла заминка. Однако из песни слов не выкинешь…

    Нет. это не цветущая калина. Не гортензия и не дейция. Даже не чубушник, который в простонародье еще величают импортным именем «Жасмин». Хотя в чем-то, несомненно, похож.

    Скажу коротко – как оно есть: это хрен. Расцвел наш хрен. Расцвел пышным, белым, чарующим цветом, благоухая нежным ароматом…

    Разумеется, речь о саде-огороде, где в эту июньскую пору после обильных дождей и ярких солнечных деньков широко и ветвисто разрослось и расцвело все земное растительное братство, включая чистокровные огородные культуры и, конечно, разночинное, вездесущее сословие сорняков. В этом веселом семействе прямо на подзаборной грядке и выросло это ветвистое русское чудо с многозначительным названием «Хрен».

     Честно сказать, наш разлапистый хрен на грядке растет давно. Сроду его никто не трогал, не подвергал атакам с мотыгой или косой наперевес, не искоренял, как сорный элемент. Мирно существовал. Потому и вымахал почти в рост баобаба, потому и раскинул над всяческим чертополохом свои прекрасные, затейливые, белые бутоны. возбуждая в устах случайных или коренных свидетелей восторженные эпитеты и сравнения. Что говорить, красив наш хрен!

    А совсем рядом – на соседней грядке, можно сказать, параллельно хрену, расцвел сиреневый куст. Редкий сорт. Махровая великолепная сирень – подарок нашей уважаемой односельчанки Тамары. Высадили года три назад. Так и торчала смирно на грядке, осторожничала, не  показывала свою красоту. А тут нынче вдруг, словно в пику цветущему хрену, расцвела пышно и сиренево – как должно!

   Так и цветут теперь они рядом – сиреневая сирень и белый хрен –  конкретные украшения нашего сада-огорода. Цветут и, прямо скажем, благоухают наперекор текущему прохладному, хотя и долгожданному июню.

    Кстати, об этом месяце сейчас, пожалуй, тоже можно сказать народным сленгом – хреновый июнь. Однако глянешь на наш цветущий хрен, на этот благоухающий хреновый букет, источающий чарующую красоту и благородство, и сразу поймешь, что данная метафора в русском языке явно требует переосмысления. Иными словами, пришла пора вносить поправки в лексическую палитру народных пословиц и поговорок…

                                                     КРАСОТА

         Черт возьми, везучий все же… Однажды поутру поймаю солнечную зорьку в нашем прибалтийском переменчивом лете, спущусь к  неторопливой, прохладной, тишайшей речке – спутнице моей деревенской жизни – и разомлею от простой радости. И завертятся в голове слова пахмутовской песни, по-своему их учую и начну пить, как олени с колен, эту святую родниковую красоту реки и леса, неба и жизнерадостных облаков. Хорошо то как, братцы…

                                ЛЕТНЯЯ СТРАДА

        В нашу деревню прибыли лохотронщики. Летняя страда. Один такой добрый молодец, одетый по последней моде в рваные джинсы и пеструю летящую рубашку, постучался в наши ворота. Расчет на доверчивых пенсионеров, озабоченных своим грядками. Получился весёлый, пропитанной рекламой разговор. Якобы какой-то городской «Магнит» желает с помощью текущих рекламных действий притянуть к себе сельских покупателей.

         Парень работал радостно и нагло. Примагничивал меня к каким-то блестящим электроприборам, сосредоточенным в его вместительной сумке. Мои уши трепетали в потоке его красноречия. Насыпал кучу любезностей. Ссылался на сарафанное радио, которое, якобы, работает в деревне лучше всякой пропаганды и агитации. От всей своей намагниченной души он мне дарил эти самые электроприборы. Дареная продукция (явно от китай-прома) выглядела весьма экзотично и привлекательно. Я слушал его, признаюсь, почти с восторгом, мое пенсионерское нутро вовсе не дрожало от предчувствия обмана. Однако и безоглядно примагнититься к рекламным байкам молодца и принять подарки я всё же не решился. Призвал хладнокровную жену. Она пришла вся в ледяной оболочке неподкупности. Добрый молодец рассыпался комплиментами и посулами. Однако Хозяйка Медной горы не дрогнула на фундаменте жизненного опыта. Дары волхвов от Магнита и пацана в рваных джинсах отвергла со смехом и сарказмом. Тут и во мне наконец проснулся трезвый смысл. Проводил молодца весело. Расстались без упреков и сожалений. Даже с надеждой на наше общее светлое будущее. А жена пояснила: в финале он потребует залог в несколько тысяч, а приборы окажутся обычным дерьмом.

После я стоял и печалился. А ведь кто-нибудь: из наших деревенских попадется на крючок этого молодца. Примут как бы в дар липовые электробритвы, массажёры, измерители давления, другое стариковское оборудование, заплатят залог. И будут после переживать из-за дерьма и пытаться унять взбаламученную свою сердечно-сосудистую систему… Жаль народ. Но никуда не деться. Своего рода современная термообработка. Так нынче закаляется сталь в характерах наших современников разного возраста. Выдержит тот, кто закалился заранее по рецепту близких и друзей.

Фото автора:

1. Золотая осень
2. Кот рыболов
3. Осенний мотив
4. Тигра-львовна
5. Зимний мотив
6. Пламя осени