Наталья Житинская уже выступала в «Петербургском публицисте». Это были ярко и талантливо написанные дневниковые заметки о тверской деревне Липово, о людях, которые там обитают, укладе их жизни, о чудесной природе Тверского края. Сейчас Наталья делится воспоминаниями о своем брате – известном петербургском писателе Александре Житинском.

***

         Мой старший брат Александр родился 19 января 1941 года в Симферополе, в Крыму. Отец наш был в то время инструктором по летной подготовке в Ейском летном училище, а маму он привез в дом своей матери Доры. Бабушка Дора была крымской гречанкой и жила со своей матерью, нашей прабабушкой, в Крыму. Вот к ним и привез свою Тосю, которая уже была на сносях, наш отец. Там и родился брат Александр.

         Потом была война, эвакуация. Наша мама с грудным Шуриком чудом не попали под бомбежку, когда мама почему-то отказалась ехать на катере. В тот катер и попал снаряд. В семье сохранились рассказы о сложном времени в эвакуации, которое выпало на долю мамы, одной с малолетним ребенком, который часами простаивал в своей кроватке, пока она обрабатывала огород. Огород и спас их от голода. Один раз, прибежав с огорода проведать сына, обнаружила его сидящим в кроватке и измазавшимся какашками с головы до пят. А когда он начал ходить, нашел в кухне бутылочку с уксусом и выпил. Его удалось спасти…

         Там же, в эвакуации, 27 марта 1944 года родился и мой средний брат Сергей. Отец уже был в то время заместителем командующего Северного флота, воевал и узнал о рождении сына из телеграммы от мамы. Ответил тоже телеграммой: «Поздравляю рождением сына Владимира!» Но когда прилетел на короткое время повидаться с семьей, мама сказала, что уже назвала сына Сережей. Эти рассказы мы слушали, сидя за столом всей семьей, когда собирались на день Победы. В этих маминых воспоминаниях по прошествии десятков лет трагические нотки чередовались с комическими.  Все в прошлом. Все пережито. На то и война.

         Потом была служба отца в Порт-Артуре, где отец был командиром дивизии, и есть фотографии, на которых красивые  молодые отец и мама сидят в палисаднике особняка с прекрасными клумбами белых роз, и мама держит Шурика, а отец обнял младшего брата Сережу.

         После Порт-Артура отца направили в Москву, где он учился в академии Генштаба и где в 1949 году родилась я. Тогда уже отец получил звание генерала и семья въехала в квартиру у метро Сокол. Семья разрослась –  бабушка, родители, оба мои брата и я. Кроме того, помогать маме по хозяйству и смотреть за мной была выписана из деревни девушка по имени Наташа. Наташа была предана нам, трудолюбивая и добрая. Я очень любила няню, а она всячески потворствовала мне. Вот тогда и появились мои первые воспоминания о семье, о няне, о братьях. Брата Александра, которого мы все звали Шурик, я помню с пионерским галстуком, наголо подстриженным, иногда он возился со мной, брал меня на руки. Но больше всего я играла с Сережей, который был старше меня на пять лет. Братья ходили в школу № 705 и играли во дворе с другими мальчишками. У нас дома устраивались дни рождения, на которые приходили друзья Шурика, все одноклассники.

         Так мы жили до 1955 года, а потом папу назначили команддующим Военно-морской авиации Тихоокеанского флота. Папа улетел во Владивосток первым, а мы – мама, братья и я – отправились во Владивосток на поезде через всю страну. Я помню пустой вагон, и мы – в сдвоенном купе, где одну половину занимала я с мамой, а другую – братья. Единственным соседом по пустому вагону был мужчина с овчаркой. Мы проезжали Урал, озеро Байкал, в которое мы, дети, бросали монетки (такое было поверье), выходили на остановке, проезжали нескончаемые тоннели, когда поезд вдруг входил в полный мрак и был слышен только равномерный стук колес. В одном из таких тоннелей, показавшемся мне очень длинным, братья поссорились, и Сережка зафитилил в Шурика тяжелой металлической пепельницей, которая, слава Богу, пролетела мимо. Но мама строго наказала брата.

         А потом – Владивосток, город, расположенный на сопках, и наш дом – на центральной улице, Ленинской, 66, смотрящий вниз на бухту Золотой Рог. Дом этот предназначался для комсостава. С фасада в портал вела широкая лестница, украшенная по бокам фигурками львов. В доме было всего 6 квартир. На самом верхнем этаже жил командующий флотом, он занимал весь этаж. Ниже этажом жили семья начальника штаба, замкомандующего,  а на нижнем этаже – наша семья, и напротив – семья еще какого-то адмирала. Дом охранялся. Начальником охраны был мичман, в подчинении у которого были матросы. Мы, дети, выучили некоторые названия. Например, матросы жили в кубрике. Был огромный закрытый двор, была овальная гигантская клумба с цветами, позади располагались гаражи, в которых стояли служебные машины – ЗИМы. Личных машин ни у кого не было. Всё – от квартир до меблировки, было не наше, а казенное, так называли. К отцу были прикреплены две машины и один адъютант. 

         Отец был скромным, простым и строгим человеком, и первое, что он сказал матери, это чтобы она не распоряжалась машиной. Впрочем, об этом матери и не надо было говорить. Она тоже не привыкла к роскоши, а с  пяти лет вообще росла сиротой. Так что пользовались мы привилегиями очень редко, если только выезжали на дачу в Океанскую. Какие дивные места мы увидели в природе Дальнего Востока! Иногда ездили на залив в Шамору или катались на катере в Японском море. Отец с Сережкой ловили рыбу удочками, а вот Шурик не был заядлым рыбаком. Он уже был учеником средней школы и всегда казался мне серьезным мальчиком. Был отличником.

         Больше всего мы любили нашу дачу на Океанской.  Она была большая, с огромной верандой, с большим садом, местами диким и заросшим. У забора позади сада стояла стела – в память о какой-то девочке, которую убило электротоком. Мы с опаской подходили к этому памятнику,  и воображение рисовало нам всякие картины.

         Кто только ни приезжал на нашу дачу! Родители были очень гостеприимны, любили застолье, в саду стояла уютная беседка, и там часто происходили посиделки. Я помню поэта Твардовского, который приехал на Дальний Восток на своей машине и несколько дней гостил у нас на даче.  Иногда приезжали некоторые актеры из труппы МХАТа, проездом из Японии в Москву. Это были шумные застолья и, как я могла заключить, очень интересные. Отец тяготел к искусству, поэзии, музыке, сам хорошо играл на аккордеоне, мама была первоклассной хозяйкой и кулинаром,  и поэтому гости любили бывать в нашем доме.

         Когда брат Шурик пошел в 10-й класс, я пошла в первый, и есть фотография, на которой Шурик несет меня на плечах, а я звоню в звонок. Тогда Шурик был высоким, стройным, красивым юношей с густым чубом, с бровями вразлет, легкоатлет (у него был первый взрослый разряд по легкой атлетике). Он очень нравился девушкам, и девушки часто приходили или приезжали к нам на дачу. Сережка был еще мал и страшно завидовал брату, пытаясь произвести на этих девушек впечатление. Во Владике – так мы называли Владивосток – братья жили в большой комнате со шведской стенкой, на которую и я забиралась, пока они были в школе.  У Шурика было два верных друга – Толя Томских и Юра Алексеев, которые приходили к нам домой и подолгу сидели в его комнате, занимаясь своим увлечением –  радиоделом. Все были отличниками, спортсменами. В общем, Шурик был примером в семье для нас – меня и брата Сережи.

        С отличием закончив школу, брат поступил в институт, а через год перевелся в Москву, куда и мы вернулись год спустя. Учебу он продолжал уже в МАИ.

         Позже мы переехали в Ленинград, где наш папа получил кафедру в военно-морской академии, и было это в 1960 году.

         Брат рано женился, еще в институте, где встретил свою будущую жену Марину, и молодые переехали к родителям Марины. Позже женился и брат Сережа, а еще через несколько лет и я вышла замуж. С Шуриком мы стали уже встречаться только на праздниках, когда большая семья собиралась у нас дома на любимые праздники отца – День Победы, День военно-морского флота. Родственники приходили поздравлять маму на 8 марта, дни рождения. Шурик приезжал со своей семьей – женой Мариной и детьми – Олей и Сережей.

         Вот тогда мы и узнали, что наш старший брат пишет стихи. Ведь с них все и началось. В то время Шурик без труда поступил в аспирантуру, учеба давалась ему легко, он ведь был золотой медалист и закончил Политех с красным дипломом. Отец видел его ученым – физиком, профессором по меньшей мере, а тут вдруг – стихи, и некоторое изменение жизненного вектора. Папа хоть и любил литературу, искусство, но не считал это мужским и серьезным занятием. Скорее – для души. Между ними велись долгие споры, отец увещевал сына, были даже ссоры, но потом мы узнали, что Шурик собирается бросить науку и что от стихов он перешел к прозе. Будучи сам аспирантом и работая в молодом коллективе, брат начал писать об этой жизни – веселой, беззаботной, где научная работа перемежалась с поездками в колхоз на уборку картошки или заготовку сена. Так как Шурик имел огромное чувство юмора, эти повести ему особенно удавались. Их было легко и весело читать, и скоро они полюбились читающей интеллигенции, особенно главный персонаж – аспирант Петр Верлухин. Самые популярные произведения были «Сено-солома», «Эффект Брумма», «Глагол инженер». Эти повести печатались в журналах «Аврора». Тогда уже брат объявил отцу, что расстается с карьерой физика и полностью погрузится в писательство.

         Мы, все трое, в то время были заняты своей собственной жизнью, и у каждого из нас были свои страсти, происходили события, наполнявшие нас доверху, поэтому я помню старшего брата отрывочно. Я стала работать врачом, растила маленькую дочь и уже было переехала жить в Грузию к мужу, как однажды, 15 сентября 1975 года, в Тбилисской квартире раздался звонок, и прозвучал голос старшего брата: «Наташа! сегодня ночью умер папа». Эти слова ворвались в мозг, как выстрел.

         Потом – возвращение в Ленинград, похороны, невероятное количество людей, провожавших отца в последний путь, военные со всех флотов, и опять я вспоминаю брата, как он один из семьи стоял в изголовье у отца и что-то говорил. Что – не помню, а голос его слышу до сих пор. Так наш Шурик стал главой семьи.

        К тому времени брат уже завершил свою карьеру физика  и стал писать. Жизнь шла и вносила свои коррективы. Я осталась в Ленинграде с матерью, а у Шурика стала распадаться семья. Но именно в эти годы он пишет свои лучшие произведения – повести «Лестница», «Снюсь», а позже завершает свой лучший и мой любимый роман «Потерянный дом». В «Доме» наша семья представлена вся, герои этой саги имеют черты и матери, и отца, и брата Сергея, и мои. Такое произведение не могло писаться человеком со спокойной, размеренной жизнью, не обуреваемым сомнениями и не наделавшим ошибок. Это выстраданная вещь, а потому она мне кажется настоящей. Брат, со свойственным ему юмором, чередует смешное и горькое, безжалостен к себе и ироничен к окружающим. Кстати сказать, мы с братом Сергеем по-разному восприняли роман. Я имею его как настольную книгу и могу читать с любой страницы. Брат Сережа высказался о романе критически.

         Интересно другое – через много лет я тоже ушла из своей профессии, которую любила. Так поступить меня вынудили семейные обстоятельства, и брат Шурик, к тому времени уже видный писатель, директор книжного издательства «Геликон – плюс», автор многих книг, сетевого журнала, пригласил меня к себе на работу. Это было для меня настолько неожиданно и интересно, что я согласилась. Ну и до пенсии мне еще оставалось несколько лет, а работать надо было. И вот эти годы, которые я работала у брата и вращалась в издательстве, мой родной брат открылся мне с другой стороны – он был не только директором, он был отцом для всех, кто у него работал.

         Его называли за глаза как-то по-домашнему, по-доброму – Николаич. Он постоянно кого-то принимал, у него толпились посетители, творческая молодежь, поэты, писатели. Жутко деловой, генерирующий идеи, он, больной уже человек, быстро ходил по издательству, давал распоряжения, раздражался, смеялся, острил, но вдруг иногда, выпив вина на геликоновских знаменитых посиделках, вдруг с невероятной грустью затягивал свой любимый романс «Клен ты мой опавший». И такая тоска наваливалась на меня, я чувствовала настроение брата и его осознание того, что мы все можем не успеть и не сделать в этой жизни важного.

         Шурик был женат трижды и, как всегда он говорил, счастливо. От трех своих счастливых браков у него родилось четверо детей. Оля, Сережа, Александра, Анастасия. Все по-своему одарены, все его любят и чтят. Даже придумали День отца, или, как они назвали его, – «папатя». На День папати все дети собираются вместе – вспоминают, общаются, читают его стихи, приводят уже своих детей. Я часто путаюсь, сколько же внуков у нашего Шурика. Последняя его жена Лена вместе с дочерью Настей продолжают его основное дело – ведут издательство «Геликон – плюс». И, несмотря на материальные сложности, Лена сумела сколотить маленький, но верный делу Николаича коллектив, который держит марку Александра Николаевича Житинского – писателя, издателя, учителя и просто большого человека.

         Очень ярко две вещи остались в моей памяти – брат и я на могиле отца в один из дней Победы. Я только наклонилась положить цветы, а когда подняла голову – Шурик уже был в конце аллеи, как всегда в минуты напряженных раздумий шагавший быстро и заложив руки за спину.А потом так же быстро и вернулся.

         И второй – уже незадолго перед его уходом, когда жена Лена сопровождала его на консультацию в Первый мед. Он здорово хромал, опирался на трость и чувствовал себя плохо. Но мы пришли на консультацию к специалисту, которому он подарил свою книгу. Его гоняли по этажам – там лаборатория, там ЭКГ. А потом, уже на улице, я стояла и смотрела на уходящего Николаича, которого поддерживала жена, и такая же тоска охватывала меня.

         Умер Шурик быстро, мгновенно. Братья, не так часто встречавшиеся при жизни, встретились в последний для Шурика день в Финляндии, на даче у Сережи в лесу у озера.  Это случилось 25 января 2012 года. Брат Сережа только потом описал, как набиравший на ноутбуке текст своего последнего романа Шурик вдруг вскинул взгляд, полный удивления, куда-то, как будто он увидел что-то в небе, и это было последним мгновением.

         Он оставил большое наследство – свои труды – стихи, сценарии, повести, учеников, жену, своих четырех детей и нашу вечную память.

«Завтра, весной, я себя обнаружу

Тоненьким листиком вниз головой.

Почкой проклюнусь, покой ваш наруша

Криком: «Живой! Я живой! Я живой!»

Завтра, весной! Это будет во вторник

Третьего мая. И там, с мостовой,

Свистом своим отзовется мне дворник.

Значит, живой я! Живой! Я живой!

Завтра, весной, меня дождик погладит,

Скатится капля, к земле приклоня…

Только вот, чистого воздуха ради,

Я вас прошу – не срывайте меня!»

А. Житинский

На фото: Александр, Сергей и Наталья Житинские